В двери щёлкнул замок, она отворилась, и на пороге появились двое в камуфляже и с автоматами:
-- Роздягайся!
-- То есть?..
-- Совсем раздевайся, может, тебе больше уже не понадобится одежда! – ухмыльнулся один из них.
Я с вечера чувствовал себя неважно, а тут меня начало уже колотить. Сдерживая нервную тошноту, медленно стал раздеваться, снял и положил на пианино ветровку, джинсы…
-- Я тебе сказал – совсем! – рявкнул тот, что распоряжался.
Снял майку, остался в трусах. Зачем-то закрыл крышку пианино. Оно тихо и мелодично вздохнуло. По-видимому, ночь я провёл на вытертом коврике в музыкальном классе какого-то детского сада постройки ещё советских времён. Окна сплошь были надёжно зарешёчены. Серо-белое двухэтажное здание из силикатного кирпича располагалось буквой «п» среди пышных зарослей каштанов и яблонь. Они уже отцвели, и светло-розовые лепестки припорошили детскую игровую площадку и деревянный грибок.
-- Топай!
Мы спускались по узкой лестнице, и бетонные ступени приятно холодили босые ноги. Начало июня уже с утра было жарким. На рукавах конвоиров я разглядел нашивку батальона «Влада». Кольнуло: неужели так просто вот?.. В холле первого этажа располагалось нечто вроде современной канцелярии: пара компьютеров, ещё какая-то оргтехника, молодые женщины скрепками сшивали брошюры. На широком подоконнике солдат на газете накрывал завтрак, резал хлеб и колбасу.
Повернули к двери с табличкой «Приймальня».
-- Доповiси Влада Юріївні – учорашній!
Человек в камуфляже за столом секретаря на спиртовке варил кофе. Он оглядел меня обнажённого, ничуть не удивляясь, как будто так и надо, снял с вешалки синий халат и накинул на меня, потом исчез за дверью.
-- Залишіться тут! – приказал он моим конвоирам, а меня впустил.
Я узнал её сразу. Как будто и не было тридцати с лишним минувших лет. Но золотистые некогда волосы пробила пегая седина, которую она не очень тщательно маскировала краской, полноватое лицо всё так же украшали голубые восхитительные, но холодноватые глаза. Вот только мешки под глазами, да гимнастёрка. Под гимнастёркой, правда, была не форменная защитная, а голубая майка, -- её любимый цвет. В начале нулевых не раз я видел её в хронике вблизи Юльки, потом она куда-то исчезла из публичной политики. И когда уже Украина раскалилась до бела, в прессе стали всё чаще упоминать некий батальон «Влада». Я полез в интернет и обнаружил, что да, это она. Немалую популярность ей принёс публичный дневник, в котором она, кстати, вспоминала учёбу в Москве чуть ли не как страшный сон.
Она внимательно посмотрела на меня, -- не могла не узнать, а, может уже заранее вычислила -- приказала:
-- Садись поближе!
Я сел за приставной столик. Влада позвонила и велела принести два кофе и булочку. Она изучающее рассматривала меня, хотя было совершенно ясно, что она знала, с кем имеет дело. Неожиданно сочувствующе спросила:
-- Тебе плохо?
-- Пару таблеток аспирина хотя бы…
Снова позвонила:
-- Костя, захвати аспирин! Грудь-то совсем седая стала: истрепался, небось?
Она деликатно не заметила моей плеши, сосредоточив внимание на интимной детали. Но я понял, что в душе она всё-таки ликует и издевается.
-- Ты здесь от какой газеты?
-- Независимый информационный портал.
Она хмыкнула:
-- Понятно, независимый от самого себя!
-- Аппаратуру вернёте? – спросил я.
-- Да зачем она тебе? Ведь ты же украинец, с такими фамилиями русских не бывает, записывайся в мой батальон!
-- Это фамилия деда.
-- Вот-вот! Нельзя предавать тени забытых предков! Могу и аппаратуру вернуть, но для других целей: специально для тебя батальонный сайт организуем!
-- Спасибо за доверие! – вздохнул я, кинул в рот аспирин и прихлебнул сносным кофе. – Комфортно воюете!
-- А зачем нам себя лишать чистоты и порядка, если это ничего не стоит?
Грязь и кровь отмываем, да и неудобно как-то перед настоящими хозяевами этого заведения – от москалей очистимся -- они вернутся, и здесь будет всё по-старому.
Удивительно, её манера речи осталась прежней: она как бы старательно выговаривала слова, словно они для неё были чужие, хотя думала она – во всяком случае, тогда – на русском.
-- Зачем раздели-то меня? Вам, что, одежды не хватает?
-- Когда поняла, что это ты, просто хотела на тебя полюбоваться. Но сейчас передумала – зачем разрушать светлое старое? Если серьёзно – психологический приём, чтоб ты не кочевряжился, у меня к тебе предложение есть!
Она подперла рукой щёку, и я совсем уж увидел в ней прежнюю Владу. С первого дня нашего знакомства меня поражала в ней гремучая смесь нежности, обаяния и грубой деловитости. В конце октября где-то в 80-х мы сидели с ней в кафе неподалёку от Пушкинской на Горького. Я выпил рюмку коньяку, она -- бокал белого сухого. Закусили вычурно нарезанной курицей. Годы для общепита были не ахти. Потом она попросила кофе и мороженное, смешала всё это в своей чашке и с удовольствием прихлёбывала. Сейчас это может показаться невероятным, но я точно помню, что закурил. За отпотевшим стеклом на сырой тротуар падал первый снег. В сумерках зажгли фонари, они были похожи на большие свечи с застывшим пламенем.
В гардеробе я галантно накинул на её подставленные плечи ещё сыроватое голубое пальто-букле. Нам нужно было ехать в одну сторону – до ВКШ. Была такая прелестная пора -- дней курсов в Высшей комсомольской школе, куда нас, журналистов молодёжных изданий, собирали на переподготовку. Влада по направлению ЦК комсомола Украины училась на двухгодичных курсах руководящего состава.
От метро мы решили пройтись пешком. В восьмидесятые жизнь на окраине Москвы останавливалась рано. Мы шли по пустым улицам между огромных молчаливых блочных домов, мимо нас промчалась стая бездомных собак, Влада испуганно прижалась ко мне. Мы целовались долго и упоительно. Потом она вынула носовой платок и деловито вытерла свои и мои губы. Я засмеялся:
-- С тобой не пропадёшь!
-- А то! – отозвалась она, подхватила меня под руку и увлекла вперёд.
Проходная. Я уже чувствовал себя ведомым:
-- Куда теперь?
-- Сегодня я буду ночевать одна: подруга на выходные уехала в Рязань…
Это была единственная ночь вместе.
Утром она пригласила меня на ужин её землячества:
-- Мы договорились в столовой: ожидаем в гости самого Николу Гнатюка!
Гнатюк действительно приехал. После обстоятельной беседы со школярами немножко попел, но без оркестра только под гитару у него получалось слабовато.
Тогда Влада – она здесь явно лидерствовала – предложила:
-- А давайте нашу любимую интернациональную!
Я уж действительно думал, что сейчас услышу партийный гимн, но грянуло совершенно иное:
А поезд шёл из Жмеринки в Европу,
А поезд шёл из Жмеринки в Европу.
А поезд шёл из Жме,
А поезд шёл из ри,
А поезд шёл из Жмеринки в Европу!
Ну и дальше:
На полочке стоял чемоданчик,
На полочке стоял чемоданчик,
На полочке стоял,
На полочке стоял,
На полочке стоял чемоданчик!
- А ну-ка, убери свой чемоданчик,
А ну-ка, убери свой чемоданчик,
А ну-ка, убери,
А ну-ка, убери,
А ну-ка, убери свой чемоданчик!
Чем дольше мы распевали эти дурацкие куплеты, тем становилось веселее и бесшабашнее. Николай Гнатюк сначала смущался, но затем бешеный ритм возбудил и его, и он поплыл по течению вместе со школярами. В заключение школяры выстроились в очередь за автографами…
…-- Моё окно горит – значит, подруга вернулась, -- давай прощаться!
Она поцеловала меня, отстранилась и задумчиво сказала:
-- Кофе на Пушкинской был славный, но чует моё сердце, что это было в первый и последний раз!
-- Это зависит от тебя самой. Я готов в Н-ске принять тебя.
-- А в Днепропетровск поедешь?
-- Не знаю. Меня ждёт интересное назначение…
-- Эх, Алёша, а уж меня-то какое назначение ждёт! Секретарь горкома минимум, ну да ладно – хорошо было с тобой, а на Украине лучше! Прощай!
-- Всё-таки -- до свидания!
-- Ладно, поживём-увидим! Кофе за мной!
Из окон интернациональной общаги доносилось скандирование, к сожалению, всегда актуальных речёвок: «Когда мы едины, мы – непобедимы! Когда мы едины… Viva Ortega!»
Я потянулся вновь привлечь её, но она отстранилась, погрозила пальцем и произнесла:
-- А ну-ка убери свой чемоданчик!
Мы засмеялись и расстались. Она оказалась права: на три десятилетия.
…-- Я посмотрела твой материал на камере, ты понимаешь, что пленные мне ни к чему, а ты к тому же ездишь один, -- неосмотрительно!
-- У тебя своя позиция, у меня – своя. Стараюсь быть объективным.
-- В кровавых делах не бывает объективности. Не захочешь работать -- войдут сейчас те двое и уведут.
-- Деловой ты была всегда, но вот уже и пугать научилась.
-- Да я и не пугаю, а терпеливо объясняю: ты – украинец, значит должен быть с нами!
-- С кем с вами? С Петром, Юлькой, Коломойским? Вы все тянете в разные стороны!
-- А у вас все в одном направлении – высшая правда за Путиным! Он у вас уже и честь, и совесть, как когда-то в ВКШ нас учили. И всё-то вожди у вас плюгавенькие, росточком не вышел – значит в политики!
-- Ну, у нас, если ты помнишь, были лидеры и покрупнее телом, но опыт печальный…
-- Алкашня проклятая!
-- Ну, про нынешних это не скажешь… А вот через бедро кидать можно и при небольшом росте! У Петра вон тело большое, а ручки, я заметил, коротенькие.
-- Поговори ещё! В общем, я про тебя решила так: пока суд да дело, будешь мой сайт редактировать! Одежду получишь новую. И даже каску с бронежилетом могу дать!
-- Вот это мне совсем не нужно!
-- А что тебе, милый мой, нужно? Чтобы семья получила известие, что ты пропал без вести? Мы ведь не дикари какие-нибудь, перед камерой горло не режем!
-- Спасибо и на том!
… Работой меня и в самом деле загрузили по полной: в комнате с решёткой мне поставили компьютер и раскладушку; ведро с крышкой я под наблюдением конвойного опорожнял сам; правил тексты на русском, редактировал брошюры, пробовали меня втянуть и в написание пафосных воззваний, но я упёрся: умру, но не буду! Погрозили, но отстали, думаю, по той простой причине, что украинского языка я, как следует, не знал. В целом относились ко мне сносно: я был, так сказать, подневольной элитой, интеллектуальным рабом. Маялся про себя сомнениями: не поступят ли так со мною потом, когда всё наладится, как поступали советские власти с теми, кто сотрудничал с немцами?
Насколько я понял, батальон во фронтовых операциях на юго-востоке не участвовал, его делом была карательная зачистка точечных вспышек неповиновения киевской власти на местах. Но всё равно раненых и убитых иногда привозили во двор бывшего детсада. Сквозь металлические прутья я наблюдал, как Влада лично распоряжалась вооружёнными, усталыми конвоями: раненых распределяли по больницам, тела убитых тут же во дворе укладывали в гробы и в сопровождении вооружённой похоронной команды увозили хоронить.
Лично я с ней больше не встречался, хотя видел в окно почти ежедневно. В пёстрых камуфляжных гимнастёрке и юбке она была ещё очень даже ничего. Осенью неожиданно ушла на работу в правительство, батальон расформировали, а, может, просто переименовали. Меня к холодам на кого-то обменяли. Опасался наручников, но в Ростове меня встречали мой сын и заместитель редактора портала. Мою аппаратуру хохлы оставили себе на память.
…Золото деревьев уже шуршало под ногами, когда я один добрался от метро «Рязанский проспект» до бывших корпусов ВКШ. Сейчас здесь один из негосударственных университетов. Девственная колоннада старинного главного корпуса, свечки общежитий поновее. За металлической сеткой по-прежнему раздавались гулкие удары по теннисному мячу, и время от времени студёный воздух сотрясал ор болельщиков. Окрестности мало изменились: скромный милый окраинный храм, малоопрятные безликие коробки построек 70-х, южнее -- прекрасные парки. Один из лучших – Шереметьевская усадьба Кусково. Устал ходить, сел на скамью у пруда. Во всём великолепии в лучах закатного солнца блистал отлично отреставрированный дворец. В наше время всё было запущено. На сумку с фотоаппаратурой вскарабкался бурундук. Я смахнул его и достал фляжку коньяку с конфетой.
Будь здорова, Влада Юрьевна!