Я любила чебуреки с детства. Бабушка была поваром в грузинском ресторане и как профессионал могла экспериментировать в приготовлении любого блюда. Чебуреки бывали со шпинатом и яйцом, с мясом и зеленью, с сыром и чесноком, но больше всего мне нравилась начинка из листьев одуванчика. Если бабушка посылала меня на лужайку перед домом, чтобы их нарвать, я знала, что вскоре будут чебуреки. Листья - пыльные и горькие, перед применением в кулинарии тщательно мыли и отмачивали в солёной воде. В тесто добавляли водки, но вкуса она не оставляла, просто делала выпечку мягкой. На выходе необычайно сочные горячие чебуреки, приправленные сметаной и невозможность ими наесться.
Помимо чебуреков моими любимыми блюдами были пельмени и голубцы, однако, приехав в Москву, я разлюбила и первые, и вторые, и третьи. Магазинные аналоги этих блюд пестрели в морозильных камерах и лежали в них подолгу. Покупали их разве что забулдыги для закуси или бедные студенты, похожие на меня. Голубцы получались какие-то столовские – минимум мяса, максимум риса и какая-то особенно вонючая капуста, перебивавшая любые ожидания от начинки. Пельмени обладали любопытной структурой, в связи с чем тесто, если чуть затянул с шумовкой, разваливалось, а так называемое мясо всплывало пористым внутри и гладким снаружи комочком, который, в отличие от домашнего фарша, и жевать-то не требовалось. Можно было бы такие комочки продавать без оболочки, как закуску к водке со вкусом пельменей по аналогии сухариков к пиву со вкусом холодца с хреном.
Полуфабрикатные чебуреки были хрустящие снаружи и сухо-ватные внутри, но с последними лучше обстояло дело в уличных палатках с так называемым русским фастфудом. Здесь тебе и мягкое пузырчатое тесто, и брызжущий сок, но с мясом беда – с какого конца чебурек не надкусывай, мясо окажется в противоположном, выскальзывая из хватки теста, будто склизкий обслюнявленный мячик. Кроме того, уличный чебурек всегда сопровождался теориями о происхождении начинки – а и правда, по мере роста количества точек фастфуда, популяция дворовых собак неизменно падала. Спасибо, я наелась.
Между тем, постепенно развивался капитализм, открывались заведения быстрого обслуживания по западной концепции, студенты получали возможность питаться более разнообразно и для этого всего лишь требовалось подрабатывать пару часов в день раздатчиком с чудным названием промоутер. Дефицит закончился, русские блюда опостылели, деньги на удовольствия стали доступны почти всем. Советский менталитет стал сопротивляться всему советскому, хвататься за идеологии разных концов света, пока не наступила сегодняшняя повсеместная сытость вкупе с геополитикой действующего президента.
Стали вспоминать и ностальгировать, отбрыкиваться теперь уже от чужого и в деталях рассматривать романтику своего босоногого былого. Доллар дорос до оскомины в зубах, а русская водка подешевела до сентиментальной слезы. И что мы так жаждали ирландского виски и французского коньяка, если политика пития у нас всё равно не совпадает с качеством этих напитков? Русских не понять, русских не победить.
И бургеры поднадоели, и хот-доги, суши вёсла, выкинь суши. Не капает из них жир, не вырывается аромат жареного лучка и укропчика. Ах как мы соскучились по родным рецептам! Вот и пионерская организация не заставила ждать своего возвращения. Так чем же кухня хуже?! И вот, недавно ещё такие «одни в поле воины», как чебуречная «Дружба» и «Советская» (выстоявшие этот короткий капиталистический бум, покусившийся на святое) будто какие стоики, вдруг снова вернули любовь публики и стали тиражироваться. Запестрели забытой блёклостью вывески: Пельменная и Рюмочная.
Зазвенели, соскучившись, толстые тарелки о гранёные стаканы, заблестели разносортные алюминиевые приборы, распрямились, словно плечи согбенного, высокие ножки под круглыми столешницами, возблагоухала хлорка.
«Теперь и помирать можно спокойно» - подумала древняя тётя Маня, но прежде решила снести бережно хранимое все эти годы наследство по месту назначения. Лучшим таким местом оказалась чебуречная СССР прямо в сердце столицы, знаково открывшаяся по соседству с самым первым когда-то в России Макдональдсом на Тверском бульваре. Креативно ломанная крыша на стеклянных стенах, яркие вывески и рожа нездешнего клоуна с каждым днём теряет очки. Все чаще взрослое поголовье человека проходит мимо и не без радости читает лапидарную вывеску, которая составляет не просто аббревиатуру, но более чем многозначительна. СССР, как много в этих буквах!
Тётя Маня видит оранжевый флаг открытой двери, заворачивает в проём и с благоговением спускается по ступеням в нутро подвала, вглубь воспоминаний, крепко сжимая старую авоську. Она подходит к раздаточной.
- Я бывшая советская уборщица. Я устала, я ухожу. Но я знаю, на моё место вскоре придёт младая смена, и вот, что я хочу ей передать.
Тётя Маня аккуратно и с трепетом выпутывает из авоськи начищенное железное ведро и выстиранную половую тряпку, еще слабо сохраняюшую форму устаревшей модели мужской рубашки. Здесь же в ведре оказывается пластмассовая бутыль с потускневшей этикеткой «Белизна». Затем Тётя Маня расстёгивает плащ и из-за полы вынимает самую настоящую деревянную швабру – сакральное орудие труда любой советской организации.
Толстая Люсенька не верит своим глазам. Она тяжело поднимается и выходит из-за раздаточной стойки, успокаивает всколыхнувшуюся грудь шестого размера крепким объятием, окропляет счастливую Тётю Маню крупной слезой, целует в седую макушку и принимает щедрый дар.
- Эй, Люсинда! Стакан водки и кипятку!
Люсенька с мольбой глядит на тётю Маню. Та всё понимает, кивает – иди, мол, спасай наше правое дело. И Люсенька, хлюпнув носом, высмаркивается прямо в фартук и возвращается на рабочее место: «Ну, чего орёшь-то, окаянный! Ишь, трубы горят!», а потом уже более ласково: «Столичной поди налить?».
Тётя Маня, умиротворенно улыбаясь, проводит по кафельной стене морщинистой рукой и шепчет «Я знала… я верила…». Медленно разворачивается и выходит из Чебуречной СССР уже не телом, но просветлённым духом. Я прохожу сквозь неё и мимо входа заведения, которое вскоре снова будет объединять бедного русского интеллигента и пролетария-стахановца общей историей общепита.
Я же по-прежнему скучаю по бабушке.