Рецензия.
(Рассказ драматурга)
Я очень люблю рассказывать эту сцену. Особенно моим молодым коллегам, когда они, розовея от волнения, проникновенно сообщают, что некто очень значительный с симпатией отозвался об их сочинениях.
Делаю я это из самых лучших побуждений, что конечно же будет понятно по окончании рассказа.
Тридцать лет тому назад я написал первую в своей жизни пьесу и , естественно, отправил её по почте Известному Драматургу. Через несколько недель тот отозвался и пригласил меня для разговора в Литературный институт.
То обстоятельство, что драматург позвонил мне сам, первый, сразу же расположило меня к нему и через край наполнило гордостью. Но как же, мировая знаменитость, звонит начинающему писателю, любезнейше беседует с ним, делает какие-то благожелательные авансы, и приглашает для разговора, не жалея своего драгоценного времени… Ну как тут не сойти с ума? И я сошёл… Выразилось это в том, что не было человека, которому я бы не рассказал об этом событии… Причём незаметно для себя я проникся горячим уважением к творчеству Драматурга, хотя до разговора с ним, ну совершенно не мог считать себя поклонником его бесспорного, но несколько тяжеловесного дарования… Смешно сейчас вспоминать об этом, но что было, то было…
И так я молод, и я иду в Литературный институт на встречу со знаменитым писателем… Тверской бульвар весь в снегу, но тепло… Я одет в красивую финскую куртку и меховую круглую шапку «под Шаляпина». Вокруг снуёт масса румяных девушек и я ещё не похож на старую раскормленную жабу… Боже, как хорошо!
Драматурга мне пришлось дожидаться в учебной части. Это была большая комната с низким потолком, плотно заставленная чрезвычайно ободранной, но удобной мебелью. Когда я вошёл в неё, то первый, кто мне попался на глаза, был Знаменитый Поэт, лысый старик лет семидесяти, с невероятно высокомерным выражением лица. Он очень стройно сидел в колоссальном, чёрном кресле, и размышлял о чём-то… Я шёпотом поздоровался, и почтительно сел подальше от него, на расшатанный, лохматый стул дикой расцветки. В комнате кроме нас была женщина, которая писала что-то, не обращая на нас никакого внимания. Услышав моё приветствие, Поэт быстро поднял голову, бросил к переносице свои необычайные, знаменитые, кустистые брови, и устремил на меня грозный, и как бы пронзающий взгляд. Я оторопел и опустил глаза в пол. Стало тихо… Когда я осмелился вновь оглядеться, то увидел, что Поэт по-прежнему грозно смотрит в мою сторону, но было ясно, что меня он уже не видит, и вообще видеть не собирается. Я опять опустил глаза. Поэт неожиданно легко поднялся и забегал по комнате. (Я исподтишка наблюдал за ним.) Вот он добежал до угла комнаты и долго, неподвижно стоял там, внимательно глядя в стенку. Потом, вдруг, легонько похлопал себя по карманам и побежал в противоположную сторону. Добежав до телефона, он набрал номер, назвал свою фамилию и тут же бросил трубку. Причём все его действия сопровождались странным гримасничаньем: то вдруг лицо его становилось злобно-высокомерным, то неожиданно освещалось детской, радостной улыбкой, такой жуткой на его жёлто-сером лице. Ясно было, что Поэт, не зная куда себя деть, развлекается одному ему известным способом.
--Филипп Яковлевич, перестаньте мотаться. Надоело,--сказала женщина, и Поэт покорно сел в своё кресло. В этот момент хлопнула дверь, и в учебную часть вошла девушка лет девятнадцати, очень румяная и очень хорошенькая. Узнав Поэта, она страшно растерялась, и медленно села на один из стульев, стоявших против него. «Ну, сейчас начнётся!»--пронеслось у меня в голове, и «оно» действительно началось. Да как! Увидев девушку и мгновенно оценив её состояние, Поэт понял, что лучшей жертвы для развлечения ему не найти.
К тому же очень было соблазнительно лишний раз испытать силу своей славы на этом «мышонке». Приподняв брови и сложив фиолетовый рот в кружок, Поэт выпрямил спину и в упор вперился в девушку интригански-похотливым взглядом. От неожиданности та вздрогнула и, обмерев, скосила прекрасные глаза, лишившиеся всякого выражения, куда-то под стол. Поэт радостно задёргал коленками и, желая добить её окончательно, открыл рот, чтобы спросить о чём-то, но появление Драматурга помешало ему. Вежливо кивнув мне, и попросив минуту подождать, Драматург подошёл к Поэту и вытащил из маленького портфеля какие-то листки. Поэт мгновенно скорчил презрительную мину и отвернулся от него. Не обращая внимания на такой приём, Драматург протянул ему листки со следующими словами:
--Этот человек мне никто и ничто. Так себе, приятель моей племянницы… Пожалуйста, посмотрите его стихи, может быть в них есть что-то…
Поэт, не глядя на Драматурга, с той же презрительной физиономией взял рукопись, царственно-медленно приблизил её к глазам, и, не успел Драматург отойти от него на три шага, капризно завизжал:
--Нет! Нет!—и с наигранным омерзением протянул рукопись Драматургу.
--Как, уже?!—удивился Драматург, и не очень аккуратно стал укладывать листки в портфельчик.
--Нет! Нет!—опять прокричал Поэт, и, в сопровождении сладкой улыбки, послал девушке один из самых своих впечатляющих взглядов.
--Надо же как быстро,--пробормотал Драматург и сел рядом со мной.
Он кратко повторил мне всё то, что уже говорил о пьесе, и дал несколько действительно очень ценных советов. Вообще это большое счастье для начинающего писателя, если у него есть возможность показать свою писанину писателю опытному. От этого часто зависит его судьба. Я попросил у Драматурга разрешения звонить ему. Он разрешил, улыбнулся, пожал мне руку, и ушёл продолжать занятия со студентами. Поэт тоже ушёл.
Я, осторожно, провожая его взглядом, с содроганием подумал, что вполне мог бы напрямую, или даже с посредником, попасть в руки такому как он «рецензенту», и он, под влиянием мимолётных настроений, с удовольствием раздавил бы меня, как муху. Раздавил, и спокойно пошёл бы по своим делам, по пути строя глазки хорошеньким девочкам.
Когда я вышел на улицу, шёл снег. Я хотел немного пройтись, но почувствовал, что устал смертельно, и решил добраться домой на троллейбусе. На остановке стояла девушка с необычайно ярким румянцем, напомнившем мне сцену в институте, и я рассмеялся. Девушка удивлённо посмотрела на меня, и оскорблённо отвернулась, а я продолжал смеяться… Дело в том, что перед глазами у меня возникла другая сцена, естественно и закономерно вытекающая из той, что я наблюдал в институте: придя домой, и выпив чашку чая, Драматург позвонит своей племяннице и сообщит, что он познакомил Знаменитого Поэта со стихами и тот, конечно же внимательнейшим образом прочитал их, и пришёл к следующему выводу: что, мол всё это ужасно сыро, но не бездарно, и что нужно много читать и много--много работать… Пусть на первых порах в стол,--но писать. Не надеясь на быстрый успех. И повесив трубку, Драматург пойдёт в свой кабинет и сядет за свою новую пьесу, совершенно забыв о племяннице и поэтах.
И вот за второй сценой набегает сцена третья, завершающая: Молодой Поэт влюблено смотрит на портрет Знаменитого Поэта и грудь его стеснена от нежных чувств…
--Цветами! Цветами укрась портрет этой свиньи!—неожиданно громко, с яростью выкрикиваю я… И люди на остановке, вздрогнув, отодвигаются от меня подальше…