30 января 1943 г.
Таня, развешивая листовки, переходила от одного столба к другому. Руки на морозе немного замерзли, но Таня терпела. Сзади слышалось тихое дыхание дяди Миши, от которого несло крепким табаком.
Макс уехал вместе с Йоахимом вчера вечером — их срочно вызвали в Германию. Вроде бы что-то случилось дома, поэтому поехали оба брата. Теперь Таня на пару дней была предоставлена сама себе — могла спокойно вместе с братом и Игорем заняться новыми поручениями Югова.
Занятия в студии Инны Мир прекратились с неделю назад — преподавательница распустила группу. Инна Игнатьевна сказала вообще больше не приходить сюда — чтоб немцы не поймали и насильно не увезли. Как потом Таня узнала по разговорам, балетмейстер Долинский пытался немцам подсказать, почувствовав, здесь что-то неладно. Но немцы ничего не успели ничего сделать — им было уже не до девушек из балетной студии.
С Колей Таня помирилась. После их небольшой ссоры он забежал к ней в бар, извинился, попросил быть осторожней и передал новости от мамы. А Таня сразу его простила еще в тот вечер. Она не могла злиться на него — Коля всего лишь заботился о своем младшей сестре. И она это прекрасно понимала, поэтому не стала растрачивать себя на глупую злость.
С Максом же у нее все было немного хуже, как казалось ей самой. После того, как он выдал ей, что чувствует, что она скрывает что-то от него, Таня не могла спокойно находиться рядом с ним. Она понимала, что нельзя вот так вот обманывать его — это слишком подло. Он слишком сильно любит ее, а Таня, пользуясь этим, аккуратно вытягивала из него нужную ей информацию. Ей было стыдно за себя и постоянно хотелось рассказать Максу всю правду. Но она не могла и поэтому тянула время объяснений до последнего. Но Макс жалел ее, сначала пропадая днями и ночами на аэродроме, а потом избавив от этого ужасного чувства, уехав на несколько дней вместе с братом, за что она ему была безумная благодарна.
Вместе с тем Таня заметила за собой, что стала волноваться за Макса. Если раньше она как-то не особо задумывалась над тем, какую работу он выполняет, то теперь, когда он, пропадая почти на неделю, возвращался к ней очень измученным и усталым, Таня стала беспокоиться за него. Ридель говорил, что летать становится труднее, так как в его периметре появились новые советские летчики, которые в разы сильнее и опытнее прежних. А он, который и до этого не желал убивать невиновных советских пилотов, теперь просто старался улетать от них, потому что эти напрямую стреляли в него.
— Понимаешь, — объяснял ей Макс, — я сажусь ему на хвост — позиция идеальная. И я должен атаковать его, но почему-то не могу нажать на кнопку, не могу… На меня кричат по рации, а я… А я даю ему уйти. Понимаешь?
— Если честно — нет, — вздыхала Таня, слушая его.
— Я так и понял, — он чуть улыбался и продолжал рассказывать: — Так вот, я дам ему уйти, хотя с легкостью мог сбить его, а он круг сделает, сзади зайдет и начнет обстреливать. Я чуть свой Юнкерс тогда не угробил, еле ушел и приземлился… Мне оберстлейтенант пообещал, что если еще раз такое повторится, то он меня на месяц от полетов отстранит…
— Танька, поторапливайся, — вырвав Таню из ее мыслей, проворчал дядя Миша, которому уже надоело слоняться по морозу.
— Дядь Миш, — произнесла она, оборачиваясь, — да вы идите. Мы сами тут справимся.
— Я лучше послежу. А то еще напоритесь на что…
Девушке почему-то не понравились эти слова дяди, но она не предала им значения, продолжив клеить листовки.
Когда все было закончено в этом квартале, все стали переходить к другим домам. Работать приходилось ночью — иначе можно было с легкостью попасться патрулю. Хотя, и ночью была такая вероятность, но так их всех хотя бы не так сильно видно — как говорится, ночью все кошки серы.
— Коль, как мама? — шепотом спросила Таня у брата, шагая рядом с ним.
— Так же, как и раньше, — ответил он, шмыгнув носом. — Работает, ругает немцев, которые работают вместе с ней. Ругает немецкого военного врача, что живет в соседней квартире. Он говорит по-русски, хотя и плохо. Часто приходит вечером домой угрюмый и пьет шнапс, а потом буянит полночи. В общем, все как и всегда.
— А про меня она что-нибудь говорит?
— Нет, но я вижу… вижу, что она постоянно думает о тебе. Глаза выдают всю правду… Вам бы помириться, Тань, а то только обе и страдаете от этого. Кстати! К нам недавно пришел один немец. Матери как раз не было, ушла на работу, а я спрятался, будто дома никого нет. А он оставил под окном сверток. В нем — рубашка, штаны, кусок мыла и булка хлеба — за работу. Мать потом пришла, попричитала и принялась стирать. И потом тот немец нет-нет да и стал приносить свою стирку. Я говорил маме, чтоб прекратила, а она — нет, на своем стоит, все равно стирает ему. Как будто эта булка хлеба нас спасет…
— Коль, пусть делает так, как считает правильным. Немцы после Сталинграда резко изменили свое поведение. Одни, наоборот, стали еще больше зверствовать, как бы мстя за своих, некоторые почувствовали, видимо, что настанет время и за все придется отвечать. Злые они сейчас… Не дай бог, он еще сделает что…
— Да знаю, Тань. Вот, кстати, еще что вспомнил. Светлана эта, соседка, что-то умом тронулась, и как начала недавно нести бред какой-то. «Это — культурная нация, они научат нас жить правильно», — говорила она. А воды же у нас нет, и ходить за ней была мука — очень уж далеко и холодно. Так один из солдат, что живут на последнем этаже, дает ей ведро и говорит, чтоб шла за водой. Она принесла. Ее еще раз послали и еще. Так Светка с утра до вечера таскала немцам воду. И потом больше никогда не говорила о них ничего хорошего, усвоила урок.
— Да так ей и нужно, — проворчала Таня, которая не питала к этой Светлане никаких хороших чувств.
— Сейчас опять скажешь, что лезу не в свое дело, но… Тань, а как там у тебя все? Не обижают? Сама же говоришь, что немцы злые стали… А то, смотри…
— Коль, — Таня улыбнулась, — ты зря беспокоишься. Со мной все в порядке, меня и пальцем никто не тронет.
— Постойте, — внезапно остановил всех идущий вперед Игорь. — Помолчите пару секунд…
— Что там? — тихо спросила Таня, остановившись за ним.
— Не знаю, но, кажется, услышал что-то…
И Таня почти в эту же секунду поняла, что услышал Игорь — к ним приближались звуки выстрелов. В окнах домов загорался свет, оттуда слышались крики. Таня, непроизвольно схватив брата за руку, не понимала, что происходит и что им нужно делать.
— Разворачиваемся и бегом назад, — быстро скомандовал дядя Миша. — Это они своего офицера нашли. Бегом, я сказал!
Таня вместе со всеми заспешила назад, все также держась за руку Коли. Ей все еще было непонятно, что все-таки происходит. Но вместо нее задал вопрос Игорь, нагнавший дядю Мишу.
— Михаил Иванович, — спросил парень, — какого офицера? Кто нашел?
— Немцы, своего офицера, — объяснил мужчина. — Вечером кто-то из партизан застрелил их офицера и, видимо, его только сейчас нашли. Теперь будут всех местных наказывать… Слышал — из домов всех выгоняют? Вот построят их, постреляют треть или половину и отпустят остальных, чтоб знали.
Дальше они шли молча. Дядя Миша даже предложил разделиться — он с Таней, а Игорь вместе с Колей. Все согласились и так, попарно, и пошли. Таня, проводив взглядом зашедших за угол парней, зашагала рядом с дядей.
Молча идя рядом с ним, девушка разглядывала дома, мимо которых они проходили. На всех домах остался отпечаток войны. Но из всех домов Тане почему-то запомнился некогда роскошный ресторан, на втором этаже которого был большой балкон, перекрывавший всю ширину тротуара. И там были красивые металлические колонны. Бомба попала в само здание, а балкон сохранился, и Таня, проходя под ним, внутренне содрогнулась.
Таня постепенно стала узнавать дома, поняла, что скоро подойдут к бару. Поворачивая за угол, они столкнулись с Игорем и Колей.
— Вы что тут делаете? — спросил дядя Миша, не ожидав их увидеть здесь.
Но те даже не успели ответить — позади них раздался выстрел. Дядя Миша быстро успел скомандовать, чтоб все спешили в бар, и все, что есть мочи, побежали туда.
— Что произошло? — на бегу спросил мужчина, глядя на бегущих парней.
— Мы случайно столкнулись с патрулирующим тот проулок немцем. Он потребовал аушвайс. Игорь — его по голове, и мы сбежали.
— Молодцы, ничего не скажешь, — пропыхтел Михаил Иванович.
Таня не успевала следить за всем. Кругом было темно, лишь изредка какими-то размазанными пятнами перед ее лицом появлялись бегущие то Коля, то Игорь. Сзади них слышались громкие немецкие крики, собачий лай. Кто-то выстрелил, отчего Таня побежала еще быстрее.
В какой-то момент, когда они были уже совсем рядом с баром, девушка поняла, что не видит брата с другом. Забежав с черного хода с дядей в бар, она быстро оглядела пустую улицу, в конце которой замаячили приближающиеся немцы, и закрыла дверь.
— Выход на чердак есть? — быстро спросил у нее дядя Миша, тяжело дыша.
— Нет, только через общий подъезд, а отсюда к нему выхода нет.
— Подвал?
— Тоже нет.
Мужчина, грязно выругавшись, стал нервно расхаживать по залу. Вспомнив о чем-то, он вскинул голову и, внимательно взглянув на девушку, спросил:
— Где Коля с Игорем?
Таня, которая все это время стояла у двери, ожидая, что вот-вот раздастся стук в дверь и знакомые голоса попросят впустить их, поняла, что парни где-то потерялись по пути, отстали. Прижавшись спиной к двери, Таня пожала плечами, тем самым отвечая на вопрос дяди, и испуганно закрыла лицо руками. Она надеялась, что им удалось оторваться от немцев.
В эту же секунду застучали не только в парадную дверь, но и в дверь черного хода. Таня поняла, что они с дядей окружены. Сбежать из бара им уже точно не удавалось.
Дядя Миша рывком затащил Таню под стойку и сам уселся рядом с ней. Достав из-под тулупа пистолет, перезарядил его и, выглянув на пару секунд из-за стойки и вернувшись на место, стал быстро говорить:
— Значит так. Когда они зайдут — спрячься и постарайся не высовываться. И ни звука чтоб! Если меня схватят, то сиди и не показывайся им. Поняла?
Таня несмело кивнула. Такой расклад ее не особо устраивал. Но она понимала, что перечить сейчас дяде — не самая лучшая идея.
Громкий стук выколачиваемой двери раздражал ее. Закрыв уши ладонями, Таня прижалась к внутренней стенке стойки, стараясь слиться с ней.
Девушке было страшно. Она понимала, что это — конец. Теперь она действительно проиграла — их почти поймали. И, что самое страшное, — ей никто не поможет, ведь оба Риделя уехали. Единственное, что хоть немного обрадовало Таню, так это то, что ей не придется объясняться с Максом — он приедет, а ее уже не будет.
Дверь черного хода наконец выбили, по коридору загрохотали тяжелые немецкие сапоги. Парадная дверь не поддалась, поэтому солдаты, разбив окна, проникли в зал другим путем.
Сразу же посыпались выстрелы. Дядя Миша, отвлекая внимание на себя, переместился в другой конец зала, стреляя по немцам. Таня, потеряв его из виду, еще больше забилась в угол и тихо вскрикнула, когда одна из пуль пробила доску рядом с ней.
Выстрелы быстро прекратились. По непрекращающемуся потоку немецкой и русской ругани Таня догадалась, что дядю взяли. Поэтому, закусив до боли кулак, чтобы не было слышно ее скулежа, девушка старалась не заплакать в голос.
Рядом с ней прогрохотала пара сапог, начищенных до блеска. Таня постаралась, как ее просил Михаил Иванович, не издавать ни звука, чтобы ее не заметили. Но чертов немец был наблюдательнее.
— А, вот и ты, — он гадко рассмеялся, рывком вытянул девушку из-под стойки и сразу же приставил пистолет к ее виску. Таня поняла, что попытаться вырваться и сбежать у нее не получится.
Заломав ей руки за спину, немец потащил ее на улицу, где их уже ждал «черный ворон». Точно такая же вторая машина, которую заметила вдалеке Таня, уже заворачивала за угол, унося с собой ее дядю. Таню же зашвырнули в машину, больно сковав запястья ледяными наручниками и засунув в рот какой-то тряпичный кляп. Рядом с ней еще уселись двое солдат, зажав ее между собой; в бок Тане сразу же уперлось дуло одной из винтовок.
Глядя на дом на Энгельса, где она жила в последнее время, Таня понимала, что видит это место в последний раз. На душе у нее было гадко из-за того, что так и не успела объясниться с Максом, что так и не помирилась с мамой.
***
Таня сидела на холодном каменном полу Богатяновской* и смотрела в узкое зарешеченное окошко, за которым тихо падал снег. В этом камере она уже вторые сутки на воде и хлебе, который ей давали только по утрам. Позади — два допроса, один жестче другого. Завтра, а точнее, сегодня днем будет еще один — последний. Таня точно знала, что третий допрос будет последним — смысл им держать ее, если она не выдаст информацию. Также она знала, что будет после него — их соберут во дворе и расстреляют, как это делали здесь каждый день по утрам.
«Как же ужасно складывается, — думала она, смотря на белое окно. — Я поймана, дядя Миша — тоже. Я не знаю, что произошло с братом и Игорем. Хотя, если бы и они были у них в руках, то меня бы начали запугивать ими на допросах… И у меня здесь только один выход — быть расстрелянной. Даже если я и расскажу им всю информацию, что знаю, сдам своих, то это не спасет меня — меня точно также расстреляют, ведь немцы не любят предателей. И никто меня не спасет… Удивительно, как все-таки не вовремя уехали Ридели… Почему именно сейчас? Не через неделю, через несколько дней, а именно сейчас? Хотя, к чему теперь уж эти вопросы… Я пропала. Жаль, что с мамой так и не помирилась».
Таню от ее мыслей отвлек звук голос других девушек, что сидели в другом углу пустой камеры. Те, переплетая косы, косо смотрели на нее и смеялись. Но Таня, не обращавшая на них до этого никакого внимания, все-таки посмотрела в их сторону. От их трепа у нее заболела голова.
— О, да вы взгляните только на нее, — начала одна из них. — Ну что, как живется? А ведь бар для этих уродов открыла, прислуживала им, пользовалась положением… И каково тебе теперь, а?! Получила за все, да?
Таня лишь смерила ее презрительным взглядом. «Легко тебе вот так вот трепаться, — думала она, глядя на взбалмошную блондинку, — ты-то не знаешь всей правды. Побывала бы ты в моей шкуре».
— Что, теперь тебе эти свиньи не кажутся такими хорошими? — продолжала та. — Теперь, небось, сидишь и ждешь, что тебя придет кто-нибудь и спасет? Нет, поделом тебе! Эти твои фрицы попользовались тобой и бросили, а своим ты теперь и подавно не нужна.
Девушка осыпала ее потоком отборной брани, но Таня, отвернувшись от нее, не пожелала слушать всего этого. Кто она для них? Всего лишь девушка, которая увивалась за немцами. Они ведь не знают, ради чего она все это делала, не знают, что она была с Юговым от начала и до конца.
— То ли дело Зима! — блондинка перешла на крик. — Чего она только не делала!.. И все ради того, чтобы выгнать эту сволочь из нашей страны. Чего стоит один ее поджог Биржи! А ты… А ты что сделала, чтобы хоть как-то приблизить день победы? Чертова немецкая подстилка!..
Эта блондинка была готова еще очень долго вот так вот ругать Таню. Ее подруги, искоса поглядывая на нее, позволяли отпустить в ее сторону пару нелицеприятных слов, оставляя главное слово за своей «начальницей».
Но конец этому гомону все-таки пришел. Тяжелая металлическая дверь загрохотала, из-за нее послышался недовольный крик немца.
— Если ты сейчас же не закроешь рот, то я застрелю тебя, — пообещал он.
Все девушки, включая эту блондинку, которая, кажется, сорвала себе голос, крича на Таню, замолчали и забились в свой угол, тихо перешептываясь о чем-то друг с другом.
Таня, еще больше отвернувшись от них, сложила руки на груди и задумалась. А она и не знала, что о партизанке с позывным «Зима» так много знают в городе. Она бы никогда и не подумала, что есть люди, кроме самих Юговцев, которые знают о ней.
День прошел для девушки слишком незаметно. Смотря в уже потемневшее окно, она мысленно возвращалась к тому, что скоро за ней придут и поведут на очередной допрос. А ей не хотелось не то что идти куда-то, а вообще двигаться. Даже дышать не хотелось. У нее болело все тело, рана на щеке сильно саднила, поэтому Тане не хотелось совершать вообще никаких телодвижений.
Но через пару минут дверь камеры с ужасным скрипом и лязгом открывается, в камеру входит солдат с автоматом наперевес. Девушки, сидящие в углу, замолкают, бросая на него испуганные взгляды. Таня же устало выдыхает — она знает, что это пришли за ней.
— Татьяна Зимина, — произносит он безэмоциональным голосом без малейшего акцента, — на выход.
В камеру проходят еще двое солдат, подхватывают ее, рывком поднимают с пола и тащат к выходу. Все девушки, услышав ее имя и фамилию, смотрят на нее с удивлением, думая, что немец ошибся. Таня лишь на мгновение бросает на них взгляд, в котором ясно читается усмешка, и тихо говорит:
— Я и есть Зима.
Говорили ли они что-то или нет — Таня уже не слышала. Солдаты волокли ее по коридорам, больно сжимая ей руки. Таня дала тащить им себя вперед по коридору — у нее слишком сильно болело все тело, чтобы самой совершать телодвижения.
На некоторых поворотах между лестничными маршами Таня чувствовала, как скользили ее ноги — ее вели через растекавшиеся лужи крови. Девушка знала, потому что слышала выстрелы, что в коридорах расстреливают людей.
В коридорах нижних этажей воняло газом. Хоть все возможные окна были открыты, чтобы этот ужасный запах выветрился из помещений. Таня, морща лицо и стараясь вдыхать как можно меньше остатков газа, шла за своими конвоирами, еле-еле передвигая ноги.
Когда ее тащили к очередной лестнице, затягивая на лестничную площадку, Таня услышала слабый голос откуда-то сзади, из коридора, который они только прошли:
— Танечка…
— Дядь Миша, — пролепетала она, увидев окровавленное лицо мужчины, который, упираясь, старался задержаться на месте еще хоть на пару секунд, чтобы подольше видеть свою племянницу. — Дядь Миша!
— Ни слова им, Танька! — закричал он. — Ничего не говори!
Таня готова была крикнуть ему в ответ пару слов, но не успела — ей отвесили тяжелую пощечину и потащили по лестнице с большей скоростью. Обернувшись, девушка ничего, кроме серой стены и пустого дверного проема, позади себя не увидела.
Увидев дядю, услышав его голос, Таня хоть немного успокоилась — дядя жив, а это уже хорошо. Но также Таня знала, что его жизнь — лишь вопрос времени; она знала, что ни его, ни ее саму отсюда живыми не выпустят.
Когда они спустились в подвальное помещение, то Таню вели не очень долго — как только за ней закрылась вторая железная решетка, ее зашвырнули в одну из небольших пустых комнат, где проходили допросы, и, усадив на деревянный жесткий стул, заведя руки за спину и скрепив их наручниками, закрыли дверь. Девушка, пробуя стянуть наручники, смотрела на тускло горевшую лампочку под потолком и под аккомпанемент из криков из соседних камер задумалась о том, что ждет ее впереди. За эти пару дней она уже вдоволь успела поразмыслить на эту тему, но все равно каждый раз возвращалась только лишь к этой мысли.
Спустя пару минут, поняв, что все ее попытки не увенчаются успехом, Таня бросила наручники и устало вздохнула. Ей на секунду показалось, что откуда-то потянуло горелым.
— А я думал, что ты будешь бороться подольше, — раздался за ее спиной смешок. — Быстро же ты сдалась.
Девушка замерла, услышав знакомый неприятный голос, теперь поняла, откуда тянуло горелым — это был запах дешевых сигарет. Именно этого человека Таня хотела бы увидеть здесь и сейчас меньше всего на свете.
— А я ведь знал, что мы еще увидимся, — Эрих встал перед ней, заложив руки за спину. Сигарета, тлея, была зажата у него между зубов. — Но я даже и не мог подумать, что в таких условиях. Забавно, не правда ли?
Таня молча смотрела на Витцига. Она ясно видела, что он доволен собой, доволен тем, что обстоятельства сложились так удачно. Он упивался своим доминирующим над ней положением, он наслаждался этой минутой, видя ее перед обой, скованную наручниками.
Сейчас она поняла всю точность ее мыслей в описании его внешности, когда она впервые увидела Эриха, — дьявольски красивый. Она просто не понимала, смотря на него, как в таком внешне красивом человеке может уживаться такая мерзкая сатанинская душа.
— А как ты думаешь, — Эрих придвинул к себе деревянную табуретку, присел на нее, — случайно ли ты сюда попала? — Они встретились взглядом. — О, ты заинтересована!.. Что, думаешь, что все так ужасно получилось, что твои «покровители» так не вовремя уехали, да? Однако, как…
— Это вы все подстроили? — тихо спросила она. Тане не нравилось то, что Витциг медлил — решил провести допрос, так проводи, — и поэтому она начинала злиться.
Витциг неприятно засмеялся, выдохнув облако дыма ей в лицо, отчего Таня закашлялась. Она не выносила запаха дрянных сигарет.
— Помнишь, я говорил, что твой острый язычок может повредить твоей шее, — Эрих, сощурив глаза, посмотрел на нее и, затянувшись в последний раз, вытащил сигарету. — Пришло время расплачиваться, наглая девчонка, — и затушил окурок об ее руку, в месте рядом с запястьем.
Таня зашипела, закусив нижнюю губу. Ей было адски больно, но она не хотела давать лишнего повода Витцигу, чтобы тот наслаждался, наблюдая за ее страданием.
— Как жаль, — вздохнул он, закидывая ногу за ногу, — что первые два допроса провел не я. Мы с тобой отлично провели бы время, — он неприятно усмехнулся. — Ты бы на первом же допросе выдала мне все, что знаешь, уж поверь мне. Что ж! Зачем терять зря время — приступим?
— Зачем все эти лирические отступления? — устало спросила Таня, все еще морщась от боли в руке.
— О, нет-нет, — наигранно взволнованно произнес Витциг, — побереги голос, девчонка. Он тебе еще пригодится.
Он, чуть отклонившись назад, постучал в дверь и, усевшись поудобней и сложив на груди руки, приготовился наблюдать. Наглая ухмылка не сходила с его лица.
Почти сразу же зашли двое солдат (одного из них Таня запомнила — он был в прошлый раз) и встали по обеим сторонам от нее, ожидая приказа от Эриха. Тот, снова закурив, внимательно посмотрел на Таню и произнес:
— Знаешь, я даже немного восхищен. Пригреться на груди у летчика и одного из начальников местного гестапо и в это же время состоять в рядах партизан — гениально. А ведь и вправду: ну кто мы мог подумать на тебя? Наверное, ни у твоего Макса, ни у его глупого братца и мысли никогда не возникало проверить тебя. Зря, зря, зря… Они упустили такой шанс. Йоахима точно ждало бы повышение. Чем ты им приглянулась? Обычная девка…
Таня закашлялась — ее начинало подташнивать от запаха его сигарет.
— К черту, — хмыкнул Эрих, видимо, поняв всю бессмысленность его речей в этой ситуации. — Начнем, пожалуй… Имя?
— Татьяна, — поспешно ответила девушка, получив ощутимый тычок под ребра.
— Фамилия? — вздохнув, спросил Эрих. Была заметно, что обычные вопросы ему уже наскучили.
— Зимина.
— И позывной «Зима»… Как символично! В каком отряде ты состояла? Кто был у вас главным?
Таня, глядя на Витцига, молчала. У нее ужасно болели ребра, сломанные на прошлых допросах, ныла челюсть, дышать было тяжело, так теперь еще и щипало кожу на руке. Но Таня упорно молчала.
— Я думал, с тобой будет поинтереснее, — мужчина разочарованно вздохнул, склонив голову набок. — Говорить не будешь?
Девушка лишь отрицательно мотнула головой.
— Что ж, — он снова вздохнул. — Ты сама этого захотела. — И, кивнув стоящим позади нее солдатам, добавил: — Приступайте.
Таня не знала, как долго ее били — минуту, две, три, пятнадцать, — но была рада, что эти солдаты наконец перестали. Переборов сильную боль, он с трудом вздохнула и приоткрыла глаза. Она чувствовала, как теплая кровь медленно стекает по ее виску.
— Не передумала? — Эрих дьявольски улыбнулся. — Может, расскажешь все?
— Нет.
Витциг лишь щелкнул пальцами, и солдаты вновь продолжили свое дело. Таня сгибалась пополам от кашля, но ее оттягивали за волосы назад и продолжали бить, не давая увернуться ни от одного удара.
— Знаешь, — говорил Эрих, наблюдая за тем, как бьют девушку, — я думал, что с тобой будет просто. Хотя, если ты выдержала два предыдущих допроса, то с тобой явно будет нелегко… — Встретившись с ней взглядом, брезгливо бросил: — Ну и что ты смотришь? Думала, что я лично буду бить тебя? Еще чего… Руки об тебя марать…
Таня не знала, как долго все это продолжалось, она уже просто не ощущала времени. Минуты, проведенные в этом помещении, казались ей неделями. Этот вечер, бесконечный как век, казалось ей, никогда не должен был кончиться.
Время от времени девушка закрывала глаза — ей было невыносимо смотреть на скучающего Витцига, который сидел с таким видом, будто его силой сюда привели и заставили смотреть на ее избиение. Таня не представляла, как можно быть настолько жестоким, что ни единый мускул на его лице не дрогнул за все это время.
Когда же Эрих зевнул во второй раз, обведя скучающим взглядом серый потолок, он попросил немцев остановиться и тихо начал:
— Знаешь, я несколько притомился здесь с тобой… Мне все это наскучило до ужаса. Предлагаю тебе сделку, — на этих словах Таня не вытерпела и хмыкнула, за что сразу же получила удар куда-то под ребра, задевший селезенку. — Итак, ты рассказываешь мне все, а я, в свою очередь… я отдаю приказ, и тебе перестают бить.
— И это все, что вы можете мне предложить? — девушка хрипло и немного нервно рассмеялась.
— А ты думала, что ты все мне выдашь, а я тебя сразу же выпущу? — Эрих насмешливо взглянул на нее. — Хочу тебя разочаровать, но нет, никто тебя не выпустит, даже и не надейся.
Таня, чувствуя во рту металлический привкус крови, улыбнулась, показывая окровавленные зубы, и посмотрела на Витцига так, как взрослые смотрят на маленьких неразумных детей.
— Решай быстрее, — пробурчал недовольно Витциг, отворачиваясь. — Мне не хочется зря тратить на тебя время. Если бы я мог, то попросту застрелил бы тебя здесь.
— Ну так стреляйте! — рассмеялась она пуще прежнего. — Стреляйте! Чего же время зря тратить, в самом деле?!
— Значит, ты отклоняешь мое предложение? — Витциг чуть удивленно приподнял бровь, мельком взглянув на девушку. — Ну… как хочешь. Хотя я все же попробую тебя уговорить.
Наручники спали с рук Тани всего на секунду — в следующее мгновение ее левая рука была прикована ими к стулу, а другую крепко держал один из солдат. Как только Эрих щелкнул пальцами, то тот, больно зажав ее ладонь в своей, схватил за мизинец. Таня сначала ничего не почувствовала — услышала тишь тихий щелчок. Только лишь спустя пару секунд она почувствовала дикую боль в руке — мизинец был сломан.
— Как ты запела, — довольно ухмыльнулся Эрих, смотря на страдания девушки, слыша, как он тихо воет. — Не передумала? Смотри, пальцев у тебя еще много, а я ведь дойду до последнего.
— Но когда-то же и пальцы закончатся, — прохрипела Таня, пытаясь мысленно унять боль.
— Не волнуйся, — он мерзко улыбнулся, — у меня есть еще варианты, как заставить тебя говорить. Может, передумаешь?
— Нет, — Таня мотнула головой.
— Ну, как хочешь, — он развел руками и пожал плечами. — Следующий.
Безымянный палец был точно также сломан спустя пару секунд. Таня, крича от боли, уже не помнила себя — ей хотелось, чтобы все прекратилось как можно скорее, чтобы Витциг застрелил ее сейчас же.
— Не передумала? — снова спросил он. Получив отрицательный кивок, он вздохнул и продолжил: — Жаль. Знаешь, кажется ты немного устала… В начале нашего разговора ты была веселее…
Эрих кивнул стоящему позади Тани солдату, и тот, выйдя на пару секунд из помещения, вернулся уже с ведром воды в руках. Окатив девушку холодной водой из ведра, он вернулся на место.
— Кстати, — Витциг брезгливо отодвинул ноги, чтобы его сапоги не запачкали потоки кровавой воды, — я тут кое о чем вспомнил… Тот мужчина, которого ты увидела на лестнице, — он встретился взглядом с Таней и злобно заулыбался, — он тебе дорог, да? О, вижу, что дорог. Не думаю, чтобы ты хотела, чтобы с ним что-нибудь случилось, да? Например, чтобы его обнаружили в камере застреленным…
— Ты блефуешь, — прошептала Таня, пытаясь отдышаться. — Ты не застрелишь его.
— Да ну?
Эрих поднялся со своего места и подошел к двери. Выходя, бросил на девушку взгляд — не передумала ли, — но встретившись с ее взглядом, поспешил уйти. Таня, получившая пару мгновений отдыха, откинулась на спинку стула и, закрыв глаза, попыталась прийти в себя и собрать все мысли в кучу.
В коридоре раздался выстрел, а затем тихий вскрик мужчины. Но Таня сразу поняла, что убили кого-то другого, а не ее дядю. Во-первых, она бы узнала бы его по голосу, а, во-вторых, дядя Миша не стал бы кричать, она это точно знала.
— Довольна? — в дверном проеме появился Витциг, довольно помахивающий пистолетом.
— Зачем было убивать невинного человека? — Таня приоткрыла глаза. — Зачем вы убили кого-то другого? — Она заметила, как Эрих переменился в лице, поэтому продолжила: — Да, я знаю, что вы убили другого, ведь… Ведь он еще нужен вам, раз был схвачен вместе со мной…
— Чертова девка, — прорычал Эрих, нацеливая пистолет на нее и делая пару шагов к ней. — Так бы и застрелил тебя…
Почувствовав холодное дуло на своем лбу, Таня нервно вздохнула. Если Витциг собирается выстрелить, то она готова. Она слишком устала, пережив два допроса, ей хотелось лишь покоя, который ей мог бы обеспечить один лишь его выстрел. Она была бы благодарна ему, если бы он избавил ее от всех этих мучений.
— Я понял, — Эрих вновь заулыбался. — Нет… У тебя не получится… — Он начал смеяться. — Нет, ты не заставишь меня убить тебя. Это было бы слишком просто для тебя. Я тебя так просто не отпущу.
Он быстро что-то скомандовал солдатам, и те подняли Таню с места, чуть придерживая под руки. Девушка не могла стоять — ноги подкашивались. От запаха крови, пота, дешевых сигарет и газа, который витал по всему подвалу, ее уже не тошнило — от всей боли Таня готова была потерять сознание в любой момент.
Когда ее выводили из помещения, то Эрих не удержался и двинул ей кулаком в челюсть, а затем брезгливо вытер руку платком. Таня знала, что он не сможет не ударить ее — слишком было велико желание, он бы не смог потерять такую возможность.
Уже когда они подходили к лестнице, то Таня почувствовала, как ее ударили по затылку чем-то тяжелым и холодным. Девушка не знала, чем, но она догадалась, что это был Витциг. Глаза начали закрываться, все стало погружаться во мрак. Перед тем как упасть в обморок, Таня лишь успела мысленно поблагодарить Эриха за такое временное избавление от боли.
— Встретимся завтра утром, — последние слова, которые она услышала, перед тем, как тьма окутала всю ее, и для нее вокруг наступила тишина.
***
Таня стояла в глубокой яме, на дне которой образовалась уже порядочная лужа из растаявшего снега и крови, и чувствовала, что плачет. Рядом с ней стоит еще десяток каких-то людей, тоже плачут. Наверху стоят трое солдат в немецкой форме, держат в руках автоматы. Всех их собирались расстрелять.
— Не хнычь, Танька, — хрипел стоявший рядом с ней дядя Миша. Он не мог даже подойти, чтоб утешить ее — шаг в сторону, и по тебе стреляют без предупреждения. — Не плачь. Скоро все закончится…
Таня знала, что это их последнее утро, знала, что она в последний раз стоит вот так вот и чувствует, как маленькие снежинки падают ей на лицо и сразу же таят. Она, стоя рядом с дядей, понимала, что не хочет умирать, ведь она так не помирилась с мамой, так и не рассказала обо всем Максу. Этот груз тяжело давил на нее, поэтому Таня тихо плакала, роняя на щеки горячие и соленые слезы, от которых щипало ранки.
Она не готова была сейчас уходить. Так просто, так глупо — в тебя выстрелят, и все — потом лишь родственников для опознания позовут. А Таня так не хотела, чтобы сюда вызвали маму, и она увидела бы ее мертвой…
Сутки, всего лишь сутки нужны были ей для того, чтобы исправить все. Чтобы помириться с мамой и рассказать ей о том, как Тане было тяжело без нее все это время, чтобы рассказать Максу о том, как она его обманывала, состоя в отряде Югова. Если бы ей дали сутки, а лишь потом уже поставили в эту самую яму и нацелили на нее автомат — Таня была бы безумно благодарна.
Единственное, что радовало ее, так это то, что она ничего не выдала Витцигу. Очнувшись ночью в другой камере, где не было девушек, она поняла, что этот раунд выиграла она. Но на следующем, где ее ждал расстрел, Таня понимала, что победа будет за Эрихом.
Витциг, кстати, обманул ее дважды — он застрелил другого мужчину, а нее ее дядю, и так и не пришел, как обещал. Их уже давно вывели во двор на мороз, но за все это время Таня так и не увидела его. «Испугался, — решила она, — она испугался расстрела. Забавно… Он с таким наслаждением наблюдал за допросом, а на расстрел так и не явился».
Когда автоматы уже были нацелены на них и мужчины в серой немецкой форме с каменными лицами собирались нажать на спусковые крючки, их что-то отвлекло. Кажется, к ним подошел кто-то старший по званию и заговорил с ними — девушке было плохо видно из-за слез. Таня поняла, что они выиграли пару спасительных секунд.
Дядя Миша, стоящий слева от нее, начал незаметно подталкивать ее к выступу, говорил, чтобы она вылезала скорее. Но Таня, не обращая внимания на него, почему-то стояла и смотрела на говорящих наверху немцев. На секунду, всего на одну секунду ей показалось, что она услышала знакомый голос, что кто-то упомянул знакомое ей имя.
Но тут солдаты закончили говорить — момент упущен. Автоматы вновь нацелены на них. Таня уже стоит как раз у самого выступа, благодаря стараниям дяди Миши. Будь у нее в запасе еще пару секунд, то она бы вполне успела вылезти. Но уже поздно, слишком поздно.
Все затихли. Таня посмотрела на немцев, потом перевела взгляд на солнце, которое слабо пробивалось сквозь закрывшие его тучи. Для нее все смешалось в одну черно-белую картинку из-за слез. Таня смогла лишь выдавить из себя жалкое «прости» за все старания для дяди, который пытался вытолкать ее из ямы, и закрыла глаза. Она знала, что сейчас должны были стрелять.
Таня хотела, чтобы все прошло быстро и закончилось как можно скорее. Голод, холод, сильная боль во всем теле — Таня чувствовала сильное недомогание. И была бы рада, если бы те мужчины с автоматами выстрелили бы как можно скорее.
Тишина, давившая на уши, повисла над ямой. Нервы Тани были на пределе.
Кто-то снова закричал наверху, ноги Тани подкосились, и она, не выдержав, медленно опустилась на землю. Она с трудом различила хриплый возглас дяди Миши среди криков на верху ямы. Сквозь полузакрытые веки девушка еле рассмотрела чью-то серо-зеленую мышиного цвета форму. На пару мгновений она почувствовала чьи-то прикосновения к себе — ей показалось, что это Михаил Иванович, нарушив запрет, решил ей помочь. Но она даже ничего сказать ему не успела — тьма окутала Таню, забирая в свои холодные объятия.
*Богатяновская — Следственный изолятор №1, ГУФСИН по Ростовской области, находящийся на ул. М.Горького 219.