Столовая нашего сельхозотряда находилась в подсобке заброшенной фермы. Коров там давно не было, но следы их жизнедеятельности присутствовали во множественном количестве. Наиболее примечательной была огромная навозная лужа, которая располагалась рядом с нашим импровизированным пищеблоком. Она со временем подсохла, покрылась твердым налетом, а по краям даже стала закручиваться и отставать от высушенной солнцем земли. Праздные любопытные в ожидании обеда иногда подходили, прощупывали носком сапога "крайнюю плоть" засохшей композиции и задумчиво удалялись, не решаясь испытать этот гигантский коровий блин на прочность.
Неделя работы в подшефном колхозе пролетала довольно быстро и была больше похожа на холостяцкое развлечение вдали от дома, чем на вынужденную трудовую повинность. Если кто-то допускает, что в министерских коридорах дефилируют лишь важные персоны в костюмах, галстуках и белоснежных рубашках, не способные приземлиться до состояния утреннего похмелья, то могу разочаровать. Там трудятся вполне обычные люди, а не воинствующие пуритане или скрытные сектанты. И употребление спиртных напитков, как у представителей гордого клана аппаратных работников, занимающихся в основном контролем и проверками, было поставлено на вполне профессиональную основу. Как ни странно, но тест на алкоголь был главным проходным билетом в очень закрытый мир ревизоров. Никакие знания и исполнительность не могли сделать из тебя достойного проверяющего, если ты не соответствовал устоявшимся нравам и обычаям. С работы никто никого не выгонял, но не прошедший тест становился изгоем, белой вороной, от которой все шарахались, как от прокаженного. Непьющий человек был подозрительно опасен, особенно для консервативных партийных товарищей, любящих обильные застольные подношения местечковой челяди.
В предпоследний перед отъездом день традиционно был банкет. На прощальную церемонию из холодильника извлекались имеющиеся продуктовые припасы, и накрывался праздничный стол. Оставлять что-то следующей смене считалось дурным тоном, поскольку стоимость продуктов удерживалась из мозолистых зарплат канцелярской "интеллигенции".
Предстоящее застолье, хоть и было особенным, но никак не претендовало на уровень светской вечеринки и переживать над проблемами вечернего туалета не имело смысла, особенно мужской половине. Все было по-простому - та же рабочая куртка, помытые под колонкой сапоги, штаны, очищенные от соломы и случайной грязи, вот только ужин был разнообразнее и плотнее, с почетной делегацией на столе сорокаградусной и крепленого плодового для дам. Во все чистое и цивильное обычно переодевались перед самым отъездом, проводя отчетливый водораздел между существующими цивилизациями.
Все было, как обычно и проходило по узаконенному за долгие годы сценарию. К шести часам вечера подтягивались коллеги. Женщины уже суетились на кухне, заканчивая последние штрихи застольного убранства, мужчины курили и обменивались веселыми пошлостями. В этой общей картине предвкушаемого события особенно выделялся Володя. Крепкого телосложения, лет под сорок, с слегка обвисшим лицом. Было заметно, что он уже успел индивидуально размяться "маленькой" в ожидании предстоящей трапезы. Но больше всего он выделялся своим внешним видом. Гладко выбрит, свежая рубашка, вязаный жилет, чистенькие брюки со стрелочками, белые носки и, удивительно выразительные для сельской местности, сабо. Эту чудесную картину дополнял запах дешевого одеколона вперемешку с недавно употребленным "осенним букетом" и перекинутый через руку бежевый плащ. Естественно, женщины, да и мужчины не скупились на комплименты одинокому джентльмену, решившему неожиданно украсить последний сельский вечер собственной наружной благопристойностью городского денди.
Подготовка заключительного аккорда финального ужина близилась к завершению. Все нетерпеливо поглядывали на вожделенную дверь, источающую тонкие кулинарные запахи. Находиться в святая святых, месте зарождения блюд, было запрещено, особенно мужчинам, чтобы не испортить эффект грядущего представления. Взрослые женщины отличаются тем, что умеют создавать домашний уют и настоящий праздник. Это вовсе не прихоть, а извечное условие выживания в сложной семейной среде, своеобразный бытовой дарвинизм. И хотя каждая из хозяек с напускным скептицизмом представляла свои творения, это были именно закуски, гораздо отличающиеся от того, что ежедневно подносилось дежурными "поварами". Именно с прославления пищи, торжественных од и дифирамбов оной началось всеобщее застолье. Вино и водка лились рекой. Как принято, женщины отличались сдержанностью. Степень их раскрепощенности зачастую не совпадала с количеством выпитого. Но с каждой новой рюмкой окружающие кавалеры переставали замечать эту пустяковую мелочь. Старт был такой шумный и успешный, что некоторые представители сильного пола не выдерживали накала борьбы и ломались, с позором откатывая в женскую лигу. Но настоящие бойцы держались до последней капли. Володя был из настоящих.
Время за веселым застольем шло своим чередом. На улице по-осеннему смеркалось. Одинокий фонарь поскрипывал на деревянном столбе, растревоженный небольшим ветерком и его желтоватый свет скользил по остывающей земле, оживляя пляшущие тени возле заброшенной фермы. Луна повисла над далеким селом, и подступающая ночь потихоньку рассыпала звездный бисер в темную бездну.
Банкет завершился неожиданно резко, особенно для самых разгоряченных голов. Никто больше не обновлял стол, не наливал, вилки уныло растягивали по тарелкам бесформенные остатки чего-то непонятного. От бывшей праздничной гармонии не осталось и следа. На столе царили беспорядок и разруха, как после нашествия диких варваров. Женщины потихоньку убирали последствия затихшего сражения. Уставшие ратники с трудом поднимали головы и усиленно пытались подняться. Лица их были искажены страданиями недавней сечи. Самым обессиленным помогали боевые товарищи. Раненые, но не поверженные, они безмолвно исчезали за дверью и уходили в ночь.
Володя выбирался трудно. Отрешенно улыбаясь, опираясь на стену и подставленные руки он с неимоверным усилием преодолел высоту застольной лавки. Потом был сложный путь к выходу и рассеянный поиск очень важного плаща. Принятая до банкета "маленькая" была чудовищно лишней и предательски тянула к земле. Выбравшись наконец на воздух, он с облегчением вздохнул и жадно закурил. Кто-то согласился провести Володю до дома, кто-то прощался, кто-то курил по последней. Наступила молчаливая пауза, когда говорить все устали, а слова казались ненужными.
Что пришло Володе в голову, какие стремительные парадоксы посетили его пульсирующее сознание, это остается загадкой, но он решил напоследок испытать знаменитый гигантский блин на прочность. Удержать его никто не успел, да и не особо пытались в силу собственной отрешенности и полной уверенности, что застывшие коровьи последствия давно и основательно сформировались в твердую биологическую структуру. Поначалу все было неплохо. Несмотря на сложное гравитационное состояние, он достаточно уверенно ступал по коровьему насту. Его грузная фигура отчетливо выделялась в свете холодного ночного фонаря, словно это был перезревший канатный эквилибрист в софитах циркового манежа, балансирующий с помощью перекинутого через руку плаща. Он медленно дошел до середины, и все облегченно выдохнули. Затем новоиспеченный артист не спеша развернулся и мы даже успели заметить его патетическое выражение лица. Именно заметить, поскольку что - то вдруг предательски хрустнуло и Володя, в свете качающегося фонаря, раскинув руки, словно птица в полете, с громким матом погрузился в живую коровью суть. Сказать, что он начал тонуть, было бы преувеличением. Коровье дерьмо захватило лишь его сабо, там же исчезли и его парадные носки. Мы только и успели ахнуть. Володя же прочно завяз в субстанции. Все попытки выдернуть ноги вместе с обувью оставались безуспешными. Единственным правильным решением, которое осознал размягченный водкой мозг, было вырываться из западни на босу ногу. После неуверенных манипуляций обессиленного спиртным и трагическими обстоятельствами человека, когда в разверзнувшийся навоз вдруг падал плащ, или резкая потеря координации заставляла опираться на руку, делая новые дырки в застывшем настиле, Володя все же выдрал из засосавшей жижи злосчастные сабо. Обратная дорога не была такой торжественной и осторожной. Смысла в осторожности больше не было. В вытянутых руках Володя держал обувь, а предательский хруст ломающейся поверхности, усиливал трагизм происходящего и ставил точку в сомнениях, преследующих многих из нас. Итоговая картина производила удручающее впечатление. Обувь и носки полностью поменяли цвет. Брюки имели темные следы стойкого коровьего присутствия. То же самое было с манжетами рубашки и плащом. Мы, молча, смотрели на происходящее, боясь оскорбить финальную сцену неловкой фразой. Слова сочувствия застыли где-то глубоко, борясь с зарождающимся, предательским смехом. Володя, нецензурно бранясь, в потерявших свежесть носках шлепал по песчаной дорожке в сторону прошлогоднего, разбросанного стога. Я не помню, как мы расстались. Вызвавшиеся провожатые топтались возле него, а виновник представления сидел, понуро опустив голову, видимо переживая случившееся, а может к нему приходило осознание бренности человеческого бытия или просто засыпал.
Наутро все собрались в той же столовой в ожидании автобуса, который вез сначала в контору за расчетом, а потом домой. Женщины были чисты, подкрашены и щебетали, не умолкая, в ожидании семейного уюта. Мужчины, слегка помяты, выбриты и в цивильной одежде. Кто-то уже шепотом соображал на опохмелку в придорожном магазине, возле которого водитель традиционно останавливался. Володя тоже активно участвовал в мужском заговоре. Все были увлечены, кто предстоящей встречей с домом, кто ожидаемым "лечением" и не обращали внимания на его рабочий прикид и тяжелые резиновые сапоги, резко выделяющиеся среди свежести обстоятельных дам и строгостью подтянутых кавалеров. Заботы были совсем другие.