Типичная дача – в советском духе. И обитатели типичные – переделкинские.
Сидят. Чаёвничают. На фарфоровой тарелке лежат пирожные, купленные в ГУМе. Двадцать штук: десять - Лиле, десять - Майе.
- Люблю эклерчики, - говорит Лиля. Притулившись на стуле, она кажется маленькой, похожей на птенчика, и еле-еле выглядывает из-за стола. Как из гнезда.
- А я – обожаю "картошку", - говорит Майя, - но десять пирожных ни за что не съем, да и нельзя мне так много мучного и сладкого.
- Ерунда, - не принимает возражения собеседница. – Завтра поутру встанешь к станку, ножками помашешь – туда-сюда - и лишние граммы, как гири с весов, снимешь.
- А вы откуда знаете про станок?
- И-и-и, милая моя, я ведь тоже когда-то занималась балетом…
- А, ну да, ну да, - говорит Майя, - только когда это было!..
- Сто лет назад, но ведь было же…
Итак, на чём я остановилась?
- Вы сказали, что Володя вам надоел.
- Хуже горькой редьки, - продолжила Лиля прерванный рассказ. – Он был скучным до примитива и ревнивым до одури. Не было в нём лёгкости – той самой, о какой писал Иван Крылов. И потом - я его стеснялась. Мало того, что был беззубым, так ещё своим развязным поведением отпугивал порядочных женщин. Мог, например, начать подтягивать штаны – во время выступления! на сцене! - или застёгивать ширинку – пуговку за пуговкой, тщательно, дотошно, всем своим видом демонстрируя, что ему дозволено всё…
Знаешь, Майечка, чем больше я вспоминаю молодость, тем яснее осознаю, что никогда его не любила. Честно признаться, я в своей жизни любила только одного мужчину – Осю. Все остальные представляли для меня исключительно меркантильный интерес.
- А как же любовная лирика?
- А что - лирика? Лирика – как лирика. Словоблудие. А как тебе такой образчик: "Прежде чем пойти к невесте, побывай в Резинотресте"? С посвящением: Лилечке? Никто, конечно, не смеет сказать про него всю правду – официоз! - но я тебе скажу, как на исповеди, на которой никогда не была…
Приходит как-то и говорит: "У меня триппер". И убирает свою посуду в шкаф на верхнюю полку – от греха подальше.
И такие заболевания у него были после каждой случайной женщины. А случайных у него было – море разливанное. Нет, я тоже не без греха, но никогда не искала венерических приключений, а он искал. И находил…
Вот тебе и Резинотрест.
Лиля потянулась и одним ловким движением сняла с подоконника изящную пепельницу и дамский портсигар.
Закурила.
- Виталием Примаковым звали моего следующего супруга, - сказала она, - какого по счёту? – первый, второй, третий…
Но Майя не слушала её.
- Какая премилая вещица! – воскликнула она, протянув руку к портсигару. – Разрешите взглянуть… Ого! тяжёлый какой! Золото?
- Червонное, но не в золоте дело - взгляни на дарственную надпись.
"Самому дорогому существу на свете. Николаша" - прочитала вслух Майечка.
- А кто такой – этот Николаша?
- Русский царь, Николай Второй, - ответила Лиля. – Это его подарок Матильде Кшесинской. Балерине. Знаешь такую?
- Знаю, - ответила Майя, с интересом рассматривая портсигар.
- Дай-то бог, чтобы когда-нибудь ты стала такой же знаменитой, как она!
- И каким образом он ему достался?
- Говорил, что наградили. Якобы в то время других наград у молодой большевистской власти ещё не было и таким образом она награждала своих героев. Врёт, конечно же, потому как героем не был, а был представителем этой самой власти, миловал и казнил по собственному разумению. И реквизировал тоже. Во время ареста этот портсигар у него изъяли, а потом, уже в пятидесятые годы, после реабилитации, вернули – уже мне. Но теперь я его прячу, чтобы опять не отняли, и показываю только надёжным друзьям.
На Лилю нахлынули воспоминания – сестра, её знаменитый муж Арагон, прекрасный, как всегда, Ленинград…
Горький ожидал их в Москве, но они не спешили к умирающему писателю.
Июнь, белые ночи…
Ровно через два месяца – день в день - арестовали Примакова…
- Надо же, как интересно! – сказала Майя, всё ещё рассматривая то ли презент, то ли награду, то ли ворованный раритет. "Камушки, которыми она так щедро одаривает меня, тоже, наверное, из реквизированных вещичек", - подумала Майя.
- А Осип был сыном ювелира? – спросила она, как бы между прочим.
Лиля улыбнулась и сказала:
- Нет, сыном ювелира он не был. Зато был юристом и делал вид, что защищает проституток. За это его и прозвали "****ским папашей". На самом деле он сутенёрил, и как сутенёрил!
И опять на неё нахлынули воспоминания. Для интимных встреч Володя водил Лилю в публичные дома. Толерантными (в переводе с французского) назывались эти заведения. Ей нравилось ощущать себя толерантной девкой. Осип об этих встречах был отлично осведомлён.
Пока Лиля молчала Майя внимательно рассматривала собеседницу, в очередной раз отмечая огромную, не соответствующую телу голову, сутулую спину, штукатурку на лице – в палец толщиной. "На редкость шелудивые глаза, - думала Майя. - И этот ужасный тик, который изводит не столько хозяйку, сколько её собеседников". С молодости такая, сказал дядя Асаф, который недолгое время был с нею в коротких – короче уда - отношениях. Со временем Майя привыкла к этим её физическим недостаткам, а в первый раз, помнится, изучала с тайным отвращением. "Неужели и я такой же буду?" – испуганно думала она.
Лиля тем временем, отрешившись от воспоминаний, вернулась к прерванному рассказу.
- Сутенёрские замашки у Оси оставались до конца жизни, - призналась она, - во многом определяя характер наших отношений, ибо он чётко знал и предписывал, когда и под кого лечь… Не прямым диктатом, разумеется, но намёками…
- Да что вы! – воскликнула Майя. – Не может быть!
- А почему – нет? Я же говорю: время было такое. Считалось, что женщины у нас общие. Мы и были общие - и в физическом, и в эмпирическом смыслах…
- А в эмпирическом – это как? – не поняла Майя.
Но Лиля её не слушала.
- Когда Володечка умер, мне стало тошно. Все ЛЕФы преуспевали, жили припеваючи, и только я, будучи не у дел, чувствовала себя соломенной вдовой. Вот тогда-то я взяла - и вышла замуж за предмаршала Примакова, причём вышла не одна, а вместе с Осей...
- Как – с Осей?!
- Да тем же макаром, как и тогда, когда мы жили вместе с Володей. За шесть лет в нашей квартире на Арбате перебывало множество военных, и каких военных! Что ни имя, то враг: и Тухачевский, и Уборевич с Якиром, и Корк, и Фельдман, и Эйдеман, и Путна… Все эти вояки считали себя обойдёнными по службе - им хотелось большего… - ну и получили большее – на что вряд ли рассчитывали…
На лицо Лили набежала тучка, и она вибрирующим от волнения голосом завершила начатый рассказ.
- Вместо сапог их обули в лапти – представляешь?! Долгое время не стригли, не брили… - ужас! ужас!.. Изверги! садисты!..
Глаза Лили наполнились влагой, губы дрожали… -
очень скоро, правда, слёзы высохли, и она улыбнулась.
- Люди, конечно, – сволочи, - сказала сионская дива. – И каких только пакостей про меня потом не сочиняли…
Говорили, что это я накатала донос на Примакова. Якобы, будучи в тесных связях с НКВД, именно я информировала Лубянку о готовящемся перевороте. Путают, понимаешь ли, меня, с Зарубиной-Горской-Розенцвейг, которая выдала местонахождение своего любовника Блюмкина… Нет, кое-что от меня – там, наверху, конечно же, - знали, но…
И, вдруг, Лиля запела – весело, во весь голос: "Мне говорят – она заразная, у ней глаза и ноги разные, мне говорят – она наводчица, а мне ещё сильнее хочется…"
Но уже через короткое время… -
"Чайку подлить?" – шмыгнув носом, спросила она
- Налейте, - сказала Майя и тут же поинтересовалась:
- А у вас были связи с органами?
- Конечно были – а у кого их не было? С чекистами, Майечка, меня свёл Ося – ещё в те романтические годы, когда служил в ВЧК…
- В ВЧК?! – воскликнула Майя.
- А чего ты удивляешься? В ВЧК. Про первых чекистов, Майечка, много чего лишнего рассказали, а на самом деле это были наши люди. Святые люди! Их потому и расстреляли в 37-ом, что они были святыми и нашими.
- В каком смысле – "нашими"?
- А то ты не знаешь – в каком! И Янечка Агранов, и Моисей Горб, которого могила исправит, и Эльберт… Когда Володечка застрелился, они про него написали некролог… Ах, Майечка, Майечка, какие там прекрасные были слова!
- А, правда, что вы с ними… со всеми?..
- Ну, не со всеми, но - многими… И не только с чекистами. Если я начну перечислять тех, с кем переспала…
Махнула рукой.
- Юсуп Абдурахманов, твой дядя Асаф, Юрий Тынянов, Лев Кулешов… Сила дружеских отношений, Майечка, проверяется постелью…
И, вдруг, она опять запела: "Ну и дела же с этой Нинкою - она жила со всей Ордынкою,; и с нею спать – кому захочется? А мне плевать – мне очень хочется".
- Хорошую песню написал Володя Высоцкий – словно про меня.
Тяжко вздохнула.
- Время было – любвеобильное. – И тут же рассмеялась, широко разевая и без того огромный, как у щелкунчика, рот. – Мне Параджанов рассказывал, как его педерастической благости домогались двадцать пять членов Политбюро – одновременно!
- Юморист, - улыбнулась Майя.
- А не скажи, - не согласилась с нею Лили. – Лично я ему верю…
А вот Пудовкин мне не дался, несмотря на все поползновения. А так хотелось, Майечка, иметь собственного режиссера – у всех был, а у меня - не было…
И вообще, это здорово, когда у тебя есть свой поэт, свой режиссёр, свой военачальник…
свой писатель (это она Шкловского имеет в виду, подумала Майя),
свой банкир (Абрам Моисеевич, председатель Промбанка),
свой чекист (Яня Агранов),
свой композитор…
"Ну уж фигушки! – возмутилась Майя (мысленно, разумеется). - Не всё коту масленица!"
- Ну, что, добьем? – спросила Лиля. - По пирожному осталось?
Решили добить.
- Я, Майя, живучая, но всё равно когда-нибудь умру… Представляю, что наговорят обо мне после смерти…
На могильной плите моей сестрёнки и её заупокойного Арагона выбиты слова: "Мёртвые беззащитны, но нас защитят наши книги". У меня, Майечка, такой защиты нет, да и не верю я в оборонительные способности художественной литературы. И потому хочу, чтобы меня кремировали – как Володю, а прах развеяли по ветру где-нибудь в окрестностях Звенигорода, не забыв указать место…
И тебе советую последовать моему примеру.
- Думаете? – раздумчиво произнесла Майя, открывая и закрывая раритетный портсигар. – Ну что ж - в этом предложении что-то есть. Почему нет?..