Хайли не соврал. Хорёк вырядился, как на свадьбу — в костюме и при галстуке.
- А, Джереми! Присаживайся, дружок, - кивнул он на пустой стул посередине кабинета.
Джереми сел и уставился на Фреттхена. На незнакомца рядом с ним он даже не сразу обратил внимание. Тот сидел тихо, спрятав руки под стол, словно всем своим видом желал сказать: я здесь не главный, так, наблюдаю. Перед ним лежала закрытая картонная папка, с надписью «Happy Birds».
- Профессор Верхаен из института прикладной психологии, - представил его Хорёк.
Щеки и лоб в пигментных пятнах. Веки тяжелые, как у рептилии. Внимательный прищур. Верхаен казался старым, такого старого человека Джереми еще не видел. Вернее, в поселке имелся один немолодой работник — он накрывал столы для совместных обедов и разносил еду — но у того шевелюра была темной, со щепоткой соли, а у профессора серебрилась, точно в степи ковыль.
- Добрый день, господин Верховен, - вежливо поздоровался Джереми.
- Верхаен, - с улыбкой поправил Хорёк.
Джереми покраснел, но не потому, что устыдился оговорки. Его смутило давнее воспоминание, такое же причудливое, как дары океана. Странное дежавю, вызванное видом старого человека. Он — совсем маленький, с короткими пальчиками и пухлыми ладошками. Лежит на спине и держит в руках чьи-то волосы. Пряди черные, пряди седые... Вьются перед глазами, обдавая ароматом шампуня, гладкие и прохладные, как струйки воды. Джереми пропускает их между пальцами. Это нечто вроде игры: отделить черные волосы от седых. Пусть одна половина будет старая, а другая — молодая. Когда это происходило? Где? Во сне, может быть? Нет, сны — не такие. Они не пахнут, не холодят рук.
- Ну что, Джереми, - начал Фреттхен, а Верхаен подвинул к себе папку и раскрыл её. Показался лист, расчерченный в виде таблицы. Профессор нацелился в него карандашом, - расскажи нам, о чем ты мечтаешь.
- Мечтаю?
- Ну, да. Вот, учителя о тебе пишут, что сидишь на уроках и всё о чем-то думаешь, не слушаешь материал. И даже на переменах весь в себе, а не болтаешь с друзьями.
- Да шумно в классе, не поговорить нормально.
- Это понятно. Шумно. В шуме — жизнь, не правда ли? В музыке, в смехе, в разговорах... Ты со мной согласен, дружок? Только смерть приходит на тихих лапах. Так о чем ты думаешь? Тебя что-то беспокоит?
Джереми посмотрел в левый верхний угол, где паук-рукодельник оплетал крылатую бедолагу смертоносным кружевом. Потом перевёл взгляд в правый угол, где из подвешенного кашпо сиреневым водопадом низвергалась традесканция. Ни тут, ни там он не нашел подсказки.
- Ну, как. О чем думаю? О том, например, что музыка — это классно, если только её не слишком много.
Верхаен сделал пометку в таблице.
- Не любишь музыку? - продолжал допытываться Фреттхен. - А говорят, у тебя талант. На занятиях по сольфеджио ты — лучший. Мелодии схватываешь на лету.
Джереми пожал плечами.
- Я люблю креветки, но не могу есть их ведрами. Уж лучше я совсем не стану есть креветок.
- А ты не дурак, - сказал Фреттхен.
Это прозвучало с ноткой разочарования, так, будто Хорёк непременно хотел, чтобы Джереми был дураком.
Ещё одна галочка спланировала на разграфленный листок.
- Молодой человек, - проговорил вдруг Верхаен. Голос у него оказался скрипучим, с оттенком превосходства, - а скажите, вам нравится в Эколе?
- Мне не с чем сравнивать. Я здесь родился и не знаю других мест.
- Так-так... - еще одна быстрая пометка, - все так, молодой человек. Вы родились в Эколе и никуда отсюда не отлучались, верно? И вы, конечно, помните своё детство? Ах, детство - волшебная пора! Беззаботность, искренняя дружба... Расскажите нам что-нибудь, мы с коллегой с удовольствием послушаем ваши детские воспоминания.
Наверное, лучший способ заставить самого отъявленного болтуна замолчать, это попросить его: «А ну-ка, расскажи нам что-нибудь на свой выбор!»
- Даже не знаю, что вам рассказать... похоже, в моем детстве не было ничего особенного, - Джереми задумался. - Как-то раз лодку чинил, вместе с учителем этики... или не с учителем... - образ взрослого расплывался, и лицо его рассмотреть не удавалось. Только руки остались в памяти — сильные, жилистые, перемазанные чёрным. - Она лежала вверх дном - лодка, в паре метров от полосы прибоя, и тут же, на берегу, валялась огромная медуза, вся перемешанная с галькой... Учитель или кто там, говорил, что она — живая, но я не верил... Живое не бывает таким студенистым и не разваливается на куски.
Джереми понимал, что несет чушь, но воображение само подсовывало ему картины. Странное ощущение — он будто по книжке читал.
Профессор Верхаен слушал, сцепив пальцы в замок и полузакрыв глаза. Хорёк поглаживал галстук.
- Ну, ещё с ребятами в мяч играли, помню, - сказал Джереми, слегка обескураженный, - в волейбол, что ли... Мне ещё левый кроссовок жал...
Упругий газон под ногами. Сетка, натянутая от края до края поля, делит площадку пополам. Длинная царапина на коленке, саднит. Мяч, летящий прямо в небо... Так ярко все, так живо, как будто вчера произошло.
- Вы любите играть в волейбол? - спросил Верхаен.
- Не так, чтобы очень. Я океан люблю. Я как-то раз на «рыбацком» пляже камешек нашёл, красный, прозрачный. Формой как маленькое сердце, и тёплый на ощупь. Не как обыкновенно камни бывают. Необычный очень. Если прищуриться и сквозь него посмотреть, весь мир багровым делается. И песок, и горы, и вода... Как будто я на Марсе.
- Замечательно, - оживился Хорёк. - Очень интересно.
- Ещё я помню, как спал в коробке.
- Что? В коробке? - Фреттхен с профессором переглянулись. - В какой коробке?
Джереми почувствовал себя так, будто сказал что-то неприличное.
- Ну, просто коробка. Картонная, большая... в таких продукты со склада привозят, ну, или книги. Высокие стенки. Прямоугольная.
Он не знал, как ещё описать, и никак не мог взять в толк, чего от него ждут.
- А, это, наверное, не так давно было? - предположил Фреттхен. - Год или два назад?
- Нет. Точно нет.
И что они так на него уставились?
- Пожалуй, ещё до камешка, - Джереми честно попытался вспомнить, но картинка туманилась. По сравнению с другими она казалась очень давней и словно выцветшей, точно старая фотография в альбоме. - Сейчас, - он усмехнулся смущённо, - я бы не поместился ни в какую коробку.
- Ладно, пусть так, - кивнул Верхаен. - Коробка — дальше?
Джереми уткнулся взглядом в пол.
- Не помню. Забыл.
О седых и черных волосах он решил промолчать, и так, похоже, наговорил ерунды.
- Что-то не так, Джереми? – мягко спросил Хорёк. – Ты сегодня как будто не в форме.
- Всё нормально, - буркнул тот, краснея до корней волос.
Лгать психологу считалось проступком. Ведь Фреттхен искренне желал помочь всем и каждому.
- Ты уверен?
Не будь здесь профессора с его таблицами, Джереми, может быть, и рассказал бы Хорьку о Вилине. Но не при Верхаене — нет, лучше он отгрызет себе язык, чем станет откровенничать с этим типом.
- Абсолютно уверен, - кивнул Джереми и вежливо улыбнулся.
- Ну, хорошо, - вмешался Верхаен, - давай от прошлого перейдем к настоящему. Ты выбрал себе занятие по душе? В какой сфере ты думаешь раскрыть свои таланты?
- Да я даже не знаю, есть ли у меня таланты.
- Уверяю тебя, они есть. Каждый из нас наделён каким-то даром и отказываться от драгоценного подарка, с которым тебя отправили в мир, это непростительная оплошность. Тем более если для твоего развития созданы все условия.
- Я бы хотел стать рыбаком, - Джереми вспомнил выходку Боба и Хайли и невольно улыбнулся. Нет, он не собирался, как его друзья, злить старого профессора или безобидного Хорька. Просто у него не было другого ответа.
Фреттхен залился краской, отчего веснушки у него на носу стали ярче, и открыл, было, рот, но Верхаен его опередил:
- Этот вариант не обсуждается. Для выполнения нашей главной задачи нужна именно творческая энергия, а не какая-то другая. К тому же, группа не может подстраиваться под ваш график и ждать, когда вы вернётесь с уловом.
- Джереми, - мягко встрял Фреттхен, - подумай ещё раз. Подумай хорошенько, прежде, чем ответить.
- У господина Вильямса свободного времени много больше, чем у нас с вами, - язвительно заметил профессор. – И оно пока гораздо дешевле. Поэтому тратить наше время на его раздумья я считаю не рациональным. Идите, Джереми Вильямс. Идите и хорошенько обдумайте – в каком направлении вы бы хотели двигаться дальше.
Напутствие профессора не легло на сердце, на котором уже покоился другой камень.
О нём Джереми и рассказывал Фреттхену мысленно, сидя в столовой, пока пережевывал завтрак и машинально отвечал на реплики соседей по столу.
У музыкальной какофонии есть свои преимущества. Она позволяет человеку даже среди людей оставаться в одиночестве. Ребята за обедом громко болтали, смеялись и что-то выкрикивали, но — удивительное дело — никто никого не слышал и не слушал. На многих были наушники.
«Мы вместе! Мы вместе! И вместе мы – сила! - вопил репродуктор прямо над их головами. Звук отражался от стен и метался по столовой, как полоумный, -
И каждого талантами природа наградила!
Мы вместе строим новый, счастливый, светлый мир!
И каждый в этом мире создатель и кумир!
«Вот ведь как, господин Фреттхен, - говорил Джереми, и его призрачный собеседник задумчиво кивал, - есть у меня девушка-друг. Вилина Харрисон. Ей двадцать один год, а значит, пора замуж. Скоро вы по своим тестам подберёте ей мужа…»
«Так в чем проблема, парень? - ласково возражал Хорёк. - Порадуйся за друга. Семья это хорошо. Это плечо и поддержка».
«А если она его не полюбит?»
«Мальчик, любовь — это каприз обмена веществ. Такая малость, о которой не стоит беспокоиться. Одна таблетка под язык — и твоя подруга влюбится на всю оставшуюся жизнь. А как под радугой пройдут, так и не посмотрит ни на кого вокруг, кроме своего мужа. С руки станет есть. Главное в браке, знаешь что? Психологическая совместимость. Мои тесты — непогрешимы. Если они покажут, что именно этот человек станет Вилине хорошим мужем, значит, так оно и будет. Она будет счастлива».
«А как же я? - водя ложкой по пустой тарелке, говорил Джереми. - Ведь я её люблю. Без всяких таблеток».
«Что ты удумал? - сердился Фреттхен. - Вилина старше тебя на целых пять лет. Нет, это никуда не годится».
«Всего на пять лет! Ну, и что?»
- Эй, Дже, - Хайли пихнул его локтем в бок. - Как у Хорька было?
- А?
- Что-было-у-Хорька!
- Потом расскажу!
- А?
«Пять лет — не половина жизни. Через два года я стану совершеннолетним. Неужели ей нельзя подождать два года?»
«Вилина имеет право на любовь и счастье — прямо сейчас, - гневно отчеканил Хорек. - Почему она обязана ждать? Потому что тебе захотелось? А о ней ты подумал? О том, что лучше для нее? Воплощённые мечты — это прекрасно, это наша цель, но ведь не за чужой счет?»
Джереми вздохнул. Пустая трата времени — разговор с самим собой. А если бы и с Хорьком... что толку? Фреттхен не может отменить результаты тестов.
Он брёл на занятия, а в голове кружились воспоминания прошлой ночи.
Ровно в десять тарарам в Эколе стихает, и за смычки берутся цикады и сверчки. Их музыка похожа на короткий сухой треск со скупыми переливами. В такие часы хорошо взять нотный лист и записывать все подряд: шершавую скороговорку волн, хруст веток, когда сквозь них ломится какой-нибудь заяц, шаги и голоса редких прохожих. Холодный песок и тёплый океан. Луна — крупная и пористая, как здоровенный кусок пемзы, а звёзды — огромные, жадные, того и гляди, проглотят тебя целиком. И бабочки — вся ночь от них белая, точно от снега. Кружатся, порхают, струятся с неба, подсвеченные лиловым блеском звезд, путаются в волосах.
- Бабочки — это души спящих чаек, - говорит Вилина.
Высокая, сутуловатая девушка в темноте распрямляется и делается грациозной, как большая кошка. Ночью ее робкие движения обретают лёгкость. Ладони теплеют, а белая лента в косе сияет ярче луны.
- А ведь и правда, - удивляется Джереми, - такие же вездесущие, только что не гадят на крыши. Ты сама придумала или услышала по радио?
- Не знаю. Днем трудно сосредоточиться. Радио — повсюду, хуже настырных чаек. И хочешь от него спрятаться — да некуда. Мне кажется иногда, оно выслеживает мысли у нас в головах — и тут же крадет. Может быть, у меня паранойя, - улыбается она смущенно.
Они медленно идут вдоль берега. Джереми — босиком, а Вилина в пляжных тапочках. В отличие от большинства жителей Эколы, она никогда не ходит без обуви. Не потому что мёрзнет или боится поранить ноги. Это у неё в крови — никогда не появляться на людях босой или полуодетой.
- Скоро ты выйдешь замуж и перестанешь гулять со мной по ночам, - печально констатирует Джереми.
- Да, мне уже пора замуж, - говорит она, словно извиняясь, и тут же радостно добавляет. - Кстати, у Айрин – такой дом! Такой красивый, с резными наличниками, весёлый и разноцветный, как пряничный домик из сказки. Я видела, с ним рядом строят такие же. А улица, знаешь, как называется? Аллея Счастливых сердец! Здорово, правда?
- Ага, - кивает он без особого энтузиазма.
- У нас с мужем будет своя кухня и своя собственная спальня, как у Айрин с Кристофером, - продолжает Вилина. – Я буду сама готовить. Нас учили на уроках домоводства. Стану взрослой важной дамой, и ты сам не захочешь со мной дружить.
- Я всегда буду хотеть с тобой дружить.
Горло — точно зашнуровано. Дышать сложно, а не то, что говорить. Он ненавидит себя в эту минуту — за свой возраст, за нерешительность, за то, что не может просто взять ее за руку и признаться в любви.
- Только тебе станет не до меня, - с трудом выдыхает он то, что лежит на сердце.
- Ты чудесный парень, Колючка. Правда. Мы же все равно будем видеться. А потом ты встретишь ту, которая подойдет тебе, как перчатка к руке, и вы проживёте долгую и счастливую жизнь! – заканчивает Вилина мечтательно. И, помолчав, добавляет, - тесты никогда не подводят. Вот увидишь, ты непременно будешь очень-очень счастлив.
Джереми молчит. Бабочки каким-то образом проникли внутрь и порхают в животе. Но это не радость, а тревожное предчувствие. В двух шагах, укутанный соленым туманом, плачет океан.
(с) Маверик Д., Пераллес С.