Алгоритм нанесения тушью полос на небо для его опустошения.
Сто девяносто тысяч лет, необходимых для полного опустошения неба, для поглощения губами из распухших век всех его цветов. Всей бесконечности его цветов. Всего разнообразия красок.
Усталость не только человеческого тела, но самой человеческой сущности, невозможность преодолеть весь этот длинный путь в неизменном виде. Сложно, как облаку пролететь от горизонта до горизонта, не изменившись.
Человек, нет, всё человечество скрипит зубами и ноет, пытаясь удержать в своих руках два лоскутка, два обрывка вуали бесконечности. А она между двух слабых человеческих рук извивается, норовя обнять плотным кольцом горло. Другие её кольца вращаются вокруг, как будто змеи купаются в круглых чашах. И все движение это походит на вибрацию рта вселенной - дрожание Млечного пути. И это дрожание, если присмотреться, похоже на сдавленный смех. А на что еще похожа, может быть похожа жизнь?
На молока переливание из чистой в грязную кастрюлю, когда ладони в старых волдырях пытаются летать двумя тщедушными тенями над горящею плитою. И тени эти чем-то нам напоминают птиц.
На дерева кору, изъеденную тонкими голодными червями, когда ты в руки её взял, и она исчезла, рассыпавшись трухой.
На долгий, нудный разговор, который точным словом не закончишь. И переползает из часа в час последовательность из глупостей, переходит из строчки в строчку банальностей застывший карнавал.
На клубок седых волос.
На замерзшие почки деревьев.
А на что ещё может быть похожа смерть?
На развязанный узел, нити которого скомкали и бросили на стол.
На туман перед глазами.
На головы бесконечный кивок.
На огромный шар, закатившийся в лунку.
На птицы полёт в безвоздушном пространстве.
На искренность, освобождённую от рамок слов.
Между двух столбов висит человечество. И неважно, кто и как по его голове (многим головам), по ладоням и по плечам его ступает, балансируя между насмешкой и сумасшествием. Человечество - в беде. Человек - тот, ожидающий неминуемого горя. Начало ускользает от него, осыпается мелкими камнями воспоминаний. Такими камнями мальчики разбивают тонкие стекла. А потом собирают осколки в карманы и с ними живут, пока все осколки не вытрясет стиральная машина времени.
Финиш, законное завершение пути убегает от человека, заставляя кончиками ногтей держаться за него. Больно. И не нужно. Но отпуская его, теряешь связь с собою, живя секундами времени, внешнего времени согласно безучастного хронометра шагам. Окончание - острая, игла твердая, холодная. И чтобы не видеть её, многие согласятся выколоть себе глаза.
Несчастное человечество, унифицированное, оцифрованное, самому себе почти понятное. Понятен вес, понятен перечень противных, гадких звуков, аромат, всё, мягкость, твердость. Больше, чаще - мягкость. Оно ведь понимает, что должно упасть. Оно лишь удивляется тому, что его держит. Что? Что-то неуловимое.
Как тень. Как сухие слёзы. Как призраки, как небольшой, наивный страх паденья. Как ожиданье воскрешенья прогнивших тел, чужих и своего. Как осознанье неразрывности того большого цикла, который человека водит от роддома до могилы, потом сплевывает и возвращает в хвост бесконечной очереди. И каждого небрежно тащит за ухо.
Как беспечность, с какой вскрывают себе вены, с какой идут по рельсам метрополитена, с какой по тонкой и ажурной ленте дней ступают в пьяном отрицании сознанья. Да, для головокруженья нужен только воздух.
Вот это что-то держит человека и не даёт ему разбиться на простейшее ничто, беспозвоночное, угрюмое и первозданное, на воду, соль и газ, на книжек из картинок бездумный пересчёт.
Слава! Слава тебе, Солнце!.. МудрО ты! Тем мудрее прочих, что кругло, как точка, и мешаешь рассмотреть свой лик. Ты - знание, как дОлжно его понимать. Ты - из света сотканная пустота, не оставляющая никаких сомнений. Свети нам вечно! Пусть мы упадём! Но на лучах твоих не человечество повиснет своим свинцовым телом, своим уставшим прахом из свекольной перегнившей кожуры, но люди! Эти люди всё оценят.
Взвесят.
Сложат.
Запакуют.
И сядут сверху на коробку. Зевнут и, напевая эту песнь, дождутся сумерек. Тех сумерек, когда не свет, а резкость помешают взору увидеть разомкнувших свои вечные объятья двух демонов - часы и карту. Время, место.
А вот и песнь, для тех, кто вознадеялся дождаться конца отрезка, прихождения луча обратно в точку, остановки истечения пыльцы из сущего, из всей материи, прекращения разорения в пустую бытия:
Пустая тара для тела и духа - надежда,
Из пустых благовоний питает живот свой она.
Где-то, мелькая над бесшумным лесом,
Она тихо пропоёт. И это подскажет - пора!
Прольётся бой часов из окон башни.
И опадёт ещё зеленая листва.
Он к нам придёт, ногами шаркая, уставший,
Рубин, нефрит спокойствия. "Ведь Жизнь - пуста"
.
Миг вечный благостного расслабления.
Мысль сильным, бурным и светящимся потоком
Польётся с гор и с облаков, и с век, из губ елейных,
Из розовых цветов, из алых лоскутков.
Единство, чуждое когда-то, покажется крюком
Для утонувших тел, чтобы вытащить их на поверхность.
Усопшие поднимутся из волн.
Не спавшие свой дух больной излечат.
Мгла пропадёт. И оголится неба чистота.
Его лазурь - как опрокинутая чаша - накроет мир.
И все утихнет внешнее. Останется лишь та,
Которая тушью черною полосы длинные сотворит.
И небо содрогнётся, поджав свой живот,
Оно заплачет и закрутится над головами,
Не в силах убежать и оторваться от гор.
В последний раз вздохнув своими облаками,
Оно погибнет.
И останутся лишь звезды.
Она (та) - любимая.
Ей - можно.
.