НА СНИМКЕ: Портрет В.Б. Шкловского. 1948.
А.В. Щёкин-Кротова рассказывает В.Д. Дувакину:
Это было, по-моему, воскресенье. Я не была на службе, я тогда была уже преподавателем в Институте автомеханическом, но Фальк хотел, чтобы начало Шкловского было вместе со мной, потому что я помогать могла чем-то.
Ну, усадили Шкловского, Фальк сказал: «Вот так расстегните ворот рубашки…», такая розоватая была рубашка, коричневый пиджак, эта блестящая голова. Но Шкловский ни одной минуты не сидел смирно, спокойно, все время прыгал.
И Фальк сказал: «Возьмите эту книгу и держите её вот так» — на колени, чтобы руки его занять. Шкловский все время ронял книгу, но Фальк сказал, что это чужая книга, её можно испортить, и Шкловский должен был приковаться руками к этой книге, поэтому некоторое время…
Д. (смеясь): Он это запомнил.
Щ.: …он посидел спокойно. Но потом все равно он всё время вскакивал, начинал делать гимнастику, делал стойку, выжимался на нашем грязном полу. Потом, оказалось, ему надо бежать куда-то. Тогда Фальк говорит: «При тебе, когда ты что-то болтаешь, он хоть слушает и отвечает. А я же не могу всё время разговаривать и писать».
И я попросила других преподавателей заменить меня на службе, на моих уроках, взяла специально неделю отпуска за свой счёт, чтобы развлекать Шкловского. Я болтала, я чуть ли не танцевала перед ним, все время ему предлагала чай или ещё что-нибудь, чтобы ему нужно было прорываться сквозь мою болтовню. Поэтому он сидел довольно напряжённо, ждал, пока я перестану болтать, чтобы вставить свой какой-нибудь парадокс или изречение, которое, конечно, приводило в восторг Фалька.
Например, «Толстой — самый обыкновенный гений». В то время Шкловский занимался Толстым, причём он, оказывается, занимается им ножницами: режет, режет и переклеивает наоборот, и это даёт очень много для понимания Толстого. <…> [Вскоре] он сказал, что перестаёт позировать, потому что ему уже надоело. Фальк взмолился, как же так!?
«Да вы пишете-пишете-пишете, когда же, наконец, кончите? По-моему, всё уже готово».
Потом говорит: «Ну, хорошо, даю вам один день. Целый день буду позировать, но вы должны для этого приготовить еду, но не эту вегетарианскую, которой вы кормите Фалька».
А Фальк, надо сказать, был вегетарианец не из убеждения. После операции перитонита, которая у него была ещё до революции, он не мог переносить мяса, жирной рыбы, а под конец он вообще даже яиц не мог есть.
Да, так вот: «Приготовьте мне хороший кусок мяса, не меньше килограмма, зажарьте его куском, купите бутылку красного вина, хорошего, сухого, я подкреплюсь и буду позировать целый день».
Я купила бутылку хорошего вина, как мне казалось хорошего, — кажется, он одобрил. Купила на рынке большой кусок мяса, но так как я для Фалька готовила всё вегетарианское, то не умела делать мясо и в духовке его просто, знаете, превратила в какой-то янтарный кусок. Шкловский стал его грызть и сказал: «Это очень вкусно, но не съедобно». Потом выпил бутылку вина и улёгся спать на мою кровать, повернувшись круглой спиной, круглым затылком и круглыми пятками к Фальку. И Фальк грустно делал наброски с этого дормёра [вертикальное окно в мансарде. –МК]. Так закончился сеанс живописи.
Д.: Так он и не написал портрета?
Щ.: Написал, и я даже выставляла его в 58-м году, по желанию Фалька. Вы знаете, многие, кто не любит Шкловского, считают, что очень здорово Фальк его написал.
Те же, кто его очень чтят и считают мудрым, говорят, что Фальк не сумел его оценить и не сумел всей глубины мудрости и сложности его натуры выразить. Я считаю его не очень удачным портретом, потому что, вы знаете, для Фалька все-таки важно как-то проникнуть… как говорит Эренбург, другую сторону луны увидеть. Но тут он не успел.
Шкловский вначале поражает своим фейерверком, потом становится довольно однообразным.
Продолжение следует: http://www.proza.ru/2016/11/04/339