Роман с комсомолкой часть 3

РОМАН С «КОМСОМОЛКОЙ»

ЧАСТЬ 3

Краткое содержание пропущенных частей
Безработному, безропотному, беспечному, невостребованному, провинциальному сочинителю-неудачнику, музыканту и бретеру, Александру Мешкову судьба неожиданно дарует шанс попробовать себя в качестве журналиста газеты «Комсомольская правда». Александр использует этот шанс и, однажды, после уморительного репортажа о своих голодных, маргинальных, опасных похождениях в чопорной Англии, становится знаменит в определенных кругах веселых читателей. Его специализацией становится испытание себя в различных жизненных ситуациях и в разнообразных социальных сценариях. Он преображается то в бомжа, то в предателя родины, в организатора борделя. Однако, занятия журнализмом не мешают этому провинциальному, перезрелому фавну сибаритствовать, повесничать, разнузданно вакханальничать, чревоугодничать и предаваться сладкому пороку с чаровницами-блудницами, что придает его жизни особое очарование.

РУСИ ЕСТЬ ВЕСЕЛИЕ ПИТИ…

1.

Поди ж ты! Солнца луч любовно тронул ласковым прикосновеньем зраки мои. Уж утро славят гомоном своим ликующие птицы! Сладкоголосая гармония арфоподобных голосов ворон московских, и бездомных, провинциальных галок встречали торжествующим хором румяную Аврору, а златокудрый Феб распускал по лицу земли светлые нити своих волос…
Ее тело источало амбру и мускус. Мое – запах пота, табака и водки. Ее глаза сочились киноварью, мои сочились пурпуром, свежим гноем и слезились….
- Где я? – просил я, нечаянно пустив утреннего петуха из пылающего Ада  чрева своего. Прокашлявшись, повторил вопрос. Надо бы, по логике, конечно, начать с того: кто Она? Эта очаровательная голенькая фея с вызывающе лохматыми подмышками и шершавой, словно наждак, кожей жопы. Это я так вчера сходил на концерт Элиса Купера. И я расслабил пояс Времени, спустил трусы застенчивой Вечности. Бодуновый торчок охватил мое мужское начало.
- Как ты хочешь, чтобы я сделала? – слышу я нежный голос, чую дуновение перегарного ветерка на своей щеке.
- Моя сумка где?... Там фотоаппарат…. – тревожно восклицает все мое существо.
- В коридоре.
- Уф-ф-ф-ф-ф-ф-ф…
- Да расслабься ты. Все нормально. Вчера мы с тобой занимались такими постыдными вещами, - говорит прекрасная незнакомка, тяжело дыша от моего прикосновения к дрожащему лону, потом к сфинктеру, пошевеливаясь подо мной, покряхтывая, тревожно напрягаясь всем своим существом.
- Что? Постыдными? Я? Этого не может…. Какими? – интересуюсь я тоном эксперта по постыдным категориям. О! Вязкая тягучая слюна утреннего поцелуя – родная сестра слюны смачного плевка в лицо. Иногда, толчками я чувствую себя глубоким старцем, ни на что, кроме ебли не способным.
- Ну, там в Олимпийском, во время концерта…. На последнем этаже, прямо…  Потом, в кустах, на остановке. Там люди были… на остановке… У меня даже линзы из глаз выскочили….
- На остановке? Срамно-то как! Да…. Как-то неловко вышло с остановкой, не по-людски, - после получасовой паузы, покачав укоризненно головой, легко соглашаюсь я, увеличивая темп, переходя с блюза на факстрот, потом на ча-ча-ча, а потом и на джайв. «Вроде я повесничаю, и распутничаю, но все же работаю», - успокаивал я себя во время перехода с джайва на заключительное рубато. Я должен жить и любить за своих друзей, которые безвременно ушли с этой Планеты: Стас, Мирон! Сашка Ткач! Витька Сычев! Сели! Я всегда повторяю это про себя, когда мне становится совестно, за излишнюю радость земной жизни. Я как бы всякий раз поднимаю за них свой переполненный бокал крепкого, терпкого абсента Жизни! За вас ребята! Салют!
Да. Я уехал из Воронежа налегке, оставив там дом, матушку, сына, друзей, знакомых, любимых подруг, счастливые и постыдные воспоминания, прихватив с собой только Образ Жизни. Я ношу его с собой, как портмоне. А настоящего портмоне у меня нет, как и его содержимого.
Вчера позвонил Лешка Синельников из Московского отдела:
- Санек! Мы на редколлегии решили, что ты будешь испытывать средство от импотенции. Только не скатись в рекламу!
- Я так понимаю, что надо обосрать эти средства? Как бы: все равно не получилось?
- Пиши правду. Журналистика – это Правда! Только чтоб смешно!
Ну, кому в «Комсомолке» еще можно поручить такой важный материал: испытать средство от импотенции: полковнику Вите Баранцу? Серьезному Николаю Ефимовичу? Саше Гамову, автору интервью с высокопоставленными чиновниками государства Российскаго? Всем им, как и мне, за 40. Но они все женаты. С кем им испытывать? Согласятся ли жены на такие дерзкие эксперименты? И потом огласка на всю страну? Нет! Для таких постыдных утех, есть специальный неприкаянный гаер, непришитый, старый фрайер, шалый малый, Сашка Мешков.
- У вас Йохомбе свежий? – с суровым видом общественного активиста спросил я в аптеке. Так, незамысловато, я начал собирать материал для этого важного для засыпающей страны, материала. И еще: я попросил в редакции денег на проститутку. Я написал заявку на имя главного редактора: «В виду того, что я готовлю материал об обманах на рынке средств от импотенции, прошу выделить мне деньги на проститутку, для реального испытания этих препаратов». Я рисковал своим здоровьем ради любимой газеты, я самоотверженно изнурял себя сексом, чтобы рассказать страшную правду об обмане лже-фармацевтов. С проститутками я, правда, немного слукавил. У меня были две действующих безотказные, требовательные и главное, бесплатные, подружки. Но, здесь, в Москве, я испытываю постыдную, унизительную потребность в деньгах. Аппетиты мои возрастают. Я хочу купить собственную, московскую квартиру, а не скитаться по чужим, неухоженным, сиротским домам. А деньги на проститутку я, кстати, потратил на соблазнение честной, бескорыстной дамы.
Как мне спросить ее имя? Да и важно ли оно? Когда-нибудь я его-таки, узнаю. И, словно прочитав мои мысли, она оживленно спрашивает, больно и неловко обняв меня, игриво взлохматив мою кудлатую бошку:
-   Ты хоть помнишь, как меня зовут? У тебя такая виноватая растерянность в глазах….
-  Я это… как бы, виноват и растерян с утра, право….
- Записывай! Меня зовут Таня. Я с «Русского радио». Вспомнил?
Меня вовсе не удручают подобные казусы. Да, мы не представлены. Да, у нас не было прелюдий и совместных походов в театр и Мак-Дональдс. Излишняя упорядочность, регламентированность бытия равнозначна торжеству энтропии. Задача моей жизни сопротивляться градиенту энтропии и противодействовать тепловой смерти Вселенной моей жизнелюбивой личности. Секунда, по имени Таня, изменила траекторию движение моей Вселенной. Рядом с ней, я априори, чувствовал себя будущим коварным изменщиком, нелепым неквалифицированным каменщиком-самучкой, и смущенно прятал взгляд похмельных очей.
Есть фактическая память и есть – поэтическая. У меня доминирует поэтическая. Она отмечает прекрасные, абсурдные и эзотерические совпадения, которые именуются случайностями. Эти разноцветные, экзотические, волшебные птицы случайностей слетелись мне на плечи: ворона «ФАС», крупный селезень «Комсомольская правда», упругая пичужка Таня с волосатым афедроном, громогласный сокол Элис Купер.   Случайность и есть послание Бога, видимое, могучее и влиятельное проявление его Воли. Мы мечтаем о неведомом, не подозревая, что это неведомое может нести с собой как Счастье и Радость, так и Разочарование, Отчаяние, Беду и Горе. Трагедии Эсхила – это свидетельства неотвратимости судьбы и Божьей Воли. И если твое Будущее, в силу эзотерических случайностей, становится тебе ведомым – его, все равно, не отвратишь. Поэтому – лучше – не знать Будущего. И с желаниями своими быть осторожнее. НО Я, К ЖУТКОЙ РАДОСТИ СВОЕЙ, ЗНАЮ СВОЕ БУДУЩЕЕ! И НЕ БОЮСЬ ЕГО! ОНО – ДОБРОЕ!
    Жутковатый, смрадный запах женского лона. Она с утра поставила на полную громкость до-мажорную симфонию Шуберта. Таня, (о, как удивило меня утро!), работает в музыкальной редакции радио и еще учится на дирижера. Она все время негромко подпевает всей жизни и дирижирует. Иногда мне кажется, что она истово дирижирует симфонией соития, музыкой фрикций, пытаясь подчинить их темп своему дирижерскому замыслу. Мне сразу захотелось танцевать и еще сильнее - помочиться. Шубертовские повторы, обретающие статус великих истин, мягкая, ритмическая танцевальность, богатство тембров, смешивалось с журчанием моей мощной, удивительно ярко-желтой, струи утренней мочи. Есть в этом звоне утренней мочи святое торжество Добра. Как будто Злые помыслы притворно золотыми звездами урины исходят из меня.
- Надо дарить людям добро, - вот мой оправдательный лозунг, всякий раз, когда я просыпаюсь с незнакомкой или знакомкой, - Надо дарить людям себя!
Я остервенело плюясь, чищу зубы, вытравливая из себя  Зло. Образ Зла для меня это толпа, единение, равенство, марширующая демонстрация, массовое гуляние, споры, лайки и восторги в фейсбуке, крики восторга от салюта, скандирование, и духовная стандартизация. Мода, стремление к единой модели порток, шузов, трусов, к одинаковому образцу, одежды, музыки, прически – это тоже Зло. Партия, армия, сленг, нацизм, большевизм, дискотека, выборы, танцы - одинаковое потряхивание чреслами в едином ритме – это зло. Все это убивает личность, подчиняет ее общему уставу. Да, я работаю в газете, и там тоже есть свой устав. Но, даже будучи членом единого коллектива, я стараюсь не петь хором. Я в газете – «не пришей к звезде устав»! Я не занимаюсь политикой и социальными проблемами. Я – клоун, гаер, шут. И шеф это понимает и не посылает меня в чужой огород
Личность с ее сингулярностью тоже имеет свой устав. «Не лезь со своим уставом в чужой монастырь!» - это придумали жрецы чуждого мне монастыря… Я молюсь, нет, я обращаюсь с благодарностью к Даждьбогу, Перуну и Будде и Христу. И оттого, румяннорожий фавн, я счастлив по утрам, лишь потому что я, не одинок. Нас много - Богов.
Истомленные еблей и нежностью, мы молча одеваемся, молча завтракаем. Наша вчерашняя детская необузданность увяла, как бегония в водке и перешла в патриархальные ласки. И снова сдавлен первобытный неистовый космический разум ярмом земной обыденности. Таня мысленно дирижирует завтрак, одевание, дежурное лобзание и расставание. И выпив весь фиал блаженства, с неясной радостью в душе, и со стрелою купидона в увядшем яшмовом стержне, бегу я на работу, чтоб труду отдаться без остатка. Что день сегодняшний мне предоставит? Какую радость или боль? Всему я буду рад.
 
        В те не очень далекие времена, в Москве было много казино. Именно там мой друг, шоу-мен, Олег Назаров время от времени и устраивал свои мистерии. В казино "Мерелин" (было такое) к примеру, было принято регулярно отмечать дни рождения американских кинозвезд. Я присутствовал на дне рождения Памелы Андерсон, Тинто Брасса и Арнольда Шварцнеггера. Правда, они сами не приехали, почему-то в «Мерелин». Именно на этих вечеринках я познавал новый, незнакомый мир. Я узнал тайны шоу-вселенной. Она меня потрясла: эта правда. Оказалось, что Памела Андерсон кроме того, что выдающаяся актриса современности - является и магистром физико-математических наук, автором скандальной теории о вечернем сползании функции тау-эпсилон в ностальгический угол банхового пространства. А у библиофила и неисправимого фанатичного книгочея, Арнольда Шварцнеггера самая богатая библиотка в Голливуде. Все у него берут почитать книжки, но не все возвращают. Кроме того Арнольд пишет сам стихи и тексты рэперам. А еще, как выяснилось, Шварцнеггер очень любит стирать. У себя дома все перестирает и потом ходит по голливудским хатам, переодевшись бабой Ариной. Потому что стесняется своего безобидного увлечения, боится насмешек товарищей и вездесущих парапацци. Стирает он, как правило, вручную, основательно, с любовью, используя всю мошь бицепсов, трицепсов и мускулюс глютеус. После стирки вещи становятся мягкими и свежими. Талантливый человек талантлив во всем. Многие догадываются, что баба Арина это никакая не баба, а Арнольд Щварцнеггер, но молчат, чтобы не спугнуть и не обидеть актера. Актеры очень ранимые существа. А тут еще беда. Клод Ван Дам, наспех переодевшись в форму сантехника, повадился вантусом сортиры в особняках прочищать. Тоже ведь не откажешь. Рассердится, может и вантусом в табло засветить.
В клубах, ресторанах и казино мы ни в чем себе не отказывали! Я, по крайней мере. Я пожирал рябчиков и лобстеров, пил изысканные вина и водки, танцевал прелестных дам. Мне стыдно за свое поведение. Но, это было необходимой и неотвратимой частью моей работы!


2.

Впервые оказавшись в коридоре шестого этажа на улице Правды, я ох..л, от концентрации прекрасных девушек. Так вот кто формирует наше гражданское сознание?! Всех красивых девушек «Комсомольской Правды» я сразу условно, чисто для себя, а не для других, разделил на две категории: те, которые хотят меня, те, которые, по каким-то неясным причинам, не хотят пасть жертвами моих низменных желаний, и те, которых я не хочу. Их было мало. Согласно моей статистике, каждая десятая девушка, теоретически, будет согласна, со мной хотя бы поужинать. Десять легкомысленно откажутся. А, смотря, где и что ужинать. Если дома – то она обречена на завтрак. А если в кафе, то, еще как посмотреть. И что вы думаете? Работает! Когда идешь по коридору, скажем, в отдел иллюстраций, навстречу тебе идут прекрасные девчата, и улыбаются тебе в лицо. Трудно сказать: что скрывается в этих улыбках: желание познакомиться ближе, древняя традиция коридора «Комсомольской правды», или у тебя просто ширинка расстегнута после спешного, творческого и некропотливого похода в туалет. Иногда судьба неожиданно преподносит тебе подарок. Любовь юной, прекрасной девы – это всегда подарок. А, может быть, это премия за самоотверженную работу? Я всегда знал, что Подарки Судьбы надо заслужить! Трудом, покаянием, трезвым образом жизни, молитвами, добрыми поступками, прощением. Проблемы у меня возникали лишь с трезвым образом жизни. С покаянием у меня было все в порядке.
Идет по коридору, сияя в лучах ламп дневного света, прекрасная пухленькая незнакомка, лет двадцати, широко улыбается, словно Джоконда на съемках Камеди Клаб, чуть ли не смеется в лицо прогрессивному журналисту. Останавливаю ее легким, ласковым движением руки, широко улыбаюсь в ответ, словно японец-дипломат, говорю в волнении (хотя, вроде бы, что волноваться? Только что, накатил беспричинно с друзьями-коллегами в одном из «кабачков» редакции).
- А давай, поужинаем вместе в сумерках?
- С удовольствием, - отвечает юное, безрассудное существо, не подозревая о моих порочных намерениях. Я вообще ее и вовсе не ужинать зову. Изысканная гастрономия меня, возросшего на перловой, казенной каше, волновала мало. Да и карта вин мне, воспитанному на Портвейне 777, была не интересна. Карта водок мне была ближе и понятнее.


Согласитесь: если жена кричит тебе из кухни: «Санек!  Иди ужинать!», это не предполагает секса. Это чистая гастрономия. А вот если мужчина говорит женщине: «Давай поужинаем вместе», он предлагает ей интимную близость. Ты же не говоришь жене вечером: «Давай поужинаем вместе?».
- Тогда давай свой номер телефона, - говорю я бархатным баритоном, срывающимся на тенор, - Я тебе позвоню в пять.
- О! Я только  в шесть освобожусь.
Я записываю ее телефон, мельком отмечая в своем помутненном сознании: «О! Мой любимый третий размер!».
- Рита, - подсказывает она, увидев, что я задумался над тем, каким именем ее обозначить в телефонной книге, - Я стажерка. Напишите «стажерка!». (Имя я изменил до неузнаваемости, чтобы кроме нее, никто не понял, о ком идет речь! Вот такой я конспиратор)
- А меня – Санчес…
- Да я знаю…


Я пару минут смотрю ей вслед (Почему мы говорим в след? В Зад! В подвижный, тугой, девичий зад, обтянутый джинсовой тканью), радуясь своему везению. Душа моя поет, тело пляшет. Я, пританцовывая, несусь по коридору и уже забыл – куда. Проклятый склероз! Все мое существо уже в истоме и неге кувыркается на диване в страстных объятиях неземной красавицы. Какая уж тут работа?! Еле дождался шести часов. И вот мы уже едем на голубоглазом такси, на заднем сидении, ко мне, в мой жалкий, съемный, однокомнатный сераль, в Домодедово. Она сидит молча. Ее горячая ладошка в моей руке. Ее ладошка говорит моей натруженной ручной работой ладони: «Да! Да! Конечно – Да! Твоя! Твоя! Навеки!». «Зачем – навеки?» спрашивает моя, лишенная романтики, прагматичная ручища.   
Поспешно убрав бутылки со стола, бычки из пепельницы, трусы с батареи, задвинув ногой под диван ночную вазу, накрываю на стол: бутылка французского вина, нарезка колбасы, хлебушко. Что еще надо для романтического ужина?
- Может быть не надо? – спрашивает она, когда после двух витиеватых, исполненных нежности и любви, тостов, я беру ее за руку, чтобы проводить на одр. «Зачем она это спрашивает? – думаю рассеянно я. Но при этом, отчаянная журналистка, пока еще студентка-отличница, покорно идет за мной в спальню, кабинет, и залу одновременно, сбрасывая по ходу немногочисленные одежды свои прямо на пол. После соития, мы уже спокойно, перешли на «ты» и болтаем о работе и жизни, как старые закадычные друзья. Слово «закадычные» уже вполне применимо к нашим потеплевшим взаимоотношениям.  Бар мой постепенно пустеет, как, впрочем, и мои чресла. Я отрываюсь с ней на полную катушку, попираю ее уже через силу, впрок, как коммунист на субботнике, чтобы слава о моей мужской, трудовой доблести, пронеслась через моря и горы, через года, и века. Завтра она скажет своей подружке: «Знаешь, а он – ничего так, папик, шустрый». В 11 часов она начинает собираться.
- Куда ты? Оставайся! – умоляю я нежным голосом, исполненным любви и надежды, втайне надеясь, что она уедет. Я, признаться, люблю спать один, похрапывая, попердывая, не таясь, разбросав усталые члены свои по всем просторам моего одра, чтобы никто не положил на меня свою ногу, не рыгнул спросонья в лицо.
- Ты ничего не понял, – вздыхает печально она.
- Да что такое? Что за тайны? – недоумеваю я.
Рита протягивает мне свою руку. Я галантно целую ее в пальчики. А! Вон оно - что! На безымянном пальчике сверкает золотом обручальное колечко, не простое украшение, двух сердец одно решение, обручальное кольцо. Я, вздыхаю, мысленно прошу прощения у «того парня», и еще раз горячо благодарю Создателя, за то, что я снова не женат, и провожаю ее на такси. 


На следующий день, изрядно охмелившись, я, встретив ее в коридоре, завлекаю ее на седьмой этаж, как бы покурить (там у нас тупик, двери заколочены) и брутально, варварски, язычески, овладеваю ею, развернув к перилам лицом. Я слышу, как внизу, под нами, всего в двух лестничных пролетах от нас, в курилке громко смеются и что-то горячо обсуждают мои коллеги. Но! Похоже, мою юную возлюбленную, как и меня, увлекает такая маргинальная форма гендерных отношений. Семя мое драгоценное падает тягучим, липким, невзрачным дождем на кафельный пол.
- Мне кажется, я тебя люблю, - говорит она, оправляя свои одежды, не отрывая взгляда от, истекающего семенем, срамного уда моего.
- Тогда, через два часа, на этом самом месте! Я тебя тоже люблю.
Если бы вы знали, как способствует соитие на рабочем месте, творческой мысли. Я, приплясывая микс джиги с сарабандой, жоком, вальсом, твистом и тарантеллой, возвращаюсь в свой кабинет, прыгаю за компьютер и через двадцать минут из моей просветленной головы фонтаном извергается репортаж, который я всего лишь час назад не знал, как начать, и как кончить.


Эта прекрасная Муза самозабвенно вдохновляла меня пару лет. Впрочем, не она одна. И я восхищался собой, забыв о том, что я (мы), по сути, обманываем, возможно, прекрасного, чистого человека, к которому она возвращается после наших забав, обнимает его, и страстно отдается ему уже согласно закону общественных отношений. Мои нравственные спекуляции, в одночасье разрушили ее записки, которые я однажды обнаружил у себя под подушкой. (Она постоянно, что-то писала в койке, после соития, пока я ходил в душ. И это понятно: она ведь – журналист! Возможно, она записывала ощущения, частоту пульса, уровень кровяного давления, как записывал их академик Павлов?) Читать чужие записки некрасиво. А ты – не оставляй! Да, а вдруг там обо мне? То, что я прочитал: меня потрясло. Из этих утренних записей, я выяснил, что кроме меня у нее есть еще четверо любящих ее парней. Но, по настоящему, она была пылко влюблена в одного из региональных редакторов нашей газеты, а не в меня. Меня она называла в записках обидным словом «папик». Однажды прибежала ко мне в кабинет, глаза горят, щеки пылают, руки дрожат, язык заплетается, грудь торчком, волосы дыбом. Я стал торопливо расстегивать штаны.
- О! Нет! Дай мне ключи от твоего кабинета! Можешь погулять часок? Ну, пожалуйста, ну, Сане-о-о-ок!
Такого амикошонства я не ожидал! Ключей я ей не дал, и гулять не ушел, считая, как старший товарищ, безнравственным, допускать разврат в моем кабинете, в мое отсутствие.


4.
 
Радость моя от работы в «Комсомолке» умножалась многократно, когда я по роду своей специализации «был вынужден» ходить на концерты легендарных музыкантов, мировых звезд рока. Эх! Разве мог я, провинциальный кутила, когда-либо мечтать, что увижу и услышу живьем сэра Пола Маккартни, Роджера Уотерса, Эрика Клэптона, Марка Нопфлера, Стинга? Что буду беседовать с великим Эллисом Купером, Кэном Хенсли, Ричи Блэкмором.   
В воскресенье сходил в «Олимпийский» на концерт великого Оззи Осборна. После концерта позвонил сын из Воронежа.
- Отец! Только честно! Он никого не съел? – с тревогой в голосе спросил он. Ну, почему, огорченно подумал я, так скверно думают об этом скромном, домашнем существе, с редким именем Оззи?


Вначале Оззи, с присущей ему непредсказуемостью, обломал всех журналистов, не стал размениваться на прессконференции. Разговор по душам не состоялся. Все что он хотел сказать, он сказал в своих песнях: так, наверное, подумал он.
На разогреве у Оззи Осборна долго и громко лабала группа Black Label Society. Это гитарист Осборна Zakk Wylde решил попиарить свою группу.
И тут, на сцену вдруг выскочил Оззи Осборн словно шалый юноша ошпаренный кипятком, лохматый, в черной майке без рукавов, в каких-то серых, невыразительных джинсах, секонд-хэнд, в которых моя матушка, не позволила бы мне даже ведро с мусором вынести. Я, убежден, у него, как пить дать, есть дома и другие, более дорогие, какие-нибудь бархатные или нанковые штаны с позолотой, но именно в таких серых штанах мы любим Оззи, шалунишку и большого забавника. Он так восторженно запрыгал мелкими прыжками возле микрофона, словно бы бежал стометровку на одном месте, как зайчик в рекламе батарейки «Энеджайзер». И никогда не подумаешь, что этому сорванцу уже почти 60 лет и он недавно пережил несколько операций на ключице и шейном позвонке после того, как перевернулся на своем игрушечном вездеходике у субя на дачке.


Первое, что сделал Оззи, прежде чем потрясти страну своим вокалом, это расстегнул серые, невыразительные штаны  и показал многотысячной толпе поклонников приличную часть задницы (где-то приблизительно процентов 80-90). Что творилось в зале! Борю Моисеева хватила бы падучая кондрашка от зависти! Даже Борин легендарный зад никогда не вызывал такого шквала восторженных аплодисментов, такого радостного визга, восхищенного свиста, топота и рева. Хотя, скажу вам, ничего особенного в заду Оззи я лично не увидел. Зад, как зад. Бывают и получше. Как предмет гордости он весьма сомнителен. Делать из него выставку певцу такого уровня лишне. Он и так пригож, без зада! Покажи он свой тощий старый афедрон просто так, бесплатно, на рынке в какой-нибудь Жмеринке, никто бы и внимания не обратил. В лучшем случае дали бы просто пинка. А здесь – этому заду почет и уважение. А поет он чудо как хорошо и до сих пор. И даже сломанная ключица, сломанный нос, сломанные ребра не изменила его дивного голоса. А то, что зад демонстрирует, ну это забава у него такая. Проделай этот аттракцион, тот же Лючано Паваротти, мы бы, возможно, призадумалсь. А тут дело-то обычное. 


Вообще, вокал Оззи Осборна это непостижимая загадка. Как такового его нет. Магическая притягательность его голоса, необъяснима. Это похоже на хриплый крик раненного бойца, случайно, по-рассеянности, севшего на вертикально стоящий раскаленный до красна штык. У нас в стране слегка похоже на Оззи пел только покойный Юра Хой из «Сектора газа».  Ни уважаемый мною Иосиф Кобзон, ни Лев Барашков, ни Эдуард Хиль так и не смогли подняться до высот Осборна. Но именно этот крик раненного бойца позволил группе Black Subbuth стать одной из лучший групп в мире.
Конечно же в этот вечер, Оззи великодушно, расточал направо налево свои лучшие хиты из «Paranoid» и “Master Of Reality”, но когда прозвучали слова, знакомые каждому уважающему себя рокеру «Times have changed and times are strange… из «Mama, I'm comin home», зал прорвало таким ревом, что казалось крыша дворца вот-вот сорвется. И тогда находчивый и сообразительный Оззи, чтробы сберечь крышу, смотался за кулисы и принес с собой пластиковое ведро и вылил  содержимое на головы зрителей танцпола. Воцарилась неловкая пауза. Как-то не по-людски получилось. Оззи, не придал особого значения инценденту. Он легко зашвырнул пластмассовый сосуд обратно за кулисы, чуть было не угодив им в голову гитариста Закка. Не знаю, что было в ведре, моча или серная кислота, вода или спирт, но я тогда только с благодарностью к себе, подумал, как благоразумно все-таки я разместился на балконе. Потом рабочие сцены со стахановским усердием регулярно подносили на сцену еще ведра с жидкостью, и Оззи с каким-то  первозданным восторгом выливал ведра на головы зрителей, охлаждая их пыл. Веселился, как дитя малое. Попоет немного, попляшет возле стойки, и  опять по воду пойдет, еще ведерко выльет в зал. При этом он добродушно и беззлобно кричал в зал время от времени «You are Fuсking craizy!». Что он имел в виду, непонятно. Многие задумчиво ушли, так и не разгадав этой загадки. Сколько воды перетаскал в зал этот пожилой озорник, не счесть. Я сбился со счета, но ведер двадцать-тридцать – это точно. Слава Богу, было жарко. Если бы это он сделал зимой, на Красной площади, не так бы радовались бы его поклонники. Ох! Совсем не так! Меньше бы намного. А так он сам взопрел, пот градом струится с лица его. Волосы слиплись. Он потом сам ополоснулся водицей. Хорошо, все-таки что наши организаторы догадались не провести ему пожарную кишку на сцену. Концерт подошел к концу, а Оззи так не съел ни одной крысы. Но это было самое, незначительное разочарование из всех моих земных разочарований.
Вместе с восторженной толпой людской поток близких мне по восприятию музыки персон, выносит меня из шумного зала, на унылое пространство обыденности.
 
А когда из хрустальной чаши неба, опрокинутой над землей, изливается хмельная влага лунного света, когда мне становится особенно грустно и одиноко, я прихожу к себе домой, раздеваюсь догола, ложусь на диван, включаю Рави Шанкара, Вагнера, Рахманинова или AC/DC, и, закрыв глаза, часами лежу, внимаю волшебным звукам.

Очень хорошая отмечается тенденция в некоторых крутых Московских ночных клубах и казино. Музыка там теперь звучит высокого весьма качества. Играют приличные джазовые коллективы. Хотя, пацаны в казино по-прежнему сидят конкретные. Выросли они, что ли, в своем понимании явлений мировой культуры? Подтянулись, выходит? Не удивлюсь, если окажется, что дома, после казино, они читают Кафку, Павича, Мешкова или Кундеру, а слушают Шнитке, Равеля и Штокгаузена.
«Голубые» в Москве, как оказалось, как я выяснил, есть. Скажу больше — их много. Как-то пригласили меня в женский ночной клуб "Красная шапочка" на пресс-конференцию, посвященную открытию первого всероссийского фестиваля травести. Ну, все мы знаем, что травести, это такое амплуа в театре, когда мужик переодевается в бабу и наоборот. Прихожу, и что же я вижу? На входе красочный плакат с лозунгом: "Достань мамины чулки, шпильки и бабушкину косу и стань на 1 день трансухой!" На минуту я представил себя в маминых чулках и в бабушкиной косе. Получалось очень живописно. Внутри бара ходят только мужики с ярко накрашенными губами и длинными накладными ресницами, переодетые в дам, и как-то многозначительно нам, журналистам подмигивают. Наряды на них шикарные, по штуке баксов как минимум. Одна "девушка" по имени Эстель, (смесь Лайзы Минелли с Брюсом Уиллисом) спела песню под фонограмму. Пела вообще-то Уитни Хьюстон, а Эстель, открывала рот и пританцовывала, непристойно крутя узкими бедрами. А другая "дама", наряженная в русский народный костюм, в это время профессионально позировала перед теле и фото камерами. Потом организаторы этого фестиваля отвечали на вопросы журналистов. Журналисты наезжали, утверждая, что этот фестиваль не что иное, как съезд транссексуалов. На что организатор отвечал, что не все участницы конкурса обязательно педейрасты. Есть среди них и натуралы.
    — Вот эта, например, — кивнул он на бабу в русском народном стиле, — Драчун! Может, вообще, морду набить. Я — свидетель!
    — Кто желает, может убедиться! - подтвердила баба, кокетливо поводя могучими плечами дзюдоиста. После этих слов прикольно было наблюдать ее на сцене, поющей известный шлягер семидесятых "Издалека долго, течет река Волга" голосом народной артистки Людмилы Зыкиной.
   

 Трансухи вели себя с достоинством. В Москве они прилично зарабатывают в ночных клубах и казино (до пятисот баксов за вечер!) А в чем заключается их особенный талант, я из фестиваля так и не понял. Все их искусство обольщения заключается в том, что они только открывают накрашенные рты под фонограммы известных звезд, да ласково поглядывают на посетителей. Возможно, это действительно, трудно. Может быть, это мучительно с нравственной точки зрения, и "девчата" потом не спят долгими зимними ночами, и слезы, незваные гости, хуже татарина, душат их, застилая глаза, рот, уши. Но одно ясно точно: они убеждены в том, что их искусство помогает людям выжить в это нелегкое и противоречивое время. Не удивлюсь, что со временем, дойдет дело и до того, что окажется, что, благодаря именно им, московским трансухам, мы и выбрались из глубокого экономического кризиса. А еще они сказали, что многие известные политики и депутаты приходят посмотреть на их выступления. Ну, тут я не удивляюсь. Депутат нынче пошел раскованный. Он и сам запросто может трансухой на вечер стать, надев мамины чулки.


Друзья! Расслабьтесь! Все мы разные. Бывают мгновенья, когда чувствуешь себя сердцем каждого человека. И бывает от этого немного неуютно. Но мы все частички единого непостижимого Вселенского Разума. И каждый раз, встречая любую инаковость, надо пропустить ее через себя и, пусть даже с долей сожаления, напомнить себе, что и это тоже - ты! Просто в другой форме. Кто-то любит выпить. И это тоже — ты. Кто-то любит вырядиться в бабу — и это, к сожалению, тоже ты. Кто-то любит животных, а кто-то — Природу-мать. И все это — ты! Кто-то ворует бюджетные деньги, кто-то торгует наркотой, а кто-то развязывает грязные войны. И это тоже – ты! Никто до конца не знает своих возможностей и своего будущего. И поэтому будь снисходителен, Брат или Сестра! Сегодня тебе повезло. Твоя мужская душа попала в мужское тело. А завтра Природа может промахнуться. Душа и тело — субстанции различного происхождения. Будь готов пережить это.


Я ПОЕХАЛ В ГОЛЛИВУД, ДУМАЛ, ЧТО МЕНЯ ТАМ ЖДУТ

1.

Она учится в Музыкально-педагогической академии, на дирижера, ведет программу на радио и три раза в неделю руководит детским хором в школе. Она энергичная трудофилка и неисправимая стахановка. Правда, она иногда приходит в белой рубашке с грязным воротничком и никогда не моет за собой посуду. Я пока еще не видел ее моющей у меня полы. Она приходит в мой дом, быстро, как новобранец, раздевается и падает в постель.
- Может быть, ты в ванну сходишь? - робко предлагаю я.
- Подумаешь, какие мы эстеты! – презрительно ухмыляется она и нехотя бредет в ванну. Что поделаешь: творческая личность.
У меня подозрение, что моя «дирижерка» имеет психическое отклонение, именуемое – логорея, иначе: безудержность речевой функции. Такое бывает при сенсорной афазии и латентной шизофрении.

Она разговаривает много, бессвязно, быстро, перескакивая с темы на тему, панически боясь, что не успеет высказать все, что накипело. В этом она сильно смахивает на Жириновского и Зюганова. Меня это не сильно беспокоит, если речь льется не во время интересного кино. Мы ведь все немного ****утые: каждый по своему. Нормальных людей, в принципе – не существует. Кто-то помешан на власти, кто-то на музыке, кто-то на деньгах, кто-то маниакально желает всем зла и творит его. У меня тоже есть психические, вполне безобидные отклонения: я, пожилой, по меркам Х1Х века, но люблю юных дам, выпивку, литературу, спорт и музыку. Я панически бегу физического труда.

- Знаешь, Сашок-катяшок, ты должен гордиться, тем, что я приезжаю к тебе.
- Я горжусь.
- Таких дур ты больше не найдешь.
- Да их просто не существует! Таких дурр…
- Вот моя младшая сестра никогда бы не стала встречаться с таким моральным и материальным уродом, как ты.
- А если попробовать?
- Ты взгляни на себя, катяшок! - предлагает она, - Тебе уже скоро пятьдесят. У тебя нет ни машины, ни квартиры, ни денег. Ты, как гастробайтер, живешь на съемной квартире. Ты даже подарок своей девушке не можешь нормальный купить.
- Это да, - огорченно вздыхаю я, принципиальный противник материальной составляющей гендерных отношений.
А Васька слушает, да ест. Я поворачиваю «Дирижерку», словно избушку лесную, лицом к окну, наклоняю и, в результате четких и слаженных, оперативных действий, вхожу у нее. Что за глупое выражение «вхожу в нее»! «Кто там? Войдите!»
- После общения с тобой мне все мужики кажутся голубыми, - начинает она логорическое вещание, - Я тебе не надоела? А то у меня был один случай, когда я не решалась сказать одному молодому человеку, что он мне надоел. Мы с ним четыре года встречались. О! Какая я была сумасшедшая! За бокал вина могла отдаться. Так вот: Я пыталась показать своим видом, что он мне надоел, уходила в себя, молчала, телефон не брала, как ты вот сейчас мне показываешь. А сказать не решалась. Боялась обидеть.….


Она, красивая, ленивая, ранимая, болтает без умолку, стараясь правильно строить фразы, словно упражняется на мне в красноречии, развивает риторические способности, как Демосфен с камнем во рту, так и она, с моим лингамом в своей йони. Совмещает приятное, с полезным. Совокупление – приятное, болтовня – полезное упражнение для развития профессиональной дикции. Иногда она вдруг, во время соития, начинает дирижировать невидимым оркестром или хором, что-то мыча себе под нос. Это вообще картина для кисти Босха, Малевича или Марка Ротко.
- О! Если бы ты знал, как я люблю все Прекрасное! – пыхтит она.
- Я знаю. Это подтверждается твоим выбором партнера, - легко соглашаюсь я.
За окном снега. Борисовский проезд. Машины мчатся бесконечным потоком и светлым днем и темной ночью. Мы с «дирижеркою» у окна, ритмично покачиваемся в такт фрикциям. Ее афедрон подвижен, словно веретено прялки. Между ягодиц небольшой, трогательный кустик пушистых волос. Мужик, перебегал Борисовский проезд, поскользнулся, и упал. Бедолага.  То, что я не люблю ее, это мне давно понятно. Мальчишкой я влюблялся постоянно. Первая любовь в третьем классе. Записки. Трепет. Я рано узнал, что такое Ревность.
- Ты знаешь, я пробовала играть Карлхайнца Штокхацзена. Он ученик Мессиана. Ой, не так резко… Больно… Оторожно… Вот так… Его невозможно играть. Он же свою музыку оснащал еще и различными визуальными решениями. Жестами и прочими примочками… Произведения Штокгаузена отражают его космологию. Но всем известно, что он приемлет все религии, как западные, так и восточные! Ты все религии приемлешь?
- Нет. Я не все, - отвечаю я, чтобы не показаться невеждой неотесанным.
- Ты веришь в реинкарнацию?
- Верю, верю, - успокоил я ее, - Я сам в прошлой жизни был лингамом….
- А я – не верю. Штокхаузен - ученик Мессиана, но он избегает мессиановского смирения и самоуничижения, как в своем творчестве, так и в своем поведении.
- Молодец, какой! – одобрительно говорю я.
- Он верил, что является частичкой Сириуса, воплотившейся на Земле, чтобы посредством музыки исполнить специальную миссию…
- Молодец какой, - не перестаю восхищаться я Штокгаузеном.
- Он никогда не был модным. Его импульсы в эпоху деконструктивизма…
- О! Деконструктивизьма??? О! Ничего себе! Молодец какой! Ай да – молодец!!!! – восхищаюсь я искренне. Мужик на улице пытается подняться, восстать из снега, но, оказывается, он в стельку пьян, и поэтому акоординален. Машины, замедлив ход, осторожно объезжают его. Я наконец, с негромким, деликатным воем фонтанирую под аплодисменты невидимых ангелов Мессиана и Щтокгаузена.


Она до сих пор не знает, что, именно благодаря ей, я внезапно написал сценарий на английском языке для Квентина Тарантино и уехал в Голливуд. Случилось это так. Перед Новым годом, я поставил елку, повесил мандарины, надел новогодние трусы, и позвонил  своей «дирижерке», призвав ее на безумное, эротичное, празднование Нового года. (Мы с ней весело отпраздновали встречу прошлого Нового года) Но, к моему удивлению, она вежливо отказалась, сославшись на то, что обещала провести Новый год с любимой мамочкой (мамочка у нее парализована). Я стал лихорадочно звонить другим дамам, но все они коварно отказались отпраздновать со мной Новый год. У всех были весомые причины для отказа: «далеко ехать, плохо себя чувствую, уже праздную со своим молодым человеком, муж не пускает». Но я был уверен: главная причина заключалась в том, что они не любили  меня. Как сговорились! Этот Новый год я встретил в гордом одиночестве на велотренажере (оставшимся в съемной квартире от прошлых жильцов), с бокалом вина в руках и с телевизором.
       Рано утром, 1 января, находясь в здравом уме и трезвом рассудке, я решил заявить миру о себе, как о сценаристе. В 11 часов я, включил в компьютере переводчик и стал писать сценарий. Не стреляйте в сценариста, успокаивал я себя – он пишет, как может. Конечно, в тексте сценария была куча ошибок, я же не американец-какой, но я писал, искренне надеясь, что Квентин Тарантино простит мне мою безграмотность. А пусть он сам попробует написать сценарий на русском языке. Слабо? То-то же!


Вообще-то это был мой первый сценарий, написанный для Квентина Тарантино. Я раньше ему ничего не писал. Да и для Спилберга тоже ничего не писал. Ну: а если быть точным до конца (в приличном понимании этого слова) то это вообще был мой первый сценарий. Да и как актер или режиссер я тоже не баловал мировую кинематографию, и не оставил до сих пор там более или менее заметного следа. Срок моего пребывания на Земле стремительно истекал с каждой минутой. Надо было торопиться оставить хоть какой-то следик!

2.

Вот некоторые концептуальные аспекты моего сценария
Сценарий назывался "Мой брат из Вселенной". Сюжет был закручен так замысловато, что в первый момент непосвященному могло показаться, что это записки не очень буйного пациента психоневрологического диспансера. В различных частях нашей необъятной планеты, в Стамбуле, в Сингапуре, в Мехико, Токио, Лос-Анжелосе, в Челябинске (это я специально Челябинск включил, чтобы потом со съемочной группой в Россию прокатиться на Голливудские бабки, а то ведь я истоскуюсь по Родине-то там, на чужбине, на фабрике грез-то) с некоторыми людьми происходят странные вещи. Они становятся обладателями сверхъестественной силы, сверхострого ума, каких-то необыкновенных психофизических способностей, и внезапно начинают вести себя неадекватно. То вдруг начинают убивать случайных людей клюшкой от гольфа, то сами себе кухонным ножом для резки сала отрезают носик, или наоборот – выкалывают себе стамеской глазик, а то и просто взрываются и лопаются.

    Много там происходит странного и необъяснимого с точки зрения здравого смысла. А если разобраться, то у каждого из нас время от времени суббота начинается сразу после полудня. Такая, знаете ли, закрученная, захлобученная архизабавная фабула у меня вырисовывалась. И только в конце выясняется, что на землю прилетело из другой Галактики некое Создание, в виде Разума или Идеи. Это Сознание-идея носится по Земле и вселяется в наших братьев, сестер и матерей и тогда их начинает плющить, таращить и глючить. С нашей точки зрения этот космический Разум какой-то ненормальный псих, идиот и придурок. Но с точки зрения вот этих космических созданий это нормальный такой разум. Умничка. Он изучает поведение людей в экстремальных ситуациях и степень их сопротивляемости нашествию другого Разума.


    Но у этого Разума-сознания на Земле есть определенный ресурс жизни и если ему не заправить вовремя аккумулятор – он может отдать концы и нарезать кони, сыграть в ящик и протянуть копыта. Поэтому через некоторое время из Вселенной прилетел его Брат, чтобы зарядить аккумулятор этому Разуму и отправить домой отдыхать. А сам он должен остаться на Земле продолжить опыты. Ну, типа вахтового метода. Командировка у них такая к нам на Землю.
    После того, как я написал свой сценарий, и объявил об этом, ко мне потянулся творческий российский народ, на предмет, чтобы я там, похлопотал перед Тарантино за них, и выклянчил хотя бы эпизодическую роль. И я их чисто по-человечески понял и даже стал расписывать роли впрок. У меня там коренным Голливудцам почти ничего и не осталось. Хотя, если откровенно, на главную роль одного из Разумов я присмотрел сам себя. А что? Мой сценарий – что хочу, то и ворочу. На самом деле, конечно, было бы наивно думать, что я без Квентина мог решать вопрос распределения ролей. У него ж опыта больше!

3.
    Лететь в Голливуд было жутко весело. Стюарды разносили вино. Но в унизительно маленьких бутылочках. Я пошел к ним в отсек.
- Извините, - сказал я аккуратному, длинноносому, как Пиноккио, стюарду, - Я корреспондент «Комсомольской правды» Мешков Александр. Не могли бы вы принести мне еще вина?
- О! Из «Комсомольской правды»? – обрадовался Пиноккио, - Пару месяцев назад с нами летел ваш Юрий Гейко. Знаете?
- Это мой друг, - сказал я.
- Он тоже весь полет жаловался на недостаток вина.
- Это наш трэнд, - гордо сказал я.
- Вы знаете, у нас лимит для пассажиров, одна бутылка вина…
- Бутылешечка…,- поправил я его.
- Да. Но вы можете приходить сюда, когда вам приспичит, и выпить здесь, сколько хотите, только чтобы пассажиры не видели.
Так я и ходил к стюардам бухать незаметно в отсек весь полет, пока не срубался до следующего пробуждения. По телеку, в салоне "Боинга" нон-стопом шел художественный фильм про Гарри Портера. Все 12 часов подряд. А по радио шла опера Джузеппе Верди "Чио-Чио Сан". А потом – "Тоска". По салону прогуливались японцы уже в спасательных жилетах, готовые ко всем неожиданностям. А что я смеюсь: в любую минуту самолет накроется и тогда всем придет копец, а японцам хоть бы хны! Этот "Боинг" даже не был оборудован пивной.
   
4.


И вскоре я, простой российский непризнанный нигде и никем сценарист, вышел на жаркую американскую землю, подарившую человечеству картофель и сифилис, в аэропорту Лос-Анжелос, с рюкзачком за плечами, в котором лежали шесть экземпляров крутого фантастического боевика, зубная щетка, паста и запасные трусы, на случай нештатной ситуации. А в душе моей жили грезы ясновидца и большая надежда, близкая к уверенности, что наш с Тарантином фильм станет обладателем как минимум двух Оскаров: за сценарий и за режиссуру. А иначе не было никакого смысла тащиться через океан к черту на кулички.
    Ага! Вышел-то я вышел, а куда идти – не знаю. Вы будете смеяться, но у меня с собой не было ни одного номера телефона ни Квентина, ни Спилберга, я уж не говорю о Джулии Робертс или Памелки Андерсен… А о Шварце я вообще молчу. Но я не смеялся. Там, в аэропорту есть такие дежурные девушки, которым ты говоришь, куда тебе надо и они вызывают тебе по мобильнику подходящую маршрутку.
    – Куда тебе, товарищ? – спросила одна из них, заметив некоторую растерянность в моих бездонных глазах.
    – В Голливуд, мэм! – ответил я бодро, и через несколько минут проворная маршрутка несла меня по хайвею в сторону фабрики грез,  к фабричным паренькам и девчатам.
    – Откуда ты парень? – спросил меня весьма смуглый, если не сказать больше, сосед справа. 
– Я русский. Сценарий, для Квентина Тарантино написал.
    – Сценарий? – обрадовался янки, – О!!! Ну-ка, ну-ка! Покажь! Глаза его загорелись лихорадочным огнем. Я показал ему сценарий. Он повертел его в своих мозолистых руках, полистал своим сучковатым пальцем и, возвращая, сказал с восхищением:
    – Классная вещь! А кто такой этот твой Джекки Парафино?
Я уже давно был наслышан об американской малограмотности о Михаила Задорнова. Но явь, превзошла мои ожидания.
    – Квентин Тарантино кинорежиссер такой – объяснил я этому простому американцу, – "Унесенные ветром" смотрел?
- Ну…
- Ну так вот: это не его фильм. Он снимал "Криминальное чтиво".
    Вскоре уже все в этой маршрутке ко мне как-то стали относиться с уважением, с каким-то пиететом. Чем-то я их покорил, подкупил, наверное, не знаю. Это трудно объяснить. Рядом с водителем другой мужик сидел, так он тоже полистал мой сценарий и с чувством пожал мне руку.
    – Так тебе сейчас прямо к Тарантино доставить? – спросил меня шофер.
    – А что тянуть? – сказал я. – Первым делом – как поется в известной песне – сценарий, ну а девушки – потом!
    Все добродушно рассмеялись. В маршрутке стало как-то даже светлее от улыбок. И я тоже поделился улыбкою своей, и она ко мне потом не раз еще возвращалась. Мы ехали где-то полтора часа по хайвею, и еще минут двадцать по кривым переулкам.
    – Все! Приехали! – сказал наконец водитель. – Вон видишь двухэтажный дом. Там Тарантины живут.
     – Нет! – возразил ему напарник. – В этом живет Брюс Уиллис со своей бабой. А Тарантинин дом следующий. Вон – где пальмы видишь во дворе – туда и дуй! – и он указал своим кривым, словно сучок, пальцем, на громадный особняк с колоннами. Я поблагодарил этих замечательных людей, дал каждому на память немного мелких русских рублевых монет. Они обрадовались словно дети. Я уже отошел на 100 ярдов, а они все рассматривали эти монеты, покачивали головами, цокали языками, причмокивали губами. Милые, наивные американские дети. Как, в сущности, им мало надо для счастья! Хотя, вполне возможно, что они просто ожидали от меня обычной платы за проезд.

4.
   

Судя по размерам жилища, дела у Квентина шли отлично. Сквозь заросли дрока видно широкое подворье с открытым бассейном и вертолетной площадкой. Огромный дом в три этажа с колоннами. В доме том, поди, одних сортиров штук десять, а то ведь случись чего-то несвежего съесть, можешь и не успеть добежать из одного края в другой. Нам всем знакома такая ситуация. Я вытащил свой сценарий на изготовку, чтобы сразу, в сенях, ошарашить моего гениального друга, и подошел к металлической двери. На двери той написано "Нажми кнопку и жди".
    – Кто там? – спросил меня низкий мужской бас из ящика. (Тарантино? Сам? Собственной персоной? – промелькнула по мозгам шальная мысль. Никогда ранее  не слыхал его голоса. И сердце радостно забилось утренней пичужкой в уставшей груди).
    – Я – Саша Мешков из России, – гаркнул я охрипшим от волнения голосом прямо в коробку. – Я для вас сценарий фантастического боевика написал. Вот он у меня с собой! В руках!
    – Не кричи! Какой еще там, на хер, сценарий! Ты че там, Саша, совсем больной что ли? – взволнованно спросил мужик на том конце.
    – Погоди, – сказал я. – Тарантино Квентин, режиссер, тут не живет?
    – Какой еще, на хер, Тарантино? Ты че там, совсем что ли, охренел?
    – А мне сказали, что он тут живет!
    – Ты – охренел! Никогда он тут не жил! Тут всегда мистер Джефф Аарон Шнифт жил, живет и будет жить!
    – А где Тарантины живут, не подскажешь ли Шнифт?
    – А хер его знает! Одно тебе могу сказать точно – здесь живу я!
    И тут я вдруг все понял. Эти американские парни в маршрутке прикололись надо мной. И что-то мне такая досада на них взяла, что я тут же мысленно обругал их скверными словами. Но уже через пять минут досада прошла, а пришла жалость к этим, в сущности, неплохим парням, обделенным даром писать сценарии. Я то ведь, через год буду бухать с Памелой Андерсон, а они всю жизнь будут маршрутку свою водить!

 5.
    И я пошел искать Тарантино эх, вдоль, да по Лос-Анжелосу. Пешком пошел. Найти Тарантино в этом кишащем муравейнике оказалось делом не таким уж простым, как может показаться поначалу. Иду-иду… есть захотел – купил себе какой-нибудь чисбургер-гамбургер, скушал буритос, и дальше иду. Захотел по нужде – зашел в кафе, справил и дальше идешь.
 

    По Лос-Анжелосу ходить не противно, а даже где-то – приятно. Там ведь кругом относительно чисто, потому что штраф за брошенный мимо урны окурок – 500 баксов. Бухнуть на улице – 500 баксов. Да и купить с утра пива – большая проблема. Вино-водочных магазинов – очень мало. Это я на всякий случай тем, кто в глубине души задумал поменять место жительства.
     На улицах виртуозные музыканты блюзы играют, шпаги глотают, на ушах стоят – публику веселят. Один душка-музыкант так задушевно играл на гитаре, (Пако де Лисия отдыхает!) что я , зачарованно простоял возле него два часа. Закончив играть, он выжидательно-вопросительно и достаточно выразительно стал смотреть на меня.
    – Извини, приятель, сейчас у меня с деньгами туговато… – смутился я.
    – Должен будешь! – добродушно сказал он.


    Бродячих собак совсем нет, а за домашними ходят с мешочком и совочком. Это опять же 500 баксов. Если сам оправился – тюрьма! А то и кастрация. В зависимости оттого – сколько навалил. Другими словами: забодяжил мульку – отвечай по понятиям. И перед законом нет ни фраера, ни лоха! Дороговизна, в общем, страшная. У нас-то подешевле будет. Даром почти все. Жить легче. И веселее.
    В один из несуразных ночных часов своей жизни мне вдруг ни с того, ни с сего спать захотелось жутко. А кругом одни только шикарные дорогие отели, с двумя спальнями, с тремя сортирами, а на кой мне три сортира, если мне и одного много? А дешевых мотелей в радиусе десяти миль по азимуту, как назло, нет. А в Лос-Анжелосе прямо на улицах, тут и сям, бродяги спят кругом. Их никто не трогает, и они никого не трогают. Они являются частью пестрого городского пейзажа. У некоторых бродяг есть такие тележки, позаимствованные в магазинах, в которые они собирают всякую утварь из мусорных контейнеров. Одна такая девушка лежит возле своей телеги, словно в спальне на тахте, ногу за ногу закинула, курит и в небо смотрит. Нормальная такая, крошка. Только страшная очень. И одета не изысканно. Давно у стилиста уже не была. И еще запах изо рта такой, будто она по случайности вместо цыпленка несвежего скунса скушала. К тому же – она была зажиточная чувиха. У нее полна телега всякого барахла. Но я тоже не нищий! У меня в рюкзаке – полная армейская фляга коньяка из дьюти фри. На всякий случай, мало ли чего. Для бартера, в частности, для представительского расхода, и для внутренних проблем. А тут чую – бартер возможен!
    – Привет! Выпить хочешь, крошка? – спрашиваю.
    – Охотно, приятель! – ответила она, даже не взглянув в мою сторону. Я налил ей в пластиковый стакан коньяку, и она его тут же залпом и махнула. Звали ее просто – Сара.
    – Сарка! Не одолжишь ли мне какого-нибудь барахла на одну ночь? – спросил я ее после того, как она махнула еще полстакана моего коньяка. – Я его даже не буду никуда уносить, а прямо рядышком с тобой и вздремну, а то прохладно как- то!
    – Ложись, парень! Подстилай под свою задницу что хочешь! Барахла тут на всех хватит!
    На том и порешили. Я расстелил на асфальте незамысловатую постель, положил под голову рюкзачок и разлегся, как барин какой. А Сарку вскоре развезло, Всевышний наслал не нее словесную диарею (и хорошо, что словесную, подумал тогда я) и она начала рассказывать мне про свою странную жизнь. Говорила она быстро, но заплетающимся языком. Но кое-то я понял. Сама она из Портленда. Раньше была студенткой, должна была лоэром стать (так называют юристов в Л.А.), а потом вдруг какой-то друг подсадил ее на кокаин, и она тут же автоматически, через год,  перешла в бродяги. Но ей нравится такая беззаботная жизнь. А что – тепло, светло, а на бухло всегда можно заработать: банки и бутылки собирать по контейнерам. (Банки принимают по 10 центов!) Говорила она быстро и мутно. Грань между пониманием была тоньше волоска младенца. Я, в свою очередь рассказал Сарке, что привез сценарий блокбастера для Тарантино. Она была приятно поражена, что спит почти рядом с настоящим сценаристом. Я хотел спать, но все-таки я был у нее как бы в гостях, поэтому долг вежливости вынуждал меня слушать. В конце концов, голос ее уплыл в глубины космического пространства, и я отдался во власть Морфея. Проснулся оттого, что ее рука, озоруя, шаловливо шарила у меня в хмельном паху. И не без успеха. Но, когда я, преодолевая легкое отвращение, пытался снять с нее трусы, она вдруг отвернулась.
- Ты чего? Отказываешь сценаристу? Будущему миллионеру?
- Да я не против. Только дай мне еще немного выпить! – попросила она. Видимо, тоже отвращение преодолевала.
За ночь она меня будила еще пару раз, чтобы я ей плеснул еще немного и покрыл. К утру фляга была пуста, как, впрочем, и мои чресла. Когда мы прощались, она вдруг неожиданно призналась:
    – Знаешь, а я ведь тоже сценарии пишу!
    – Да ну тебя! – от такого признания у меня перехватило дыхание. Как, Значит я не один!
    – Покажи!
Она полезла в недра своего движимого имущества и извлекла тетрадь в яркой, твердой обложке. Вся тетрадь была исписана мелким, красивым почерком и исчеркана маргиналиями. Ее сценарий назывался "Outside" и начинался он словами: "One young tramp was on tact…"

 6.


    Я зашел в ближайшее кафе, умылся и почистил зубы в ихнем сортире, выпил чашку кофе и летящей походкой двинул по Санта Моника навстречу своей судьбе. Я шел, время от времени спрашивая прохожих, где тут живут режиссеры или на худой конец – пункты приема и оценки сценариев. Все улыбались мне, пытались якобы вспомнить, но ничего путного сказать не могли. На сан-сет бульваре некая чернокожая одалиска, попавшаяся мне навстречу, улыбнулась мне белоснежной улыбкой и ответила вопросом на вопрос:
    – Может быть, лучше посидим где-нибудь? Допустим, у меня? Тут – рядом!
    От такой неожиданной удачи я на время потерял дар речи, дар слуха и похоже репродуктивный дар. Высокая, грудастая, губастая, глазастая, вихрастая – она была мечтой любого начинающего российского сценариста!
    – А за сколько? – спросил я, облизывая пересохшие устья губ.
    – Ты меня не понял! – ответила она и добавила с каким-то слепым отчаянием и горечью, – И никогда не поймешь! Повернулась и пошла, вихляя своим тощим задом. Ой! Я не могу! Загадка природы! Я ее не пойму! Что там понимать-то! Тоже мне – Уитни Хьюстон! Да и, собственно, так ли она хороша? Да, Сарка, и та – лучше! Даром, что – белая! Я грязно выругался про себя и пошел дальше сценарий пихать. Потом ко мне еще и еще подходили какие-то мужики и девчата, предлагали свою помощь. Такие все общительные и какие-то гипертрофированно человечные. Лишь под вечер, в каком-то занюханном барчике, куда я присел перевести дух, один выбритый до блеска, лысый старичок, с живыми похотливыми глазками, пояснил мне, что в этом районе сценаристы не живут, а живут одни только голубые педерасты. А сценаристы живут дальше! Это как бы район интенсивного мужеложества.
    – Кстати, – воскликнул старичок радостно хлопнув меня по коленке, – а ведь мы с вами коллеги! Да! Я ведь тоже в молодости сценарии писал! И какие сценарии! Я даже могу вам почитать один из них! Называется "Смерть геронтофила". Пойдемте? Вам будет весьма интересно, батенька!
    Я отказался от прослушивания сценария, хотя узнать, отчего умер геронтофил, мне было бы интересно и полезно. Но, что-то меня останавливало от этого необдуманного шага. Возможно, его ласковые повадки. Так вот какие люди водятся на Сан-сет бульваре! То-то я смотрю, что это мужики ходят по улице парами, за ручки, в обнимку и целуются! И тут-то до меня дошел глубокий смысл фразы той смуглянки-африканки, что пригласила меня к себе домой, и вот тогда-то я, наконец, и разгадал ее непостижимую загадку.
 
 

7.

    Захожу как-то в один магазинчик, в котором торгуют всем, начиная от патентованных средств для эвтаназии блох и кончая швейными машинками, шлангами, кружками Эсмарха и шезлонгами. (Я там переходник для розетки возжелал купить. В Америке другие розетки с плоскими дырками.) Слово за слово с продавцами. Кто – откуда, зачем, по чем? Узнав, что я из России, хозяин по имени Джордж (Гриша, значит) и говорит мне:
    – Хочешь я тебе Ленина покажу?
    – Давай, – говорю, наивно полагая, что покажет портрет или еще какую-нибудь неприличную гадость. А он как заорет беззлобно, в шутку, по-доброму так, в глубину своего магазина.
    – Ленин! Засранец, ты эдакий! Где ты там застрял! Иди-ка сюда! Люди пришли!
Выходит смуглый паренек, он не низок не высок.
    – Вот, – улыбаясь во весь свой огромный рот, говорит Григорий, – этот говнюк и есть сам Ленин!
Я глазам своим не поверил. Вроде на Ленина не очень смахивает. Не кудряв. Без массивного подбородка, без характерных роговых очков на массивном пористом носу. Без бородавки на щеке. Лишь только небольшие черные усики придавали весьма сомнительное сходство с вождем мирового обманутого пролетариата. Настолько сомнительное, что случись так, что появились бы тут Бонч-Бруевич с Крупской – и они в жизни бы не признали бы в парне Ленина! Но Ленин мне свой паспорт показал и визитку предъявил, как милиционеру. Там было написано, что звать его, в самом деле – Ленин-Рафаэль, а по фамилии он Буэно. Сам он не местный. Из Гондураса приехал заработать немного бабок на машину, дом с мезонином, на корову, свинюшек, да на свадебку.
    – А почему тебя Лениным назвали, Буэно? Родители у тебя коммунисты, что ли?
    – Да нет. – криво ухмыляется Ленин. – Они нормальные люди! Простые крестьяне. Услышали где-то это звучное имя, и им понравилось. А че? – гордо приосанился он. – Нормально звучит – Ленин Рафаэль Буэно! Я у нас в Гондурасе один такой!
    – Боюсь, что не только в Гондурасе.
    – А у нас недавно сам Шварцнеггер половой покрытие покупал! – не удержался и похвастался Ленин, расправив гордо худые плечи.
    – А ты, Ленин, случаем, сценарии не пишешь? – спросил я в шутку.
    – Пишу, – скромно ответил Ленин, честно глядя мне в глаза своими искренними смуглыми глазами. Удивительная, непостижимая страна – Гондурас, подумал я в тот момент.
    – О чем же они?
    – О Гондурасе! – ответил он.
    Потом я его еще пару раз встречал в Беверли Хиллз. Ленин стремительным домкратом проносился мимо меня на велосипеде, и всякий раз, по доброму, улыбался хитроватой улыбкой и приветливо махал своей ручищей.

8.

    В одном взрачном мотеле я повстречал одного юношу по имени Шейн Кидд, хотя, я бы предпочел повстречать девушку, пусть даже с таким же именем. Он был студентом режиссерского факультета Сиракузского Университета в Нью-Йорке. Он-то мне и рассказал, куда мне нести мой сценарий: в Working Title Films, что на Беверли хиллз. Он, лично, сам всякий раз их туда сносит, как напишет. Уже с десяток снес.
    – Ну, и что – много поставили?
    – Да пока еще ни одного, – посетовал Шейн.
    Я, не откладывая, отправился в этот центр. Шел часа три-четыре. А там сказали по говорящему ящичку, что по субботам они сценарии не принимают. Я им объясняю, что это совсем другой случай: я из России приехал и шел к ним часа четыре (я приврал, сказал все пять!) сценарий посмотреть все же надо, чтобы меня не огорчать. А то ведь я и другим его отдать могу! Но мне назначили на понедельник. Такие упертые, ужас!
    В понедельник я побрился тщательнее обычного, подстригся наголо, (на счастье – говорят – лысым чаще везет!) и отправился в этот Тайтл Филмз. Возле Родео стрит дорогу мне перебежала белая кошка. Я мысленно поаплодировал ей. После того, как я снова представился в коробочку и доложил о цели своего прихода, ко мне спустился огромный такой сценарист с табличкой на груди. Он взял у меня сценарий, полистал его рассеянно.
    – Вы хотите, чтобы сценарий прочитало какое-то определенное лицо?
    – Я его писал для Тарантино.
    – Но Тарантино у нас не бывает.
    – Тогда пусть прочитает тот, кто может его рекомендовать Тарантино.
    Качок, что-то пробормотал, потом взял у меня визитку, чтобы сообщить, когда за деньгами приходить и все. Мы распрощались. Ждите ответа. Я уже почти вышел, когда этот парень неожиданно окликнул меня.
    – Эй! Скажите, а это что, сценарий короткометражного фильма?
    – Думаю, что часа в три-четыре можно уложиться. – сказал я уверенно.
    – А что же он такой маленький? – он разочарованно перелистал странички моей тетрадки.
    – Маленький? Ничего себе – маленький! Ты маленьких не видал. – удивился я. – Да ты почитай внимательно: там вначале говорится: "Остров Нуего в Тихом океане. Развалины огромного отеля" Да только один этот Нуего с его развалинами можно десять минут минут показывать!
    – Аа-а-а… – понимающе протянул качок и показал мне большой палец. Мол: как это здорово и красочно я показал далекий остров Ну его.

9.

    Как-то летним вечером, когда солнце клонилось к закату, зашел я в один кабачок на Голливуд-бульваре. Заказываю себе, как обычно, двойную порцию чаю с кофе. И вдруг слышу, как девушка за стойкой бара говорит смуглому пареньку по-русски:
    – Я тебе в долг больше наливать не буду, пока не вернешь 100 баксов!
    Русская оказалась. Аней звать. Мы с ней разговорились чисто по-русски, по-семейному. Я ведь для них был новым русским, в хорошем понимании этого слова. Я был свежим, только что оттуда. Ведь русских туристов в этой далекой стране почти нет. Дальше было все как в Библии.
    Аня познакомила меня с армянским певцом Ашотом. Ашот познакомил меня с русским музыкантом, гитаристом и композитором Лешей Мастепаном. Лешка познакомил меня с Сергеем Сарычевым. Сам Лешка в России работал в популярной группе "Алые маки" и с Владимиром Мигулей. Сейчас играет в ресторане на гитаре. Лешка живет в Америке уже десять лет, и очень истосковался по простому задушевному разговору. Мы с ним до шести часов утра зависали у других русских музыкантов. Впрочем, они тут все очень скучают по беседам на кухне. Мы беседовали о додекафонической музыке и постмодернизме, о дефолиантной базуке и об обстановке на Ближнем востоке, о сублимации и влиянии лунного затмения на состояние души.
    – Прикинь, брат, – говорит с грустью Лешка, – здесь нет ни зимы, ни весны. Нет радости пробуждения. Ведь весной, вместе с природой в России и ты пробуждаешься! А здесь вдруг, в средине лета клен сбросит листья, или осина вдруг распустится!
    Потом мы «зависали» мы с ним и у барабанщика группы "Альфа" и "Ария" Андрюши Баранова и у композитора Сереги Маркина.
С одним музыкантом, братушкой, «пыхнули» мексиканской дури, да так, что я забыл, как меня зовут. Мне показалось, что меня взяли в заложники, и я дал деру из музыкальной студии Сереги Маркина в Голливудскую ночь.

10.

    И тогда я пошел в самое чрево Голливуда, поближе к Звездам. Нашел там самый дешевый мотель под названием "Эль Виста", с тараканами и проститутками. На двери прилеплена жвачкой кокетливая обертка от "Сникерса" с надписью: "Извиняйте! Менеджер – в комнате 16". Полагая, что номер 16 – это и есть офис мотеля, я вошел туда без стука и только потом спросил запоздало: "Можно?" Раздался истошный женский визг, постепенно перешедший в поросячий. На кровати – взметнулись два смуглых обнаженных тела. Что они там делали без штанов, я так и не понял. Я в ужасе отпрянул. Что за чертовщина? Через прикрытую двери я слышал грязную мексиканскую брань исполняемую женским меццо-сопрано. Через минуту вышел хмурый взлохмаченный, потный, изнуренный безумной, неистовой репродуктивной гонкой, мексиканский индивид, совсем не похожий на менеджера отеля. Без майки, по домашнему, на ходу застегивая штаны, шатаясь, как пьяный боцман, он враскоряку повел меня смотреть номер.
    – Это очень хороший номер, – пояснил он мне. – Правда, тут немного стены нет, но это ничего. Вода горячая, все равно есть.
    В душевой немного отсутствовало полстены. Дыра вела в сырой мрак коммуникаций. Но, несмотря на отсутствие полстены – как правильно заметил неистовый менеджер, горячая вода все равно была. Вопреки обстоятельствам! Казалось бы – нет стены – нет воды! Но тут была какая-то загадка.
    – Кто там к нам поселился? – раздался рев из соседней комнаты, и в дверь просунулась голова афроамериканца в зимней шапочке.
    – Русский. – пояснил менеджер.
    – Спроси его, девочки нужны?
    – Нужны, конечно! – ответил за меня менеджер. – Правильно я говорю?
    – Кому и кобыла – девочка, – ответил я неопределенно. Мексиканец крепко задумался над моими словами. Через  пять минут он принес мне альбом с фотографиями, каталог девочек. Как оказалось, все они живут тут же, в отеле. Так что, это, в общем, не совсем отель, в привычном понимании. А еще говорят, что Америка – пуританская страна, и секса там нет! Я не думал долго. Указал на стройную африканочку, похожую на Уитни Хьюстон.
- Вот эта сколько стоит?
- Сто долларов.
- А вот эта?
- Сто долларов.
- Дорого, - сказал я.
- Семьдесят, - сказал купец.
- Пятьдесят, - поправил я.
- Сейчас она придет, - купец закрыл каталог.
- Мне сейчас не надо. Пусть придет в десять часов вечера.
- Деньги вперед.
- А вдруг мне не понравится?
- У нас такого не бывает, - ответил хозяин положения. Я отслюнявил ему пятьдесят долларов. Потом я искупался, немного вздремнул, сходил откушал гамбургер в кафешку, переоделся, постирался. А в десять часов раздался робкий стук в двери.
- Да. Да! – крикнул я  по-русски.
Дверь открылась и возникала она, как мимолетное, темнокожее, кряжистое, коротконогое видение в шортах. Я подскочил в койке. Может быть, номером ошиблась? Или – уборщица? Но это была точно, не Уитни Хьюстон, и даже не Вупи Гольдберг, и даже не Вини Мандела. Блудница была похожа на поспешно созданную куклу Вуду.
- Привет! – улыбнулась она широченной улыбкой и села на койку, отчего та дала осадку до самого пола.
- Постой, - сказал я, оторопев, - здесь какая-то ошибка. Позови своего начальника.
- А в чем дело?
- Разговор есть.
Она, тяжело, словно танк, поднялась, и медленно перваливаясь, сходила за администратором. Он явился, с сэндвичем в руках.
- Слушай, друг, - сказал я, - Я выбрал в каталоге юную и стройную девочку. А эта - толстая. Как это понять?
- Она хорошо поужинала! – рассмеялся предводитель мочалок, - Не капризничай, приятель. У нас тут не принято так обламывать. Назад пути нет. А не хочешь, как хочешь. Но деньги назад мы не отдаем.
Так я, чуть не плача, от потери денег, вынужден был провести долгий час с темнокожей суккубом.
 
 
    Каждую ночь сквозь крики, песни, музыку народов мира, в открытое окно доносились надрывные звуки необузданной мелодии улиц. "Данс Макабр" в исполнении ансамбля песни и пляски полиции Лос-Анжелоса. Вой сирен не умолкал ни на минуту. В буром небе кружили геликоптеры, освещая своими мощными прожекторами улицы ночного Голливуда. На городе лежала явная печать буйного помешательства. Зато из моего окна были видны те самые знаменитые буквы HOLLYWOOD, ради которых я сюда, собственно, и прикатил.
    Вечером я выходил на центральную улицу – Голливуд бульвар. Вся мостовая уложена звездами с именами знаменитых людей. Из русских имен я встретил только имя Игоря Стравинского, и мне стало тепло и приятно. А звезда с именем Майкла Джексона почему то оказалось вообще на соседней улице. А еще там есть слепки следов знаменитостей в бетонной поверхности. Я попробовал вставить свою ногу в след Джулии Робертс – моя нога оказалась намного больше! А с Харрисоном Фордом мы носим один и тот же размер.
    Там почти каждый день проходили какие-нибудь съемки. Всякий раз я подходил к съемочной группе и выспрашивал, как мне найти Тарантино. Но молчала съемочная группа. Ничего не говорила.

    Народ в центре Голливуда весьма общительный. Некоторые экзотичные персонажи запросто подходили ко мне и просто по-дружески просили: Дай сто долларов!
    – Нету! – отвечал я.
    – Спасибо! – говорили персонажи и уходили дальше, по своим делам. За вечер они могли подойти до десяти раз. А один, в яркой рубашке и мятого муслина, невоспитанный такой, похожий на половозрелого гамадрила, с дурными манерами, вдруг как крикнет мне в лицо:
    – Умри! Скотина!
    Я чуть было в штаны не наложил от неожиданности. Я хотел крикнуть вслед:
    – Да как вы смеете! Грубиян! Селадон несчастный!
    Ночью ко мне постоянно стучатся обитательницы моего отеля.  Но я уже научен горьким опытом здешнего борделя!    Утром по телевидению в развлекательной программе выступил Президент, потом Селин Дион, а потом какой-то мужик рассказал о жизни в Монте-Карло. И ни разу, слышите – ни разу, я не видел по телеку ни рекламы пива, ни рекламы женских прокладок. Как это меня радовало, вы не можете себе представить! Ношение прокладок, по моим наблюдениям, имеет очень сильные побочные явления и являются зачастую причиной тревожных симптомов, что не могут не обеспокоить мужчин: девушки в прокладках начинают беспричинно хохотать, плясать, кататься на всевозможных предметах. Это, друзья аномалия. А в Америке нет рекламы, нет симптомов!
    Покинул я свой райский отель через три дня. Можно было бы еще немного пожить, но уж больно там тараканы тут жили борзые. Они лезли ко мне прямо в постель и щекотались. А однажды, один из них застрял у меня в свитере и проснулся только на улице. Можете себе представить, что я вытворял на Голливудском бульваре, когда он начал ползать у меня по спине. Один скандинавский турист, наблюдавший некоторое время мои телодви-жения, похлопал одобрительно меня по плечу и сунул в руки мятую долларовую купюру.

11.


    В Голливуде очень много всяческих актерских, режиссерских, сценарных курсов и школ. Они порой ютятся в каких-то маленьких неуютных полуподвальных помещениях. Студенты репетируют прямо в коридорах и в прихожей. Я сидел на занятиях во многих таких школах, пытаясь постичь тайны актерского мастерства. Кроме меня там были еще представители самых различных возрастов и национальностей. Я познакомился на этих курсах с Хосе из Доминиканской республики, со Скилой из Намибии, с Карлос Ортега из Сальвадора, Руджеро из Италии. Самое страшное в этих знакомствах было то, что все мои новые знакомые тоже уже НАПИСАЛИ СЦЕНАРИИ ДЛЯ ГОЛЛИВУДА!!!! При моих попытках узнать, куда лучше всего отдать свой сценарий они со стыдливой уклончивостью переводили разговор на тему трудностей существования истинной творческой личности.
     Лишь один из них – добродушный сальвадорский паренек Карлос Диего Ортега однажды сказал:
    – Пошли сегодня ко мне. Там будет вечеринка и придет один мужик, он преподает у нас сценарный курс. Он тебе все расскажет.
    Карлос снимал уан-бедрум за $600 на двоих с итальянским студентом Тино. В квартире устойчивый запах иммортелей и потных промежностей. Тут и там креативно разбросано женское белье. Огромная китайская ваза корчила мне рожи в свете мерцающего фонаря. Ввечор пришли девочки: Скила, Руби, Эми и Мелисса, а сними спутник ихний – Хуан-шмаровоз. Сначала мы играли в фанты, потом Ортега читал нам свой сценарий "Гамадрилы – вперед!" заразительно смеясь на каждой странице. Время от времени он прерывался, прикладываясь к бутылке:
    – Простите! Никак не могу бросить! – всякий раз приговаривал он с горечью.
    Потом он бросил читать на полуслове, споро забил косяк и со словами:
    – Проклятая зависимость! Не знаю, что с ней делать! – раскурил его по кругу. Где-то через час, он удалился в спальню с Мелиссой, девой абиссинских стран, бросив мне на ходу:
    – Дьявольщина! Проклятый порок задолбил!
    Мне досталась толстая, капризная сабинянка, в очках, дочь местного номенклатурщика Скила. На все мои реплики она отвечала нервным ржанием. Мы станцевали с ней три тура Вашингтонской кадрили и два – "Израильской рябинушки". Я сбивчиво, с выражением, пересказал ей содержание "Муму". Она всплакнула. Успокаивая ее, я не заметил, как оказался с ней в туалете. Мы набрали полную ванну и залезли туда ополоснуться. В двери стучали.
    Потом пришел Джеймс с азиатской подружкой Юрико. Принес виски, из которого мы сделали коктейль "Сопли святого Августина", смешав его с остатками ликера. Джеймс был простым оптовым торговцем патентованным силиконом для грудей. Сценарист пришел только в два часа ночи, но в таком состоянии, что не понял ничего из моего английского. Впрочем, я допускаю, что к двум часам, меня в этой стране никто уже и не мог понять.
    Зато на следующий день у входа в школу я и увидел объявление о том, что известный российский режиссер, Сергей Мелконян, проводит набор в высшую театральную школу. "Ага! Вот, кто поможет мне продать мой сценарий!" мелькнула шальная, как пуля-дура, мысль.


12.

Информация к размышлению: Сергей Андреевич Мелконян. Родился в Ереване. Выпускник режиссерского отделения МГИК. В 1972 году организовал студию "Импульс" из которого впоследствии вырос в музыкально-драматический театр "Арлекин". Театр и школа Сергея Мелконяна исповедуют стиль и приемы итальянской комедии масок дель-арте в сочетании с новаторскими идеями отечественного театра. Лучшие спектакли: "Двадцать минут с ангелом" А.Вампилов(1974), "Медея" Ж. Ануя, (1976), "Звук шагов" С.Беккета,(1990) и т.д.
    Я позвонил по телефону указанному в объявлении. Ответила секретарша. Немного посовещавшись с кем-то рядом, назначила мне время встречи. Меня сначала встретил Илья Вартанов – журналист.
    – О чем вы собираетесь писать? – с тревогой спросил он. Чувствовалось какое- то напряжение: а не засланный ли я казочок.
    – О Сергее Мелконяне и о его жизни в Америке, – успокоил я его.
    В это время вошел Сергей Андреевич в шикарном костюме и в дорогом галстуке.
    – Начнем с того, что я не покидал родину, – начал Сергей Андреевич (хотя и я этого тоже не утверждал!) Я работаю и в Москве, и в Америке. У меня и там театр, и здесь, и если бы не власти, которые мешают нам работать, мы бы играли только в Москве. Там публика конечно душевнее, чем американская. Но если правительство России будет продолжать вести такую же безответственную политику по отношению к театрам, то в России скоро не останется талантливых режиссеров. Да, а кто там сейчас остался? Табаков? Захаров? Это разве режиссеры?
    – У вас есть связи с Голливудом? – спросил я напрямки. – У меня тут сценарий…
    – Мы не нуждаемся в Голливуде. – прервал меня Сергей Андреевич. – Что такое Голливуд? Это торговая марка. Но тот ширпотреб, который он сейчас выпускает, это уже не Голливуд. Голливуд – это "Запах женщины". Смотрели этот фильм? К сожалению, такие примеры единичны. Я не запрещаю своим актерам сниматься в фильмах, но чтобы это были фильмы высокого художественного уровня. Разве сняться в кино – это самоцель? Мне иногда бывает стыдно за моих учеников. Гаркалин – один из них. Но его работы в кино просто дискредитирую мою школу. Фильм "Ширли-Мырли" видели? Это по вашему – искусство? А ведь он талантливый актер! Кстати, театр "Арлекин" здесь имеет колоссальный успех! Вы почитайте прессу! Сейчас мы ведем переговоры об аренде одного из самых престижных театров на две тысячи мест!
     Потом он захватывающе и артистично рассказал, как был гоним властями, как его чуть было не арестовал КГБ. Это был такой театр одного актера. И одного зрителя. К сожалению, унизительно рамки моего повествования не позволяют мне хотя бы вкратце пересказать эту интересную историю.

 13.

    Потом я встречался с нашими братушками-музыкатнами Серегой Сарычевым и Валерой Гаиной. Они уже 12 лет живут в Америке.
   
Информушка к размышлению: Сергей Сарычев. Гитарист, вокалист, композитор, основатель популярной в 80-е годы рок-группы "Альфа". Продюссировал и писал песни для Марины Журавлевой. Самые знаменитые хиты: "Я московский, озорной гуляка" и "Зеркало-река". Живет в Америке 12 лет.
    – Ну что, я толстый стал? – первым делом спросил Серега, когда спустился со второго этажа в гостиную.
    – Нет! Не толстый! – грубо польстил я. – Просто 10 лет назад ты был еще худее.
    Во времена "Альфы" Серега был вообще как сахарный тростник. За концерт он так уматывался, что его просто шатало. Сейчас он совсем не пьет, не курит. Вот его и слегка и разнесло. Теперь он уже не тростник.
    – Руку вот сломал, – показывает он мне руку. – Гипс, представляешь, только недавно сняли. И то, когда я к русскому врачу обратился. Он говорит, его уже два месяца назад должен был его снять. Еще месяц и ты мог руки лишиться! А американскому врачу важно, показать, что я еще болен, чтобы получать бабки. Тут очень легко умереть от такой медицины. Они не заинтересованы тебя быстро вылечить. Каждый день твоей болезни – для них живые деньги. А теперь у меня эта рука вообще не сгибается! Ну, как там Россия? Живет? – неожиданно изменил он направление своего монолога.
    У Сергея я прожил один день. Музыку послушали, поджемовали немного, ездили смотреть окрестности Эппл валей (деревня где живет Сергей), купались в бассейне. Вечером, когда все заснули, мы болтали с Серегой на кухне (А где ж еще болтать двум русским паренькам?)
    – Знаешь, – с грустью сказал он. – Это, наверное, последнее мое интервью в этой жизни.
    – Почему? – испугался я.
    – Умру я скоро. У меня саркома пищевода. Я ведь должен был умереть еще двадцать лет назад. Все врачи удивляются, отчего я еще живу. Но, знаешь, иногда я чувствую такие боли, тебе не передать… Одышка. Сердце останавливается.
    – Да ну, хватит тебе…– неловко успокоил я его.
    – Я иногда оглядываюсь на свою жизнь и думаю, – продолжал Серега, не слушая меня, голос его слегка изменился. – а что я сделал? В детстве из самодельного пистолета выбил себе глаз. Очень комплексовал в школе, что меня дразнили "одноглазый". Любовь узнал уже наверное лет в 20. Всю жизнь хожу в темных очках.
    – Но у тебя же была и любовь и слава!
    – Меня забудут через пять-десять лет, если уже не забыли…
    – Твои песни поют сейчас и по радио передают…
    – Ерунда все это. Известными стали песни из трех аккордов. А то, что я считаю музыкой – никому не пригодилось…
    Мне хотелось сказать ему что-то хорошее, но я никудышный психоаналитик. Поэтому я промолчал. А утром я уехал к любимому музыканту-гитаристу-виртуозу, Валере Гаине.

14.
 

Справочка: Валерий Гаина. Родился в Молдавии. Виртуозный гитарист и основатель супер-популярной рок-группы 80-х годов "Круиз". Работал в Германии, Канаде. В Америке основал новую группу "Карма" с которой записал альбом и выступал на стадионах и в ночных клубах. После распада "Кармы" создает новую группу "The insulated" играющую уже альтернативный рок. Основал свою собственную профессиональную студию, успешно занимется продюссированием местных африканских команд и певцов а так же имеет хорошие контракты с Корейскими поп-музыкантами. Один из этих проектов стал "золотым" в Корее.
    Валерке я естественно первым делом рассказал о своем сценарии.
    – Устроим! – сказал он с оптимизмом, исключающим другой исход дела. И мы поехали устраивать сценарий. Сначала заехали за барабанщиком группы "Парк Горького" Сашей Львовым.
 
Саша прихватил свою пятилетнюю дочурку Николь, и мы поехали на барбекю к кинопродюссеру Бобу. Во дворе его дворца уже собралась публика. Такая, знаете, семейная вечеринка. Детишки плещутся в бассейне, а взрослые с бокалами вина ведут разговоры разные. Сам Боб колдовал над барбекю. Тут я подкатил к Бобу и поведал ему свою жуткую историю, как я обломался с Тарантино. Боб обещал если не найти Тарантино, то сценарий посмотреть и дать ему взыскательную оценку. И если сценарий ему понравится – то непременно дать ему полный ход, широкую проторенную дорогу к церемонии вручения Оскара. Я тут же вручил ему один экземпляр своего сценария. Боб вытер руки, полистал его, потом сказал:
    – Можно я сначала барбекю доделаю? А то меня мысли о барбекю отвлекает от сценария.
     Сначала мы ели. Американцы любят это дело. Суп из моллюсков, эскашайдо из трески, приправленной пидрой чернолистной, бычий хвост – колас де торо, в соусе из ракушек, херес "Амонтильядо", ну и , конечно – барбекю. То бишь – шашлак. Заморив червячка, мы предались музыцированию. У этого Боба была замечательная музыкальная студия: с десяток гитар, электронная ударная установка и штук пять различных клавиш. Саша Львов был на барабанах, на басу и на клавишах были американцы, а мы с Валерой Гаиной – на гитарах. Валера начинал какую-нибудь тему, и мы ее тут же подхватывали и поливали, кто как мог. Тут тебе и морденты, и модуляции и форшлаги. Особенно удавались двойные морденты. Я вообще морденты люблю. Хлебом не корми – дай только какой-нибудь мордент сыграть. День без мордента – деньги на ветер! И еще нам удавалось рубато! Ох и рубили же мы! Разошлись далеко за полночь. А про сценарий за мордентами, как-то и забыли! Во как бывает! Великая сила – музыка! Правда, провожая меня, Боб обещал позвонить на следующее утро и сообщить: будет ли поставлен мой сценарий или – нет.

 15.

    С утра звонок на мобильный. Мужской, сиплый голос кричит:
    – Алло! Серега! Ты что рамсы попутал? Ты че мне тему ломаешь?
    – Вы попали в Америку, – хриплю я со сна.
    После паузы голос говорит кому-то в сторону:
    – Ты понимаешь, ****ина, куда ты мне номер набрала?
Вот какие бывают обломы, когда невнимательно набираешь номер.
Слух о том что в Голливуде завелся журналист из Москвы, быстро разносится по фабрике грез. Я как-то зашел в русскую газету «Контакт», Посидели, выпили, поговорили за Россию. Меня снабдили телефонами земляков, которым удача улыбнулась в этой стране. Созвонился с Олегом тактаровым.  Он заехал за мной в знойный полдень. Он был какой-то взъерошенный, злой, как волк. Я ему прямо в лицо так и сказал, что он на волка похож. Олег довольно ухмыльнулся.
    – Хорошо бы, если бы так. Только что с проб. Час прошел. Пробуюсь сейчас на роль оборотня-волка. Не ел перед этим неделю. Только вода. Не тренировался совсем. Им нужен худой и злой волк. А у меня шея, как у быка. Сейчас мы заедем перекусим с тобой чего- нибудь. Иначе – я упаду.

   
Справка: Олег Тактаров. Родился в 1967 году В Арзамасе-16. Четырехкратный чемпион Европы и Евразии по джиу-джитсу. Чемпион мира по боям без правил. В Америку уехал в 1994 году. В Америке его называют "Русский медведь". Первая роль в Голливуде – эпизод в фильме "Самолет президента". Потом были главные роли в фильмах "15 минут славы"(с Робертом Де Ниро), "Роллербол", "Красная змея" и т.д. На сегодняшний день снялся в 19 фильмах. Работает в театре, снимается в телесериалах, консультирует спортивные клубы по всему миру, читает семинары по единоборствам.
    Мы поехали перекусить в ресторан "Scatzi on main". Арнольд Шварцнеггер его совладелец.
 
На входе в ресторан нас встречала скульптура терминатора в натуральную величину. На стенах – настоящие вещи Арнольда: в которых он когда-либо снимался. На встречу нам вышел директор ресторана Чарли Теммел, обнял нас как братьев и окружил материнской заботой. Тут же набежали официанты.
    – Только вчера Арнольд сюда приходил. О тебе спрашивал! – сообщил он Олегу. – Кстати, ты собираешься на «Ночь сигар»?
    – Я всегда собираюсь. И сейчас тоже. Только получается через раз. – виновато говорит Олег. Ночь сигар, это такая мужская тусовка, когда здесь собираются все звезды и курят сигары и прикалываются.
    – Сценарий – это хорошо! – одобрил Олег, уминая какой-то салат, после того, как я поведал ему свою нужду. – Что-нибудь придумаем. Вот только поем.
    Поев, он, вытер уста салфеткой, достал мобильник и стал на английском языке с кем-то договариваться встрече.
    – Все! Поехали! Я договорился. – сказал он и мы, стремительно сорвавшись с места понеслись куда-то вдаль. Ни тебе послеобеденной сигары, с неторопливой беседой, ни десерта. Сценарий важнее! Мы приехали в один из многочисленных китайских ресторанов. Там за одним из столиков сидел небритый парень и приветливо махал ручищей.
    – Это Фредерико Лапенда! – представил мне Олег. – Он известный кинопродюссер. Из Бразилии.
    Пока я пил пиво, Фредерико внимательно изучал мой сценарий.
    – По-моему, это уже где-то было. – наконец сказал он.
    – Где было? – спросил я. – Уточни!
    – Ну, когда в человека вселяется другая душа, это было в нескольких фильмах.
    – Одно дело душа, другое дело, когда космическое Сознание, – слабо защищался я.
    – Ну, какие-то пришельцы частенько уже вселялись в людей.
    – Да, но у меня они добрые! Такого еще не было!
    – Ничего б себе – добрые: людей разрывает на части!
    – Они не со зла! Из научных соображений! В конце фильма их становится жалко!
    – Мне – нет!
    – Хватит вам спорить! – прервал нас Олег, – Ты лучше скажи, что делать со сценарием?
    – Я уже сказал, что тебе будет очень трудно с ним! Он неудобный!
    Потом Олег повез меня развеяться в спортзал. В тот самый, в котором тренируются и Сталлоне и Шварцнеггер, Брюс Уиллис и Майк Дудикоф. Там я познакомился чемпионом Америки по бодибилдингу Аароном Бейкером.
    – Ну, что, Бейкер, – спросил я его с присущей мне дерзостью. – Хочешь схватиться с "Русским оленем, бегущим по краю обрыва справлять естественную малую нужду", то бишь со мной?
    Аарон, хоть был малый не робкого десятка, но тут оробел, конечно же, испугался моего натиска, но виду не подал. И мы сразились: вода и пламень, конь и трепетная лань. Победила дружба.

14.

    "The world will soon be ready to receive you talant!" "Мир будет готов получить ваш талант!" На такие незамысловатые призывы завлекают нашего брата- сценариста. И мы – клюем!
    Предприимчивые американцы научились делать деньги на сценаристах. У них есть вот такой еще сценарный бизнес. Читаю в газете объявления и натыкаюсь: "Не упустите свой шанс! Мы продвинем ваш СЦЕНАРИЙ!!! Опытный сценарист, успешно поставивший более 20 своих сценариев на различные студии, прочитает ваш сценарий и подскажет все ваши ошибки вместе с вами и подскажет адреса и телефоны режиссеров, кому их можно предложить!" Естественно – звоню. Спрашиваю условия. Условия просты – 250 баксов! Это жестоко, так обращаться с нами, со сценаристами. Ну – 10 баксов, куда ни шло! Ну, а что тут удивительного: есть спрос – есть предложение. Закон рынка: не хочешь – двигай сам!
    Вечером я в совершенно расстроенных чувствах заглянул в стриптиз-клуб, недалече от моего мотеля, чтобы отвлечься от дурных мыслей, глядя на задушевные женские тела, а заодно узнать, как там работается нашим, русским девчатам. Не посрамили ли они матушку Россию на этом нелегком поприще.
    – Я русский журналист, – гордо бросил я охраннику вместо 20 долларов за вход. – Пишу про американские стрипклубы! Как тут у вас? Все в порядке? Никаких безобразий?
    Я ожидал увидеть толпу полупьяных ковбоев со сверкающими похотью подбитыми в яростных драках очами, в кожаных жилетках, в чапарахос, с кружками пива в руках, кричащих: "Давай, давай, детка! Сиськами тряси!" Однако картина, которая предстала перед моему изумленному взору несколько отличалась от моего представления. Вроде все как положено: длинный подиум с шестом посередине, по которому в неистовом танце одна за другой выходят профессиональные танцовщицы-баядерки всех мастей: черные, белые, желтые, коричневые неистово вертели чреслами, лядвеями, персями. Только вот, ковбоев там не было. В конце подиума сидел всего лишь одинокий, грустный китаец Чан, и виновато смотрел на девчат, время от времени суя им в трусики доллары.
    – Да ты бы Чан, за эти бабки мог бы взять к себе одну на ночь и смотреть ее дома, сколько хочешь, хоть пять раз если сможешь! – легкомысленно посоветовал я ему.
    – А у меня нет дома! – грустно сказал Чан.
    Да, и вот еще: русских девчат там не было и нет, а алкоголь вообще запрещен! Так смотри. Без алкоголя! Эх, ребята! Да без алкоголя, никто на них смотреть не будет!
    А рано утром позвонил Олег Тактаров.
    – Поехали к Сигалу?
    – К Стивену? – уточнил я.
    – К нему.
    "Ну а что, съезжу – подумал я, – может, Стивен чем поможет. Уж он то, поди, всех знает в Голливуде!"

15..

Стивен Сигал. Голливудский киноактер. Родился в 1949 году. Воспитывался на востоке. Мастер Айкидо. Работал телохранителем диктатора Панамы Норьеги по заданию американского правительства. Снимался в фильмах "Смерти вопреки", "Над законом", "Захват", "Патриот", "Нико" "Нико1", "Нико2", "Нико3,4,5,6". И т.д. Знает много разных приемчиков. Может так шарахнуть по башке, мало не покажется!
    Олег заехал за мной утром на джипе и мы поехали к Сигалу.
    – Ты не обращай внимания на некоторую скромность обстановки, в которой он живет – предупредил меня Олег. – Это такое временное прибежище. Сейчас он переживает творческий застой. Он вообще почти ни с кем не общается. Для нас сделал исключение! Это с ним редко бывает. И еще. Никаких интервью он не дает. Мы едем просто в гости. Хорошо? Он не дает интервью!
    Через час мы подъехали к воротам огромного особняка. В каком же он живет, когда у него дела идут отлично, невольно подумалось мне? Олег нажал кнопку на черном ящичке и сказал в него волшебные слова:
    – Это я, Олег!
    Ворота тут же открылись, и мы въехали во двор. Во дворе стояли десяток различных машин: порши, крейслеры, линкольны, ягуары разные. Мексиканский садовник любовно, с чувством, подстригал кусты. Другой, уже не садовник, и не мексиканский, что-то там починял возле дома. По двору бегали, и что-то вынюхивали, несколько огромных собак Баскервиллей. Стивен Сигал со сдержанной, гостеприимной улыбкой вышел нам навстречу в синей такой японской рубашке, без воротничка. Я его в одном фильме видел в ней. А, может быть, у него их две. Не знаю. Не считал. Стивен пожал руку Олегу и мне. Пожатие было не крепким, чтобы руку мне не сломать, наверное. Он был великан этот Сигал. Я не думал, что он такой двухметровый шкаф. С ним была симпатичная, юная девушка. Не похожа на сестру. По крайней мере он ее несколько раз обнял и поцеловал совсем не по братски.
    Олег представил меня, Сигал представил себя, и мы стали беседовать о том о сем. Он предложил мне слегка подкрепиться. Вино и фрукты. И никакого мяса! Я вином подкрепился ничего так…

 Хорошо сидим. Я вкратце излагаю Стивену увлекательную концепцию своего сценария. Сигал сказал, что это конечно, замечательно, увлекательно и прекрасно, но не в его вкусе. Потом мы еще поговорили о том, о сем и вскоре, по его настроению я вдруг почувствовал, что ему скучно, что пора бы и честь знать, хватит уже лясы точить. На прощание я попросил Стивена запечатлеть для всемирной истории кинематографа нашу с ним историческую конференцию. Мало ли, может быть через год-другой, будем вспоминать о ней на съемках моего фильма. Я сказал:
    – Стивен, давай снимемся не просто, как на паспорт, а вроде как бы мы с тобой обсуждаем серьезные вопросы, допустим вопросы международной безопасности.
    Он говорит:
    – О кей! Так даже интереснее! Давай ты начинай.
    Мы вручили фотоаппарат его девушке (а может быть – жене) встали втроем, Олег, я и Стивен под живописным дубом и я начал разговор.
    – Знаешь, Стивен, мне кажется, прогрессивные силы человечества должны забыть о вражде и объединиться против современного терроризма.
Такая неожиданная, свежая идея Стивена слегка ошарашила и, я не побоюсь этого слова – огорошила. Как снег на голову. Но думал он не долго.
    – Да! – согласился он, провожая глазами огромного пса, который почему-то понюхал мои штаны. Что-то его в них привлекло. Взгляд Сигала при этом выражал очень серьезную озабоченность вопросами современного терроризма, тем более, что в фильмах, ему частенько приходилось сталкиваться с этим вопросом. Мы были похожи в эти минуты на трех, отделившихся от остальных четырех, представителей Большой семерки. – Это очень серьезная проблема. – продолжил он, не меняя выражения лица. – Тем более, что моя собака серет, где захочет и когда захочет.
    Олег Тактаров сжал губы, стараясь сохранить серьезное выражение дипломата.
    – Да. – вздохнул я, осознавая глубокую взаимосвязь терроризма с дерьмом собачьим. – С точки зрения природы она ведет себя весьма разумно.
    – Это да! – легко согласился Сигал. – Но она засрала весь сад. Невозможно прогуляться, чтобы не вляпаться в ее гавно. Вот что скверно.
    – Но она осуществляет важную функцию – удобряет землю.
    – А вчера она трахнула белочку. – продолжил с грустью Сигал.
    Воцарилось гробовое молчание. Казалось, было слышно, как где-то в кроне дуба, плачет оскорбленная белочка и как Олег с тихим стоном пытается сдержать хохот. Я на всякий случай отодвинулся подальше от собачки, которая до сих пор с каким-то повышенным и нездоровым интересом изучала мои штаны. Стивен сказал это так серьезно, как если бы говорил о вопросах эмпирического критицизма или о переписке Каутского с Лениным. Ни один мускул не дрогнул на его мужественном, словно высеченном из гранита, лице. Тут Олег не выдержал и расхохотался. Съемки закончились. На фотографии все же мы Сигалом получились серьезными буками, типа депутатов госдумы, как и договорились. На прощание я не удержался и спросил Сигала, что он думает о России?
    – Я люблю Россию, – совершенно серьезно ответил он. И мне показалось, что сейчас он уже по настоящему искренен. Спасибо тебе, Сигал!
    Тогда я решил, что непременно приглашу Стивена в свой фильм. Он мне понравился своим непринужденным поведением.
- Запомни его таким, каким ты его только что видел. Больше, ты его таким никогда и не увидишь. – сказал задумчиво Олег, когда мы мчались по трассе прочь от дома Сигала. – Я его сам таким никогда не видел. Он очень мрачный в жизни. Кстати, сейчас, мы едем устраивать твой сценарий к одному молодому, но очень известному Голливудскому сценаристу! Его зовут Кристиан Гудегест.

16.
   
Информация к размышлению: Кристиан Гудегест, самый известный из молодых сценаристов Голливуда. Приехал из Британии. По его сценария сняты такие фильмы: "Beyond city limits", "Diablo", director F.Gary Gray, "Skeleton coast" с Мелом Гибсоном, "Wish you were here" Джоша Хартнета, "Black flag", "Cage".

 
    В общем – работает парень. На вид ему лет тридцать. Кристиан зажиточный сценарист. Он весел и удачлив. И конечно же талантлив. Мы приехали к нему на ранчо в самый разгар Калифорнийской полуденной жары. Несмотря на занятость (он заканчивал новый сценарий, который заказал ему известный продюсер) Кристиан нашел время почитать мой сценарий, пока мы прогуливались с Олегом по саду.
    – Ты знаешь, твой сценарий никто читать не будет! – сказал он бодро.
- Это еще почему? – искренне возмутился я, такому небрежению к моему творению. – Грамматических ошибок много?
- Это полбеды. Хотя тоже существенный недостаток. Он свидетельствует о твоей безграмотности. Но, существует определенная форма подачи сценария. Если ты захочешь повторить свою попытку – оформи его как следует. Оформление сценария – очень важная вещь. Ее проходят на сценарных курсах и на факультетах в университете кино. Вот у тебя видишь, какой мелкий шрифт? Это значит, что режиссер сразу выбросит это в корзину. Его надо будет очень сильно убедить в том, что это самый талантливый сценарий! Правила оформления есть на специальном сайте в Интернете. Найди этот сайт, оформи правильно свой сценарий и тогда приезжай. Мы попробуем его кому-то продать.

17.
    Времени у меня оставалось мало. Меня ждали дома с победой. А я так и не продал свой сценарий! О! Ужас! Меня выгонят с работы! Меня предадут суду линча! Это катастрофа! Драматизм нарастал с каждой минутой! Надо было что-то предпринимать. И тогда я пошел в русскую газету "Контакт". Русские должны помогать друг другу, думал я. И я, как раз и есть тот друг, которому должны помочь русские. А потом, когда они приедут в Россию продавать свои сценарии, я им там помогу!.
    Без труда, по адресу в газете, нашел редакцию. Обстановка в редакции обыкновенная: народ ходит туда-сюда с бумажками, звонит по телефонам, на холодильнике надпись- предупреждение: "Коллеги, плотнее закрывайте холодильник! А не то…". На стене – поздравление с Новым 2002 годом. Большой аквариум с рыбками, на котором надпись по английски: "Ловить рыбу запрещается!". Но едва я вошел, я сразу учуял атмосферу праздника. Вроде бы все работали, но в то же время и как бы уже праздновали. И не ошибся: у главного редактора Любы Перенаго был день рождения. Я попал. Всей компанией едем к ней домой. Там, конечно, слово за слово, бокал за бокалом. Похулили немного российское правительство, российскую инертность. Потом похулили американскую действительность и воспели хвалебную песнь человеку труда. Постепенно перешли к сценарию.
 
    – Люба! Что делать, – говорю. – Сценарий у меня для Тарантино! А он и духом не ведает!
    Люба не долго думала.
    – А давай дадим интервью с тобой в газете и на телевидении, и ты об этом заявишь на всю Америку! И пусть тогда он сам тебя ищет!
    У Любы кроме газеты "Контакт" есть еще и телевидение "Радуга". На следующий день мы написали с ней текст и приступили к работе. Люба ради такого случая даже сняла предвыборное выступление какого-то сенатора с уже сверстанной полосы газеты. Такие вот проворные люди работают в Голливуде. На работу Люба ходит в джинсах и джинсовой жилетке. Думаю, что при ее положении она бы могла себе позволить и более дорогие наряды. Но, похоже, внешность американцев мало заботит. Имидж у них – ничто, работа для них – все! Начало записи программы слегка задержалось. Часов на пять-шесть. У Любы постоянно были какие-то посетители. Время от времени она выходила, отдавала какие-то распоряжения трудовому коллективу, словно боевой командарм, а нам говорила: "Сейчас" и снова скрывалась у себя.

    Я беспокоился, что Люба будет долго гримироваться на запись, но она вышла в чем пришла. У нее все есть, нет только времени. Наши бы женщины сходили бы в парикмахерскую и к визажисту, к массажисту, сделали бы маникюр и педикюр. Во время передачи Люба импровизировала на ходу, заставляя меня перестраиваться и чутко следить за крутыми зигзагами ее подвижной мысли. Сценарий мой так и не пригодился. Хотя, нет, вру – я в него потом гамбургер завернул.
 
На фото: Мы с Валерой Гаиной, были гостями телепрограммы на Телевидении «Радуга»
   
А уже через два дня интервью вышло в газете, где черным по белому было написано, что мой сценарий ждет Квентина! А еще через день передача с моим интервью прошла по телевидению. (Я под шумок туда и Валеру Гаину с собой позвал. Мы и с ним сделали интервью!) Теперь я уверен, Тарантине все равно кто-нибудь да и расскажет о моем сценарии, и тогда он сам позвонит мне и скажет:
    – Ну! И куда ты пропал, скотина такая! Я тебя обыскался! Где там твой сраный сценарий! Приезжай! Будем смотреть!

18.

    А потом я вдруг соскучился по Родине и по Москве. Мне мучительно захотелось туда, где на берегу старицы, заросшей меандром, ятрышником, бузиной, терном, жимолостью, склонились над водой старые вязы, туда, где поет свою утреннюю песнь выхухоль и вторит ему запоздало старая выпь. Туда, где царит беспечность и озорство, где мотаются на ветру судьбы грязные подштанники моей жизни. Я попрощался со всеми своими друзьями. В "Контакте" устроили "отходную" и, конечно же, по обыкновению, так ею увлекся, что чуть было не забыл о том, что мне сегодня уезжать. Спасибо, Валера Гаина заехал, напомнил и отвез меня в аэропорт.
    Все! Вот и сбылась моя мечта идиота: я съездил в Голливуд. Хотя, по сути, я корчил из себя сбрендившего шута, возомнившего себя великим сценаристом. Я грезил по ночам, и ржал по утрам от своих грез. Но зато я обрел много друзей. И они все понимали мой абсурдный замысел и не осуждали меня. Записная книжка разбухла от адресов и телефонов. Мы теперь частенько переписываемся по "мылу".
    Можно ругать наше время, искать недостатки в экономической политике, в нравственности нового поколения, но уже одно то, что простой Российский паренек сегодня может, написав сценарий, съездить в Голливуд к Квентину Тарантино, встретиться с великим Сигалом, достойно того, чтобы сказать этому времени – Большое Спасибо!
    Наши люди там живут по-разному. Кто-то преуспевает, кто-то нет. Но все работают, как черти. Кто в магазине, кто на стройке, кто в студии, а кто – в кино, как Тактаров и Сигал. Америка не позволяет расслабиться. Сразу подомнет, и погибнешь в одночасье на свалке. Кому-то везет, кому-то меньше, кому-то совсем не везет. Но одно нельзя не заметить: добивается успеха только тот, кто вкалывает ну, очень-преочень сильно. И лично я очень горжусь, что есть там наши люди, которые достойно представляют лицо России. Людей, представляют обратную ее сторону, я не встречал. Хотя, это не значит, что их там нет.
И еще раз убедился в одном: каждый из нас способен воплотить в жизнь любую свою мечту, любой дерзкий план. Лишь бы он был наполнен добром и любовью. Можно поставить себе цель политическую или экономическую, можно – интимную, сексуальную, а можно – просто хорошую. Надо только очень захотеть и, самое главное, приложить все свои силы, к осуществлению этой мечты. Вот такой вот утешительный вывод!
    P.S. Да! Чуть не забыл! Самое главное: если вы пишите сценарий для Голливуда – пишите его без ошибок, и придерживайтесь стандартных требований его оформления! И все у вас получится! И будет вам счастье!
 
В Москве я однажды встречал Сигала в аэропорту.
3.

У ЛЮВИ ЕСТЬ ЖОПА

Мой материал о Голливуде вышел на четырех разворотах и был встречен читателем с улыбкой. Я был счастлив, купаясь в отраженных лучах случайной славы.
- Комсомолка, привет! – кричали мне на улице незнакомые люди.
Однажды в метро, ко мне подошел интеллигентный мужчина с девочкой-дочкой за ручку.
- Спасибо вам за ваши статьи! – горячо воскликнул он, с чувством пожимая мне руку, - Мы всей семьей вас читаем! Вы ведь, Варсегов? Я не ошибся?
- Нет, - не стал я его разочаровывать.
- Можно автограф?
И я старательно написал в его ежедневнике: «Счастья вам! Читайте «Комсомолку»! Ваш Варсегов!


Я получал много благодарных писем от читателей. Читал их и перечитывал, едва сдерживая слезы счастья. Я вообще, много в то время читал, даже будучи сытым по горло славой неземной.

А вот такие записки я нашел у себя под подушкой, после того, как проводил до дверей, зависшую у меня на два дня девушку Палашку. (имя изменено по этическим соображениям, потому что Палашка замужем) Девушка Палашка работает в «Комсомольской правде» недавно. Была она справна и лепа. Приехала она из небольшого провинциального городка, где была чиновницей «Комсомольской правды», несмотря на молодость. Она на момент порочной связи со мной была еще студентка-заочница факультета журналистики.
- Можно с вами сфоткаться? – спросила она, увидев меня живьем в коридоре.
- Зачем?
- Ну вы – звезда?
- Правда? – реально удивился я.
- Конечно. Мы вас в Университете разбираем на лекциях.
- Позвольте пригласить вас в гости, - изысканно и утонченно пригласил я ее неясным намеком.
- Что, прямо, сейчас?
- Сию минуту!
Она даже не спросила: «А что мы там будем делать?». Мы взяли тачку и помчались навстречу Любви. У Палашки есть муж. Он программист. Я его никогда не видел, но мне стыдно перед ним. Потому что с Палашкой мы совокупляемся в неприличных, оскорбительных для высоконравственных депутатов, позах и порой оскорбительных для них, неожиданных срамных местах, где застукает меня вожделение. (О ее вожделении у меня нет информации. Она, похоже, просто отдается от безделья, из праздности, из любопытства, и не стонет, и не кряхтит от чувственного удовольствия)

Местами совокуплений бывают лестничные площадки, небольшие рощицы, садики, огородики, подъезды, кустики. Такая у нас с ней экстремальная, сексуальная доктрина. А если домой приведу – то это граничит с площадной пошлостью и унылой обывательщиной.


Я пока еще бездомен, и снимаю квартиру у одинокой мамы моей знакомой журналистки. Увы, я грешен. Я порой сплю и с мамой и с дочерью. Журналистка не знает, но догадывается, что я сплю с мамой, а мама точно знает, что я сплю с ее дочерью (это происходит без утайки, когда дочь приходит проведать маму) и ревнует. Но самое интересное, что дочь – тоже замужем. Но эти детали не мешают мне писать и творить. Вообще, когда я читаю записки журналистов, своих коллег, я поражаюсь почти депутатской, нравственной чистоте жизни этих людей. Никогда они, получается, не срывали женских трусов на лестничных площадках, никогда они не совершали стремительное феллацио в залах кинотеатров, в вагонах поездов, в сортирах самолетов. Словно это даже не журналисты, а  роботы бесполые, запрограммированные на чистую, светлую, безгрешную жизнь революционера, воспетую Чернышевским в романе «Что делать?».

Совершать половой грех на работе, в редакции «Комсомольской правды», было мне как-то постыдно сладко. Ну, во-первых, само понятие: вот я простой паренек из провинциального города Воронежа, попираю даму, коллегу, пишущую на темы нравственности, на лестничной клетке великой газеты! На лестничной клетке, по которой ходил Маяковский и Мандельштамм.  Это все равно, что предаваться постыдным утехам в Кремле! Я однажды, в эпоху развитого социализма, в расцвете Брежневского похуизма, совершил стремительный половой акт, с простой студенткой Московского Строительного Института, на лестнице в Большом Театре, в этом главном, великом центре Мировой культуры. Она привела меня на оперу Джузеппе Верди «Аида». Меня, возросшего на оперном искусстве. Я эту «Аиду» слушал раз двадцать. Не потому что я фанат оперы. Моя мама пела в хоре воронежского оперного театра. А поскольку меня не с кем было оставить дома, чтобы я не предавался, в лучшем случае, пороку рукоблудия, она брала меня на работу. Пока она пела, я сидел в зрительном зале, и все оперы знал наизусть. Но, в этот раз, в середине первого акта моя вездесущая и развратная рука, независимо от моей воли,  стала проворно шарить в такт музыке, у студентки про меж ног. Там очень быстро стало мокро руке. (Эта студентка была замужем за деканом, мужчиной на 30 лет ее старше!) То есть, он был в возрасте около пятидесяти лет. Всего-то! Вообще поражаюсь упорству девушек нулевых! В конце прошлого века упертыми были мы – мужики! Я, в частности! А в этом веке девчата меня поражают своей силой и напором.

Это записки моей юной студентки-журналистки, на тетрадных листочках, найденные мною под подушкой своего одра, не совсем такие же лиричные, как у Татьяны Лариной. И по стилю и по мыслям. Но оно, как никакие другие документы, наиболее сильно отражает состояние силы духа и неровной нравственности девчат нашей эпохи, эпохи нулевых.
Итак, привожу эту запись, не меняя ни буквы. Пытаюсь понять, для чего она это писала. Наверное, тренировалась. Она же журналистка.

«Опять ночую не дома. И опять забыла свою тетрадку. Вот так всегда: если меня куда-нибудь заносит, то обязательно без дневника. Как будто он чувствует момент, когда надо остаться дома. Ну и пусть.

Я лежу и смотрю в потолок. Он белый и кое-где на нем осталась побелка. Белый потолок в маленьких островках. Похоже на «Империю». Или нет: скорее на «Цивилизацию». Если так, то это не потолок вовсе а карта или остров. Блин! Во, меня заколбасило!

Надо меньше на компьютере рубиться, дура. Рядом сопит Мешок. (Это она меня так обозначила, чувака, который на 30 лет старше! Никакого уважения! Прим. Автора.)  Безмятежно так сопит. А на морде у него с большой буквы написано, что ему все по ***. Я ему немножко завидую, потому что тоже хочу, чтоб мне все было по хуй. Но у меня почему-то не всегда получается. Хотя, неверное, когда мне будет столько, сколько Мешку, мне тоже будет все по хуй. Пока же я валяюсь в чужой кровати (кстати, мы спали на полу!!!! Не было никакой кровати в этом моем временном приьбежище. Был матрац, купленный мною в ИКЕЕ, синтезатор CASSIO и две совершенно глупые собаки, которые лаяли в коридоре, при звуке шагов на лестничной клетке, показывая этим лаем, что они не зря жрут ежедневную пайку. Прим. автора)

...и таращусь в потолок, и считаю, сколько недель, дней, часов, секунд, осталось до марта. М. написал, приеду в начале. А что такое «в начале»? Я готова ждать его, сколько надо. Но лучше хоть какая-то определенность: сколько в граммах?

А Мешок вот дрыхнет. Вцепился своей лапищей в мою ногу и храпит-нахрапывает. Он-то, наверное, точно знает, что ждет его впереди. Знает, сколько теток затащит в свою постель, сколько рассказов напишет, сколько водки выпьет. Самое страшное в жизни взрослых, это предсказуемость. Хотя Мешок из всех взрослых самый непредсказуемый.  За что и симпатичен мне. Ну, не только. Правда, сегодня я зря осталась.

Бедный, трахнутый мной вчера В. Наверное сегодня ждал продолжения. Так старался, бедный мальчик меня уговорить… А я вместо того, чтобы тусовать всю Ночь, а потом устроить с ним потрясный секс, валяюсь тут. Тока я что-то не пойму, жаль мне этого, или нет? Я себя последнее время вообще плохо понимаю.  И, судя по рассказам моих друзей ровесников, они – тоже.

Вот Толян мне написал, что они расстались с Иркой и он в трансе. Ноет, как баба. А сам от своей О.Н. не отходит. Я ему пишу? Дружок разберись. Женщинам доверять нельзя. Я больше Мешку доверяю. Рассказываю ему все, как дура. Но он никогда не дослушает. Ему неинтересны мои переживания. Хотя, как папочка мог бы и советом помочь. Да куда там. Он то занят, то – пьян, то не со мной. Вот сейчас дрыхнет без задних ног.

Я тоже, наверное, буду. Рядом с любимым папочкой. Завтра допишу….
Не успела сегодня проснуться, как уже оказалась трахнутой Мешком. Вообще не люблю такую формулировку, это унижает мое человеческое достоинство, но тут придется признать, что он меня трахал, а я бездарно дрыхла, как… как эта… ну не знаю, поебень какая-то.

Вспомнила, как Жорка пел свою «поебень, поебень…, покупайте нашу поебень…» Хочется спать, да куда там, блин. Щас папочка начнет бродить туда сюда и бормотать себе под нос (когда это я бормотал себе под нос? Что она врет! Я всегда бормочу во всеуслышание, всем под нос! Прим. Автора)


Вчера читала Милана Кундеру. Местами занудно, но вообще мне понравилось. Раньше мне казалось что, от человека с такой фамилией трудно ждать чего-то по-настоящему ценного (Вот бля! Я поражаюсь женской логике!!!! А от человека с фамилией Уэльбек, Павич или Вербер ты чего-то ценного ждала? Какие тараканы в очаровательной головке? Я уж не говорю, что ее йони не привязана к стойлу. Да еще «папочкой» меня называет. Но вслух никогда! Прим. авт.) Тут вошел папочка и отобрал у меня авторучку, свинюга. Теперь у меня есть что читать. А то у меня от  Уэльбека скулы сводит. Жил типа один чувак одинокий бля, и никого не любил. Бля! Ходил по вечерам в клуб подрочить, нах, а потом приходил домой и ложился спать, нах. Но потом он, конечно, встретил ее, нах, и полюбил ее, нах, и они ****ись по сто раз в день, бля. И теперь этому чуваку было кому рассказать, какое говно наш мир, нах. Между еблей. Фу-у-у-у-у-у. И это его лучшая книга! До приезда М. осталось 7 недель, 49 дней, и целых 1 тыс. 176 часов. (Как она изысканно разъебала творчество Уэльбека! Литературный критик! Прим. автора)


Позвонил В. Скучает. Как же я от них устала! От всех. И от Мешка и от В. И от Володьки и от Макса и от Л.З. и от В. Мне нужен М. Очень нужен. Иначе это безумие никогда не кончится. Из 1.176 часов прошел только час.
На следующей неделе пойду в ресторан с А.Я. уже дала согласие. Только, зачем?»

Прочитал. Много думал. И вот я думал. Я совестился перед незнакомым парнем, которому я, без злого умысла, наставлял рога. А ты только посмотри, сколько нас было, нечаянно делящих ее сочное и проворное лоно. И все думали, что они любимы и желанны. Некоторых я лично знаю. И, наверное, я один, с горечью думал о том, что это некрасиво, и противно Богу.

ГАСТРОБАЙТЕР, ОН И В МОСКВЕ – ГАСТРОБАЙТЕР!

1.


- Какое-то у тебя лицо слишком довольное, - заметил Леша Ганелин, - встретив меня в коридоре, - Заграница тебя испортила. А поработайте-ка вы, Саша,  гастробайтером в Москве! Хватит вам по Голливудам ездить! Принеси пользу Отчизне.
- Да я ничего не умею делать: ни кирпич класть, ни штукатурить…, - забормотал я растерянно. И я не лукавил. Я, в самом деле, был никудышным штукатуром, сантехником и каменщиком.
- Вот это и прекрасно! – обрадовался Ганелин, - Гастробайтеры тоже ничего не умеют! Но работают ведь! Вперед, мой друг! Внеси свой вклад в созидание новой России!
Когда-то мне довелось посуществовать в этом многогранном мире нелегальным рабочим в Великобритании. Удовольствие оказалось весьма сомнительным. Работы тяжелой много, а легких денег мало. Может быть, наши гастробайтеры пребывают в роскоши и неге? С такими вопросами я и отправился уныло на нелегальный рынок гастробайтеров, что на Каширском шоссе.


   Вдоль дороги стоят полторы сотни человек брюнетов, одетые словно одним безвкусным, ленивым, и, лишенным творческой фантазии, слепым модельером, в невыразительные, одинаковые черные, кожаные куртки. Редкий рыжий, или шатен мелькнет в этой толпе, а о блондинах или женщинах я вообще молчу. Одни мужики. У некоторых на груди прикреплены таблички с корявыми надписями: "отделка квартир", "настилка полов", "штукатурка", "столярные работы", "сварочные работы" и т.д. Ни тебе писателей, ни драматургов, ни шкиперов, ни таксидермистов, ни сапожников. Мне впору было написать на своей табличке: исполнение романсов и песен народов мира. (Еще я могу правдиво изображать крики одновременно четырех мартовских котов). Но я поступил мудрее, и повесил себе табличку с надписью: "Ищу любую работу". И стал ходить вдоль дороги. И никто не прогонял меня.


   Иногда возле нашего сообщества останавливался автомобиль, и тогда к нему не спеша, с достоинством подходили гастробайтеры и, наклонясь к открытому окошку, вели неторопливые и расчетливые переговоры, словно Черчили и Рузвельты какие.
   Зачастую потенциальный покупатель рабочей силы так и уезжал ни с чем. А иногда забирал с собой пару-тройку человек.
   — Бывает и неделю подходящей работы не найдешь! - объясняет мне половых дел мастер Гассан.
   Через час я уже был знаком с большинством из этих парней. Надо отметить, что в этой группе уже сложились довольно доброжелательные отношения, некоторые объединялись во временные бригады. Все друг друга хорошо знали. Я не слышал, чтобы кто-то с кем-то, ругался или кто-то кого-то бил по башке мастерком или зензубелем. Отношение ко мне тоже было доброжелательным.
   — Саша! Ты свою табличку держи в руках! Чтобы лучше было видно! Вот так! Быстрее найдешь работу, – советовал мне каменщик Вахтанг.
   Неожиданно в толпе отметилось какое-то паническое настроение и странные перемещения тел. Я не успел сообразить, в чем причина такого броуновского движения, как меня нежно и деликатно тронул за рукав небольшой, чуть более трех вершков, милиционер.
   — Пройдемте со мной, – посоветовал он.


   Поскольку, я не взял с собой вообще никаких документов, чтобы полностью соответствовать образу гастробайтера, я с огорчением сообразил, что моя трудовая карьера может закончиться не начавшись. Однако, немного успокаивало то, что кроме меня, милиционер пригласил с собой еще человек шесть моих коллег.
   Мы шли такой дружной живописной группой в неизвестность. Идущие вместе – так я бы обозначил нас.
   — Что с нами будет? – спросил я тревожно молодого туркмена Инома.
   — Ничего. – спокойно ответил он. – Приготовь стольник.
   И в самом деле, все закончилось на редкость благополучно: через сто метров оборотень секвестировал бюджет каждого из нас на сто рублей, и мы благополучно возвратились на свою позицию. Бывают все-таки еще добрые, понимающие милиционеры, а не то бы ночевать нам всем в обезьяннике.
   — Он всегда здесь ходит! – пояснил мне Ином-джан. – Мы уже к нему привыкли.

2.

   Среди нашего рабочего рынка ходил один коренастый парень в кожане и время от времени вел какие-то переговоры по мобильному телефону, на своем тарабарском наречии, что, на мой взгляд, свидетельствует о его высоком положении в гастробайтерской иерархии.
   — Ты, случайно, не главный здесь? – спросил я его.
   — У нас нет главных. – Ответил он, испытующе оглядывая мою щуплую фигуру. – Что умеешь делать?
   — Все! – соврал я, не моргнув глазом.
   — На стройке работал?
   — Бетонщиком.
   — Документы есть?
   — Потерял.
   — Одежда рабочая есть? – оглядел он мое, сравнительно чистое одеяние.
   — Да я в этой работаю.
   — Поехали! – сказал он. – 1200 получишь за четыре дня!
   И мы поехали. Я даже не спросил – куда, и в какой валюте будет произведена оплата. Парня звали Закир. Приехал в Москву из Дагестана. Там, на Дагестанщине, у него остался свой дом, жена с двумя детьми.
   С нами поехал еще один его земляк, с лицом цвета хорошо прожаренного ростбифа, назвавшийся Володей. Хотя он был похож на Володю так же, как я на Мустафу. Мои спутники были угрюмы, молчаливы, как боевики, и никак не хотели вести со мной непринужденные беседы. Вот так, молча, как враги, а не компаньоны, мы заехали на рынок, где Закир купил себе свитер, а Володя строительный инструмент – уровень. После этого мы отправились на метро на южную окраину Москвы. У метро нас подобрала черная, правительственная «Волга».
   Наш работодатель, Алик, холеный азербайджанец, был словоохотлив и всю дорогу шутил и рассказывал забавные байки о гастробайтерах. (Нет, согласитесь, нормальная это ситуация: когда я, российский парень, с высшим образованием, работаю в Москве на азербайджанского парня?)
- Один мне говорит: «Деньги вперед! Я говорю: ты охуел! А если мне не понравится? А он говорит: я не ел неделю! Я говорю: тем более! Ты сейчас упадешь и не будешь работать! Так? Ха-ха-ха-хаха-ха-ха-ха-ха…..
Он привез нас на строительство гаража. Там нас уже ждали трое его братьев.
   Когда мои напарники, переодевшись в грязные, испачканные раствором одежды, замеряли разницу уровней основания фундамента, я даже вполне профессионально сетовал, что уж очень он неравномерно уложен. На мои замечания, правда, никто не реагировал.
   — Давай! Замешивай раствор! – скомандовал мне Закир, как полководец перед решающей битвой. Ну, я и дал. В растворе я разумел не больше, чем бушмен в лыжах. Принес два мешка цемента (чуть животик не надорвал) из колонки два ведра воды (при этом штаны облил от ширинки до манжет). Деловито насвистывая попурри из песен Шаинского, я все это перемешал со старательностью корабельного кока.
   Вселенная со времен великого потопа не слыхивала такого мутного потока неупотребимых в печати эпитетов и непарламентских выражений. Производные от слова "***", в них были едва ли не самыми невинными и эстетичными. Парни не скрывали своего разочарования моей квалификацией. Такого вероломства от меня они не ожидали.
   — Да как вы смеете говорить со мной в таком тоне? – хотел было воскликнуть я и надавать наглецам пощечин. Но сдержался.
– Ты вообще, когда-нибудь на стройке работал? – спросил Алик, немного успокоившись.
   — В юности. – признался я, смущенно теребя штаны, словно двоечник на педсовете.
   — Откуда вы его такого взяли? – спросил Алик Закира и Володю.
   Те лишь злобно сверкнули в мою сторону взглядами, исполненными нелюбви. Все дело в том, что лопату я держал в руках лишь однажды, и то для того, чтобы сфотографироваться на память. Да и в цементе разбирался не больше, чем в андронном коллайдере. А уж если быть до конца откровенным, чего в данной ситуации делать было, по крайней мере, непростительно глупо, я – последний человек, которого можно заподозрить в безрассудной любви к физическому труду. Желания работать у меня было не больше, чем лезть в петлю. Но отступать было некуда – позади Москва.
   И мы окунулись в пучину разнузданного разгула напряженного труда. Я забрасывал ямы по периметру фундамента кусками асфальта, бетона, щебнем, клинкера, липким глиноземом, бегал за водой, подносил раствор (размешивал его сам Алик, мне уже благоразумно не доверял эту тонкую, филигранную работу), подносил полуметровые блоки из шлакобетона, отдирал опалубку от застывшего бетона. Перетаскивая мешки с цементом, я вспоминал о чудовищной, нелепой свадебной традиции - переносить невесту на руках через три моста. Я представлял себя то евреем Иосифом, попавшим в Египетское рабство, то барщинным, крепостным крестьянином помещика Троекурова, даже не пытаясь скрыть своей ненависти к наемному, невольничьему труду.
   — О! Святой Галактион! Покровитель неквалифицированных, наемных рабочих! Пошли мне обеденный перерыв! – молил я.
   Но напрасно я ожидал перерыва. Его в этом строительном вертепе не было предусмотрено вообще. Через пару часов я стал спотыкаться и падать, что вызывало приступы необъяснимого веселья у окружающих.
   — Где вы такого взяли?
   — Сашка! Водку будешь? – с хохотом спрашивали баре. – Веселее будет работать!
   — Сашка! Ты брюки испачкал! (такое замечание было бы уместным в ложе бенуара, нежели на стройке)
   — Быстрее раствор подноси, Сашок! Как только услышал, мастерок скребет по дну, сразу ведро забирай!
   — Не умирай, Сашок! Дострой коробку сначала!

3.

Усталые, но довольные возвращались мы с работы. Меня слегка шатало. Кроссовки и брюки были сплошь в бурых пятнах, словно я нарочно постоял по колено в бадье с раствором. Меня, даже не обладая фантазией, можно было запросто принять за нелюбимого сына разорившегося мусорщика.
   — А где можно переночевать? – наивно спросил я, моих молчаливых друзей. (Кстати, два парня из Казахстана, работающие сварщиками в соседнем гараже, жили прямо в недостроенном гараже, построив себе уютненькое ложе из досок)
   — ****ь-колотить! У тебя и ночевать негде? – парни, простите за выражение, просто охуели от моей нечаянной наглости.
   И тогда они так же молчаливо как на работу, повели меня с собой на ночлег. Шли мы цепочкой, друг за другом, на расстоянии двух метров, как альпинисты. По пути исчез Володя. Он появился лишь через часок, злой, но живой. Как оказалось, его остановили милиционеры, и ему пришлось расстаться со ста рублями, чтобы отпустили. У милиционеров не было совести, а у этих парней – регистрации. За этот день, получается, мы дважды осчастливили своим имением стражей порядка. И порядка вроде бы стало больше, если считать порядком то, что наши кошельки слегка облегчились.
   Было уже темно, когда мы пришли на окраину железнодорожного вокзала, где в тупике стояли отслужившие свой век вагоны. В один из вагонов Закир постучал условным звуком. Нам открыл темный мужчина и, не слова не говоря, спустил трап. Мы поднялись. Переночевать на этом импровизированном постоялом дворе стоило 70 рублей.
   — Тут есть и по 50. Но в плацкартном вагоне. Есть и по сто. Но это – люкс на двоих, – пояснил Закир.
   — Это и с девушкой можно прийти? – смело предположил я.
   — И с девушкой и с бабушкой! – сказал он и рассмеялся своей шутке. Я тоже хохотнул из вежливости.


   В вагоне было темно и душно. Из открытых дверей купе раздавались приглушенные голоса. Мы прошли в отведенное нам купе, где на топчане уже дрых какой-то крендель. В стоимость обслуживания входили матрасы, подушки и одеяла. Белья там не выдавали. Чай и газеты там не разносили. Зато никто не ходил по вагону и не приставал с предложениями купить товары первой необходимости: ножички с пятьюдесятью девятью лезвиями, средства от пота и стеклорезы. Запах стоял специфичный. Мужские скопления примерно везде пахнут одинаково: где-то больше водкой, где-то табаком. Здесь больше пахло трудовым потом. Возвращаясь из туалета (функционировал!!!) я заблудился и вошел в чуждое купе. Там шла тихая пирушка.
   — Садысь, дорогой! – сказал мне с грузинским акцентом сухопарый незнакомец и протянул кусок курицы и лаваш. – Отведай с нашего стола.
   Я не стал привередничать и, конечно, отведал.
   — Откуда ты? Как звать тебя?
   Я представился ложным именем и контрафактной биографией, в свою очередь, поинтересовавшись, откуда они есть такие добрые, гостеприимные люди.
   — Из Советского Союза я! – гордо ответил угощавший меня старикан. – Слыхал про такую страну? Хорошая была страна. И старики в ней доживали старость в своих домах, со своими детьми, а не разбредались по свету в поисках заработка. Чтобы с голоду не сдохнуть? Или не так? А? Саша?
   Я легко согласился с тем, что старикам при советской власти жилось, несомненно, лучше.
   — Ай! Жалко водка кончилась. Ты помоложе меня: сходи в последнее купе, не обижайся, скажи Вадиму, пусть даст еще одну бутылку водки. Скажи, Иосиф просил.
   Я пошел в последнее купе. Открыл мне заспанный мужик. На мою просьбу он легко согласился, поднял свое сидение и, достав бутылку водки, протянул ее мне.
   — Хотя подожди! – сказал он. Отвинтил пробку и, налив себе стакан, выпил грамм сто. Крякнул, покрутил головой, посмотрел с сожалением на бутылку и сказал:
   — Нет. Пожалуй, не дам я бутылку.
   — Правильно! Не давай! – одобрил его выбор женский голос из под одеяла. Это явно был номер люкс. И я ушел в свое купе. Спать. Где-то, в одном из купе раздался возмущенный женский крик, и тут же замолк. Где-то затянули было песню, но песня вскоре умерла в конвульсиях под градом возмущенных возгласов.


   Монотонное гудение бесед вскоре утонуло в храпе. Особенно храпел сосед снизу. Я бы, не колеблясь, сию минуту дал бы ему музыкальную премию "Грэмми" в номинации "за громкость" .
   Ровно в семь часов утра меня разбудил настойчивый стук в двери.
   — Вставайте! На работу! – кричал требовательный мужской голос.
   Возле сортира выстроились в долгий ряд изрядно помятые вагонным дискомфортом коллеги-батраки.
   — Ну, как спалось? Ведь лучше, чем на улице? – не то спросил меня, не то – жизнеутверждающе декларировал Володя. Бесспорно, он был прав. Я вышел на свежий воздух до ветра. Где-то в вышине пела жизнерадостная пичужка. В кустах, неподалеку от вагона, живописно и бесстыдно восседала дородная сзади барышня.
   — Сорри, мэм! Да, благословит вас Бог! – извинился я, поворачивая вспять.
   — Пошел ты на ***! – приветствовала меня она в ответ, не повернув головы. Умывались мы и справляли свои нужды в платном сортире на рынке. Там было много подобных нам поденных рабочих, которые мылись, брились перед мутным зеркалом, сбрызгивали себя дешевыми одеколонами, приводили себя в добропорядочный, благообразный вид, дабы не огорчать чувствительных взоров милиционеров.

4.


К концу третьего дня мое физическое и эстетическое напряжение достигло предела. Ноги в цементе, слипшиеся власы, дрожь в руках. У меня стал дергаться левый глаз, и потекли сопли. Это означало, что пора было вносить некоторые изменения в свой туалет и в образ жизни. Как-то раз, в разгар трудовой истерии, состроив на лице мученическую гримасу Лаокоона, я сообщил своим парням:
   — Пойду, поссу.
   Едва выйдя за гаражи, я, ломая кусты и маленькие деревья, быстрым шагом, переходящим в аллюр, спотыкаясь, падая и восставая вновь, пустился прочь, подальше от этого вертепа доблестного труда. При такой скорости я запросто к ночи мог бы достичь Иранской границы, если бы на пути не наскочил на свой дом.


   Отмокая в горячей ванне с морской солью и пеной, я, с присущей мне мудростью и государственной дальновидностью, рассуждал: а ведь эти трудяги, работающие на износ без перерывов, гораздо полезнее, чем те, которые просят милостыню, корчат из себя суровых охранников в магазинах, тупо клянчат просто на выпивку, или те, которые шастают по вагонам, продавая календарики, изоленту и фломастеры. Я не заметил среди этих парней бухариков и халявщиков. Они все были одержимы лишь одним благородным желанием: желанием заработать на жизнь себе и своей семье. Однако, будучи реалистом, я допускаю, что есть среди них прощелыги, чваны и проходимцы, находящиеся в розыске.
   Но, разрази меня гром, будь я президент, я бы всех их проверил на благопристойность, и для тех, кого оставил бы на свободе, построил бы большую общагу со спальней, столовой, душем и кондиционером, обеспечил бы их легитимной работой и медицинской страховкой. И пусть себе работают на благо своей семье и нашей Родине, раз наши мужики предпочитают поголовно сидеть охранниками.
4.


Утром, чистый и выспавшийся, я решил себя отблагодарить за самоотверженный труд, и отправился развлечься, в кино. Назвать себя заядлым киноманом я бы не рискнул из скромности. Я в кинотеатре был последний раз с доступной, пьяной девкой в 70-х годах. Потому что некуда было больше пойти. Домой – матушка дам-с гулящих не позволяет водить, на улице - дождь, а в ресторан – не по карману. А сегодня я дома один, и на улице ведро. Года два назад сходил в кинотеатр из любопытства, не понравилось: все кругом попкорном чавкают, пепси хлещут. Дома как-то уютнее и душевнее. Но тут как-то увидел рекламу: «Кинозал для VIP-персон: места для поцелуев, кресла с электроприводом, принимающие положение тела, оснащенные кнопкой вызова официанта!» И так, знаете ли, загорелся!

- Друзья, как грустно, вы бы знали! Потратить пенсию в VIP-зале!

Пришел я в современный кинотеатр и обалдел. Это же целый город! Сады, магазины, столовые, пивные, бары, тиры, сортиры. В современном многозальном кинотеатре человеку небывалому, из далекой эпохи развитого социализма, легко растеряться.
- Что посоветуете? - спросил я девушку-кассира.
- Смотря что вы хотите получить, - уклончиво ответила она.
- Ну, мне главное, чтобы я не плакал, - высказал я скромное пожелание.
- Сходите на «Карате-пацан».
- А вот это: «Комната смерти» - она как?
- Будете плакать.
- Тогда не надо. О! А вот этот: «Скотт Пилигримм»?
- Это боевик такой молодежный.
- А что, есть старческие боевики?
- Ну вот «Неудержимые». Там все старики...
- Дайте мне на «Скотт Пилигримм» один билет в VIP-зал. Места для поцелуев там есть?
- Зачем вам места для поцелуев? Вы же один!
- Вдруг там встречу свою судьбу? - мечтательно сказал я.
- Не встретите, - мрачно спрогнозировала девушка.
- Это мы еще посмотрим, - бодро ответил я. Тоже мне - Ванга!
Самый дешевый билет в VIP-зал на последний, четвертый, ряд мне обошелся в 1800 рублей. Самый дорогой стоит 2500.

2.

Пессимизм девушки-кассира объяснился позже: в кинозале я был один, как лингам индуса. Страшно было мне, больно и одиноко. На столике рядом с креслом - только меню. Я расположился по-домашнему: разулся, повесил истлевшие, смердящие армейские носки подальше, на спинку соседнего кресла.
- Познакомься, это мой друг. Он гей! - необоснованно весело сказал кто-то на экране. Там сразу четверо парней лежали голые в одной койке. И только один из них был слегка гетеросексуалом. Такой вот был захватывающий молодежный боевик. Во времена, когда одеколон считался элитным напитком, а я ходил в кинотеатры, боевики были другие, а всякую гомосячину Министерство культуры из боевиков беспощадно вырезало. Я двадцать минут пытался при помощи кнопок заставить кресло принять положение тела, но в результате остановился на том, что заставил свое тело принять положение кресла. Нажал кнопку вызова официанта. Вскоре нас в зале стало двое. Он встал передо мной, как конь перед травой (что за глупое сравнение в этой сказке!).
- У вас всегда так немноголюдно? - поинтересовался я.
- Нет. Это у нас кино сегодня такое.
- Тогда принесите мне еды. Может, это как-то скрасит мое уныние. И вина! Я не могу трезво смотреть на эту гомосячину!
Официант довольно стремительно обслужил меня. Я в юности по-всякому шалил в кинотеатрах, даже целовался пару раз, но вот так, чтобы легитимно хлебать, причмокивая, суп мисо, никогда! Конечно, это повышает самооценку: сидишь один в кинотеатре, хлебаешь суп! Но тут есть и некоторые неудобства. Темно! Я никак не мог попасть вилкой в ризотто и проливал вино мимо фужера на штаны. Я вызвал официанта.
- Включи-ка свет, приятель, я никак не могу попасть вилкой в ризотто!
- Невозможно, сэр, - улыбнулся официант. - Запрещено.
- А как есть-то? - недоумевал я. - Тарелки же не видно!
- Все едят, не жалуются.
Я подумал, что киноиндустрия по идее должна развиваться в этом направлении и дальше: максимально приближать зрителя к домашней раскованной атмосфере. Сегодня в кинозале можно пить, жрать, а завтра нужно с этим что-то рифмовать. А почему нет? Я предлагаю сделать кинозалы с сортиром, с джакузи, с лежачими местами... Максимум комфорта! И народ будет жить в кинотеатре!

3.

Через полчаса нетрадиционные страсти на экране накалились до предела. Геи передрались с натуралами из-за девушки-лесбиянки с красными волосами. Самое интересное, что в основу этого фильма лег популярный комикс. А в афише даже не сказано, что фильм запрещен для просмотра детям до 16! Рассудили так: раз нет коитуса в кадре, значит, можно! Как все-таки стремительно гей-культура проникает в нашу жизнь! Не удивлюсь, что этот фильм когда-нибудь ляжет в основу балета. Боевик про геев вскоре меня изрядно утомил. Но одна только мысль о том, что я заплатил за эту гомосячину 2500 рублей, не позволяла мне гордо встать и покинуть зал. Да и публики, которая должна была сопровождать мой уход аплодисментами или презрительным свистом, не было. Я снова вызвал официанта. Представляю, что он беззвучно шептал, когда шел ко мне.
- Пригласи-ка, милейший, мне массажиста! - попросил я его. - Или лучше - массажистку! Я сегодня целый день по Москве пешком ходил. Устал сильно. Ноги надо немного помассировать. Или в теплой водичке попарить...
- У нас нет массажиста, - сухо ответил он.
- Батенька! А вы не можете? Я хорошо заплачу! Мне только ноги... Я целый день по Москве пешком...
- Нет.
- Ну хотя бы спинку почешите... Я по Москве пешком...
- Да не буду я! - взорвался официант негромко.
- Ну ладно. - Я был как никогда покладист. - Тогда позови проститутку. Целый день по Москве пешком, представляете? Я заплачу реально.
- Нет у нас таких девушек.
- Тогда зови официантку! - посоветовал я. - Я заплачу нормально.
- Да они не пойдут! Вы лучше со своей приходите. У нас на последних сеансах тут пусто. Делайте, что хотите с ней тут...
- Реально? Ты не гонишь? Тут реально можно джага-джага? - Я показал неприличным жестом двух рук, что я имею в виду.
- А почему нет? Сюда никто не войдет, только я, и то только после того, как вы нажмете кнопку вызова!
- Так это же прекрасно!!! - с преувеличенной радостью воскликнул я. - Завтра же ждите меня с двумя телочками!
И что мы в результате видим, друзья? Рассуждаем логически: человек, имеющий возможность безжалостно выложить 2500 рублей за сеанс, наверняка имеет дома свой кинотеатр, долби, 3D и кресла со всеми наворотами. Ему покажут самый новый фильм, принесут и ризотто, и винотто, и девчатто. Ну зачем ему идти в кинотеатр? А человек, которому очень хочется предаться порочной страсти с девушкой, может сделать это в одном из многочисленных московских борделей, без кино, просто под музыку. А в VIP-зале может сидеть только богатый кинокритик!
Cкромный обед из супа, ризотто и вина влетит вам в VIP-зале в 2000 рублей. Заказать можно все: от сухарика до омара. Напитки на любой вкус и на любой кошелек. Со своим бухлом приходить ни в коем случае нельзя. Но кто проверит? Я же пришел! Не стану же я покупать за такие бешеные цены, еще одну бутылку, красная цена которой 300 рублей!


УЧИТЬСЯ ОРАТОРСТВУ У ЖИРИНОВСКОГО

В коридоре, будучи уже изрядно навеселе, после того, как случайно заглянул в кабинет Вадика Прокопенко, столкнулся с очаровательной, безгрудой, кудрявой девочкой.
- Ой! Вы Мешков? Я вас читаю! Вы такой классный!
- Да ты что! Прекрасно! Так поехали же ко мне в гости!
Эту фразу услышала проходящая мимо девушка Настя из нашего отдела. Она обернулась и иронично-цинично усмехнулась.
- Прямо сейчас? – не то с надеждой, не то с испугом спросила кудрявая нимфа.
Естественно, сейчас! Пока бухой и лиричный, - по-доброму подумал я. Протрезвею, стану серьезным, педантичным, циничным, практичным.
Взял такси, купил букет роз, пару пузырей вина, и мы помчались навстречу нашему счастью. Уже по дороге, в такси мы совершили невинный, но страстный, многообещающий петтинг. Дома я набрал ванну, набросал в нее розы и предложил ей совместное ритуальное омовение, словно начинающий колдун Вуду.
- Вы так всех гостей встречаете? – умилилась она, послушно скидывая ризы прямо на пол.
- Только женщин! – строго уточнил я.
Мы плескались в ванне с цветами, два веселых, беспечных голышочка, целовались, пили вино под музыку неунывающих AC/DC. Ее маленькие грудки и непропорционально большая, многообещающая жопа, служили мне маяком. Я старался быть романтичным, нежным, словно развратный эол. Ничто не предвещало беды. Но когда мы, нежно вытерев друг друга полотенцем, плавно перешли в опочивальню, девочка вдруг неожиданно надела трусики, бесполезный лифчик, и стала основательно собираться, улыбаясь каким-то своим мыслям.
- Это… Это как? Постой…. Ты куда? – засуетился, растерялся, забеспокоился я, удрученно стоя посреди комнаты голый, романтичный старичок, с бокалом в руке, как дурак.
- В гостиницу. Я хотела посмотреть на Вас, пообщаться. Вот пообщалась. Я счастлива!
Такая бесконечная (или бесконцовая) пытливость меня оскорбила, унизила, и не была тогда понятна. Я бы так жестоко и необдуманно не поступил бы никогда! Но позже я сумел объяснить себе эту странную женскую выходку. Девочка приехала покорять Москву. Ей – 21. Перед ней известный журналист 47 лет. Она полагала, что вот она – звезда удачи! Хватай ее! Она схватила звезду в жменю, и поехала в мои апартаменты, предполагая увидеть и оценить роскошную виллу, с бассейном и дворецким. Но, увидев, в каких жутких условиях я живу (съемная однушка на Домодедовской, с облезлыми обоями, с рассохшимися досками полов, с мятыми обтруханными простынями на старом диване, стоящем на кирпичах) она решила подождать все-таки другую звезду удачи. В Москве их – навалом, этих звезд!
Она ушла. She”s gone! Я, несостоявшаяся птица счастья, проглотил слезы обиды, выбросил розы из ванной, допил вино и стал названивать по списку, который я называю «****уница» своим подружкам. Никого не вызвонил, все уже были в кроватках, но зато обозначил свое присутствие в их жизни.
А с этой коварной девочкой мы стали друзьями. Она частенько делилась со мной своими тревогами и любовными страданиями. Но она упорно шла к своей цели, к своему женскому счастью! И моя несостоявшаяся любовь, дождалась-таки и Любви и Счастья!!! И покорила-таки Москву! И Принц приехал! Но она не только тупо ждала – она пахала неистово! Я восхищался ее целеустремленности и фанатической трудоспособности. Пройдут годы, и эта девочка станет очень известной журналисткой. Такие вот бывают в нашей противоречивой действительности провинциальные пытливые девочки, не чурающиеся совместного принятия цветочных купаний.
    - Что у тебя с дикцией? - спросила меня эта святая обломщица, когда я утром, в редакции, пытался в доступной форме объяснить ей теорию дискретности либидонального гиперкатексиса. Я всегда не очень отчетливо выговаривал буквы и меня это не особо заботило. И это был не самый главный недостаток. Я путался в аргументах, в событиях и фактах. И тогда я понял, что ораторскому искусству надо учиться настоящим образом. И я пошел в единственную в мире школу ораторского искусства господина Жириновского. Второй школы ораторского искусства Жириновского в мире нет. И не будет.
    Школа эта находится непосредственно в здании Аппарата помощников депутата Жириновского.
    - Вас кто пригласил? - спросил меня охранник.
    - Владимир Вольфович! - зачем-то соврал я, хотя до этого никогда в жизни не врал. Мистика какая-то! Почему-то впервые захотелось нагло соврать. Охранник почему-то поверил и документов не спросил. Видимо, тончайшие ароматы эля и неуловимая печать интеллекта, запечатлевшаяся на моем лице после вчерашнего фуршета, выдавала во мне человека лояльного и духовно богатого. На стенах коридоров многочисленные портреты Владимира Вольфовича. Вот он беседует с послом Йемена, а вот с послом Швеции, Греции, Молдавии, Испании, Египта. С редким послом не беседовал Владимир Вольфович. Не осталось, наверное, в мире посла, с которым бы не побеседовал бы он. Надо быть последним послом, чтобы не побеседовать с Жириновским. Вообще среди послов считается дурным тоном не побеседовать в лидером ЛДПР. Такие горе-послы не пользуются уважением в дипломатическом корпусе. Такие послы нам не нужны! Такие послы нам не послы! На одном кабинете знакомая до боли коммунистическая надпись "Школа партактива". Постой! Погоди!    Где-то я уже это видел?Или вот еще стенд "Хроника работы ЛДПР", с каждой фотографии которого смотрит человек, в котором без труда можно узнать (кого бы вы думали?) ну, конечно же, Жириновсокого. Невольно начинаешь понимать, что вся жизнь ЛДПР это, прежде всего, жизнь Владимира Вольфовича. Мы говорим ЛДПР, подразумеваем Жириновский и наоборот. Прямо-таки тоталитаризм с человеческим лицом какой-то!
    Из конференц-зала доносится знакомый спокойный вкрадчивый голос сына юриста. Заглядываю. Зал полон юных разнополых существ. Редкий старичок мелькнет в рядах будущих ораторов. С огромного экрана монитора вещает виртуальный Жириновский. Некоторые существа конспектируют.
    Вдруг на сцену вбегает взволнованная девушка: Приехал! Сейчас он появится! - произнесла она, глубоко и часто дыша. - Встречайте его бурными аплодисментами!
    И ту на сцену легко выскакивает Он из боковой двери. В элегантном сером костюме, в синем галстухе, цвета знамени ЛДПР (не из знамени ли он?) Он не боялся цвета галстуха своего, потому что со знаменем ЛДПР он был цвета одного.
    - Добрый день! - просто и человечно приветствует он аудиторию. - Сегодня мы открываем первую в истории нашей цивилизации школу ораторов.
 
    Меня охватывает неземное немое торжество. Волосы становятся дыбом. Присутствовать на открытии чего-нибудь первого в истории цивилизации всегда очень почетно и приятно. Владимир Вольфович неожиданно обрушивает на слушателей целый Занзибарский водопад потрясающих фактов, от которых совершенно невозможно ни расслабиться, ни уснуть. Каждая мысль, словно удар обухом пыльным мешком из-за угла по голове, каждый факт серпом по яйцам и уду. Постараюсь воспроизвести фрагментарно хотя бы ту незначительную часть, потрясшую меня, сохраняя, насколько возможно, последовательность.
    «Гимн СССР это как хороший оратор. Он должен побуждать к героизму. Горбачеву не хватило опыта ораторского искусства, чтобы завершить достойно свое дело. КПРФ сегодня не к чему еже призывать, кроме как защищать труп Ленина. Коммунизма никогда не будет! Тембр голоса в ораторском искусстве самое главное. Левитана Гитлер объявил своим личным врагом за его голос. Тенор для оратора это смешно. Бас - это страшно. Левитана боялись. Гитлер и Сталин были никудышними ораторами. Геббельс и Троцкий - напротив - превосходными. Сталин заговорил только на четырнадцатый день после объявления войны. Пять миллионов человек уже были убиты на фронтах войны. Ленин был превосходным оратором, потому что сидел в тюрьмах. Митинги сегодня сошли на нет. Невозможно собрать людей. Оратор может работать только на конфликте. Сейчас конфликта нет. Ему (Жириновскому) повезло: ему было чего критиковать. Было чем удивлять людей. Сейчас все все знают. Он всегда критиковал. В детских яслях, в школе, в институте, на работе, в транспорте.
    Однажды он ораторствовал в течении 12 часов на Арбате, в 1989 году. Явлинский и Зюганов боятся выйти на теледебаты. США - богатая страна, но там не хороших ораторов. Хирург не может быть хорошим оратором. Учитель - тоже. В театре актер говорит чужие слова и каждый раз одинаковые, а оратор наоборот - всегда говорит свои слова. В КВН всегда репетируют, а оратор говорит без репетиции. Вот на Арбате он (Жириновсикй) 12 часов говорил без репетиции. В театре одна аудитория на протяжении всего спектакля, а на Арбате она менялась. Спортсмен тренируется, актер репетирует, и лишь оратор говорит без репетиции. Адвокат должен отработать своей речью деньги, которые ему заплатили, а оратор не ждет денег. Депутаты Государственной Думы это 450 молчунов. Они избранны народом. Они нанимали специалистов для того, чтобы во время избирательной компании им сочиняли речи. Сейчас нет избирательной компании и они все молчат. Они не ходят на парламентские слушания.
    Госдума - самое интересное место на планете. КПСС говорят только тогда, когда труп надо выносить. В СПС нет ораторов. Хакамада не оратор. Явлинский молчит. Ему нечего сказать. Когда был Гусинский, он еще говорил. Он еще прически меняет, то длинную, то короткую, чтобы молодежи понравится. Оратор должен еще говорить руками. (Тут я заметил, что одна прилежная слушательница старательно повторяет руками все жесты Жириновского. Он, во время своего выступления, отчаянно жестикулировал)
    Я (Жириновский) воспитывался в детском саду и испугался однажды мужика который заглянул в окно. Я был брезгливым и не мог из одной ложки пить рыбий жир. В детском саду еще заставляли опорожняться в одно ведро мальчиков, а в другое девочек. Почему так, - задавался он уже тогда вопросом. У большевиков все ораторы в тюрьмах сидели. Делать им там было нечего и они учились ораторствовать друг перед другом. Я (Жириновский) был всегда бедным и жил в коммунальных квартирах. В Армии всегда унижали. На фоне горя человек становится оратором. У Карла Маркса жена сошла с ума и дети были ненормальными. У Ленина брата повесили и он на фоне горя стал революционером и оратором. У Гайдара горя не было, поэтому он не стал оратором. Или Чубайс. Откуда ему стать оратором?
    Писателю легче. Вайнер пишет криминал. Леонов написал "Лес". А оратор может от горя и погибнуть. Я (Жириновский) говорил Черномырдину, что его ждет судьба Гусинского. Краткость - это тоже талант (прошло уже сорок минут его выступления!) У "Кукол" на НТВ тоже не их тексты. За них все сделали. А убрать от них политика и им не о чем будет говорить. Быть оратором очень опасно. В 1994 году их забросали в Чебоксарах гнилыми помидорами. Но это был один раз. 1 час выступления оратора это все равно, что шахтер выработает 1 тонну угля. Особенно во время избирательной компании. Все актеры рядом со мной (Жириновским) гаснут.
     Я говорил Ширвиндту, чтобы взял меня. Но они боятся, что на моем фоне они погаснут. И Захарову тоже предлагал. Я лучше воздействую ан публику. Любимову тоже говорил, что в театре будет аншлаг, если пригласит меня. Боятся. Большинство руководителей государств в мире не умеют говорить. Фидель Кастро умел говорить на чистом испанском языке в течение нескольких часов. Ну о чем можно говорить оратору в Чехии? О Швейке? Когда я там был, нам показали только кабачок, где пил этот солдат, который мог выпить десяток кружек за раз. А в Британни о чем говорить? О Шерлоке Холмсе и все! У японцев есть хорошая оргтехника, а ораторов нет. И пить они не могут. У нас, в России перебор духовности.
    Почему я (Жириновский) всех обошел? У них нет ораторов. Гимн Александрова родился в годы войны. А сейчас войны нет. И нет гимна. Сегоджня нет поэтов потому что не о чем писатьт. Музыки нет героической потому что нет героизма. Если у Путина будут неудачи, то только потму что нет хорошего оратора. Мы(ЛДПР) выпустили 50 томов классики ЛДПР и оказалось, что все что сейчас происходит я уже давно гениально предсказал. Вот Анпилов он ораторствует на улице. Там холодно. Нужны события, а собтий больше нет. На улице говорить это одно, а в цеху это другое. Когда были закрытые темы, мне было легче. Сейчас трудно вызвать эмоции. Вот я принимал участие в прогамме "О! Счастливчик!". На все вопросы ответил, на одном засыпался. Какие электростанции дают больше всего электроэнергии? Я сказал атомные. Оказалось тепловые. Мне нужна критика. Когда меня встречают с негодованием, мне хорошо. А когда с оркестром, я не знаю. О чем говорить. Оратора должны презирать, обсвистывать. Нужна схватка. Вот Горбачев. Почему он погиб как политик? Мы его не отрицали.
    У Путина есть еще резерев. Зачем нужно искусство оратора? Если у вас неудачный брак, вы будете оратором, чтобы защитить свое мнение. Опять же дети. Чтобы их воспитывать, вы должны быть ораторами. В налоговой инспекции вы тоже должны доказать, что вы правы. Вам там пригодится ораторское искусство. Когда я сдавал экзамены, после первых же фраз профессора говорили: Это парень знает!" Почему? Потому что я хорошо говорил. Хотя не всегда знал о чем. Оратору надо выступать перед стоячим микрофоном. На стойке. А не как коммунисты, с трибуны. Если вы хороший оратор, это компенсирует ваши другие недостатки. Вы можете даже уговорить вашу девушку. Или парня. Вот "Курск". Если бы командир дал бы команду - два десятка матросов могли бы спастись. А он не сумел. Важны очень голосовые связки. Сталин молчал 11 дней. Только 3 июля обратился к народу. Мы потеряли 5-7 миллионов людей. В Америке все умеют говорить. Без бумажки. Мы только сейчас к этому подходим.
    Мне повезло. У меня были условия. Мне никто не затыкал рот. Ораторское искусство может пригодиться даже у гроба. В ЦКБ мы на коммерческой основе можем говорить надгробные речи. На свадьбе тоже необходим оратор. В отделении милиции, если вас захватили. Писатель может исписаться. Вот Солженицын, например. А оратор может говорить до последнего дыхания. Теперь о производительности труда. Я за одну фразу, антиамериканскую, заработал 2 миллиона долларов. За одну минуту. Фраза понравилась руководителю одного государства, и тот дал за нее два миллиона долларов. Вот почему важно быть оратором. Но это не значит, что если вы скажете антиамериканскую фразу вам сразу дадут два миллиона долларов. Важно еще: где же ее сказать. И кто это сделает. А еще оратор должен быть хорошо одет. Но со вкусом. Когда на ораторе много золота это плохо. Когда Владимир Вольфович видит бедно одетого оратора, у него к нему возникает доверие. (хорошо так говорить в костюмчике за штуку баксов!)

    В течении полутора часов Владимир Вольфович великодушно делился со юными слушателями всем обширным спектром знаний, который он получил за долгие годы мытарств, в процессе своей жизни, словно акын, или обезумевший от одиночества манасчи. Впечатление было такое, что где-то в мозгу прорвало плотину, сдерживающую мощный поток мыслехранилища.
    А на посошок Владимир Вольфович рассказал замечательный и поучительный анекдот. Не могу удержаться от того, чтобы не рассказать вам его. Умирает еврей. Собрались его родственники, спрашивают: Где же наследство? А он что-то им пытается показать рукой. Ничего не поняли родственники и дети. А наутро еврей неожиданно для всех ожил. И вот за обедом дети спрашивают его: Что ты хотел показать нам? А он говорит: Кукиш! Так вот, если бы он умел говорить, - закончил Владимир Вольфович, он бы сказал, что же вы делаете? Я же еще живой! И им бы стало стыдно.
От такого неожиданного прочтения анекдота я, друзья, прослезился. И до сих пор не могу прийти в себя. И я подумал тогда вот о чем: хорошо, что время от времени появляются на земле люди, олицетворяющие совесть человечества и ведущие за собой массы! По ним мы можем судить и о себе.    
    Что интересно: в зале было очень много красивых девушек. Прямо цветник какой-то! Зачем они здесь? Что привлекло их сюда? Только ли желание быть ораторами? Представляю, что такая крошка, прослушав курс школы ораторского мастерства, ни за что не даст тебе спуску. Да и зачем давать тебе спуску? Не надо никому давать спуску! Зачем? Пусть так, без спуска живут! Спуск какоцй-то! Она и без курсов не должна давать спуску, а с курсами и подавно!
    Юноши и девушки, собравшиеся сегодня в этом зале, были студентами московских вузов. Многие уже прошли здесь школу политологов. А сейчас вот - записались на курсы ораторов. Потому что хороший политолог должен быть хорошим оратором и наоборот.
    А наверху, в маленькой комнатушке выдавали дипломы, в которых было написано, что такой-то рассякой прослушал курсы ораторского мастерства.
    - А что это дает? - наивно спросил я самую красивую девушку Катю, получившую такой вот диплом.
    - Уверенность в завтрашнем дне. - ответила туманно девушка.
    Однако истинный масштаб деятельности Владимира Вольфовича я осознал после его выступления, когда мне в руки попала небольшая, но емкая и своевременная книжица (посильнее Гете, пожалуй, будет, под скромным названием (приготовьте валерианку и демидрол): "Жириновский. Политический диспетчер планеты". В ней доктор философских наук В. В. Жириновский пристально рассматривает геоэтнополитические процессы в России и за рубежом. В частности: вопросы югославской геомолекулаэтносистемы, дихтомных раздражителей кавказской субэтносистемы, а так же реанимации российской колониальной автаркийности. В этой, на первой взгляд, тонкой книжице тоже много фотографий Владимира Вольфовича.

    P.S. Стоимость обучения за 10 занятий (40 часов) в школе ораторского мастерства Жириновского составляет всего 1500 рублей. Эти деньги идут на оплату ведущих специалистов, преподавателей риторики и декламации, психологов и политологов. После увлекательной лекции, обогащенный ораторскими навыками, я подхожу к вождю.
- Владимир Вольфович. А для чего организована школа ораторского искусства?Или уже ораторов не стало на Руси?
-    Ну, люди не хотят заниматься голой политикой. А научится хорошо говорить, о не для каких-то выборных дел, а чтобы выглядеть лучше чем их товарищи. Это ведь лучше услышать в какой-нибудь политической структуре. В бизнесе ведь не услышишь, какой оратор. Самые большие деньги могу быть. Или аэрофлот. Поэтому только в политической партии. ОВР молчит, поэтому они тянутся к ЛДПР. Мы даем им послушать. Пускай сравнивают. Я выступил по их просьбе. Мы откликнулись, я пришел, выступил.
    - Молодежь может быть не только из вашей партии?
    - Любая! Это центр ораторского искусства. Платная и бесплатная форма есть. Гражданин приходит любого возраста, любого вероисповедания, любой ориентации. У нас телевизоры, экран, пускай послушают. Зюганова, Явлинского. Любые. Речи.
    - А каждый может овладеть этим искусством?
    - Пускай пробуют. У каждого есть голосовые связки. Им нужно тренироваться. Им нужна аудитория, нужно место. Когда они на улице будут говорить, их могут принять за сумасшедших, У кого-то может что-то проклюнуться и может что-то получится.
Уже год инициаторы этого дела работают, но автономно. А сейчас меня пригласили.
    - Можете что-то пожелать к Новому году.
    - Хотелось бы чтобы люди опустились с небес на землю.
Мечтают о каком то несбыточном счастье. Снегурочку какую-то ждут, а я хочу, чтобы они на своего соседа посмотрели. С кем работают. Не надо себя тешить никакими иллюзиями никогда. Не надо ждать какого-то подарка, Подарок надо сделать самому. Вот у меня дома нарды валяются, Я их не люблю и не играю. Поэтому, если я узнаю, что где-то нужны нарды я просто так отдам. Ради бога. У нас есть что друг другу передать. Где-то мальчик машину угоняет. Чтобы прокатиться. Мы готовы старый автомобиль выделить пускай приходят, ездят. Но чтобы они не угоняли. Потом чтобы их не сажали в тюрьму. Надо быть добрее. Гуманитарную помощь вот наша московская организация ЛДПР на Кавказ возит. Так раздаем. Найти себе применение. Не скучать никогда. Сегодня суббота. Аппарат работает. Поэтому очень много интересных дел. Всем желаю определиться в Новом году. Со старыми друзьями сходить в баню. И отстегать друг друга веником и в этом будет какая-то польза.
    - Что бы вы хотели себе пожелать.
    - У меня все есть. Зашкаливает за 100 процентов. Костюмы, хорошая еда. Поэтому хочется отдавать. Чтобы мы все радовались. Хочу, что бы миг удачи наступил для всех.
    - А женщинам что вы пожелаете?
    - Женщинам всем забеременеть. Всем от 16 до 45!
    - А как относитесь к идее захоронения Ленина?
    - Очень положительно. Пусть на Красной площади будет каток. Я сам первый куплю коньки и приду покататься на Красную площадь. Причем не только Ленина но и всех! Чтоб никто не обижался. Сталина в Грузию, Ленина в Симбирск. Остальных на Новодевичье кладбище. А на Красной площади пусть влюбленные гуляют. А зимой - каток! Пусть сидят целуются, ручки гладят и больше ничего. Все остальное после свадьбы!

АЛКОГОЛЬ И Я: ПРАВДА И ВЫМЫСЛЫ

1.

- Сидите? Тунеядцы и алкоголики! – исполненный внутреннего, необъяснимого торжества и укора, не спросил, а констатировал Ганелин, войдя в наш с Юркой кабинет.
- Сидим, - покорно согласился Юрка.
- Лечиться вам надо! От алкоголизма! – сказал Шеф, как опытный нарколог.
- В Баден-Бадене? – обрадовался я новой туристической перспективе.
- Давайте-ка, испытайте все методики лечения от алкоголизма. Да и подлечитесь, заодно, - обозначил задачу шеф.
Бросили жребий. По жребию мне выпала нелегкая честь испытать на себе «торпеду», комплексное кодирование и полежать в психушке. Снегирев должен был погипнотизироваться, подвергнуться воздействию 25-го кадра, втереться в доверие к «Анонимным алкоголикам» и посетить колдуна.


ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ №2


Тут, наверное, уместно будет экскурс в генезис моего неудержимого, неуемного пианства. Насколько я знаком с журналистикой, она всегда в моем понимании почему-то прочно связана с алкоголем.
Об алкоголизме я знаю не понаслышке. Я общался со многими алкоголиками и многие из них – прекрасные, жизнерадостные, позитивные, талантливые люди. Взять, хотя бы – меня. Алкоголиков не надо путать с бухариками. Бухарики - это спившиеся алкоголики.
При поступлении в «Комсомолку» я не предупредил руководство, о том, что у меня проблемы с алкоголем. И главная проблема - дискретное отсутствие алкоголя. Это когда вдруг кончаются деньги, или когда проснулся, а бар в доме – вызывающе пуст. Думаю, что окружающие не могли этого не заметить. Я представил себе на минуту, как бы я выступил на собрании общества анонимных алкоголиков.
- Здравствуйте, господа! Я Мешков Александр. Я алкоголик. Впервые я выпил в ранней молодости, когда мне было три года. Случилось это в сибирском поселке Дальний, Томской области, где мой папа, бывший офицер КГБ, валил и сплавлял лес по реке Пиковка, впадающей в реку Томь. Поселок наш был маленький, он находился посреди тайги, и состоял по большей части из ссыльных и освободившихся персон и их семей. Такой семьей была и наша. Папка мой, фронтовик, отлученный от армии с горя и от отчаяния сильно бухал. Матушка моя, человек сильный и цельный, училась на заочном отделении Новосибирского культпросвет училища, и работала в местном клубе, директором, бухгалтером, маляром, уборщицей, организовывала досуг населения. Раз в неделю приезжала кинопередвижка, и нам крутили кино! О! Это был для меня праздник. Я рано приобщился к кинематографу. Замерев от восторга я смотре на экран, где люди с винтовками пели песню: «Смело мы в бой пойдем! За Власть Советов….» Матушка, чтобы прокормить ораву детей (нас в семье было двое детей: я, мальчик трех лет, и моя сестра Люба, девочка пяти лет)  еще и подрабатывала на стороне, кому-то что-то пошьет, кому-то дров наколет, что-то подремонтирует, побелит, покрасит.
 
С деньгами в деревне было трудно, поэтому расплачивались натуральным продуктом: молоком, картошкой, квашеной капустой, хлебом, мясом. У нас всю зиму на полке в коридоре, лежала коровья голова и смотрела на меня немигающим жутким, печальным взором из другого, таинственного и непостижимого мира. Я всякий раз с криком, стремительным аллюром пробегал коридор, лишь бы не встретиться с коровой взглядом. И однажды матушке в качестве гонорара принесли трехлитровую банку браги. Видимо в поселке Дальний случился экономический кризис, если молодой непьющей маме, с двумя маленькими крохами,  вместо молока принесли самое дорогое – брагу. Мы, с моей старшей сестрой почти постоянно оставались дома одни, поскольку матушка постоянно была на заработках, а батюшка лес сплавлял. Он, к тому же, в те времена был страстно, по цыгански (он был настоящий цыган)  влюблен в деревенскую пекариху (в даму, работающую в пекарне) и вскоре переехал к ней на ПМЖ. И однажды нас, обуял голод, и поиски еды, привели нас к трехлитровой банке с мутной жидкостью, стоящей в столе. Попробовали. Очень сладкая субстанция оказалась. Выпили по стаканчику. По второму. Да так нажрались, что передрались два малышочка по пьяни. Когда вернулась с работы наша матушка, она обнаружила мою сестру, лежащую без чувств в луже, возле опрокинутого ночного горшка. По всей комнате были разбросаны предметы туалета, детские катяшки, картошка, посуда. Я был относительно трезв, но лыка не вязал, и пояснить что-то по факту распития напитка ничего не смог. Так я познакомился с алкоголем.


Второй раз я нагвоздился в муку уже будучи в зрелом возрасте, в третьем классе, то есть в 9 лет. Каждое лето матушка отправляла меня в деревню к бабушке Фросе. Бабушка Фрося была человеком высоких моральных принципов, ортодоксальной православной христианкой, и эти христианские принципы она насаждала все своим внукам и правнукам. Для меня летние каникулы превращались в трудовой лагерь. У бабушки не было своего огорода, и поэтому она помогала всем соседям земледельцам, обрабатывать их участки, за что, в качестве мзды, получала часть сельхоз продукции. А чтобы я не смог умереть от праздности, она привлекала к сельскохозяйственным работам и меня. Я возненавидел тяпку с детства! Тяпка являлась мне в кошмарных снах. До сих пор, если я увижу где-то тяпку, это страшное, зверское, орудие труда, я начинаю кричать. Мне казалось, что тяпка ехидно смеется надо мной, манит меня пальчиком. Я до сих пор обхожу магазины сельскохозяйственного инвентаря. Я стараюсь не смотреть фильмы о сельском хозяйстве, и особенно многочисленные триллеры про тяпки. Так вот, однажды, усталый, но довольный я возвратился с угодий, вытирая мозолистыми детскими ручонками взопревший лоб. На завалинке сидели деревенские ребятишки: Тонька, Зойка, Толик Волков, Ванька Сухов. Бухали и семечки лузгали.
- Ну, чиво, городской! – спросили меня девчонки Зойка и Танька, - умаялся, поди?
- Умаялся, факт! Не видите, что ли? – сказал уверенно Толик, - давайте ему нальем с устатку?
- Да он, поди не пьет еще? – прыснули в кулачки ссыкухи деревенские.
- Как это – не пью? – приосанился я, - Да я знаете, какой бядовый!
Они налили мне пол-литровую банку пресловутой, уже знакомой мне с детства, сладкой влаги, дурнодейной браги. Я стал пить эту свекольно-картофельную амброзию. Сладка-брага стекала по моему подбородку.
- Давай, давай! – подбадривали меня пацаны.
Но я выдул всю поллитровую банку до конца.
- Ух, ты! – воскликнули в восторге деревенские девчата. Им до этого времени не доводилось видеть, как пьют настоящие городские мужики. У них, в Нижнем Кисляе, городские жители были в диковинку, как коалы или панды. А тут еще красивый шатен, пьянеющий на глазах. А я чувствовал себя настоящим национальным героем. И еще я чувствовал, как на меня падает стена. Я увернулся от нее, сделав пару шагов назад.
- Сашкя! – раздался откуда-то сверху строгий знакомый голос моей бабушки.
- Прячь его! – прошептал в панике Толик Волков. Меня взяли на руки и отнесли в хату, спрятали, словно драгоценный клад, возле печки, за цветастую занавеску, где я благополучно и отрубился. Что было потом, мне поведали уже только на следующее утро.


Утром я проснулся с ощущением тяжести в голове и сухостью во рту. Это было первое в моей жизни похмелье. Первый Бодун! С первым Бодуном тебя, Санек! Бабушка Фрося ничего мне не сказала, а лишь дала испить холодного квасу жбан. Я вышел на улицу. Светило солнце. На завалинке сидели деревенские мужики и лузгали семочки.
- Сашкя! – крикнул один из них, - Похмеляться с нами пойдешь?
Остальные мужики так и повалились с завалинка на мать сыру землю от смеха. Оказывается, вчера, бабушка все-таки нашла меня по страшному недетскому храпу из-за занавески. В деревне ведь ничего не скроешь! Кто-то настучал бабушке! Донесли предатели! Заложили стукачки! Сдали Иуды! Она отнесла меня в хату, уложила на одр. И тут началось такое!!!! Меня выворачивало. Я ревел, хрипел, я посинел! Я мог захлебнуться рвотными массами! Сбегали за деревенским фельдшером, по совместительству зоотехником, или - наоборот. Фельдшер обалдел. Неслыханный факт в истории деревенской медицины и мировой практики. Десятилетний мальчик, погибает с перепою, ужрался в сиську. Чудом вытащил меня с того Света в тот вечер деревенский зоотехник. Но долго еще помнила деревня этого славного городского мальчугана, приехавшего на каникулы, и поставившего на уши всю деревенскую медицину. Хорошо что хоть деревенский шериф не составил на меня протокол и не направил его в школу-интернат, где я имел обыкновение учиться, в свободное от пьянства время. 


Так, господа алкоголики, начиналась история моего пианства. Потом был большой перерыв. С шестого класса я серьезно увлекся боксом и восемь лет не бухал вообще. Бокс и алкоголь – не совместимы. Я стал чемпионом Воронежской области, членом юношеской сборной, потом даже был серебряным призером чемпионата Украины. Но алкоголь все-таки выбрал момент, и нанес сокрушительный удар по спорту и по моей ранимой натуре. Я бросил бокс, якобы, по причине того, что у меня, в результате ударов противника, на лице стали появляться дефекты, шрамы и деформации. На самом деле, я увлекся рок-музыкой, стал музыкантом. А где рок, там алкоголь, девочки, секс, глюки, наркотики…. Но это уже другая история!!!

2.


Выбираю в Интернете самую крутую клинику лечения алкоголизма. И что я вижу: сутки излечения в одноместной палате (включая бильярд, бассейн, массаж, фитнес и терапию творческим самовыражением) будут обходиться бюджету «Комсомолки» чуть ли не в 10 000 рублей. Жалко стало газету. Звоню по объявлению в экстренную помощь при алкоголизме:
- У вас можно недорого вылечиться?
- «Торпедо» вам подойдет?
- А «торпеда» - это не вредно?
- А пить не вредно? - ехидным вопросом на вопрос ответила девушка. - У нас пол-Москвы с «торпедой» ходит! И стоит это всего 4,5 тысячи.
Такой веский аргумент окончательно меня убедил в необходимости подставить свой зад под «торпедную атаку» и органично влиться в счастливые пол-Москвы.
- Давай, дочка, записывай меня на «торпеду»! - решительно сказал я.
- Перед лечением необходимо воздержаться от алкоголя в течение трех дней! - строго предупредила девушка.

3.


Три дня тянулись, как три года строгого режима. И вот грянул час «икс». В кабинет «торпедирования» очередь - четыре помятых разночинца со следами недавнего порока на лицах (про меня они, кстати, могли подумать то же самое). Двоих сопровождают изнуренные борьбой женщины: не то матери, не то жены. Дверь кабинета открывается, и из нее вываливается россиянин с перекошенным от ужаса багровым лицом, держась натруженными руками за попу.
- Не знаете, это больно? - спрашиваю я соседа.
- Ничуть, - бодро и оптимистично отвечает он. - Я уже восьмой раз подшиваюсь, и - ничего.
- Помогает?
- О! Очень! Я каждый раз после этого по полгода не пью.
- А потом?
- А потом полгода пью. От первой рюмки только топорщит, а потом нормально. Хочешь, расскажу, как безболезненно избавиться от «торпеды»? Как только тебе ее вставили, - заговорщицки оглянувшись по сторонам и не заметив слежки, зашептал мужик, - ты сразу выпиваешь пять пузырей минералки, а руками массируешь то место, куда тебе вкололи «торпеду»! И так каждый день. Через месяц можешь смело идти в пивную!
«Да! - восхищенно подумал я. - Вот она, непостижимая русская душа! Ни одна нация не додумается до такого: вставить себе «торпеду» за 4,5 тысячи рублей и потом в одночасье избавиться от нее. Такой народ не победить!»
Но на каждый торпедный отсек есть шпиндель с винтом. Ушлые российские бабы разгадали загадку преждевременного выпуска «торпеды» и по совету врачей добавляют в горячую пищу специальные таблетки, от которых с водки воротит. «Торпедоносец» думает, что произошла осечка и «торпеда» не вышла.
Строгая сестричка в очках зачитала вслух мою вымышленную фамилию.
- Кащенко есть? - повторила она
- Нет! - ответил я, пряча взгляд. - Ушел.
Я решил не огорчать свой организм «торпедой», сохранив его мощь для других, более прогрессивных, методов. А то вошью торпеду, брошу пить, а от чего же буду в психушке лечиться?
Введение препарата «Торпедо» («Эспераль») считается у зарубежных наркологов варварским методом и не применяется ни в одной стране, кроме России и стран СНГ.  Суть его такова: больному вводят в организм  препарат, якобы несовместимый с алкоголем. На самом деле это никотиновая кислота. Если сразу после нее дать пациенту водки, его стошнит. Врач к тому же непременно напугает больного смертельным исходом. Этот неприятный факт некоторое время будет сдерживать больного. Отмечается кратковременный психологический эффект. Но в мире нет препарата, который может сохраняться в организме человека годами. А вот ятрогенные состояния (болезни, вызванные неосторожным словом врача) могут возникнуть. Тут и инсульт, и гипертония, и половое бессилие.
От алкоголизма лечился не только я, но в свое время лечились и отец однополых браков Элтон Джон, Лайза Миннелли, Галина Брежнева, Алексей Нилов, Деми Мур (приятно все же даже в таком контексте стоять рядом с Деми Мур и мысленно пожимать ее трепетную руку), Эрик Клэптон, Владимир Высоцкий, Мел Гибсон, Лев Яшин, солист легендарной группы Uriah Heep Дэвид Байрон, Мик Джаггер из Rolling Stones, митек Дмитрий Шагин. И много-много миллионов простых граждан Земли. Некоторым лечение пошло впрок, а другие  ушли из жизни, так и не избавившись от страшного недуга.
 
4.


Кодирование! Иглоукалывание! Вот что мне поможет! Если не вылечиться, то хотя бы испытать сладкую боль! Иглы в меня вкалывал толстячок экзотичного монголоидного типа, похожий на Джеки Чана, что придавало сеансу акупунктуры эзотерическую убедительность. Он, мурлыча какой-то диатонический мукам, втыкал иголки в самые различные места моего анемичного тела: в живот, в уши, в ланиты, в перси, в чресла и лядвеи. «Только бы в уд не втыкал!» - молил я небеса. Было не так чтобы очень больно, но как-то жутковато. Я впервые подвергался такой экзекуции. Вскоре я стал похож на больного дикобраза. Иголки мерно вздрагивали и покачивались в такт ударам моего встревоженного сердца. Пролежал я таким дикобразом с полчаса. Джеки, не прекращая петь, аккуратно складывал в ящичек целебные иголки. Вскоре нагрянули давешние маги.
- Нормально? - спросили они китайца.
- Отлично! - ответил удовлетворенно тот.
Я оделся и поплелся за кудесниками в «кодировочную».
- Ну а сейчас вам предстоит самый главный этап нашего курса. Это собственно кодирование. Ваша дальнейшая жизнь теперь будет зависеть от вашего благоразумия. Подпишите вот этот документ, Александр! - жутким голосом сказал пожилой кудесник и придвинул мне листок.
Вообще моя жизнь всегда зависела от моего благоразумия, которое, в свою очередь, было весьма сомнительным гарантом благополучия. В договоре, который мне предстояло подписать, недвусмысленно говорилось о том, что я предупрежден о возможных осложнениях здоровья, которые последуют после того, как я вновь забухаю.
- Что это еще за «возможные осложнения»? - недовольно спросил я.
- О! Это невозможно предугадать! - оживился молодой доктор, словно ожидая моего вопроса. Далее он стал расписывать мне адские мучения, которые меня ожидают. Данте со своими девятью кругами ада отдыхает.
- Если у вас однажды отнимутся ноги или внезапно наступит полная, необратимая импотенция, не пытайтесь искать причину в возрасте, экологии, стрессах и неврозах. Причина будет только одна - нарушение кода! Вы на это согласны? Назад пути уже не будет! Вы хотите необратимую импотенцию? - строго спросил он.
- Нет, - поспешно ответил я.
Я поставил свой автограф на документе и приготовился к самому страшному.
- Будет больно! - предупредил меня молодой кудесник, пока пожилой, позвякивая, колдовал над пробирками и мензурками, что-то взбалтывал в шейкере, помешивал, словно добросовестный бармен. Затем они зачем-то крепко-накрепко привязали ремнями мои руки к подлокотникам, а ноги - к ножкам кресла. О, Боги! Что они собираются со мной делать?!! И сбежать от этих инквизиторов мне уже не удастся!
- Готов? - зловеще спросил меня молодой.
Я обреченно, как жертвенный телец на заклании, кивнул головой. Врачи заговорщицки переглянулись, мне показалось, игриво перемигнулись, набрали в легкие воздуха и вдруг всей толпой накинулись на меня. Старый тряс меня, как тряпичную куклу, яростно топал ногами и кричал страшным голосом прямо мне в лицо:
- Ты не будешь больше пить! Слышишь? Запомни это! Все! Запомни! Ты умрешь, если выпьешь! Ты не будешь больше пить! Ты - покойник! Слышишь? По-кой-ник! Не смей больше пить! Понял?
Я видел перед собой его искаженное яростью, свирепое лицо. Он в этот миг напоминал мне злого чикагского полицейского, пытающегося навязать мелкому наркодилеру из китайского квартала двойное убийство. Молодой, грубо запрокинул мою голову, и влил в мой, перекошенный от ужаса рот, коричневое зелье из мензурки. Меня вырвало. Из переполненного рта и носа адский коктейль стекал на подбородок, а оттуда на свитер. Я вдобавок подавился, закашлялся, разбрызгивая жидкость вместе с горькой слюной, словно фонтан «Самсон» в Петродворце. Это был соплеобразный, горьковато-соленый раствор с жутким, резким запахом нашатыря, аммиака и заброшенного вокзального туалета.
«Моча с говном?» - мелькнула в голове шальная мысль. Врачи наконец угомонились, тяжело дыша, пристально смотрели на меня.
- Ну как? - спросил главный целитель.
- Отлично! - ответил я, сплевывая тягучую слюну в урну, предусмотрительно подставленную мне моими избавителями. - Спасибо, ребята. Развяжите меня. Теперь я уж точно не буду пить!
Уже уходя, я не удержался и спросил:
- Простите, а вот эта амброзия, которой вы меня заправили, что это?
Старый лекарь загадочно улыбнулся:
- А вот этого мы никому никогда не скажем. У каждой методики есть свои секреты.

Скажу одно - это главный компонент. Он будет в течение года отторгать алкоголь.
Если откровенно, я не очень поверил моим эскулапам. Как разъяснил мне приятель, направивший меня сюда, молодой врач по образованию - педиатр, а пожилой в свободное от кодировки время работал по задней части - проктологом.

5.


Я отправился лечиться дальше по нашему плану - в Институт наркологии. У моей  верной московской подружки-затейницы и спортсменки, здесь работала главным врачом ее подруга. Она попросила её меня полечить, а то я, якобы, совсем скоро сопьюсь (тут она, конечно, немного преувеличила по моей просьбе)
В Институте наркологии царят порядок и покой. Вход только в бахилах. Возле входа боевым кораблем стоит приветливо улыбающийся дежурный милиционер. Бабулька в белом халате записывает мои вымышленные данные в гроссбух: ресторанный запойный музыкант, женат, 50 лет, после чего я следую за очаровательной сестричкой, летящей походкой устремляюсь в новую, трезвую жизнь. Отсюда будет не так просто сбежать. Двери в отделения не имеют ручек. Их открывают только медсестры и врачи специальными крючками.
Нянечка пытливо шмонает, словно добросовестный таможенник, мои вещички. По коридору плавно, будто заблудившиеся призраки, проплывают мужские фигуры в пестрой спортивной форме. Со стороны это похоже на то, как если бы утомленная изнурительным чемпионатом мира российская сборная по футболу расквартировалась здесь на заслуженный отдых.


В дверях отделения является совершенно непозволительно бухой двухметровый исполин с мятым лицом, похожим на плохо пропеченный оладушек. Он жизнерадостен, куражлив и коммуникабелен, юмористичен, артистичен, как Петросян. Дипломатично пожимает мне «клешню», хлопает по плечу подвернувшегося больного.
- Приветствую вас! Самая строгая, самая целомудренная и самая прекраснейшая из медсестер! - Галантно, словно благороднейший рыцарь, он склонился и чмокнул руку сидящей за столом дородной медсестры, при этом потерял равновесие и чуть не рухнул на нее.
У меня изымают лишь сотовый телефон и деньги и прячут их в сейф до выздоровления. В лечебнице больным запрещено пользоваться сотовыми телефонами, чтобы не было соблазна вызвать «скорую помощь» с горячительным лекарством. Я подписал «кабальный» договор, что не буду во время лечения употреблять спиртные напитки, в противном случае администрация автоматически получает право выдворить меня без возвращения стоимости лечения. Меня отводят в четырехместную палату под номером (не может быть!) 6!
 
6.

- Дела у вас неважные, - печально сказала женщина-врач, подруга моей полруги, разглядывая мои внутренности на экране монитора. - Вот смотрите: видите жировые отложения на печени? Это последствия интоксикации. Вы совсем недалеки от цирроза. И на сердечной мышце тоже жировые отложения.
Вот тут-то, струхнув за свою жизнь, я и решил поставить точку в анамнезе моего порока. Прощай, граппа, портвейн, кьянти, текила и ты, узкоглазое сакэ! Не скучай без меня, непредсказуемый абсент, веселая певунья чача, мочегонное пиво, смердящая горилка, чаровник-самогон! В первый день мне назначили только капельницу, снотворное и успокоительные препараты, которые я немедленно принял под строгим взором медсестры. Мой сосед, по виду бурят или нанаец, негостеприимно лежавший доселе под одеялом задом к гостю, неожиданно повернулся, недоуменно посмотрел на меня красными глазами. Затем неожиданно ткнул в мою сторону пальцем и прохрипел:
- Ты выздоровеешь быстро и легко! Ты лежишь на святом месте!
- Вы полагаете, это место святое? - спросил я недоверчиво, присматриваясь к своей казенной кроватке с деревянными спинками.
- Святое, святое. Не сомневайтесь! - подтвердил бурят. - Здесь до вас батюшка излечился.


А через полчаса пришел и сам батюшка. Гладковыбритый мужчина, лет сорока пяти, с благородным открытым лицом. В строгом костюме, длинные власы связаны в узел на затылке. Принес нам на отходную пять коробок тортов. Он сел на мою шконку, положил руку на плечо, заправил мне под воротник выпавший крестик на бечевке.
- У вас все будет хорошо! Только о Боге чаще думайте.
Это был русский батюшка из далекой братской Чехии. За это время он успел переговорить почти со всеми обитателями нашего отделения. Мне потом рассказали, что здесь лечилось много батюшек. Лет пять назад попал один из них сюда с «белочкой». Потом, видимо, поведал о своем исцелении остальным. И потянулись сюда батюшки со всего света.

 
После обеда (суп гороховый, картофельное пюре, сарделька, компот) к нам в палату из отделения реанимации перевели еще одного пациента, крупного лысоватого мужчину. Он тут же рухнул в койку и заснул мертвецким сном.
- Эй! Господин журналист! Вставайте давление мерить! - Услышал я неожиданный почтительный шепот санитарки. Я похолодел. Меня раскусили!!! Обреченно встаю со шконки и вдруг с удивлением вижу, что она трясет за плечо новенького.
 - Это известный журналист Н., - священным шепотом сообщил мне бурят, как если бы с нами положили саму Ксению Собчак. Потом я узнал, что журналист работает в маленькой рекламной газете и опасности не представляет.
 - А вы, простите, с алкоголизмом лежите? - спросил меня бурят.
 - С триппером! – мрачно пошутил я, - А с чем я могу тут еще лежать?
 - Как, с чем? - в свою очередь воскликнул бурят. - Тут половина с наркоманией лежат.


Вона как! То-то я смотрю, какие-то все молодые алкаши здесь лечатся. Итак: в нашем отделении лежат наркоманы и алкоголики или иначе - нарки и алики. Нарков очень легко отличить от аликов. Как правило, аликам - за тридцать. Они более мобильны, жизнерадостны и даже остроумны. Они заигрывают с медсестрами, пересыпают свою речь цитатами из кинокомедий, поговорками, могут рассказать анекдот или случай из жизни. Общаются меж собой преувеличенно вежливо.
Другое дело нарки. Нарков старых не бывает. Они умирают молодыми, если не соскочат вовремя с иглы. Наши нарки - это унылые двадцатилетние породистые недоросли, вскормленные в сытой, благополучной среде. (Стоимость лечения в нашей клинике - 1000 у. е. за 21 день. Такие инвестиции в медицину не всякий нарк себе позволит.) Как правило, их приводят сюда мамы. Нарки угрюмы, молчаливы и заторможены. Они ходят по коридору с полуприкрытыми веками, как гоголевские Вии, волоча за собой свои ноги, словно водолазы. Говорят они через полузакрытый рот, с трудом ворочая заплетающимся языком. Губы их при этом неподвижны и почти не участвуют в процессе создания звуков. Однажды в комнате отдыха и свиданий я случайно оказался невольным слушателем их бесед. Разговоры только о кайфе и дозах. Алики спорят о геополитике, макроэкономике и о бабах!
 


7.

По ночам лечебница не дремлет. Из соседней палаты время от времени раздаются душераздирающие крики. Это от ломки кричат нарки. По коридору туда-сюда, шлепая тапками и бормоча под нос какие-то тексты, шастают неугомонные пациенты, оживленно общаются меж собой, словно на митинге оппозиции. Вообще заснуть без снотворного здесь довольно проблематично. Особенно досаждают нарки. Как-то темной ночью один из них с закрытыми глазами трясет меня за плечо:
- Дай сто пятьдесят пять рублей!
- У  нас же изымают деньги! - напомнил я ему.
- Что ж вы, алканы, такие жлобы! - в отчаянии воскликнул он.
Вот за что мы, алики, не любим нарков, так это за их склонность к обобщениям. И потом, зачем среди ночи человеку 150 рублей в закрытом наглухо помещении?
На следующую ночь меня разбудили какой-то стук, топот, кряхтение, возня и крик журналиста.
- Бл...! Ага, скотина! Убью, гад!


Вскочив, я увидел во мраке схватившихся в поединке людей.  Еле растащили мы их с бурятом. Оказалось, некий,  ошалевший от ломки нарк, набродившись всласть по коридору, не дождавшись снотворного от санитарки, собирался передохнуть и, перепутав палаты, рухнул пыльным мешком на журналиста.
- Я их, падл, сейчас всех построю! - возмущался журналист, тяжело дыша. - В армию их надо, гадов! Нормальные пацаны кровь там проливают, а этих скотов не берут! Сейчас вы у меня попляшете!
- Кого там мочить! Они же еле на ногах стоят! - пытался я угомонить его, видя, что он действительно одевается, чтобы отомстить за поруганный сон.
- Ты пошлый пацифист! Больные? А я здоровый? - еще сильнее возмутился журналист. - Я штуку баксов заплатил, чтобы на меня вот так среди ночи падали разные подонки? Больные - это те, которые без ног, у которых геморрой или рак. А эти просто сволочи, а не больные!
- Здесь еще нарки ничего! Смирные, - сказал бурят. - А вот в 17-й больнице их много. Они там права качают, будь здоров! Там нормальному человеку худо. Драки каждый день!
Только я задремал, двери в нашу палату открываются, входит с подушкой приятель журналиста Юра.
- Джентльмены! У вас одна шконка свободная? Можно я у вас посплю? Задолбали нарки! Кричат, топают, разборки устроили какие-то!..


Юра укладывается поверх одеяла и тут же вливается в храпящий камерный хор палаты   № 6. Я, прихватив сборник повестей Достоевского (ах, господа, как давно мечтал я почитать средь ночи в каком-нибудь коридоре!), вышел в  фойе. Время - 3 часа. Возле процедурного кабинета небольшая очередь. Больные осаждают медсестру. Требуют снотворных «колес». Медсестра неумолима. Твердо стоит на боевом посту, пытаясь угомонить страждущих. Я сажусь невдалеке, на диванчик, и открываю книгу. Рядом присаживается мужчина с пухлым животиком в костюме Nike. В руках толстенный том.
- «Евгения Онегина» перечитываю! - заметив мой любопытствующий взгляд, поясняет он. - Гениальное произведение! Ведь в школе мы воспринимали эту поэму как некий структуралистско-археологический документ эпохи,  как место пересечения дискурсивных практик. А ведь это жесточайшая сатира, тотальный теоретический концептуальный нигилизм, как у Делеза, Барто, Гельдерлина, Гваттари, Панферова и Русселя. За такие произведения при социализме авторы подвергались остракизму! Вы со мной согласны? А вы что читаете?
Это был Олег, талантливый переводчик. Но еще вдобавок  он занимается театральным бизнесом: то гастроли организует по стране, то какие-то театральные фестивали. Олег - ветеран лечения от алкоголизма. Лечится 12-й или 13-й раз. Точно он и сам не помнит.

8.

В полдень на свидание пришла проведать моя рисковая, безкомплексная, девушка, талантливая художница, мой имиджмейкер и стилист, массажист и визажист, упрятавшая меня, прогрессивного журналиста, в закрытую лечебницу. На нашем этаже есть комната для свиданий. Пока мы с ней
пребываем в комнатке одни, она поспешно и умело, делает мне изумительное феллацио, которое, я убежден, непременно должно быть включено  Всемирно Организацией Здравоохранения  в комплекс обязательных медицинских процедур при лечении алкоголизма и депрессивных состояний. А у меня, и то, и это. Мне до чертиков надоело лежать в этом адском заведении. Тоска.
- Потерпи, мой хороший, - говорит боевая подружка, вытирая платочком уста, - и незаметно передает мне в пакете что-то цилиндрическое, прохладное и желанное. И я, догадываюсь, что это.
За обедом происходит не очень эстетичный инцидент. Из орала Лунатика неожиданно для всех, словно фонтан только что обнаруженного месторождения нефти, вырывается  мощный выброс непереработанной пищи, прямо на стол, в тарелки и в лица своим товарищам. Смущенно зажав скважину, опрокидывая стулья, сбив зазевавшегося у окошка  раздачи алика, он стремглав убегает в неизвестность, будто нечаянно обосравшаяся на балу а принца Золушка. Товарищи, сморщившись, словно печеные груши, вытирают платочками оскверненные рвотными массами лики.
- Что случилось? - кричит  няня из амбразуры раздачи. - Он сблевал, что ли?
Толстой ланью няня скачет в сторону кабинета главного врача. Поднимается тревога, как при газовой атаке. Врачи тут же в коридоре устраивают консилиум. Через несколько минут всех нарков, в сопровождении конвоя в белых халатах. ведут через весь коридор на обследование. Фишка в том, что препараты, которыми лечат нарков от зависимости, несовместимы с героином в частности и вызывают рвотный рефлекс.
Спалился Лунатик! Спасибо его подружке, длинноногой Дженнифер, которая на свидание умудрилась пронести дозу! В этот же день Лунатик собрал вещи, хмуро попрощался с каждым из нас в отдельности. Где-то вдалеке громко плакали его баксы.
- Вернешься? - спросил я его.
- А х...ли толку? - обреченно вздохнул он.

9.

Я не стал отбывать полный срок лечения и заключения. Зачем? Я все понял! Алкоголизм – излечим! Но только на время лечения!
Никогда я еще не летел с такой радостью на работу. Все, что еще вчера вызывало раздражение, сегодня было любо мне.  Я чувствую, что эти десять дней изменили и потрясли мой мир. Разум восстает против алкоголя и никотина. Плоть моя рвется в спортзал. Я пару недель бежал дружеских попоек, веселых вечеринок, брезгливо обходил еще вчера любимые пивные.
-  Он не уважает нас! - корят меня друзья, наполняя рюмки.
- Экий вы несносный, Александр, бука! - говорят девушки, гордо хлопая на прощание дверьми. - Тоска с вами!
Но потом, все же, не выдержал натиска моих друзей, эпикурейцев и латентных алкоголиков, и стал прежним Мешковым, веселым, добрым и слегка бухим.

«Добренькие друзья» издревле оказывали медвежью услугу аликам и наркам. Великий русский композитор Модест Мусоргский пил изрядно. В перерывах между запоями творил гениальные произведения. В один из сильнейших запоев Модеста положили в Петербургский солдатский госпиталь. Мусоргский, мучимый похмельем, подкупил сторожа, и тот принес ему бутыль вина. Композитор тяпнул пару стаканов и тут же помер.

(Продолжение следует)