Ледокол

Книга написана по заказу издательства "ЭКСМО"


Глава первая
Антарктида; море Росса; советская полярная станция «Русская» – борт ледокола «Михаил Сомов»
7 марта 1985 года
 
Настроив приемо-передающую аппаратуру, радист Зорькин «настучал» радиограмму: «Залив», метеоусловия в районе полярной станции «Русская» сложные: обильный снегопад и сильный ветер с материка. Скорость ветра десять-двенадцать метров в секунду; порывы до пятнадцати».
Спустя несколько минут из Балтийского морского пароходства пришел вопрос: «Эвакуация полярников закончена?»
«В процессе, – ответил Зорькин. – Как только примем на борт последнего полярника – сразу отвалим в сторону чистой воды…»
Северное полушарие готовилось к наступлению весны. А в южном ожидалась холодная осень, и «вахта» на «Русской» подошла к долгожданной завершающей фазе. Советский дизель-электрический ледокол «Михаил Сомов» приблизился к одному из берегов Антарктиды; сотрудникам полярной станции оставалось лишь собрать подготовленные вещички, преодолеть пару километров по льду и взобраться на его борт.
«Вахтой» старые полярники называли весь период экспедиции. Как правило, он был коротким – до трех месяцев. Но иногда по различным причинам затягивался до полугода и даже до девяти месяцев.
Станция «Русская» располагалась недалеко от берега – подошедший ледокол был виден с ее небольшой территории на фоне нескольких вмерзших в лед айсбергов как на цветной фотографии. Лёва с Беляевым покинули модуль станции последними. Последними преодолели тяжелый путь до судна, и последними взобрались по опущенному боковому трапу.
Там, где летом гулял прижим *, теперь белел сплошной лед. Основная группа полярников далеко впереди толкала установленный на санях небольшой контейнер с оборудованием. Здоровяк Беляев тащил два тяжелых ящика с инструментами, неуклюжий Лева нес за спиной рюкзак со своими личными вещами и вещами товарища, а руками удерживал непослушную Фросю – собаку средних размеров неопределенной породы.
Наконец, основная группа с санным грузом подошла к борту ледокола. Погрузка контейнера прошла быстро и без проблем. Полярники дружно устремились по трапу на палубу. Тепло поприветствовав прибывших за ними моряков, они в сопровождении матроса просочились с багажом в надстройку и в радостном возбуждении двинулись по узким коридорам к отведенном для них жилью.
Матрос привел гостей судна в закуток к свободным каютам, открыл ключами дверцы и предложил располагаться.
– Не хоромы! – поставив ящики слева от входа, весело оценил размеры жилища Беляева.
– Зато тепло, светло и почти как дома! – хохотнул один из его товарищей. 
– А ты хотел апартаменты, как у капитана? – рассмеялся из коридора второй. – Чтоб и спаленка, и рабочий кабинет, и свой гальюн с ванной?..
Прибывшие на борт «Сомова» полярники испытывали настоящую эйфорию. Еще бы не волноваться! Столько месяцев прожили в модульном строении по соседству с южным полюсом. В их убогом жилище не было ни телевизора, ни приемника, ни нормального душа с теплым туалетом. Модуль был поделен на три небольших зоны: столовая, рабочая и жилая.
С одной стороны – мечта, а не работа. Уйма времени для медитации, чистейший воздух, полное отсутствие автомобильных пробок, а также добрый, отзывчивый коллектив единомышленников.  В хорошую погоду можно было прогуляться по окрестностям, правда желающих на такие прогулки не находилось, ибо ничего нового никто из полярников вокруг станции не узрел бы. Утром, в обед и вечером снимались показания с приборов метеорологического контроля, расположенных рядом с модулем, а вечером в жилой зоне мужики резались в настольные игры. Вот и все разнообразие. И это уже была другая сторона медали – серая, унылая и неизбежная как пенсия.
Но с этого часа безрадостная жизнь полярников непременно окрасится в новые яркие цвета. Судно с благоустроенными каютами, с теплыми гальюнами и светлой кают-компанией, да еще двигающееся в сторону дома – это совсем другое дело.
И только тридцатипятилетний Лева, нагруженный рюкзаком и собакой, отчего-то был невесел. Дабы избавиться от заплечной ноши, он поставил на пол двухместной каюты собаку и, тяжело дыша, скинул одну лямку, другую. Рюкзак мягко шлепнулся на пол.
Фрося тоже нервничала. Попав в незнакомое помещение, она настороженно принюхивалась к новым запахам и поскуливала. На станцию ее тоже доставляли ледоколом, но тогда она была несмышленым щенком и почти ничего не запомнила. Вильнув хвостом, она незаметно выскочила за приоткрытую дверь…
Как только полярники разместились в каютах, по корпусу судна прошла вибрация; усилился фоновый гул. Бывалый народ сразу понял: главные дизели увеличили мощность, и ледокол начал движение в сторону от берега.
Так оно и было.
Старший механик Черногорцев сидел на своем «троне» в машинном перед панелью контрольных приборов и жевал бутерброд, когда раздался звонок, а стрелка машинного телеграфа скакнула из сектора «Стоп» в сектор «Малый». Динамик трансляции при этом продублировал команду голосом второго помощника капитана Банника:
– Малый вперед.
– Понял, малый вперед, – пробасил «дед» и отдал соответствующую команду вахтенному матросу-машинисту.
После чего потянулся к лежащему пакету, достал из него припасенный бутерброд и принялся с аппетитом жевать. Однако вскоре трапеза прервалась очередным звонком и ожившей стрелкой телеграфа.
– Полный вперед! – известил динамик.
Вздохнув, стармех устроил бутерброд на приборной панели, вытер о коленку ладонь и, дотянувшись до микрофона, отрапортовал:
– Есть полный вперед. Васька?!
Сидевший неподалеку моторист подскочил.
– Да!
– Давай полный.
– Слушаюсь!
Дизели увеличили обороты. Послушав их работу, стармех решил продолжить трапезу и протянул руку к тому месту, куда положил недоеденный кусок хлеба с нарезанными ломтиками копченой колбасы. Но его там не оказалось – приборная панель была пуста.
– Что за шутки?.. – пробасил Черногорцев, оглядываясь по сторонам.
Однако рядом с его «троном» никого не обнаружилось. А все подчиненные мотористы были заняты делами.
– Чертовщина, – пробормотал «дед» и, смяв в комок пустой пакет, отправил его в урну.

* Прижим – наносной к берегу лед; ледяные поля, прижатые к берегу.

 
* * *
 
«Залив», приняли на борт сотрудников полярной станции «Русская». Направляемся полным ходом к чистой воде. Радист «Михаила Сомова» – Зорькин», – улетела в Ленинград очередная радиограмма.
«Понял вас. Какова ледовая обстановка?» – ответили вопросом из Балтийского морского пароходства.
«Ледовая обстановка сложная. Продвижение ледокола затруднено толщиной льда».
«Ясно. Докладывайте о продвижении каждый час».
«Есть докладывать через час», – «отстучал» радист и перевел станцию в режим приема. Посмотрев на часы, он записал фломастером в блокноте время следующего сеанса…
В рулевой рубке «Сомова» шла обычная работа. Вахтенный рулевой матрос ворочал штурвал. Второй помощник Банник нависал над картой, рядом над столом покачивался на витом проводе микрофон судовой трансляции. Старший помощник капитана Еремеев держался за поручень и молча взирал сквозь толстое стекло на сплошное ледяное поле.
Капитан «Сомова» Андрей Петров тоже находился рядом – подняв воротник теплой куртки, он стоял на открытом крыле мостика и рассматривал в бинокль белую пустыню. Метеорологическая обстановка его не радовала уже несколько дней: температура воздуха понижалась, ветер постоянно усиливался, интенсивность осадков в виде снега не ослабевала и ухудшала видимость.
Но более всего настораживали два факта.
Во-первых, стабильное понижение температуры влекло за собой увеличение толщины льда. Значение этой толщины уже подходило к критическому – еще несколько сантиметров, и «Сомову» станет не под силу ломать своим весом льдины.
Во-вторых, в прибрежной зоне южного материка отмечалось приличное количество вмерзших в лед айсбергов. Мирно дремлющих и на первый взгляд небольших. Надо льдом ледяные горы возвышались метров на десять-пятнадцать, а снизу их «тела» были раз в семь или восемь больше. Так что о «скромности размеров» рассуждать не приходилось…
Петрову шел тридцать первый год, и на сегодняшний день он являлся самым молодым капитаном в Балтийском морском пароходстве. Но, не смотря на относительную молодость, жизненный путь он прошел немалый, насмотрелся всякого и побывать успел в разных передрягах. А потому точно знал: неопасных айсбергов не бывает.
Впрочем, пока ни один из них ледоколу не угрожал. Ломая лед, судно шло заданным курсом. До чистой воды было не близко; тем не менее, если толщина льда не увеличится, то в отведенный срок «Сомов» успеет выбраться из ледового плена. На чистой воде он сможет дать расчетные девятнадцать узлов и направится на этой скорости к ближайшему порту Австралии для приема на борт топлива, пресной воды и пополнения запасов продуктов…
Опустив бинокль, Петров поежился от холодного ветра, поправил воротник. И вдруг ощутил разлившееся по телу тепло.
Улыбнувшись, он понял причину странного ощущения. Ему внезапно вспомнилась уютная комнатка в коммунальной ленинградской квартире. И, конечно же, ее обитатели: жена Людмила и пятилетний сын Федор.
«Интересно, чем они сейчас заняты? – подумал он, глядя на ломаемый носовой частью судна лед. – Два окна комнатки смотрят на юг; значит, сквозь них заглядывает весеннее солнце. Люда строчит на пишущей машинке очередную статью для редакции. А сынишка… Больше всего он любит рисовать. Наверняка сидит за столом недалеко от мамы и сопит, изображая море, чаек, айсберги… Люда отвлекается от работы, наливает стакан теплого молока и заботливо ставит рядом на стол рядом с ним. Малыш шумно отхлебывает и дорисовывает большой корабль. А потом по памяти выводит на носовой части название – «Михаил Сомов». Читать и писать он пока не умеет, но название судна давно заучил. И последним штрихом добавляет к рисунку три стоящих на палубе фигурки: меня, маму и себя…»
 
* * *
 
Бутерброд манил такими сумасшедшими ароматами, что Фрося не смогла устоять. Вообще-то, несмотря на беспородность, она была воспитанной собакой. Но разве можно соблюсти хорошие манеры, когда в животе гуляет ветер?!
В машинное отделение она попала случайно – пробегала мимо и вдруг обнаружила открытую дверь. Вначале ее напугали громкие звуки, исходящие из обширного и мрачноватого помещения, и она с легкой трусцы перешла на стремительный бег. Но отменное обоняние внезапно уловило удивительный запах. Пища, которой ее баловали полярники, так не пахла. На станции каждый день была надоевшая гречневая или рисовая каша с редкими кусочками мяса. А тут пахло чем-то необычным и очень вкусным!
В общем, любопытство с голодом заставили ее позабыть о страхе и вернуться к открытой металлической двери. Просунув в щель мохнатую морду, Фрося осмотрелась. В центре помещения стояли в два ряда огромные механизмы, вокруг которых сновали люди. Еще один человек – большой и грозный – восседал на возвышении у пульта с приборами.
Механизмы издавали ужасный громкий гул, а манящий запах исходил как раз от большого и грозного человека, к которому в ином случае умная Фрося ни за что не отважилась бы подойти. Ни за что! Но сейчас ее воля целиком подчинялась пустому собачьему желудку.
Тихо поскуливая и прижав к голове уши, она нырнула внутрь страшного помещения; на полусогнутых лапах подкралась к возвышению. Потянув носом, определила точное местонахождение источника аромата. Выждала момент, когда большой человек отвернется. Затем приподнялась на задних лапах, одним движением ухватила кусок хлеба с несколькими ломтями копченой колбасы и бросилась к выходу.
В коридоре она снова растерялась. Куда бежать? Где найти укромное местечко, чтоб спокойно съесть добытую провизию?
В дальних уголках собачьей памяти сохранялись обрывки информации о долгом путешествии в таком же железном плавучем доме. Это произошло несколько месяцев назад, когда ее маленьким глупым щенком везли на станцию. То путешествие она почти безвылазно провела в каюте хозяина – неуклюжего добряка Левы, и, конечно же, мало что запомнила. Но с тех пор она повзрослела, поумнела и стала самостоятельной. Если бы не это, то сидеть бы ей сейчас возле хозяина и терпеливо ждать, когда он соизволит открыть очередную банку с невкусной кашей…
Оказавшись в коридоре, Фрося повернула вправо и засеменила к крутой лестнице. Если бы ступеньки вели вниз, она, не раздумывая, кинулась бы туда. В этих огромных плавающих домах была одна значимая особенность, которую Фрося распознала еще будучи щенком: чем спускаешься ниже, тем меньше встречаешь людей. Но лестница вела наверх – пришлось карабкаться по ступеням и вновь прижимать уши к голове, выглядывая за ближайший угол.
За ним она увидела длинный коридор с дверьми помещений. Ни одной живой души.
Собака сделала несколько шагов, осторожно дошла до середины коридора…
Местечко понравилось спокойствием и тишиной. Почему не съесть добытую вкусняшку прямо здесь?
Она положила бутерброд на пол и уже хотела приступить к трапезе, как вдруг чуткий слух уловил чьи-то торопливые шаги.
Обернувшись, она с удивлением увидела хозяина.
– Фрося! – обрадовано крикнул он. – Вот ты где! А я ищу тебя по всему судну…
Своенравная и непослушная псина неслась по судовым коридорам с зажатым в пасти бутербродом. Тяжело дыша, неуклюжий Лева преследовал своего питомца и периодически кричал вслед:
– Стой! Стой, кому говорю?!
Пробегая мимо камбуза, он едва не сбил с ног кока, несшего в руках большую кастрюлю.
– Извините, – притормозив, пропустил Лева одного из самых уважаемых членов команды.
– Зачем так быстро бежишь? – с заметным кавказским акцентом спросил кок. – До окончания обеда еще полчаса – успеешь…
Объясняться не было времени – Лева заметил, как Фрося нырнула в ближайшее помещение.
«Кают-компания», – прочитал он на приоткрытой дверце. Еще раз извинившись перед поваром, он последовал за собакой…
 
* * *
 
Лева был довольно высоким мужчиной лет двадцати восьми. Полноватый, неповоротливый, с редким темными волосами и добрейшей улыбкой на приятном лице.
Он являлся воспитанником детского дома. Ни родителей, ни родственников. Да и друзей-то на большой земле – раз, два и обчелся. Скорее, не друзья, а так… приятели.
В детдоме с ним вообще никто не водил дружбы. Он плохо бегал и лазал по деревьям, был неловким, нескладным – кто захочет с таким знаться? Учился средне, правда, любил возиться с железками на уроках труда, оттого и имел по этому предмету единственную пятерку.
После детского дома поступил в Ленинградский машиностроительный техникум имени Котина, где получил профессию механика специальных машин и устройств. Несколько лет проработал на Балтийском заводе, где зарекомендовал себя с самой лучшей стороны. «Работящий,  инициативный, смекалистый. Часто остается после смены и делает все для перевыполнения плана…» – говорилось в его характеристике.
Именно эти качества и стали решающими, когда он изъявил желание стать членом полярной экспедиции. На Балтийском заводе ему нравилось, но там он достиг предела в своем развитии. А потенциал еще оставался, вот и захотелось чего-то нового, необычного.
Незадолго до отправки в Антарктиду Лева подобрал на улице брошенного кем-то щенка и, отдав коменданту общежития последние деньги, поселил собачонку в своей комнате. Назвал Фросей.
Уже здесь – на станции «Русская» – он сдружился со здоровяком Беляевым. Вначале помог ему отремонтировать вышедшее из строя оборудование. Потом без проблем разобрался с отказавшим электромотором помпы. И вообще со своим талантом в некоторых ситуациях оказался незаменимым специалистом.
А возвращаться в ленинградское общежитие он не торопился. Что ему там было делать? Спать, питаться купленными в соседнем магазине вермишелью с килькой в томате и смотреть три канала по переносному телевизору?
Нет, в полярной экспедиции было действительно интересно. Тут его способности и руки ценили. Тут его уважали. Да и деньги за работу выходили немалые – с этим тоже приходилось считаться.
В общем, обратно в Ленинград он отбывал с тяжелым сердцем и уже строил планы на будущую экспедицию.
 
* * *
 
Дизельный ледокол «Михаил Сомов» был построен в начале семидесятых годов на Хельсинской верфи «Вяртсиля» по заказу В/О «Судоимпорт». Класс дизельного судна приблизительно соответствовал первому советскому атомному ледоколу «Ленин». Разве что «Сомов» немного уступал в водоизмещении и геометрических размерах. Советский флаг над судном был поднят в 1974 году, а портом приписки стал Ленинград.
По причине длительного нахождения в плавании арктических ледоколов, при проектировании «Михаила Сомова» большое внимание было уделено условиям обитаемости членов экипажа, коих набиралось около восьмидесяти человек. Так, к примеру, на ледоколе имелась настоящая баня, бассейн, спортзал. На судне был оборудован полноценный медицинский блок с амбулаторией, приемной, изолятором и операционным залом. Камбуз был оснащен объемными холодильными камерами и электрическими плитами; в большой кают-компании помимо столов стоял игровой автомат под названием «Морской бой», средних размеров бильярд и аквариум.
Водоизмещение «Сомова» самую малость не дотягивало до пятнадцати тысяч тонн. Тем не менее, лёдопроходимость достигала одного метра. Длинна составляла сто десять метров, ширина – двадцать два, осадка – восемь. Штат экипажа состоял из семидесяти восьми единиц; полюс на третьей палубе были размещены пятнадцать гостевых кают, способных вместить до сорока пяти ученых и сотрудников полярных экспедиций.
И, наконец, самое главное – на корме ледокола располагалась просторная вертолетная площадка, на которую мог свободно произвести посадку вертолет ледовой разведки Ми-2 или недавно введенный в эксплуатацию соосный и более мощный Ка-32.
Правда, на этот переход вертолет и команду авиаторов на борт ледокола руководство Балтийского пароходства решило не сажать. До образования толстого непроходимого льда еще оставалось время. «Успеют, – решили в высоких кабинетах. – А на чистой воде ледовая разведка им ни к чему…»
 
* * *
 
Судовой врач Долгов и свободные от вахты моряки большую часть времени проводили в кают-компании – резались в бильярд, «Морской бой» или смотрели комедию «Бриллиантовая рука». В последнем случае иллюминаторы завешивались темными шторками, на ближней стене вешался экран, на одном из дальних столиков устанавливали ящик из-под фруктов, а на ящике стрекотал киноаппарат «Украина».
Сегодня тоже в распорядке был фильм, уже заученный наизусть многими членами экипажа. На экране сотрудник милиции, замаскированный под таксиста, передал Горбункову несколько пачек купюр. Тот стоял возле такси и мучился, не зная, куда пристроить такое количество денег…
Невзирая на то, что команда успела много раз пересмотреть картину, в кают-компании стояла тишина – все с интересом наблюдали за развитием событий.
В этот момент в «кинозал» проникла Фрося с бутербродом. А за ней шумно ворвался Лева.
– Стой! – крикнул полярник. И тут же извинился за причиняемые неудобства: – Простите, товарищи. Собачку свою ловлю. Непослушная, стерва…
Собачка меж тем, полагая, что хозяин тоже захотел отведать копченой колбаски, ловко сновала под столами и стульями, увертываясь от мужских рук. Наконец, Леве почти удалось загнать ее в угол. Встав в хищную стойку, он изготовился и совершил подобие прыжка.
Но юркая Фрося сделала обманное движение и, рванув в другую сторону, выскочила из кают-компании. Лева оказался на полу с пустыми руками.
На экране Горбунков засунул оружие к овощам в авоську, на что «таксист» укоризненно выдал:
– Семен Семеныч!..
«Зрительный зал» зашелся в дружном хохоте.
Не осознавая, над кем именно смеются моряки – над незадачливым героем Никулина или над ним, грузный Лева поднялся, шмыгнул носом, отряхнулся и поплелся к выходу…
Погоня продолжилась. Но теперь непослушная псина выскочила на верхнюю палубу, где боцманская команда во главе с Виталием Цимбалистым швартовала к палубе контейнер с оборудованием полярной станции.
Не разбирая дороги, Фрося ринулась между ног матросов в сторону бака. Переступая, чтоб не зашибить животину, матросы упустили контроль над контейнером. «Сомов» давил лед, отчего то и дело переваливался с кормы на нос и с боку на бок. Из-за появившегося крена, контейнер сдвинулся с места и наверняка поехал бы к борту.
– Одерживай! – прикрикнул Цимбалистый. – Не давай хода!
Матросы поднапряглись, пытаясь остановить движение. Контейнер почти встал, но один из тросов все же сорвался с швартового крепления и со свистом стал описывать дугу.
– Полундра!! – выдал очередную реплику боцман.
Выдал, да внутренне приготовился к худшему – разве успеют люди уберечься от убийственного хлыста? Крайние матросы видели угрозу, но никто из них не успел и сдвинуться с места.
Еще мгновение и случится трагедия.
Не случилась. На пути троса откуда-то появился толстый металлический лом.
– Ну и кто так крепит найтовы? – строго спросил капитан Петров, двумя руками удерживая лом. – Я вас спрашиваю, боцман!
– Виноват, товарищ капитан, – понурил голову Цимбалистый. – Животное вон… Не способствует нормальной работе. Мечется между ног…
Петров глянул вслед собаке, успевшей отбежать на безопасное расстояние, а боцман, воспользовавшись моментом, погрозил своим подчиненным кулаком.
– Зашвартовать контейнер, – снизив градус строгости, приказал Андрей Николаевич. – А потом приварить к палубе фитинги, чтоб встал намертво.
– Слушаюсь…
Лева продолжал преследовать свою собаку, а боцманская команда, усиленная капитаном принялась с удвоенной энергией крепить принятый ледоколом контейнер.
 
* * *
 
– А вот это он зря, – проворчал второй помощник Банник.
Старший помощник Еремеев стоял у другого окна рулевой рубки и тоже наблюдал только что произошедшую сцену.
– Ты про трос? – спросил он.
– Нет. Шо под трос полез – молодец – людей от беды уберег. А вот крепежом занялся зря. Если капитан на судне лично занимается такелажем, это шо означает?
– Шо? – передразнивая говорок Банника, переспросил Еремеев.
– А то, шо дистанция нарушается.
Подпалив сигарету, старпом отошел к двери и приоткрыл ее. Уже оттуда махнул рукой.
– Брось. Ерунда все это.
– Дистанция – ерунда?! – распалился Банник, позабыв о стоящем рядом рулевом Тихонове. – Меня знаешь, как учили?
– Как?
– Матрос капитана бояться должен! Шоб капитан мимо шел, а матрос… – он вытянулся в струнку, – трепетал и дрожал, как осиновый лист. Вот!
Баннику было под пятьдесят. Бритый затылок, вес далеко за сто, угрюмый взгляд из-под густых бровей, седые пшеничные усы, кулаки с пивную кружку и жуткий кубанский акцент. Короче, сразу видно: добрейшей души человек.
Выпуская в сторону приоткрытой двери дым, Еремеев усмехнулся.
Матрос Тихонов в это время смотрел на экран локатора и обеспокоенно хмурился. Не удержавшись, выпалил:
– Товарищ старший помощник, прямо по курсу айсберг!
Позабыв о тлевшей сигарете, Еремеев подскочил к переднему ряду окон. Разглядев в слепящем белоснежном мареве контуры айсберга, он схватил микрофон судовой трансляции и взволнованно произнес:
– Капитану просьба срочно прибыть на мостик! Повторяю: капитану срочно прибыть на мостик!
Банник стоял на том же месте и обеспокоенно взирал то на айсберг, то на бегущего по палубе Петрова. Его рука застыла на полпути к машинному телеграфу.
С одной стороны следовало немедленно застопорить ход, а то и врубить полный назад.
С другой – они ведь не на обычном судне и не на чистой воде. Потеря хода в таких толстых льдах порой влечет куда более серьезные проблемы.
«Скорость сближения с айсбергом невелика, – решил про себя Банник. – Сейчас в рулевую поднимется капитан и решит, какой лучше предпринять маневр…»

* * *
 
Прибежав на бак, Фрося вдруг поняла, что оказалась в западне – ограждения двух бортов сходились в одной точке, и дальше улепетывать было некуда. Осторожно выглянув из-за невысокого металлического ящика, она заметила медленно идущего в ее сторону хозяина. Проскочить мимо него было крайне затруднительно, и тогда она решила побыстрее разделаться с добычей.
Положив бутерброд на обледеневшую палубу, собака еще раз обнюхала аппетитные колбасные кругляшки и принялась один за другим их поедать…
– Фрося! – крикнул Лева, растерянно приближаясь к высокому носу «Михаила Сомова».
Здесь уже некуда было спрятаться. Леерные заграждения, какие-то металлические балки, закрепленные вдоль смыкающихся бортов. И невысокий ящик с крышкой в полутора метрах от носа.
– Но я точно видел, что она прошмыгнула именно сюда, – растерянно пробормотал он.
Внезапно его взгляд зацепил комок шерсти знакомого окраса. Комок шевельнулся в одну сторону, в другую. «Хвост!» – довольно улыбнулся Лева и двинулся к ящику, за крышкой которого пряталась его смышленая Фрося.
– Вот ты где, – с наигранной строгостью сказал он, глядя на ее хитрую морду с умными глазами. – Ты когда научишься выполнять элементарные команды?! Я же тебе русским по белому приказал сидеть в каюте и не выходить!..
Собака облизывалась. На палубе лежали хлебные крошки.
– Уже успела что-то украсть? – поднял он ее на руки. – Как тебе не стыдно, а?
Проглотив добычу, Фрося больше не сопротивлялась и никуда бежать не собиралась. Взгляд подвижных темных глаз словно говорил: «Ладно, хозяин, сдаюсь. Теперь так и быть – можешь отнести меня в каюту…»
Корпус судна содрогнулся. Где-то внизу послышался мощный треск.
Кое-как удержав равновесие, Лева отвлекся от собаки, сделал два шага к носовым леерам и осторожно посмотрел вниз. Под носом «Сомова» эффектно ломался толстый лед; от разломов расходились трещины. Одна из таких трещин с жутким звуком и большой скоростью ушла далеко вперед.
Лева проследил за ней взглядом. И вдруг побледнел: прямо по курсу над ледяной пустыней возвышался громадный айсберг. «Сомов» шел, не сбавляя хода, а дистанция до исполинской ледяной глыбы была небольшой и сокращалась с каждой секундой…
 
* * *
 
Взволнованный Петров ворвался в рубку. Старший помощник стоял на левом крыле и что-то рассматривал в бинокль.
– Что случилось? – спросил капитан у Банника.
– Айсберг по курсу. Высотой не меньше двадцати метров.
Петров подбежал к ряду прямоугольных окон, вгляделся вдаль. Потом метнулся к экрану локатора, чтоб хотя бы приблизительно вычислить дистанцию до угрожающего препятствия.
– Право руль! Курс двести пятьдесят! – скомандовал он.
– Есть право руль. Курс двести пятьдесят, – подкручивая штурвал, повторил Тихонов.
Ледокол начал медленно выполнять циркуляцию, пытаясь обойти на безопасном расстоянии вмерзший в лед айсберг. Несколько секунд все шло по плану и ничто не предвещало беды.
Но внезапно с левого крыла в рулевую рубку забежал старпом и испуганно выпалил:
– Капитан, он переворачивается!
– Как? С какой стати?.. – поднял тот бинокль.
– Одна из трещина от «Сомова» дошла до него и… в общем, лед, в котором он держался, разрушен.
– Машине – стоп! – скомандовал Петров.
Банник резко перевел ручку машинного телеграфа в сектор «Стоп».
Гул, проходивший ровными волнами по корпусу судна, сделался тише. Ледокол по инерции еще разок навалился носом на лед, затем сполз назад и остановился в проделанной полынье.
Все четверо, находившихся в рулевой рубке мужчин, с беспокойством смотрели на величественное движение огромного айсберга.
Поначалу картина завораживала и по-своему была красива. Даже при отсутствии солнечного света ровные грани льда и снега искрились и переливались светом. Но через несколько секунд, когда показалась подводная часть гигантской глыбы, все разом переменилось.
Снежная шапка имелась лишь на той малой части айсберга, что долгое время торчала поверх океана. Под водой глыба состояла из чистого синеватого льда с белесыми вкраплениями пузырьков воздуха. И вся эта огромная масса вдруг вздыбилась, увлекая за собой вверх поломанные как яичные скорлупки льдины и сотни тонн соленой морской воды. Несколько секунд назад над поверхностью океана возвышалась приплюснутая белая гора, не превышавшая двадцати метров. Теперь же из воды торчал неровный пик в два раза превосходивший высоту ледокола.
К изумлению моряков край глыбы, «взрывая» белые льдины, взлетел вверх прямо возле левого борта «Сомова».
– Семен Семеныч… – округлив глаза, пробормотал Банник.
Поверхность воды вокруг айсберга пришла в неистовое движение, отчего судно сильно накренилось сначала в одну сторону, затем в другую. А после поток увлек его за собой под медленно качавшую глыбу синеватого льда.
 
* * *
 
Оттопыренный в сторону край айсберга опасно навис над «Михаилом Сомовым». Жуткие потоки воды и мелкого льда хлынули на его палубу.
От сильнейшей бортовой качки во внутренних помещениях все грохотало и слетало со своих мест.
Вахтенный рулевой матрос Тихонов в рубке едва стоял на ногах, ухватившись обеими руками за колонку штурвала. Капитан, старпом и второй помощник держались за поручни.
На камбузе слышался приглушенный мат с кавказским акцентом – кок ползал по полу и собирал рассыпавшуюся посуду и кухонную утварь. По соседству в кают-компании дела обстояли не лучше – столы были привинчены к палубе, зато стулья и табуретки отправились в «свободное плавание».
Двое полярников, обосновавшихся на верхних кроватях четырехместной каюты, слетели вниз. Следом за ними вывалились их вещи из шкафов. 
Не спокойнее было и в других помещения, включая машинное отделение.
А хуже всего пришлось тем, кто в эти секунды оказался на палубе или трапах под основной палубой. Смешанная со льдом вода сплошным потоком неслась от носа к корме, увлекая за собой всех, кто оказывался на пути. Находя открытые двери в надстройке, она устремлялась туда и заливала трапы между палубами.
Экстренно прервав работу по закреплению на палубе контейнера, боцман Цимбалистый приказал своей команде укрыться в надстройке. Матросы рванули к ближайшему входу и сразу оказались накрытыми водным потоком.
Последним с бака сматывался Лева со скулившей от страха Фросей. Он и без того не отличался ловкостью – грузный, неповоротливый, с излишним весом и кривоватыми в коленках ногами. А тут еще скользкий металл и дрожащая собака на руках…
Семеня по палубе, он то и дело смотрел под ноги, дабы не поскользнуться и не проехаться на пятой точке до лееров. Оттого и не видел тех бурных потоков, которые один за другим наваливались на палубу из разных точек нависавшей сверху глыбы.
Большая часть матросов боцманской команды успела просочиться внутрь надстройки. Снаружи оставалось четыре человека, когда айсберг вновь качнулся и сбросил с себя очередную порцию воды.
По палубе прокатилась волна высотой более полутора метров. Подхватив несчастного Леву, она понесла его к правому борту.
 
* * *
 
Еремеев стоял на левом крыле мостика и контролировал обстановку по левому борту, в опасной близости с которым покачивался гигантский айсберг.
Банник осматривал правый борт. А Петров метался по рулевой рубке, то связываясь с машинным отделением, то отдавая приказы рулевому.
– Поток! – крикнул слева старпом.
Капитан метнул короткий взгляд на нависший сверху оттопыренный ледяной край и заметил падающую лавину воды, смешанной со льдом. Подбежав к переднему ряду окон, он осмотрел палубу.
Опытный боцман, слава богу, успел увести свою команду. Но чуть правее контейнера с оборудованием полярной станции он вдруг заметил одинокую незнакомую фигуру.
Мужчина медленно передвигался по обледеневшей палубе и что-то бережно нес в руках.
– Не успеет, – прошептал Петров, оценивая скорость перемещения водного потока. – Как пить дать, не успеет! Откуда он там взялся? Вот черт!..
И мужчина действительно не успел. Мощный поток подхватил его, словно невесомую соломинку, закружил и понес к правому борту.
Когда вода с кашей изо льда схлынула, по правому борту никого не было.
– Человек за бортом! – крикнул Петров.
Банник вдавил кнопку судовой тревоги. На всех палубах в коридорах ожили большие звонки громкого боя.
 
 
 
Глава вторая
Антарктида; море Росса; борт ледокола «Михаил Сомов»
7 марта 1985 года
 
Андрей Петров был невысок – чуть ниже среднего роста. Однако усердное занятие спортом в молодые годы не прошли бесследно – телосложение и выправка были отменными, вследствие чего морская форма сидела на нем идеально. Темные волосы обрамляли смугловатое лицо с правильными чертами. Он обладал живым умом и феноменальной памятью, помогавшей держать в голове массу информации, связанной с морской службой. Хорошая реакция и сообразительность подчас помогали принимать грамотные и единственно верные решения в самых сложных ситуациях.
Несколько лет назад Петров с отличием окончил Ленинградское высшее инженерное морское училище имени адмирала Макарова и получил диплом инженера-судоводителя. И сразу попал по распределению на ледокол «Капитан Воронин», приписанный к Балтийскому морскому пароходству. Три года отходил на нем штурманом, затем вторым помощником. На «Воронине» излазил всю Балтику, Датский пролив; колол лед вдоль берегов Норвегии – по Северному и Норвежским морям. Довелось поработать и в Арктике – в Карском море и в море Лаптевых.
На том же «Воронине» Петров нажил себе и первого врага.
Капитаном на судне был сильно пьющий человек по фамилии Богачев, редко выходивший из каюты в трезвом виде. Поэтому вся власть, по сути, принадлежала старпому Макееву – вреднейшему и крайне злопамятному типу. Он люто ненавидел весь экипаж, мог из-за любой мелочи придираться к кому угодно и гнобить потом до полного списания на берег. Постоянно шлялся по каютам и что-то вынюхивал, натравливал друг на друга людей. Экипаж в свою очередь побаивался его и платил такой же «любовью». Все это являлось причиной невыносимой психологической обстановки на ледоколе. После практики на сухогрузе «Альметьевск», служба на «Воронине» показалась Андрею адом.
Макеев был похож на бойцовскую псину: полноватый, с пухлыми губками, большими зубами и маленькими злыми глазками; с вечно засаленными редкими волосами неопределенного цвета. Подстать противной внешности были и выходки. Если он кого-то невзлюбил, то вцеплялся в этого человека мертвой хваткой и во что бы то ни стало старался его утопить: устраивал внезапные проверки и провокации, кляузничал, сочинял небылицы, собирал сплетни. А затем, пользуясь невменяемым состоянием капитана, подсовывал тому приказ в отдел кадров о списании бедолаги с судна. Следом высылал такую поганую характеристику, что отмыться от нее потом было почти невозможно. Многим Макеев таким образом испортил жизнь и поломал судьбу.
При непростом характере, Петров всегда работал так, что придраться к нему было неимоверно сложно – служебные обязанности исполнял четко, с дисциплиной никогда проблем не имел, отличался грамотностью, решительностью и живым умом. Но и он однажды нарвался на немилость лютого старпома, после чего стал у него врагом номер один.
В начале восьмидесятых достать дефицитные продукты и товары было крайне трудно. А уж к новогоднему столу или к другому значительному празднику – почти невозможно. Но моряков выручал собственный магазин под названием «Торгмортранс». Как правило, капитан судна от имени экипажа перед праздником отправлял на имя начальника «Торгмортранса» подробную заявку, в которой   значился длинный список «вкусностей»: шампанское, шоколадные конфеты, консервированные крабы, креветки, шпроты, красная рыба; сырокопченые колбасы, печень трески и прочее. Количество заказываемых продуктов всегда строго соответствовало штатному составу экипажа, дабы не было дележа, скандалов и обид. От «Воронина» заявку подал накануне нового года старпом Макеев, но почему-то заранее ощущалось, что он готовит очередную подлянку.
Тридцать первого декабря тянуть вахту выпало третьему помощнику. Первого его сменял Макеев. Ну, а Петрову в тот год знатно повезло – он отстоял тридцатого, а заступать должен был второго. Новый год он намеревался встретить с молодой супругой Людмилой, которая на тот момент была на третьем месяце беременности.
Заказанные продукты доставил на ледокол катер. Коробки и ящики с него перегрузили на палубу, а затем по приказу старпома перетащили в его каюту. При этом он объявил, что раздаст экипажу все, что положено, накануне праздника.
Но Макеев не был бы Макеевым, не придумав изощренную гадость. Вечером тридцатого декабря он благополучно убыл домой на том же катере, забрав с собой часть дефицитных продуктов, а каюту запер и опечатал.
Андрей словно в воду глядел: старпом Макеев с утренним катером на судно не явился. Лишь к обеду он связался через диспетчера с радистом и сообщил, что прибудет первого января для принятия вахты и заодно раздаст членам экипажа положенные продукты. Но кому они будут нужны первого – после того как праздник закончится? Тем более что кроме вахты на ледоколе к тому моменту никого не останется.
Петрову тоже хотелось порадовать беременную супругу качественными и редкими продуктами. Вахту он давно сдал, дела закончил и намеревался отправиться на берег. Но весь дефицит и праздничное шампанское оставались в запертой и опечатанной каюте «бойцовской собаки».
Народ начинал бузить и требовать выдачи положенного согласно заявке. Капитана Макеев изрядно загрузил спиртным и вкусной закуской, поэтому соваться к тому никто и не думал. В общем, мирно решить вопрос не было никакой возможности. Около двадцати человек команды, готовящихся убыть вечерним катером, уже готовы были ломать дверь баграми и топорами. Петрову, как второму помощнику капитана предстояло что-то предпринять. И он предпринял.
Спокойно объяснив людям, что взлом опечатанной каюты – противозаконен, он предложил собрать экстренное заседание судового комитета, на котором команда проголосует за вскрытие каюты. После чего оформить все это должным образом с занесением в акт.
Народу решение понравилось. Заседание прошло в считанные минуты. Каюту вскрыли, дефицитные продукты поделили, дождались катера и довольные отбыли на берег.
Утром второго января Андрей прибыл на судно для несения вахты. И первое, что увидел, поднимаясь по трапу – искаженная злобой морда «бойцовской псины». Правда Петров не был из робкого десятка и с невозмутимым видом ступил на палубу.
У трапа его встретило несколько членов команды во главе с председателем судового комитета, державшим в руках оформленный протокол заседания, а также акты вскрытия и опечатывания каюты старпома.
На поток грязных обвинений в свой адрес со стороны Макеева, Андрей спокойно ответил:
– Если вы не успокоитесь и не закроите свой рот, то мы сейчас же организуем общесудовое собрание для разбора вашего неадекватного поведения. А все протоколы ближайшим катером отправим руководству Балтийского пароходства и в партком.
Выдержанный ответ и поддержка членов экипажа мгновенно остудили пыл Макеева. Зло сплюнув, он удалился. А Петров был на долгие годы записан в главные враги…
 
* * *
 
Доктор Долгов, боцман Цимбалистый и несколько матросов из боцманской команды первым выскочили из надстройки и подбежали к леерному ограждению.
В паре метров от правого борта среди мелких льдин плавал Лева. Рядом, забавно перебирая передними лапами, барахталась перепуганная Фрося.
– Взять концы и спасательные круги! – отдавал приказы по судовой трансляции Петров. – Спасать человека!
Леве было невероятно тяжело. В воду он упал в теплой одежде, которая быстро намокнув, тянула его ко дну. Он сплевывал воду и хватался за льдины, но они предательски выскальзывали или переворачивались, не обеспечивая должной опоры.
– Андрей, надо сматываться! – подскочил к капитану старпом. – Нас затягивает под айсберг.
– Стоим, – твердо произнес капитан.
– Он в любую секунду может снова перевернуться, и тогда нам кранты.
– Стоим, я сказал, – повторил Петров и поднес к устам микрофон. – Боцманской команде приготовить трос! Боцман Цимбалистый – за борт для спасения полярника!
Матросы и без команды вовсю суетились на палубе у надстройки, готовя боцмана к спуску за борт. В этот момент по левому борту раздался жуткий скрежет – двигаясь, ледяной бок айсберга задевал корпус ледокола.
– Ты чего творишь? – Еремеев подошел вплотную к капитану. И, указывая на барахтавшегося в воде полярника, прошипел: – Там один, а на борту около сотни! Нас же всех посадят, если что случится!..
– Ты уж определись, чего больше боишься, – спокойно возразил Петров. – Утонуть или присесть в тюрягу.
Старпом нервно повел плечом:
– Вспомнишь еще меня, когда по судам затаскают.
– Товарищ Банник, – повернулся капитан ко второму помощнику, – запомните на всякий случай: старпом был против спасательной операции.
– Запомнил, – кивнул тот.
Поморщившись и с силой захлопнув дверцу, Еремеев вышел на крыло мостика.
Старший помощник Еремеев был на пять лет старше Петрова, а потому воспринял его недавнее назначение капитаном «Сомова» неоднозначно. То ли сам метил на это место, то просто заело.
Банник вообще по сравнению с ними считался дедом. Правда, без высшего образования, но с огромным послужным списком и тремя правительственными наградами. В числе комсостава он ходил на ледоколах Балтийского морского пароходства без малого двадцать лет. При этом в капитаны не рвался – должностью и работой был вполне доволен.
 
* * *
 
Несмотря на опасность быть смытыми очередным водопадом, народу на палубе прибавилось. Вдоль лееров выстроились полярники, включая здоровяка Беляева – Левиного приятеля и соседа по каюте. Все переживали и пытались хоть как-то помочь товарищу. Одной рукой тот вцепился в спасательный круг, а второй пытался дотянуться до собаки.
– Лева, двигайся! – крикнул Беляев. – Интенсивней двигайся, слышишь?! Не будешь двигаться – замерзнешь!..
Матросы быстро готовили Цимбалистого – нацепили на него спасательный жилет и страховочный пояс, закрепили трос, вручили второй пояс с коротким тросовым поводком и карабином.
Боцман лихо перемахнул через заграждение, матросы начали травить трос…
И снова слух стоящих на палубе людей резанул страшный скрежет – левый борт вторично соприкоснулся с ледяной глыбой.
– Машинное! – крикнул в микрофон находящийся на мостике Петров.
– Машинное на связи, – ответил стармех.
– Михалыч, дай секунд на тридцать полный вперед. А потом на те же полминуты средний назад.
– Понял, сейчас дадим. Жарко у вас там видать?..
Не ответив, капитан обернулся к рулевому.
– Лево на борт! Надо отодвинуть корму вправо.
Банник осторожно напомнил:
– У нас люди под правым бортом. Не раздавим?
– Надеюсь, нет. Просто отойдем от айсберга на пяток метров…
По корпусу ледокола вновь прошла вибрация от ожившего дизеля. Гребной винт пришел в движение и быстро набрал полные обороты, взбеленив за кормой спокойную воду. Нос ледокола уперся в льдину, а корма начала плавно отходить вправо.
Тем временем Цимбалистый добрался по отвесному борту до воды и попытался дотянуться до Левы. Из-за движения судна вода пришла в движение – полярник то оказывался под самым бортом, то отдалялся на пару метров. Но при этом держался на поверхности из последних сил. Температура воды была близка к нулю, и он замерзал на глазах.
– Дай руку, – прохрипел боцман.
Говорить Лева уже не мог. И двигаться тоже. Заиндевевшая ладонь, вцепившаяся пальцами в спасательный круг, соскользнула. Тело с головой ушло под воду…
– Ах, ты ж черт, – пробормотал Цимбалистый. И принялся быстро расстегивать пояс с прицепленным к нему тросом.
– Виталя, не смей! – крикнул кто-то сверху.
Но было поздно – отцепившись от троса, боцман нырнул следом за исчезнувшим с поверхности полярником.
Вынырнул он секунд через сорок. Без Левы…
 
* * *
 
Маневр удался – «Сомов» слегка отодвинулся от айсберга. Но тот продолжал раскачиваться, разламывая вокруг себя льдины. Вырвавшись из ледяного плена, исполинская глыба словно радовалась обретенной свободе и беспрестанно двигалась, повинуясь то сильному ветру, то подводному течению.
– Лево на борт! – скомандовал Петров, заметив сближение с айсбергом.
Тихонов крутанул штурвал.
– Машинное, полный вперед!
– Есть полный вперед.
Капитан выбежал на левое крыло мостика и несколько секунд наблюдал за поведением судна. Вернувшись, снова прокричал в микрофон трансляции:
– Михалыч, дай на минуту полный назад.
Затем он появился на правом крыле и глянул вниз.
Матросы боцманской команды поднимали на борт Цимбалистого. Несколько полярников помогали тянуть трос.
Петров негромко выругался, заметив в руках боцмана не человека, а ту самую собаку, что помешала швартовке контейнера.
Судно содрогнулось от соприкосновения с айсбергом, но удар пришелся по касательной – скрежет льда о металл был не таким отчаянным и громким.
Боцмана подняли на борт, уложили на палубу. Стоять он не мог. Полярник Беляев осторожно освободил из обессиленных рук собаку и сунул ее мокрое дрожащее тело за пазуху.
– Так, товарищи, дружно подняли Виталю и понесли ко мне в блок, – распорядился доктор Долгов.
Четверо матросов послушно выполнили команду, осторожно подняв Цимбалистого и направляясь к входу в надстройку…
Наблюдая с правого крыла эту картину, Петров на секунду закрыл глаза. Затем тяжело вздохнул и вернулся на мостик.
Старпом Еремеев куда-то исчез. Второй помощник Банник спустился вниз и поторапливал оставшихся на палубе людей:
– Расходимся, товарищи. Все в надстройку и по каютам – на палубе оставаться опасно…
Будто в подтверждение его слов айсберг качнулся и ударил своей подводной частью под ватерлинию левого борта. Ледокол содрогнулся и стал заваливаться вправо…
 
* * *
 
Тихонов едва устоя на ногах, в очередной раз удержавшись за колонку штурвала. Петров проехал по скользкому линолеуму рубки, но в последний момент вцепился в поручень. При этом на пол со стола полетели штурманские инструменты, упал и разбился графин с водой.
Двое полярников, спускавшихся на палубу гостевых кают, сорвались и «сосчитали» телами ступеньки трапа.
Стулья и табуреты в кают-компании опять пришли в движение. А на камбузе и вовсе случилось несчастье: с плиты опрокинулась большая кастрюля с готовым борщом, что заставило кока долго елозить по полу с тряпкой и изощренно ругаться на родном языке.
Четверо матросов, транспортирующих обмороженного боцмана, в этот момент подходили к надстройке. Посыпавшиеся сверху мелкие осколки льда заставили их пригнуться и втянуть в плечи головы. А сопровождавший процессию доктор был вынужден прикрыть своим телом Цимбалистого.
Последний удар пришелся в корпус ниже ватерлинии. И примерно в то место, против которого находилась машинное отделение. Мотористы подняли головы, прислушались. Лишь один стармех Черногорцев, отдавший службе на судах многие годы и повидавший за карьеру всякого, не потерял присутствие духа.
– Ну, чего застыли, соколики? – с нарочитой веселостью пробасил он. – Вы ж на ледоколе работаете, а не на круизной яхте. Здесь всяко случается…
– Прямо руль! Так держать, – командовал Петров, бегая с левого крыла в рубку и обратно. – Машинное, малый назад!..
«Сомов» елозил то вперед, то назад, пытаясь отойти от подводной части айсберга. От его кульбита образовалась огромная полынья, но к несчастью проклятая глыба полностью ее заняла, оттерев судно к самому краю – к границе толстого льда. Не имея возможности разогнаться и набрать хороший ход, ледокол мог надолго застрять в ледовом плену. Да еще по соседству с подвижным айсбергом.
 
* * *
 
Стармех Черногорцев был самым возрастным членом команды «Михаила Сомова». Высокий, широкоплечий, чуть грузноватый и медлительный. На голове к пятидесяти годам уже образовалась приличная проплешина, зато черные усищи торчали в разные стороны как у заправского донского казака.
Общаясь со своими «чертями», он частенько вворачивал в речь такие ядреные выражения, от которых захватывало дух и прибавлялось жизненной энергии.
Больше всего на вахте в машинном Черногорцев любил сидеть на своем «троне» и, контролируя по приборам работу силовых установок, попить чайку вприкуску с ломтем-бутербродом.
До семьдесят шестого года Черногорцев ходил исключительно по теплым морям – работал вторым механиком на танкере «Крым». Отвечал за главные двигатели и все, что с ними связано. «Крым» в основном мотался по Средиземному морю и Индийскому океану.
В октябре семьдесят шестого судно выполняло плановый рейс и находилось в Аравийском море, когда в машинном произошел обрыв масляного трубопровода. Силовая установка была немедленно остановлена, бригада начала замену дефектной трубки. Однако при ремонте брызги масла попали на горячие поверхности, и вспыхнул пожар, быстро распространившийся по всему машинному отделению.
Внутри оказались отрезанными от выхода шесть человек, включая молодого Черногорцева. На судне была объявлена пожарная тревога. Экипаж приступил к тушению и всеми силами пытался спасти людей.
Температура внутри машинного быстро росла, несмотря на орошение переборок, палуб и подволока. Спасательная операция длилась полтора часа, после чего удалось спасти лишь троих механиков, а три человека из аварийной партии остались внутри.
Пожар продолжал полыхать. Из-за сильного нагрева палуб и переборок возникла реальная угроза взрыва топливных и масляных емкостей. И, в конце концов, капитан принял решение о герметизации отсека и включении системы жидкостного тушения составом СЖБ *.   
После пожара «Крым» отбуксировали в порт Аден, а спустя некоторое время он вернулся в Советский Союз.
Расследовавшая аварийный случай комиссия, вины экипажа не усмотрела. Однако чудом спасенный Черногорцев не смог больше работать на «Крыме» – написал рапорт и вскоре перевелся на ледокольные суда. Перед его глазами до сих пор стояли трое погибших ребят, которых он прекрасно знал до случившейся трагедии.
А в память о том пожаре на его предплечьях и шее остались обширные шрамы от ожогов.

* СЖБ – система жидкостного тушения для борьбы с небольшими очагами пожаров горючих веществ и тлеющих материалов, а также электроустановок под напряжением. В состав входит бромистый этил и фреон.

 
* * *
 
Во время очередного маневра борт в четвертый раз столкнулся с подводным препятствием. На палубы «Сомова» обрушился град ледяных осколков, по судну прошла сильная вибрация. 
Один из осколков оказался слишком большим – от его удара по мачте лопнул силовой трос крепления. Длинная часть троса без серьезных последствий шибанула по рубке. А вот короткая, словно бритва, срезала коротковолновый локатор.
Рулевой матрос Тихонов удивленно посмотрел на погасший экран локатора и беспомощно оглянулся вокруг. Но капитан был слишком занят, старпом куда-то запропастился, а Банник только что поднялся на мостик с палубы.
Заметив отказ локатора, он вздохнул и покачал головой:
– Шо делается, а!..
Следующие полчаса Петров с Банником занимались эволюциями ледокола – слаженно работая, оба старались как можно дальше отвести его левый борт от нависшего айсберга. Команда мотористов во главе с Черногорцевым то давала полный вперед, то отрубала винт от вала дизелей, то заставляла вращаться винт в обратную сторону…
Получилось. Поелозив вперед-назад «Сомов» разрушил правым бортом кромку льда и отдалился от глыбы на относительно безопасное расстояние в пол-кабельтова. Теперь синеватый с белыми прожилками наплыв не нависал над ледоколом и не окатывал его палубы потоками воды и льда.
Когда опасность миновала, капитан оставил на мостике Банника с Тихоновым, и спустился в медицинский блок.
– Как он? – заглянув в апартаменты Долгова, кивнул он на лежащего боцмана.
– Неплохо, – ответил доктор. – Могло быть хуже.
– Обморожения нет?
– Нет, все ткани целы, чувствительность в норме. Голос пропал, но со временем он восстановится.
Петров подошел к Цимбалистому, наклонился над ним, заглянул в глаза. Затем слегка сжал его ладонь и быстро направился к выходу…
 
* * *
 
– Андрей! – постучал в дверь капитанской каюты Еремеев.
Никто не ответил.
Он осторожно повернул ручку и толкнул ее. Не вышло – дверь была заперта.
– Андрей, я доложить по повреждениям, – сказал старпом, добавив голосу громкости.
И вновь ответом ему была тишина.
– В общем, обшивка левого борта пострадала. Но с этим ладно – герметизация корпуса не нарушена. Винт слегка зацепило – на вал передается вибрация. Но самое отвратительное, что накрылся локатор.
Озвучив доклад, старший помощник помолчал, прислушался…
Ни шагов, ни голоса, никаких других звуков.
Еремеев тихо выругался, сплюнул и, удаляясь по коридору, пробормотал:
– Ну и сиди там…
Петров в это время находился внутри каюты.
Он лежал на застеленной постели и отлично слышал каждое слово, сказанное через дверь старпомом. Только говорить с ним или встречаться он не хотел. В его руках была фотография в красивой деревянной рамке. Улыбаясь, супруга Людмила обнимала маленького сына Федора.
От снимка будто исходило тепло. Разглядывая своих близких, Андрей сам того не замечая, начал улыбаться…
 
* * *
 
Как ни странно, познакомились они на борту «Капитана Воронина». Молоденькую журналистку – выпускницу журфака – редакция прислала сделать репортаж о команде только что вернувшегося из трудного плавания ледокола.
Людмила была в легком платьице и белых босоножках; в руках она держала фотоаппарат и большой блокнот. Она очень волновалась и подошла к трапу аж за двадцать минут до назначенного времени.
Петров тогда был старшим помощником капитана и стоял на вахте. Старого капитана-пьяницу, наконец-то, отправили на пенсию. «Бойцовского пса» Макеева перевели на берег с повышением, чему долго радовался весь экипаж. Андрей по праву занял его должность, а команду ледокола возглавил грамотный и непьющий молодой капитан, с которым у нового старшего помощника сразу сложились прекрасные рабочие отношения.
Заметив с мостика стоявшую у трапа миниатюрную девушку, Петров позвонил вахтенному матросу и попросил узнать, к кому она пришла.
Получив вскоре ответ, сам спустился вниз.
– Извините, – робко пробормотала она, – меня прислали… Из редакции… Вот мое редакционное удостоверение…
Разобравшись, что к чему, он представился и пригласил Людмилу зайти на борт. После чего устроил настоящую экскурсию по ледоколу.
Люда впервые попала на настоящее морское судно. Ее поражали и его размеры, и огромное количество палуб в надстройке, и современное оснащение… Андрей любезно показал ей все, начиная от машинного отделения и заканчивая рулевой рубкой. Во время показа он подробно отвечал на ее вопросы, рассказывая о работе команды во время плавания, о быте, о питании.
Выслушивая ответы, она что-то строчила в блокнот и беспрестанно щелкала фотоаппаратом. Затем он пригласил ее в кают-компанию и, несмотря на протесты, угостил вкусным обедом.
В целом, она была в восторге от экскурсии. Да и обходительность старшего помощника, посвятившего ей два часа своего времени, говорила о многом.
Собрав массу материала для будущего очерка, она засобиралась на берег. Он проводил ее до трапа, пожал на прощание ладошку. И напоследок решил схитрить.
Дело в том, что девушка ему очень понравилась: симпатичная, со стройной фигуркой, с роскошными волосам; начитанная, остроумная. И вдобавок скромная. Вот и решил хоть как-то выцыганить номер телефона.
– Люда, а как же мы узнаем, когда выйдет номер газеты с вашим очерком? – изобразил он наивное удивление. – Команда теперь будет его с нетерпением ждать.
Она на мгновение задумалась. Потом неуверенно сказала:
– Может, кто-нибудь позвонит в редакцию?..
– А не лучше будет вам оставить свой номер? Тогда капитан мог  бы иногда позванивать.
Тут она смекнула, в чем дело и подозрительно прищурилась:
– Кажется, вы меня обманываете насчет капитана. Да?
Петров улыбнулся.
– Людмила, я знал только одного человека, который не врал. Да и тот был шизофреником.
Посмеявшись, она все же написала на чистом листе блокнота свой номер и, вырвав его, отдала старшему помощнику.
– Ладно, звоните.
И он позвонил. В первый раз действительно поинтересовался сроком выхода очерка. А во второй раз отважился пригласить ее на свидание.
Она согласилась…
 
* * *
 
Поднявшись в рулевую рубку, Еремеев в сердцах хлопнул дверцей и бросил взгляд на присутствующих. Матрос Тихонов, как и положено, стоял у штурвала; второй помощник разглядывал отдалившийся от судна айсберг.
– Ну, шо он там? – поинтересовался Банник, как всегда приправляя речь кубанским говорком.
Не ответив, старпом нервно пожал плечами.
– Дело понятное. Небось и говорить с тобой не захотел?
Постучав пальцами по стеклу, Еремеев вдруг резко выпалил:
– Считаю, надо доложить обо всем в Ленинград.
– О чем именно?
– Обо всем, как есть.
Теперь взял паузу второй помощник – поглядывая на старпома, он помалкивал и ждал продолжения. А тот, заложив руки за спину, принялся расхаживать по рубке и придумывать текст…
– Несмотря на возражения экипажа, товарищ Петров своевременно не предпринял необходимых мер по спасению экипажа и судна…
– Экипажа – это, стало быть, нас? – не выдержал Банник.
– Да, нас. После его ошибочных действий сохранность судна и жизни членов команды были поставлены под угрозу. Результатом явилась смерть одного из полярников и такие-то повреждения…
– Смерть-то зачем приплел? – поморщился второй помощник, отчего один ус приподнялся. – Он таки как раз хотел его спасти, а ты предлагал бросить.
Но Еремеев лишь отмахнулся на замечание. Закончив сочинять донесение, он обернулся в ожидании положительной реакции. Однако вместо одобрения во взгляде Банника он заметил насмешку.
Его это не смутило.
– Пусть там, – воздел он палец к потолку рулевой рубки, – теперь принимают меры. Высылают комиссию или воздействуют другими мерами.
– Правильно, – кивнул опытный моряк. – И дуста нехай пришлют.
– Какого еще дуста? Зачем?..
Банник деловито осмотрел углы помещения.
– Та крыса одна задолбала. Скребется и скребется…
Вначале старпом не понял, о какой «крысе» идет речь. Когда смысл фразы все же дошел до сознания, он обиженно проворчал:
– Между прочим, вы сами говорили, что капитан не соответствует. Дескать, с дистанцией сложности. Это ведь ваши слова, верно?
– У капитана – сложности. А ты, как я погляжу, в затылок ему дышишь, усугубляя эти сложности.
Сказав это, второй помощник прошел мимо старпома в сторону левого крыла мостика. Еремеев медленно развернулся и проводил непонимающим взглядом огромную фигуру пожилого моряка…
 
* * *
 
Несколько часов подряд ледокол «Михаил Сомов» осторожно кромсал носом лед и с небольшой скоростью отдалялся от айсберга на северо-восток. К полуночи расстояние между судном и опасным препятствием увеличилось до нескольких сотен метров.
Сделано это было вовремя – под утро следующего дня по старой полынье к большому айсбергу приблизился его меньший собрат. Ледяные глыбы с жутким грохотом столкнулись. Большой айсберг лишь слегка покачнулся, а маленький рассыпался на мелкие части.
За завтраком в кают-компании собралась большая часть команды, свободная от вахты. Вечер и ночь были напряженными, но к утру моряки с полярниками успели придти в себя, а потому решили помянуть погибшего Леву.
В кают-компании был накрыт центральный стол. За ним в числе прочих сидели Банник, Еремеев, Тихонов, Долгов, Беляев и Цимбалистый. Рядом с боцманом топталась Фрося.
Кок молча прошел вдоль стола и разлил по стаканам алкоголь. Виталию Цимбалистому он почему-то наполнил стакан до самого верха.
Тот удивленно замычал.
– Как пострадавшему, – объяснил кавказец. И добавил: – Пей, тебе надо поправляться.
Сидевший рядом с боцманом доктор озабоченно посмотрел на подопечного.
– Так и мычишь со вчерашнего дня?
Тот кивнул.
Долгов со знанием дела пощупал его шею, горло, лимфоузлы…
И заключил:
– Застудился не сильно – пора бы и заговорить. Нет, брат, это уже психология. Ты должен сам себя заставить…
В это время Беляев обхватил стакан огромной ручищей и поднялся.
– Товарищи, – негромко сказал он. – Я познакомился с Левой накануне крайней экспедиции. Здесь в Антарктиде хорошо его узнал. Золотой был человек с большой и открытой душой… Знаете, он ведь и домой не сильно хотел возвращаться. У него кроме Фроси и родни-то не было, – кивнул он на смирно сидящую собаку. – Когда «Сомов» подошел к станции, он один не радовался и не торопился – словно понимал, чем закончится это путешествие. Так оно и обернулось… Мы все скоро будем в Ленинграде, а Левка останется здесь навсегда…
Беляев собирался сказать что-то еще, но запнулся, махнул рукой и, залпом проглотив алкоголь, уселся на место. Остальные дружно встали, подхватили стаканы, чтоб помянуть товарища. На дверь в кают-компанию внезапно распахнулась – на пороге появился капитан.
– Продолжайте, товарищи, – вмиг оценил ситуацию Петров.
Он не пошел к отдельному столику командного состава, а занял место во главе общего стола. Вид у него был крайне уставший.
Банник с Долговым переглянулись и опрокинули в себя водку. Следом за ними выпили остальные. Затем все сели и стали вяло ковыряться вилками в тарелках.
Разговор за столом не клеился. Во-первых, настроение было ни к черту. Во-вторых, многих смущало присутствие капитана.
Спустя минуту он первым и нарушил гнетущую тишину.
– Вот что, товарищи, – сказал он, отодвинув тарелку. – Может быть, сейчас это не совсем уместно, но по уставу я обязан поставить всех в известность.
Народ перестал есть и поднял взгляды на Андрея Николаевича.
– Только что из Ленинграда поступила радиограмма, – достал тот из кармана кителя сложенный вчетверо листок бумаги. Развернув его и еще раз пробежав по тексту, передал Еремееву: – Зачитайте.
Банник почему-то помрачнел лицом. А старпом с плохо скрываемым торжеством принялся читать:
– В связи с недопустимыми просчетами в управлении экипажем и судном Петров А.Н. освобождается от должности капитана до решения вновь созданной комиссии Балтийского морского пароходства. Временно исполняющим обязанности капитана назначается…
Выдержав паузу, старший помощник сделал удивленное лицо, хотя весь светился от счастья.
– …Еремеев П.А.
Банник тихо выругался и, отобрав у стоявшего рядом кока бутылку, плеснул в свой стакан.
– Это не все, – напомнил Петров. – Читайте дальше.
Старпом вернулся к тексту радиограммы.
– …Назначается Еремеев П.А. вплоть до прибытия на судно нового капитана Севченко В.Г. Прибытие нового капитана на ледокол «Михаил Сомов» планируется в двадцатых числах марта.
Закончив чтение, Еремеев вздохнул и, не скрывая досады, бросил листок на стол. В кают-компании стояла гробовая тишина.
– Командуйте, товарищ Еремеев, – поднялся Петров.
Даже не притронувшись к завтраку, он покинул столовую и отправился в свою каюту.
 
 
 
Глава третья
Антарктида; море Росса; борт вертолета Ми-2 – борт ледокола «Михаил Сомов»
22 марта 1985 года
 
Ветреным солнечным утром с вертолетной площадки советского судна «Николай Корчагин» взлетел вертолет Ми-2. Судно проделало немалый путь от берегов Австралии всего лишь с единственной целью – перебросить на борт ледокола «Михаила Сомова» нового капитана. Ледовая обстановка в это время года в районе Антарктиды становилась самой неблагоприятной – среднесуточная температура понижалась, ледовое поле разрасталось в размерах, а толщина прибрежного льда увеличивалась. А потому «Корчагин», не обладая ледокольной мощью, не рискнул входить в опасную зону. Почти вплотную приблизившись к зоне сплошного льда, оно встало. А дальше отправился вертолет…
До преодолевавшего ледовые торосы «Сомова» предстояло пролететь почти четыреста километров. Пилот Михаил Кукушкин сидел в левом кресле командира экипажа, летевший пассажиром капитан Севченко расположился справа от него.
Недолгий полет над относительно чистой водой сложности не представлял, и пилот с капитаном оживленно переговаривались. Когда темная вода океана внизу начала пестреть отдельными льдинами, оба умолкли. Кукушкин стал чаще посматривать на приборы, Севченко полез в импортный прорезиненный рюкзак с наклеенным изображением яркой молоденькой девушки, покопался среди личных вещей и вынул морской бинокль. Теперь из простого пассажира он превратился в опытного полярного моряка и, посматривая в разные стороны, оценивал ледовую обстановку.
Еще через двадцать минут полета льдин стало настолько много, что они соприкасались друг с другом, оставляя для чистой воды лишь небольшие и редкие полыньи.
Но скоро исчезли и те. Ровное белое поле было расчерчено неровными трещинами, а кое-где виднелись торосы и верхушки небольших айсбергов…
Пилоту Кукушкину недавно исполнилось тридцать. Он был среднего росточка, щуплый, с бледной кожей и простоватым лицом. В кабине вертолета Михаил вел себя сдержанно и вдумчиво – словно боялся упустить что-то важное или позабыть включить какой-то жизненно необходимый для полета агрегат. Зато на земле преображался: становился веселым, энергичным, общительным и подвижным. 
В ДОСААФ он выучился летать на Ми-1; экстерном окончил среднее летное училище. За карьеру успел поработать вторым пилотом на стареньких Ми-4 и на новых Ми-8. Затем состоялся знаменательный разговор с командиром летного отряда – Михаилу на тот момент шел двадцать восьмой год, а он все ходил во вторых пилотах. Непорядок. Да, звезд с неба не хватал, но опыта за плечами было в достатке.
Последним событием, переполнившим чашу его терпения, стал полет на Ми-8 над бескрайней заснеженной Сибирью. Летели со старым командиром из областного центра в районный городишко, перевозя бригаду врачей. Погода была отвратительной: низкая облачность, боковой ветерок, видимость менее пяти километров. Примерно на середине пути глазастый второй пилот заметил прямо по курсу черную точку, стремительно увеличивающуюся в размерах. Не долго думая, Кукушкин разбудил дедушку командира и взволнованно ткнул вперед пальцем. Пятнышко к этому моменту увеличилось до размеров колесного трактора, и оба пилота потеряли дар речи. Да, навстречу летел трактор. Предположительно МТЗ-80 «Беларусь». Летел ровно, выдерживая курс, высоту и скорость. Дедушка подправил курс, чтобы разойтись с ненормальным трактором и вышел в эфир сакраментальной фразой:
– Трактор, я борт «22512». Наблюдаю вас прямо по курсу. Расходимся левыми бортами.
Через пару секунд из эфира прилетел ответ:
– Вас понял, «22512». Я борт «21877». Тип – Ми-6, транспортирую трактор на внешней подвеске из деревни такой-то в село такое-то…
Названия сибирских поселений Кукушкин уже успел позабыть. Да это и не важно. Вся чертовщина ситуации заключалась в том, что огромный Ми-6 шел в облаках, а под ними болтался на тросах только трактор. В общем, после посадки два летчика и бортовой техник дружно ушли в запой, дабы восстановить утраченную веру в реальность. Серьезно так ушли, без возврата в реальность в ближайшие пять дней.
Аккурат после этого Мишу и вызвал на доверительную беседу командир летного отряда, в которой прямо предложил переучиться на Ми-2. На этом маленьком вертолете пилот был единственным, являясь командиром экипажа.
Летную работу Кукушкин любил, мечтал о ней с детства, потому и согласился. Правда, некоторые виды полетов давались ему с большим трудом. Он до сих пор с ужасом вспоминал ночные рейсы или маршруты в сложных метеоусловиях, когда трудился в экипаже Ми-8. И с тем же ужасом осознавал, что пользы от него в тех полетах не было никакой. Балласт, балластом. Если бы не видавший виды дедушка-командир – не миновать беды. Также непросто дались и первые полеты на Ми-2 над открытым морем, когда пилот-инструктор обучал его ведению ориентировки и посадкам на площадку судна. Пока «вертушка» парила над привычной твердой поверхностью, Михаил чувствовал себя нормально и уверенно пилотировал машину. Стоило пересечь береговую черту – в голове щелкал какой-то тумблер, и тело сковывал страх.
– Да не бойся ты! – замечал перемену инструктор. – Полеты над морем имеют только одну особенность – отсутствие ориентиров. В остальном все так же как и над Землей-матушкой.
– А если аварийная посадка? – жалобно возражал молодой пилот.
– Тоже ничего страшного. Главное – успеть передать координаты точки, куда плюхнешься. А после приводнения нужно быстро покинуть тонущий борт и грамотно воспользоваться спасательными средствами. На тебе надет пробковый жилет; в грузовой кабине резиновая лодка, автоматически надуваемая смесью из баллона; НАЗ – носимый авиационный запас с продуктами, сигнальными ракетами и кучей других хитрых премудростей, необходимых для выживания. Так что, если ты не дурак – не утонешь…
Сказанное опытным корабельным летчиком мало успокоило. Скорее, наоборот – вызвало ряд вопросов. К примеру, что делать, если приводняться предстоит не в воду теплого Черного моря, а в ледяную кашу близ одного из полюсов? И сколько организм человека продержится в такой каше – минуту, две или три?..
Вспоминая о своих первых полетах на Ми-2, Кукушкин с опаской оглядел простиравшееся под вертолетом ледяное поле. Ярко-белое, холодное, враждебное. А самое неприятное заключалось в том, что из-за сильного порывистого ветра надо льдом несло снежную поземку. Далекий горизонт сливался с небом, и потому пилоту постоянно приходилось посматривать на приборы, устраняя появлявшиеся крены, пикирование или кабрирование. Высота и скорость «плавали», курс на работавший радиомаяк «Сомова» тоже норовил ускользнуть.
Покосившись влево, Севеченко заметил побелевшие от напряжения костяшки пальцев пилота.
– Ручку не оторви, – спокойно сказал он.
– Что? – не понял тот.
– Почему так волнуешься?
– А, руки… Это у меня всегда так. Из-за неумеренной мозговой активности. Думаю много, – попытался отшутиться Михаил.
– О чем?
– Преимущественно о будущих поколениях. Представляете, какая для них будет беда, если мы с вами грохнемся? Потеря опытного капитана – большая утрата для советского народа. Но может и по мне кто порыдает. Особенно если тетрадку с записями найдет.
– Странные у тебя мысли… – поворчал Севченко. – А что за тетрадка?
– Со стихами. Я же как Виктор Цой. Знаете Цоя?
– Он тоже летчик?
– Нет. Про «Кино» слышали?
– Какое кино?
Вертолетчик одарил пассажира взглядом полным превосходства. И напел пару строчек из песни:
– Я вчера слишком поздно лег, сегодня рано встал. Я вчера слишком поздно лег, я почти не спал…
– Нет, такого не слышал, – оставаясь беспристрастным, мотнул головой капитан.
– Цой – очень талантливый поэт. Прям как я! Хотите, я вам свои стихи почитаю?
– Нет.
– Да вы послушайте! Вдруг мои стихи потом в школьную программу включат! Вот, к примеру… Любовь – не для меня. Война – моя стихия! Сражаться, побеждать, и грудью сквозь штыки к судьбе своей идти! Но в час, когда меня…
Возможно, стихи и были написаны талантливо, да Севченко в них не разбирался совершенно. К тому же, декламируя, пилот говорил в микрофон гарнитуры слишком громко, и это здорово напрягало.
Отсоединив свою гарнитуру от разъема переговорного устройства, капитан снова поднял бинокль и принялся осматривать бесконечное ледовое поле.
Кукушкин продолжал размахивать в такт словам левой рукой, да гул двигателей и редуктора заглушали его слова…
 
* * *
 
Капитан на судне всегда занимает исключительное положение. Он не стеснен несением вахты и решением вопросов снабжения продовольствием, запчастями, топливом и пресной водой. Он не производит корректировку навигационных карт, не отвлекается на получение шкиперского имущества и на контроль погрузки или разгрузки. Все эти обязанности исполняются его помощниками и судовыми специалистами. Тем не менее, если судно терпит аварию, не выполняет план или в команде происходит какое-то происшествие, то вся вина ложится на капитана.
Севченко было далеко за сорок, и чаще всего на окружающих он производил впечатление весьма сурового и неулыбчивого человека. Возможно оттого, что путь до капитанских нашивок занял у него слишком долгий и тернистый путь.
Ростом Валентин Григорьевич был под сто девяносто, при этом излишками веса не страдал. Статный и потянутый Севченко по судну всегда перемещался неторопливо, проверяя по пути порядок в помещениях и качество приборки. Лицо, как правило, было строгим и даже хмурым. Улыбавшегося и тем более смеющегося Севченко никто и никогда не видел.
По молодости он отслужил в Военно-морском флоте; демобилизовавшись, поступил в мореходку. После ее окончания начинал работу на судах простым матросом, а через несколько лет поступил на судоводительский факультет Ленинградского высшего инженерного морского училища имени адмирала Макарова.
Учеба в школе осталась далеко позади, и поэтому «вышка» давалась тяжеловато – лекции по некоторым предметам приходилось попросту заучивать, не особо вникая в смысл. И все же он получил диплом инженера-судоводителя, распределившись в Балтийское морское пароходство, где прошел все ступени от третьего штурмана до капитана ледокола.
Еще со времен мореходки заслуженные и бывалые моряки не раз говорили:
– Некоторые из вас когда-нибудь обязательно дослужатся до капитанов. Так вот запомните, товарищи курсанты: требовательность не должна превышать разумных пределов. После выхода судна в море, команда становится единым организмом. Все в равной степени оторваны от Родины, разлучены с родными и близкими; у всех обостряются чувства, все становятся чуть более раздражительными, легкоранимыми. Любое неуважительное слово, сгоряча брошенное подчиненному, может вызвать взрыв и ответную реакцию. Критика должна быть «по делу», а наказание – справедливым. Сдержанность и ровный тон всегда способствуют нормализации психологического климата…
А капитан-наставник Моргунов – один из самых уважаемых и заслуженных моряков Балтийского пароходства – в задушевных беседах с молодыми капитанами частенько добавлял следующее:
– Невзирая на единоначалие, капитан не должен считать себя всегда правым и обязан прислушиваться к мнению подчиненных. Только такой подход к делу не убьет инициативу и интерес к работе. Самокритичность и способность вовремя признать ошибку всегда поднимают авторитет капитана в глазах его подчиненных…
Так говорили опытные наставники. Но, увы, не всегда получалось следовать их советам. Порой Валентин Григорьевич Севченко поступал совершенно противоположным образом. Да, потом жалел и корил себя за несдержанность, но… вылетевших обидных и чрезмерно строгих фраз уже было не вернуть.
Несколько лет назад он поплатился за свой тяжелый характер, когда полез на ледоколе напролом сквозь толстый лед в полярных широтах. Пройти его не удалось, к тому же потратили почти весь запас топлива, из-за чего ледокол лег в дрейф. Дожидаясь помощи, команда начала замерзать – топлива не хватало даже на обогрев судна. В результате двенадцать человек погибло. После были комиссии, долгое расследование, судебное разбирательство…
Обошлось. Севченко был признан частично виновным и на год понижен в должности до старшего помощника с переводом на старый лесовоз «Восток-3». Но потом его восстановили и назначили капитаном на другой ледокол. Ведь профессионалом он был высококлассным – это признавали все.
В данный момент его ледокол стоял в доках Ленинградского судоремонтного завода. А беременная супруга Валентина Григорьевича готовилась к сложным родам. Как же он хотел в это время находиться поблизости! Ради такого ответственного момента и с ремонтом специально подгадал, а тут эта внезапная командировка с перелетом в другой конец света…
Севченко лично не знал Петрова – молодого недотепу-капитана, загнавшего свой ледокол в непроходимые льды и допустившего столкновение с айсбергом. Но уже заранее его возненавидел, ведь именно из-за него рухнули все планы. Из-за него любимой Галине придется рожать без поддержки супруга. А там как знать – доведется ли увидеть ее живой.
Об ужасном исходе думать не хотелось, но Гале недавно исполнилось сорок два – не самый удачный возраст для первых родов…
 
* * *
 
Айсберг, причинивший множество бед и неприятностей команде ледокола, матросы шутливо прозвали «Семен Семеныч». Теперь он находился на приличном удалении – «Сомова» и высокую глыбу льда связывала темная извилистая полынья длиной более тридцати километров.
«Михаил Сомов» медленно продирался сквозь ледовый покров. Скорость движения была крайне низкой, а иногда и вовсе падала до нуля. Повстречав слишком толстый лед, судно наваливалось на него передней частью корпуса и, потеряв ход, ползло обратно. В таких случаях, старпом давал команду в машинное «средний назад», отводил ледокол по проделанной полынье на сотню метров и штурмовал препятствие снова. Как правило, вторая попытка оказывалась удачной. Однако чем дальше «Сомов» продвигался заданным курсом, тем толще становился лед. Причина крылась не в северо-восточном направлении, которое выдерживал ледокол, следуя в сторону Австралии. Причина была во времени года. Март считался началом весны в северном полушарии. А здесь – в южном – он знаменовал начало холодной осени.
Рулевой матрос Тихонов стоял у штурвала, облокотившись спиной о переборку, на которой висел календарь с изображением Аллы Пугачевой. Пару часов назад радист Зорькин принял радиограмму о вылете вертолета; судно встало в его ожидании, делать было нечего. Тихонов держал в руках «Кубик-Рубика» и увлеченно вращал его грани, пытаясь собрать хотя бы две стороны. Но пока ничего не получалось.
Не мостике появился Банник.
Матрос поспешно спрятал кубик и принялся крутить головой, якобы усердно изучая ледовую обстановку. На вахте даже при отсутствии работы заниматься посторонними вещами не разрешалось.
Однако что-либо скрыть от старого моряка было невозможно.
– Все вертишь? – проворчал он.
– В одном научном журнале напечатали схему сборки, – смущенно ответил Тихонов. – Я хотел взять журнал с собой, но счел, что это будет нечестно. Теперь вот мучаюсь.
– Делом бы занялся. Какая дистанция между нами и «Семен Семенычем»?
– При последнем замере было семнадцать миль.
– Чуть больше тридцати километров. Плохо дело.
– Почему плохо?
– Ветер окреп и сменил направление – теперь поддувает с юго-запада. Как бы айсберг не сел нам на хвост.
– А что, он может за нами по полынье? – насторожился матрос.
– В Антарктиде все возможно…
– Мостик, ответьте радиорубке! – проснулась трансляция голосом радиста Зорькина.
Банник поймал качавшийся на витом проводе микрофон.
– Да, радиорубка, мостик на связи!
– «Вертушка» на подходе. Удаление десять километров, нас визуально наблюдает. Запрашивает направление и силу ветра.
Второй помощник переместился к метеорологическим приборам.
– Передай: ветер тридцать-сорок градусов, двенадцать метров в секунду, порывы – до пятнадцати.
– Понял, передаю…
Радист отключился, а Банник, подойдя к ряду прямоугольных окон, посмотрел на поземку. И проворчал:
– Шо-то не нравится мне эта погодка.
– Почему? – справился рулевой.
– Уж больно сильный ветерок для «вертушки». Буквально на пределе…
«Корчагин» вышел на связь еще утром – его радист сообщил о готовящемся к вылету Ми-2 с новым капитаном на борту, а также ориентировочно назвал время прилета «вертушки» на «Сомов». Получив эту информацию, команда ледокола занялась подготовкой к приему воздушного судна.
Спустя несколько минут слева по борту протарахтел вертолет, а радист снова оглушил сообщением:
– Мостик, «вертушка» запрашивает посадку!
– Посадку разрешаю. Условия прежние. Про порывистый ветерок не забудь предупредить пилота, – пробасил Банник. И, бросив микрофон, тихо добавил: – Ну, стало быть, пора провожать Николаича.
В этот момент Ми-2 выполнил четвертый разворот, выровнялся и приступил к снижению на приготовленную для его посадки площадку…
 
* * *
 
Радист Зорькин заранее сообщил Андрею Николаевичу Петрову о вылетевшем с «Корчагина» вертолете, дабы тот успел спокойно собраться.
– Везут капитана? – равнодушно поинтересовался тот.
– Так точно.
– По мне распоряжения есть?
– Да, вам приказано после дозаправки вертолета следовать на «Корчагин».
– Понял. Спасибо. Известите меня, когда борт будет заходить на посадку.
– Так точно, товарищ капитан, сделаю…
Получив информацию, бывший капитан ледокола неспешно собрал личные вещи и упаковал их в один чемодан. Завершая сборы, он снял со стены две фотографии. На первой были жена и сын, на второй – его родители. Он бережно обернул оба портрета тельняшкой и уложил поверх остальных вещей.
Затем надел парадный мундир; смахнул пыль с фуражки, провисевшей на крючке гардероба с тех пор, как судно вошло в зону субполярного климата. И, присев на стул, принялся ждать…
Когда радист Зорькин вторично позвонил по телефону и сообщил о снижавшемся вертолете, Петров поднялся, подхватил чемодан, надел на голову фуражку и покинул каюту.
Пройдя лабиринтами знакомых коридоров, он вышел на палубу, повернул в сторону кормы, где размещалась вертолетная площадка. И вдруг по пути обнаружил выстроившуюся в одну шеренгу команду ледокола. Практически всех ее членов, за исключением тех, кто тянул лямку вахты.
Придерживая головные уборы, чтоб сильный ветер не сдул их в океан, моряки с грустью смотрели на своего капитана. Второй помощник Банник беззвучно вздыхал. Судовой врач Долгов теребил пестрый гражданский шарф, обмотанный вокруг шеи. Боцман Цимбалистый держал на руках Фросю.
Чуть замедлив движение, Петров прошел мимо команды, в последний раз вглядываясь в лица тех, с кем пришлось проделать длительное время проработать бок о бок.
Меж тем, борясь с ветром, вертолет медленно подкрадывался к палубе. Бывший капитан ускорил шаг, однако вскоре был вынужден остановиться.
– Андрей Николаевич! – послышался до боли знакомый голос с кавказским акцентом.
Из надстройки выскочил кок с большим свертком в руках. Подбежав, он сунул его Петрову.
– Лететь долго, а обед вы пропустите. Возьмите. Это осетинские пироги.
– Спасибо, Тимур, – смущенно пробормотал капитан.
И, пожав его руку, вновь двинулся в сторону кормы.
Цимбалистый осторожно поднял лапу Фроси и помахал ей вслед Петрову.
– Нормальный был кэп – деловой, грамотный, человечный, – пробасил Банник. – Жаль, не уберегли…
– И чего им там в голову взбрело? – согласился Долгов.
На что второй помощник с презрением покосился на Еремеева, стоящего в стороне от команды и неодобрительно наблюдавшего за «церемонией прощания».
Через полминуты строй распался: часть команды отправилась в надстройку, а командный состав потянулся к площадке для встречи «вертушки»…
 
* * *
 
Кукушкину было невероятно тяжело.
Чем ближе оказывалась палуба стоящего во льдах ледокола, тем меньше становилась поступательная скорость Ми-2, и тем заметнее было влияние порывистого ветра.
– Какого черта нас так болтает? – удивленно спросил Севченко.
Ему неоднократно доводилось летать на ледовую разведку, но никогда в подобную болтанку он не попадал.
– Во-первых, очень сильный ветер. Во-вторых, добавляет «свои пять копеек» надстройка, – объяснил Михаил, стараясь удержать вертолет на глиссаде.
– А причем тут надстройка?
– На высоте воздушные массы перемещаются относительно ровно и с одинаковой скоростью, а здесь ветерок цепляет судовую надстройку и закручивается под разными углами…
Проходя обрез палубы, вертолет сильно просел вниз и едва не ударил правым колесом основного шасси об ограничительный брус. Пилот успел рвануть вверх рукоятку «шаг-газ» и уберег машину от катастрофы.
Выровняв «вертушку», он переместил его к центру круга, обозначавшего точное место посадки и, попытался вертикально снизиться.
Не вышло. Едва под колесами осталось менее метра высоты, как машину вновь раскачало и откинуло порывом к краю площадки. Закусив губу и обливаясь потом, Кукушкин боролся с проклятым ветром…
Бледный Севченко сидел рядом. Вцепившись двумя руками в кресло, он ощущал свое бессилие: вроде бы вот она палуба – дотянуться можно или спрыгнуть, а примоститься на нее пока не получается. Судьба словно издевалась над новоиспеченным капитаном «Сомова». Проделав долгий путь над океаном, долетели до цели, а финальное действо – посадка – никак не получалась.
Валентин Григорьевич беспрестанно крутил головой, поглядывая то на противоскользящую пеньковую сетку, натянутую поверх площадки, то на взмокшего пилота, то на группу моряков, стоявших у правой поворотной кран-балки и ждавших приземления Ми-2…
Очередной беспощадный порыв бросил машину на надстройку.
Михаил дернул ручку управления на себя и резко увеличил мощность двигателей. Задрав нос, вертолет «встал на дыбы», едва не задев сетку хвостовым винтом.
Столкновения удалось избежать, но турбины двигателей завыли на предельных оборотах. Правый движок чихнул черным дымом и выключился.
На борту вертолета не было груза, топливные баки за время продолжительного полета опустели на три четверти. Тем не менее, потеряв половину мощности, он грохнул о палубу передним и правым колесами. Подскочив, повернулся на девяносто градусов и приложился о площадку вторично.
Продолжая раскачиваться, крутиться и перемещаться по пеньковой сетке, он раскачивался и едва не задевал лопастями о палубу. Наблюдавшие за грубым приземлением моряки отбежали подальше и, пригнув голову, с испугом выглядывали из-за основания кран-балки.
– Приготовить огнетушители! – нашелся первым Петров.
Вертолетного ангара и отдельного танка с авиационным топливом на «Сомове» не было. Керосин, масла и ЗИП хранились в небольшом грузовом твиндексе между ближайшей надстройки и площадкой. Перед прилетом Ми-2 матросы боцманской команды выкатили из этого отсека четыре бочки с керосином, необходимым для дозаправки и поставили их аккуратным рядком под левую кран-балку. Сверху на крайнюю бочку они положили электрический насос, необходимый для перекачки топлива из бочек в баки вертолета.
Исполняя свой смертельный танец, винтокрылая машина приблизилась к бочкам. Лопасти прошлись по насосу, разрывая его в клочья. Тотчас по всей площадке полетели куски металла, резиновых шлангов и прочих мелких деталей. Одна из них продырявила капот отказавшего двигателя и перебила маслопровод.
– Выключай! – гаркнул пилоту Севченко, обнаружив, что кабину заливает темным горячим маслом.
Будто очнувшись, тот вскинул левую руку и дернул два желтых «стоп-крана», перекрывших подачу топлива к двигателям. В следующую секунду Кукушкин закрыл пожарные краны и обесточил сеть.
Но было поздно: выбивавшее из правого двигателя масло воспламенилось, в кабине возник пожар. Севченко толкнул пилота в сторону сдвинутого назад левого блистера. Сам аварийно сбросил правую дверь, выбросил рюкзак и спрыгнул на площадку.
Лопасти вертолета по инерции продолжали вращаться, а под ними метался авиатор.
– Горю! – кричал он, хлопая по рукаву летной куртки.
Один из подбежавших матросов обдал его струей из огнетушителя. Второй уже тушил огонь внутри Ми-2. Третий на всякий случай окатывал струей пены капоты двигателей и редуктора.
– Живой?! – подскочил Банник к упавшему на пеньковую сетку пилоту.
Тот кивнул. Но на лице при этом была смесь из вселенской досады с таким же вселенским изумлением. «Ничего себе… Сходил лось за солью… – сокрушал он, поглядывая на дымивший вертолет. – Вот и делай людям добро – вози их с корабля на корабль…»
Севченко тем временем поднял свой рюкзак из лужи вытекшего масла и негромко выругался – приклеенная девица из яркой красавицы превратилась в жуткую представительницу дикого африканского племени.
К нему подбежал Еремеев и подобострастно протараторил:
– Товарищ капитан, вы в порядке? Я старший помощник Еремеев. Исполняющий обязанности…
– Хреново исполняющий, – оценил тот старпома недобрым взглядом. – Развели на судне бардак! Почему рядом с вертолетной площадкой посторонние предметы, включая бочки с топливом?! Почему они не в твиндексе?!
Еремеев набрал в легкие воздуха, чтобы пробормотать оправдание, однако новый капитан заметил в сторонке Петрова, спокойно наблюдающего за работой матросов боцманской команды.
– А вы, надо полагать, и есть тот самый Петров? – шагнул он к нему.
– Да, – кивнул Андрей.
– Который чуть ледокол на дно не пустил, верно?
– У нас человека потоком воды за борт смыло.
– Да? А сейчас этот человек где?
Петров помрачнел.
– Спасти его не удалось.
– Что и требовалось доказать, – процедил сквозь зубы Севченко. – Балтийское морское пароходство готовится отметить грандиозный юбилей; сто пятьдесят лет. А вы ему такой подарочек приготовили…
Поморщившись, он направился к мостику. Проходя мимо Цимбалистого, резко остановился и с критической ухмылкой осмотрел помятую форменную одежду, наполовину «разбавленную» неуставной «гражданской».
– Вы кто?
Голос у боцмана так и не восстановился. Достав блокнотик, он принялся что-то писать…
Наблюдая за этим процессом, капитан качнул головой:
– Немой что ли? Почему одет не по форме?
Цимбалистый показал листок с надписью.
– Еще и боцман?! – разочарованно вскинул бровь капитан.
– Он форму испортил, спускаясь на тросе за борт, – вступился за боцмана Петров.
– А вас я не спрашиваю, Андрей Николаевич! – резко оборвал Севченко бывшего капитана. Оглянувшись, он смерил его взглядом и язвительно выдавил: – Один на парад вырядился, другой бомжует! Пока не починят «вертушку», займите свободную каюту. В Австралии сядете на самолет и отбудете на родину. Там рассчитают диспашу* и разберутся, что с вами делать…
– Слушаюсь, товарищ капитан, – негромко ответил Петров.
Больше не сказав ни слова, новый капитан развернулся и исчез в надстройке. Следом за ним семенил старший помощник.
Андрей потоптался у кран-балки, еще раз глянул на залитый пеной вертолет, который должен был доставить его на «Корчагин» и, вздохнув, отправился в свою каюту…

* Диспаша – расчет убытков при аварии судна.

 
* * *
 
Покончив за одну минуту с размещением в каюте, Севченко шел по судну в самом дурном расположении духа.
Радоваться было нечему.
Во-первых, начальник Балтийского морского пароходства экстренно выдернул его с родного ледокола, доковый ремонт которого сулил закончиться не раньше конца апреля. Разумеется, капитаном «Михаила Сомова» он был назначен временно, а это означало, что рано или поздно все равно придется возвратиться на родной ледокол, который к тому моменту отремонтируют, но без его участия и контроля.
Во-вторых, его направили на «Сомов», где заправлял молодой неопытный капитан, судя по всему, до предела распустивший в команде дисциплину. И именно ему – Севченко – придется приводить здесь все в надлежащий порядок.
В-третьих, он вообще не любил исправлять чьи-то ошибки и упущения. В подобных случаях он всегда задавался справедливыми вопросами: почему высокое начальство дозволяет одним запускать дисциплину и порядок, а потом в авральном порядке отправляет других все расхлебывать и восстанавливать? Не проще было бы с большей тщательностью подходить к вопросу подбора кадров?..
Наконец, в-четвертых, из головы не выходили предстоящие роды супруги. Скорее всего, это была главная причина нервозности и отвратительного настроения. Но по давней привычке Валентин Григорьевич во главу угла ставил служебные вопросы.
Поднимаясь по трапу, он привычно провел рукой по тыльной стороне перил. Подняв ладонь, увидел на ней пыль и недовольно покачал головой.
Следовавшие за ним Еремеев и Банник переглянулись…
Дойдя до рулевой рубки, капитан резко толкнул дверь, перешагнул порожек, осмотрелся. На вытянувшегося у штурвала Тихонова, внимания не обратил – его больше интересовали «бытовые детали». Висевший за спиной рулевого матроса календарь с Аллой Пугачевой вызвал надменную ухмылку. Фотография семьи Еремеева слегка повысила градус недовольства. А «Кубик-Рубика» привел его в бешенство.
– Это что? – делая ударения на каждый слог, спросил Севченко, ткнув пальцем в портрет.
– Извините… – пробормотал старпом. – Моя фотография…
– Убрать!
Еремеев поспешно выдернул из резинового уплотнителя снимок и спрятал в карман.
– Все убрать!
Не понимая, что еще требуется спрятать от всевидящего ока начальства, старший помощник растерянно оглянулся по сторонам. Тогда капитан сам схватил лежавший на телефонном аппарате кубик и решительно направился к выходу на крыло мостика.
С тревогой глядя ему вслед, Тихонов пролепетал:
– Я уберу, товарищ капитан, это мое… Я уберу…
Размахнувшись, Севченко запустил игрушку далеко на лед. Потом вернулся в рубку и, подойдя вплотную к рулевому, отчеканил:
– Свое, товарищ матрос, следует хранить в рундуке кубрика и использовать в свободное от вахты время.
Подчиненные молчали. Только легкая вибрация переборок от далекого гула дизелей слегка разбавляла установившуюся в рубке тишину.
– С этой минуты, товарищи, – продолжал новый капитан, – на судне объявляется тотальная борьба с разгильдяйством и бардаком. Это, надеюсь, понятно?
Помощники кивнули.
– А сейчас предлагаю заняться прямыми обязанностями, – подхватил Севченко болтавшийся на витом проводе микрофон. Нажав на пульте нужную клавишу, он громко произнес: – Машинное!
– Машинное слушает, – откликнулся стармех Черногорцев.
– Говорит капитан Севченко Валентин Григорьевич.
– Слушаем вас, Валентин Григорьевич.
– Главные готовы?
– Готовы.
– Полный вперед!
Каша из темной воды и ледяного крошева за кормой «Сомова» пришла в движение. Судно стало набирать ход, постепенно отдаляясь от лежащего на льду разноцветного «Кубика-Рубика».
Натолкнувшись на край неповрежденного льда, «Сомов» навалился на него корпусом, с трудом раздавил и двинулся дальше…
Через несколько минут ледокол отошел от кубика на две сотни метров. Никто из команды не заметил, как рядом с кубиком образовалась свежая трещина. Как дальняя льдина начала поддавливать и приподнимать край ближней. Льдина наклонилась, заставив яркую игрушку прокатиться на десяток метров вслед за уходящим вдаль ледоколом. Такие же трещины появились и дальше – вплоть до качавшегося вдали исполинского айсберга.
Он и явился причиной давивших друг на друга льдин. Усилившийся южный ветер сдвинул его с места и заставил начать погоню за уходившим на северо-восток ледоколом…
 
 
 
Глава четвертая
СССР; Ленинград; общежитие №17
Антарктида; море Росса; борт ледокола «Михаил Сомов»
29–30 марта 1985 года
 
Семья Петровых проживала в общежитии Балтийского морского пароходства, располагавшемся недалеко от порта. Всего в Пароходстве имелось около десятка общежитий, включая два недавно построенных. Но Петровых угораздило поселиться в самом старом и обшарпанном  – типичной общаге из застойных времен. Здание  встречало своих жильцов давно не крашенными стенами холла, скрипучими ступеньками лестницы, длинными коридорами с облезлыми деревянными полами, тусклыми лампочками под серыми потолками, развешенным для сушки белье и висящими по стенам тазами с велосипедами. И, конечно же, ставшим для многих привычным кисловатым коктейлем из запахов хлорки, плесени и пригоревшей пищи. В одном конце коридора имелся общий туалет с единственной душевой комнатой, в которую всегда стояла очередь. В другом – общая кухня со страшными плитами и двумя немытыми окнами.
Комнатка Петровых была стандартной – семнадцать квадратных метров. В углу стояла кровать, впритирку к ней – платяной шкаф. Под окном обитал стол с тремя стульями. По левую сторону от окна висела полка с кухонной утварью, по правую – полка с книгами. На казенной тумбочке в ближнем углу мерцал экраном небольшой черно-белый телевизор. Далее цветастой ширмой была отгорожена детская кроватка. У входной двери красовалась недавно купленная «прихожая» – узкий шкафчик, в котором помещалась вся верхняя одежда семьи Петровых. Вот и вся нехитрая обстановка.
Комнату в этом общежитие Андрей Петров получил давно – еще до рождения Федора. Тогда он ходил на «Воронине» по Балтийскому морю в должности старшего помощника капитана. Выдавая направление на заселение, один из заместителей начальника Балтийского пароходства уверил:
– Это на первое время. Как обзаведешься ребенком – обязательно дадим квартиру. Ну, или комнату в приличной коммуналке…
«Первое время» затянулось на несколько лет. Супруга и многие из друзей подталкивали Андрея:
– Сходи на прием к начальнику Пароходства. Ты же капитан большого судна, а живешь не лучше простого матроса!
Он долго сопротивлялся:
– Что они не знают, как я живу?!
Но незадолго перед выходом в Антарктиду все-таки собрался духом и записался на прием.
Начальник Пароходства выслушал молодого капитана, устало вздохнул и, полистав какую-то папку, сказал:
– Понимаю вас, Андрей Николаевич. Но помочь пока ничем не могу. Худо у нас стало с жильем. Совсем худо. Ваша семья стоит в очереди на улучшение одной из первых.
– Может быть, хотя бы в коммунальную квартиру? – теряя последнюю надежду, спросил Петров. – Трудновато в общежитии с пятилетним ребенком.
– Понимаю… Как только появится приемлемый вариант – сразу переедете. Обещаю…
 
* * *
 
Люда сидела за единственным столом, бывшим для семьи и обеденным, и рабочим. Перед ней стояла пишущая машинка с заправленным листом бумаги. Быстро печатая текст, она изредка прерывалась, откидывалась на спинку стула и, прищурившись, смотрела за окно или заглядывала в лежащий рядом блокнот. Проработав очередную фразу, вновь придвигалась к машинке и стучала по клавишам…
Супруга Андрея работала в редакции одной из ленинградских газет. Сегодня она должна была сдать готовый материал на первую полосу; оставалось лишь добить последний абзац и в последний раз внимательно вычитать весь текст.
На другом стуле по соседству с мамой трудился пятилетний Федор – сопя, он старательно заканчивал рисунок.
– Мама, – позвал он, отложив карандаши.
– Что, Федя?
– Посмотри, – мальчуган подвинул ей свое творение.
На листе был изображен плывущий по морю ледокол. Вокруг летали чайки, сверху светило солнце. На палубе ледокола стояли три фигурки. Люда сразу догадалась, что Федя изобразил ее, Андрея и себя.
Незаметно вздохнув, она нашла в себе силы улыбнуться и похвалить:
– Отличный у тебя получился рисунок. Ты молодец.
– Мам, а можно его повесить туда? – показал Федор на стену, где висели почетные грамоты родителей и семейные фотографии.
– Конечно. Сейчас повесим…
Наклонившись к сыну, она чмокнула его в вихрастое темечко и, взяв листок, закрепила его между свадебной фотографией и грамотой «За лучший репортаж».
Внезапно в дверь постучали.
– Люд! – позвала соседка из комнаты напротив. Не дожидаясь разрешения, не отличавшаяся деликатностью Нинка ворвалась в комнату Петровых и, потрясая газетой, выдала: – «Титаник» ихний на дне нашли! Ты слышала? Со всем барахлом, между прочим! 
– Слышала, – тихо ответила Люда, возвращаясь к столу.
– Как слышала?! Вот человек! А нам почему не рассказала?! Собственный журналист в общаге, а мы все из газет узнаем. Это же непорядок!..
Нинка могла болтать о пустяках бесконечно. Ей было крайне сложно объяснить, что работа над очерком или статьей требовала относительной тишины и отсутствия говорливых «помощников».
– Ладно, чего я зашла-то… – заметила та рабочую остановку в виде печатной машинки на столе. – Твой же в рейсе? Они там в Австралию, вроде, зайти собираются.
Людмила неуверенно кивнула.
– Ты же наверняка колготки ему заказала? – тараторила молодая женщина. – А может, он и мне захватит? Буквально две пары. Или максимум – три.
Супруга Андрея Петрова медлила с ответом.
Присев на стул, вздохнула:
– Нин, понимаешь… Я…
Поджав губы, соседка кивнула. Дескать, догадываюсь, что тебе мои просьбы нафиг не нужны. Ты ведь жена капитана, а мой всего лишь штурман…
– Ну, понятно, – глухо сказала она и пошла к двери.
Люда поднялась со стула и последовала за подругой. Выйдя в коридор, она прикрыла за собой дверь и окликнула:
– Нин!
Та нехотя обернулась и всплеснула руками:
– А я, дура, всем, кто не попросит, утюг раздаю! И электрическую плитку в придачу!..
– Нин, не просила я ни о чем Андрея, – почти беззвучно сказала Людмила. И, едва не плача, добавила: – Мы с ним разводимся…
Соседка смолкла на полуслове. И в изумлении прошептала:
– Как разводитесь?!
Промолчав, Люда отвернулась; по щеке скатилась слеза.
– Людка… прости, я не знала… – обняла подругу Нина. И, кивнув на прикрытую дверь, спросила: – А дитю пока не сказала?
Петрова отстранилась и решительно мотнула головой.
 
* * *
 
Людмила была стройной шатенкой с хорошей миниатюрной фигуркой и привлекательными формами.
Она выросла в образованной интеллигентной семье. Бабушка – искусствовед, один из дедушек – доктор исторических наук. Мама – филолог, папа – офицер военно-морского флота. С самого детства ее окружали книги, научные журналы, картины, репродукции… Оттого с выбором профессии долго не мучилась и довольно легко поступила в Университет. С той же легкостью закончила его с красным дипломом и устроилась в одну из ленинградских многотиражных газет. О выбранной профессии никогда не жалела и работа с большим желанием.
Девушка всегда искренне верила, что случайностей в жизни не бывает, и когда на твоем пути встречается тот самый единственный человек, то некий таинственный голос тихо нашептывает о том, как важна эта встреча. И нужно иметь серьезные проблемы со слухом, чтобы не услышать этот голос.
Так и случилось, когда она, будучи молодой выпускницей журфака, приехала по заданию редакции в порт для написания своего первого репортажа. Правда, поначалу встретивший у трапа молоденький подтянутый старпом «Капитана Воронина» ей не глянулся – низковат ростом: говорит, несмотря на свою должность, тихо и слишком спокойно; как-то уж чрезмерно любезен.
Но по мере общения с Андреем, ставшим в тот день для нее гидом, это мнение кардинально переменилось. Он был начитан, эрудирован и не лишен чувства юмора. К тому же о своем судне знал абсолютно все. На любой вопрос Людмилы сразу же следовал компетентный и обстоятельный ответ.
Андрей был удивительно обходителен. Взбираясь по трапу, подавал ей руку, предупреждал о скользкой палубе, а где-то глубоко в трюмном помещении сам и очень вовремя пригнул ее голову, чтоб девушка не ударилась о бимс – поперечную силовую балку.
Однако и тогда она еще не распознала своего счастья и не могла представить, что банальное знакомство при исполнении служебных обязанностей способно перерасти в нечто большее и серьезное.
Тем не менее, Андрей нравился ей все больше и больше. И когда, прощаясь у трапа, он немного схитрил, пытаясь добыть номер ее телефона, она не стала упираться.
Потом они встретились – позвонив по телефону, он пригласил прогуляться по набережным вечернего Ленинграда. Они долго болтали, рассказывали друг другу о родителях, об учебе и о своих профессиях. А его предложение увидеться вновь уже не прозвучало странно и неожиданно. Оно было ожидаемо.
И так постепенно, шаг за шагом, они становились ближе.
В какой-то момент все сомнения улетучились, и оба поняли, что хотят быть вместе. Навсегда. На всю жизнь.
 
* * *
 
Погода за прошедшую неделю наладилась: штормовой ветер стих, осадки прекратились. Небо по-прежнему было затянуто облаками, но их количество уменьшилось, и временами сквозь тонкий слой до поверхности «Южного океана» прорывался свет готового надолго скрыться за горизонтом солнца.
«Михаил Сомов» успел за этот срок преодолеть несколько десятков миль в северо-восточном направлении. С каждым днем температура воздуха опускалась все ниже, а ледяной покров океана вокруг Антарктиды становился толще. Скорость передвижения ледокола упала до минимальной – за сутки ему удавалось пройти не более полутора-двух миль. До «чистой воды» оставалось не так уж много, однако надежды добраться до нее постепенно таяли…
Находясь в небольшой полынье, «Сомов» сдал назад, остановился. Выпустив из двух труб клуб черного дыма, пошел вперед. Разогнавшись, навалился на кромку льда всем своим весом.
Лед выдержал, и ледокол медленно сполз обратно в полынью.
– Еще одна попытка, – командовал на мостике Севченко. – Машинное, полный назад.
Ледокол послушно отваливал он неподатливой кромки.
– Стоп машина! Приготовились! – прокричал в микрофон капитан.
– Готовы, – невозмутимо ответил из низов Черногорцев.
– Полный вперед!
Вода за кормой снова вспенилась, забурлила. Судно двинулось вперед и на приличной скорости «наехало» на край льда. Теперь «Сомов» лег на кромку почти всем корпусом.
И опять его постигла неудача. Лед оказался настолько крепким, что от места столкновения не пошло в стороны ни одной трещины.
Ледокол медленно сполз обратно в полынью…
 
* * *
 
Пилот Кукушкин уже неделю кружился возле вертолета. Приходил на площадку после завтрака, подкатывал алюминиевую стремянку, снимал чехлы с моторного отсека, открывал капоты… Прерывался он только на время обеда и для того, чтобы согреть руки. Под вечер собирал инструменты, снова чехлил свою «вертушку» и за полчаса до ужина покидал площадку.
Работы по восстановлению угробленной им техники было много.
«Случалось такое где-то у кого-то. Не раз слышали, не раз читали в присылаемом Министерством материале по авариям и катастрофам, – с грустью осматривал он залитый маслом правый двигатель. – Теперь вот и у нас приключилось: «горе горькое по свету шлялося, и на нас, невзначай, набрело»…
Впрочем, что было горевать? Сам по себе вертолет не запустится и не полетит. Авиационно-технического состава в команде ледокола штатом не предусмотрено, так что вся надёжа оставалась на самого Михаила. И, засучив рукава, он брался за дело…
В первый день он внимательно осмотрел Ми-2 на предмет повреждений и сделал греющий душу вывод: законцовки лопастей от контакта с переносным топливным насосом почти не пострадали. Во всяком случае, небольшие вмятины легко выправил в судовой мастерской один из матросов боцманской службы.
Следующий вывод был не столь утешительным: отказавший на висении правый двигатель был основательно залит маслом и противопожарной пеной.
А потому два последующих рабочих дня пилот посвятил очистке моторного отсека и кабины от остатков пены и масла. Тщательно все отмыв, он выдраил каждую деталь до первозданного блеска.
Работать при низкой температуре было крайне сложно и, регулярно убегая в надстройку греть руки, он с уважением вспоминал технический состав, которому приходилось мучиться в таких же условиях каждую зиму…
Утром четвертого дня он заменил пробитый осколком насоса маслопровод – благо такой нашелся в ЗИПе. Потом достал из коробки технические формуляры и, спустившись в выделенную для проживания каюту, стал штудировать каждую страницу…
Материала пришлось прочитать немало. К шестому дню он выяснил, какое масло, в каком количестве и в каком порядке нужно заливать в маслосистему двигателя. К счастью сорт такого масла также оказался в судовом ЗИПе.
На седьмой день Кукушкин с помощью одного из судовых механиков залил в систему недостающий объем масла и еще разок досконально проверил материальную часть.
С виду все было в порядке. Теперь предстояло запустить и опробовать отремонтированный двигатель…
 
* * *
 
Пилот копался в ящике с инструментами, когда ледокол в очередной раз штурмовал кромку льда. От резкого толчка ящик подскочил и проехал пару метров по пеньковой сетке.
Поймав его и перетащив поближе к основной стойке шасси, Кукушкин подошел к борту, облокотился о леерное заграждение и принялся наблюдать, как судно борется со льдом…
Все последние дни, проведенные на «Сомове», Михаил ощущал беспокойство. Еще бы не беспокоиться! Полетное задание выполнил только наполовину – одного капитана доставил, а второго не забрал. Повредил при посадке лопасти и двигатель винтокрылой машины и удастся ли починить неисправность – большой вопрос. Чем все это обернется? Оставят ли руководство Отряда после всех фортелей на летной работе?..
Ледокол снова врезался в лед и прополз по нему с десяток метров. Кромка выдержала, и «Сомов» соскользнул в полынью.
– А чего мы взад-вперед ходим? Долго так будет продолжаться? – крикнул пилот Цимбалистому.
Присев неподалеку на корточки, тот подкармливал Фросю. Услышав вопрос Кукушкина, показал на свое горло.
– Надоело все? – не понял тот жеста. – Мне тоже. Если б не эта зараза, – хлопнул он ладонью по дверце Ми-2, – то скоро был бы на большой земле. А теперь куда деваться? «Корчагин», с которого доставил Севченко, тю-тю – уплыл. Так что буду вам тут глаза мозолить до самой Австралии. Меня, кстати, Мишей зовут. А тебя?
Цимбалистый снова показал на горло и, достав блокнот, принялся что-то писать.
– Ладно, не пристаю, – опять неправильно понял его Кукушкин.
Боцман поднял блокнот с написанным именем, но новый знакомец успел покинуть вертолетную площадку…
Пилот решил найти капитана и испросить у него разрешение на пробный запуск двигателя. Для этого он первым делом направился в рулевую рубку…
Добравшись по трапам до самого верха надстройки, Михаил осторожно заглянул в помещение рубки. Внутри была напряженная рабочая обстановка. Рулевой Тихоново стоял у штурвала. Старпом Еремеев метался от передних окон к выходу на крыло мостика. Капитан Севченко командовал в микрофон трансляции:
– Машинное, приготовились!
– Готовы, – отвечал стармех Черногорцев.
– Максимальная мощность! Полный вперед!
– Есть, максимальная…
Вибрация переборок и корпуса нарастала. Судно набирало ход и, в очередной раз врезавшись в ледяную кромку, подскакивало.
Лед не поддавался.
– Стоп машина!
– Есть стоп.
– Средний назад.
– Есть средний назад…
Севченко раздраженно бросил микрофон и заметил авиатора.
В этот момент до того дошло, что капитану сейчас не до запуска стоявшей на площадке «вертушки».
«Понял, ухожу», – поднял он руки и исчез в дверном проеме.
 
* * *
 
Спустя час попытки одолеть толстый лед были прерваны – толщина льда не позволяла продолжить движение. По приказу нового капитана вся команда, за исключением вахты, собралась в кают-компании. Помимо моряков на собрании присутствовали и полярники.
«Пусть посидят и послушают, – подумал капитан, вспоминая наставления своих педагогов. – Люди они бывалые, может, и предложат что-то дельное…»
Матрос Тихонов устроился на последнем ряду стульев. По соседству с ним сел Цимбалистый – говорить он все одно не мог. Фрося, признавшая в боцмане нового хозяина, улеглась возле его ног.
Решил посетить собрание и Петров, скромно присев с краю первого ряда.
Комсостав занял место за столом перед командой: в центре – Севченко, слева от него Еремеев, справа – Банник.
Мнений было высказано много и почти все моряки в своих выступлениях обращались за поддержкой к Петрову. Севченко слушал молча, но с каждой минутой становился мрачнее. Во-первых, потому что ничего дельного не услышал. А, во-вторых, по причине присутствия на собрании бывшего капитана, авторитет которого, как оказалось, в команде все еще был высок.
– …Чего тут думать?! – всплеснул руками в пылу обсуждения возникшей проблемы Еремеев. – Чем дольше стоим, тем больше обрастаем льдом. Двигаться надо, пробиваться!
– Конкретные предложения нужны, – резонно возразил Петров. – Самоходом мы такой лед не продавим.
С заднего ряда послышался робкий голос матроса Тихонова:
– Можно попробовать подорвать лед горючкой. Вкопать поглубже несколько бочек и рвануть. Близ Камчатки разок таким макаром вырвались из ледового плена.
– Можно попробовать, – кивнул бывший капитан. – Только сначала необходимо промерить лед, чтоб понимать толщину и правильно рассчитать количество горючего. Здесь ведь не Камчатка и лед посерьезней.
– Андрей Николаевич, мы с ребятами легко промеряем! – подхватил идею полярник Беляев. – Прямо сейчас займемся!
Играя желваками на скулах, Севченко угрюмо молчал.
– Еще один вариант с гальюнами имеется, – пробасил с первого ряда Черногорцев.
Все с интересом воззрились на «деда».
– Ежели предварительно продуть их, то вышедшие наружу теплые массы подточат снизу лед. А потом уж начать ворочать судном. Помниться, так мой товарищ на стареньком ледоколе делал. Правда, давно это случилось – ледокол тот на разделку списали, да и лед был пожиже.
Севченко вздохнул. Судя по выражению лица, этот балаган ему порядком надоел.
Петров с улыбкой сказал:
– Стармех в своем репертуаре. Кто о чем, а «дед» о массах…
По рядам людей прокатилась расслабленная волна. Многие засмеялись.
Паузу нарушил Валентин Григорьевич.
– Товарищ Петров, – негромко сказал он. – Встаньте, пожалуйста.
Оглянувшись на присутствующих, бывший капитан встал.
– И покиньте кают-компанию, – продолжил Севченко. – Здесь проходит собрание команды, а вы к ней отношения не имеете.
Секунду поколебавшись, Петров вышел из кают-компании. На что пожилой Банник, не поворачивая головы, заметил:
– Я извиняюсь, шо влезаю, но у Андрея Николаевича тоже опыт имеется – не первый год на ледоколах.
Севченко хрястнул кулаком по столу.
– На судне должен быть один капитан! И если у вас есть вопросы, пожелания или предложения – обращайтесь ко мне!
Он обвел тяжелым взглядом притихшую команду.
И поинтересовался:
– Так есть у кого-нибудь дельные предложения?
Никто не осмелился открыть рот.
– Тогда вот что, товарищи… Взрывать бочки мы не будем, потому что горючее может оказаться на вес золота. А про ваши «массы», повернулся он к Черногорцеву, – я вообще слышать не хочу.
Тот равнодушно пожал плечами – дескать, наше дело предложить…
– Пока от команды не поступило ни одной здравой идеи, – поднялся Валентин Григорьевич. – Если придумаете что-то дельное – предлагайте…
Сказав это, он покинул кают-компанию.
Подавленные члены команды и полярники остались в гнетущей тишине…
 
* * *
 
Петров поджидал Севченко в коридоре. Завидев его, сделал шаг навстречу, но тот прошел мимо, словно бывшего капитана более не существовало.
– Товарищ капитан, – окликнул Андрей. – Можно вас на минуту? Есть одно соображение.
– Поделитесь им с кем-нибудь другим.
– Не думаю, что команде следует об этом говорить.
Насторожившись, Валентин Григорьевич остановился посреди коридора.
Петров подошел ближе и негромко сказал:
– За нами двигается айсберг. Команда позвала его «Семен Семеныч». Тот самый, из-за которого и случилось несчастье. До переворота он казался небольшим, а потом… в общем, махина около сотни метров над водой. Есть небольшая вероятность, что течением его отнесет в сторону от нас, но пока он следует строго за нами, а без локатора мы не способны оценить угрозу.
– Вам напомнить, по чьей вине судно лишилось локатора? – с издевкой произнес Севченко.
– Не стоит. Сейчас нужно сообща решать, как выбираться. А муштрой успеете заняться, когда проломим лед.
Новый капитан вплотную придвинулся к Петрову и медленно процедил:
– Я решу. А ты сядь в свою каюту и не отсвечивай. Или я приставлю к тебе охрану.
– Может, сразу расстреляете? – насмешливо справился Петров.
Несколько секунд Севченко «сверлил» своего предшественника взглядом. Потом повернулся на каблуках и пошел по коридору в сторону своей каюты…
 
* * *
 
«Сомов» стоял без движения в той же полынье, более не предпринимая попыток вырваться из ледового плена.
Вечером после ужина часть команды осталась в кают-компании и решила посмотреть фильм. Боцман Цимбалистый, радист Зорькин и полярник Беляев сидели в первом ряду «зрительного зала». Исполнявший обязанности нештатного киномеханика Тихонов копался возле кинопроектора.
– А кроме «Бриллиантовой руки» ничего больше нет? – поинтересовался Беляев.
– Нет, – откликнулся рулевой матрос, заправляя пленку.
– Фильм, конечно, отличный. Но хочется элементарного разнообразия.
– За разнообразием вам надо было на работу в МИД податься. Там и загранки покозырнее, и зарплата повыше.
За Тихонова вступился Зорькин:
– На рейс одну ленту дают. Скажите спасибо, что капитан выбил в Пароходстве что-то современное. Если б за фильмом поехал старпом, то смотрели бы «Ленин в Октябре».
– Да я не к тому. Я ж понимаю. Чего уж теперь жаловаться? Потерпим, – дал задний ход Беляев. – Дома будем новинки киноэкрана смотреть. У меня же это последняя командировка.
Тихонов с Цимбалистым переглянулись.
– Я что-то не то сказал? – удивленно спросил полярник.
– Крайняя, а не последняя, – мрачно поправил рулевой.
– Извините. Несу что-то… Голова уже не варит от безделья.
Покончив с заправкой пленки в лентопротяжный механизм, Тихонов вздохнул:
– Да, сидим в этой полынье, как бакланы. Со старым капитаном хоть что-то бы делалось. Давно бы нашли выход, и двинулись к теплой Австралии.
– А почему Севченко не пытается вырвать ледокол из полыньи?
– Ну, это как раз понятно – Ленинградского начальства боится, – снова вступил в разговор Зорькин. – Если начнет самостоятельно дергаться – спалит горючку, и тогда на него повесят всех собак. А так доложит, что Петров довел дело до дрейфа, и будет преспокойно ждать спасательной экспедиции…
На заднем ряду застрекотал проектор, и все умолкли. Кто-то из зрителей выключил свет. На экране появилась заставка, поползли титры…
 
* * *
 
Беляев выглядел настоящим былинным богатырем – рост под два метра, вес – далеко за сотню; широкоплеч, могуч и невероятно силен. Однажды ныне покойный Лева на станции признался:
– Когда перед отправкой в экспедицию я тебя увидел, то подумал: настоящие полярники должны выглядеть именно так. А я со своей неловкостью там, наверное, помру.
В ответ Беляев рассмеялся, хлопнул друга по плечу и успокоил:
– Не в габаритах дело, Левка! У одного мощь, у другого – голова на плечах, у третьего смекалка или память. А у тебя – золотые руки. И это, между прочим, дорогого стоит. Что бы я делал со своим ростом, весом и силой, если бы не твоя помощь в ремонте оборудования?..
Подобные серьезные доводы в исполнении друга Леву моментально убеждали. Ведь раньше его никогда не хвалили. И никто в нем сильно не нуждался.
По профессии Беляев был геофизиком. В экспедиции по совместительству исполнял обязанности радиометриста и магнитолога. Работа ему нравилась. Семьи он не имел, а потому при любой оказии тотчас просился в экспедицию.
Полярная станция «Русская» являлась береговой базой антарктической станции «Восток». Той самой базы, на которой три года назад Беляев едва не погиб.
Трагедия произошла в апреле – в начале полярной ночи. На станции полностью сгорела небольшая пристройка, в которой располагались дизель-генераторы, обеспечивающие полярников светом и теплом. Люди пытались тушить пожар, но влажность в Антарктиде почти нулевая, и высушенные морозом деревянные конструкции горели, словно были пропитаны бензином.
Масштабы катастрофы полярники осознали не сразу.
В результате пожара погиб механик Леша Карпенко; экспедиция лишилась тепла и связи с внешним миром, а температура воздуха к тому моменту перевалила за минус шестьдесят.
Между тем, до ближайших соотечественников было очень далеко: до станции «Мирный» – около полутора тысяч километров, а до «Молодежной» и того больше – две с половиной.
Помог счастливый случай. На буровой отыскали старый сломанный бензиновый двигатель. Сообща удалось его починить и запустить; до станции бросили кабель. На базе появилось электричество, а соседи, наконец, узнали о бедствии из сообщения по радио.
Москва предложила немедленную помощь в виде сброса с транспортного самолета необходимого оборудования, но полярники, оценив большой риск полетов при крайне низких температурах, отказались. Решили обойтись собственными силами: изготовили несколько печей-капельниц, работавших на солярке; наладили освещение; сократили жилое пространство, уплотнившись в три помещения.
В общем, кое-как выжили. И, к слову, ни на день не прерывали научные наблюдения, ради которых и прибыли на территорию самого сурового континента. А в конце ноября на станцию прибыл долгожданный санно-гусеничный поезд.
Вспоминать об этом Беляев не любил, в глубине души надеясь на то, что все отпущенные Богом трудности и передряги уже пережил. На «Русской» сдружился с Левой – настоящим и надежным товарищем; собирался отправиться с ним в следующую экспедицию. 
И вот внезапно снова череда тяжелых испытаний: потерял друга, застрял с судном во льдах…
 
* * *
 
Не прошло и пятнадцати минут, как динамик трансляции в кают-компании ожил строгим голосом Севченко.
– Внимание экипажу! Говорит капитан…
Тихонову пришлось остановить проектор – веселая музыка и песенка актера Миронова заглушали трансляцию.
Зрители недовольно переглядывались; кто-то из них врубил свет.
– …В соответствие с приказом начальника Балтийского морского пароходства объявляю о том, что ледокол ложится в дрейф. В ближайшее время за нами будет выслана спасательная экспедиция…
Пилота Кукушкина данная информация застала на вертолетной площадке, где он в гордом одиночестве производил заправку Ми-2. Переносной электрический насос по его милости был аннигилирован на атомы, но мотористы, слава богу, одолжили механический. Он вставил шланг от него в горловину первой бочки, рядом поставил ведро, сделанное из квадратной банки с авиационным маслом. Выполнив пять-шесть движений рычагом, пилот наполнял ведро керосином, после чего тащил его к правому борту «вертушки», поднимал до уровня вставленной в подвесной бак воронки, наклонял и выливал содержимое в бак.
Услышав голос капитана из прилепленного на стену надстройки громкоговорителя, он остановился.
– …До прибытия экспедиции нам приказано сохранять режим радиомолчания, – добавил к сказанному Севченко.
Это означало, что даже полностью отремонтированному вертолету Ми-2 никто не позволит взлететь с площадки.
Швырнув к бочкам пустое ведро, Кукушкин сел на левое колесо основной стойки, повесил голову и тяжело вздохнул…
Петров слушал информацию, сидя на стуле в своей каюте. В руке он держал теннисный мячик, который периодически кидал в пол. Тот резво отскакивал, Андрей его ловил и через пару секунд кидал снова.
– …Также в связи с жесткой экономией урезается продуктовое довольствие членов команды и взятых на борт полярников, – продолжал Севченко. – Подача электроэнергии в жилые каюты будет осуществляться строго по расписанию…
В «зрительном зале» по-прежнему вместо фильма слушали нового капитана.
– …О графике подачи электроэнергии я сообщу позже, – закончил тот информацию и отключился.
В кают-компании стало удивительно тихо. Никто не сорвался с места выключать свет, никто не поторопил киномеханика с продолжением картины. Все сидели на своих местах и задумчиво смотрели в пустой белый экран…
 
* * *
 
Утром следующего дня стояночную вахту в рулевой рубке нес Банник. После завтрака к нему наведался старпом.
– Как дела на вахте? – шумно поинтересовался он, закрывая за собой дверцу.
– А шо тут может быть интересного? За окном все то же кино про ледяную пустыню, в которой не бывает притаек *. Собака вот в гости заглянула, – потрепал второй помощник загривок Фроси.
Подхватив закипевший электрический чайник, он наполнил кружку с заваркой, взял с полки коробку с сахаром-рафинадом, бросил в кружку четыре куска. Лениво покрутил ложечкой…
– Сахарок не мешало бы поэкономить, – заметил Еремеев.
– Тю… С чего это? На большой земле о нас знают. Помощь не за горами.
– На большой земле кабинетов много. Пока друг с другом все согласуют – мы сами станем айсбергом.
– И это неплохо – заграничные суточные исправно капают. Хай коней не гонють. Матрос спит – служба идет.
– Как же у вас все… – поморщился старший помощник, – прямо и перпендикулярно.
– Шо правда, то правда, – шумно отхлебнул из кружки старый моряк. – Гранями таланта, как говорится, не блистаем, зато мозгов хватает не ходить под себя.
– Это намек? – Еремеев зло зыркнул на Банника.
Тот заметил неприязненный взгляд, но сохранял безмятежность.
– Та ну, какое там, товарищ старпом… Вот у меня вопросец к вам с чисто научным интересом: как у вас сейчас после всего этого… ничего внутрях не ёкает?
– В каком смысле? Вы о чем?
Второй помощник взял со штурманского стола ручку, подошел к календарю с Аллой Пугачевой и отметил на нем первый день дрейфа.
– Ну, вы все еще считаете, шо стоило старого капитана закладывать, шоб потом с новым посреди ледяных полей куковать?
Еремеев порывался ответить, но, передумав. Покинул рубку, он громко шибанув дверью.
– С первым днем дрейфа, товарищ Еремеев! – усмехнулся вслед Банник. – Усе будет хорошо!
Отхлебнув второй раз из кружки, он посмотрел на коробку с сахаром. Потом решительно сгреб ладонью десяток кусков и спрятал в карман.
Поскуливая, Фрося с интересом наблюдала за передвижением сахара.
Заметив это, Банник дал ей один кусочек. И погрозил пальцем:
– Шоб молчала мне!..

* Притайка – оттепель

 
 
 
Глава пятая
Антарктида; море Росса; борт ледокола «Михаил Сомов»
СССР; Ленинград; Балтийское морское пароходство
Апрель-июнь 1985 года
 
Антарктида готовилась к продолжительной зиме. День становился все короче. Бледное солнце, если его не заслоняла облачность, ненадолго появлялось над горизонтом и, проплыв по короткой дуге, снова надолго исчезало.
Кукушкин стоял у края вертолетной площадки, держась за леерное ограждение. Вокруг было светло, но солнце пряталось за толстым слоем облачности. Низовая метель несла по-над ледяным покровом снег. Позади пилота был намертво пришвартован к палубе вертолет. Одетые в брезентовые чехлы лопасти слегка покачивались, а стальные швартовые тросы от ветра издавали странный гул.
Михаил с тоской смотрел вдаль. Эту картину он наблюдал изо дня в день; сейчас он пытался отыскать в ней хоть какое-то изменение, хоть какую-то деталь, не замеченную ранее.
Тщетно. «Должно быть, в этом снежно-ледяном мире ничего не меняется миллионами лет», – с тоской подумал он.
Глянув влево, он вдруг заметил фигуру человека, вышедшего на палубу из надстройки. Приглядевшись, Кукушкин узнал Петрова, тепло одетого и решительно направлявшегося к опушенному по правому борту штормтрапу.
– Андрей Николаевич! – окликнул пилот бывшего капитана.
Тот остановился.
– Привет, авиация. Ты чего тут трешься?
– Надеялся солнце увидеть, пока не стемнело. Надоело в темноте сидеть – для вдохновения вредно.
– Вот оно что…
– А вы чего?
– Тоже вот подышать вышел.
Михаил кивнул на снаряжение, прикрепленное к поясу Петрова.
– Подышать с фалом и ракетницей?
Улыбнувшись, моряк промолчал.
– Может, помощь требуется?
– Требуется, – кивнул Андрей Николаевич.
– Я готов. Что нужно делать?
– А ничего. Просто никому не говори, что видел меня.
– Хорошо, – удивленно пробормотал вертолетчик.
 
* * *
 
Цимбалистый сидел в своей каюте и кормил Фросю. С продуктами на судне стало туговато, но для единственной собаки у экипажа всегда находился лишний кусочек. Кто подбрасывал из своих старых запасов сахар, кто ломтик копченой колбасы, кто сало. В общем, выглядела всеобщая любимица пока неплохо.
Внезапно за иллюминатором промелькнул силуэт спускавшегося по штормтрапу Петрова. Заметив тень, Фрося громко гавкнула.
Удивленно промычав, боцман повернул голову и посмотрел на светлое пятно. Но за иллюминатором уже никого не было…
Спустившись на лед, Петров поправил воротник теплой меховой куртки и двинулся в сторону скопления ледяных валунов. Он надеялся взобраться на самый крупный, и с его высоты осмотреть округу.
Идти, борясь с сильным ветром, пришлось минут пятнадцать.
Наконец, бывший капитан преодолел несколько сотен метров и с трудом взобрался по скользкой поверхности на вершину. Достав из-под одежды бинокль, он посмотрел в одну сторону, в другую…
Видимость из-за поземки была отвратительной. С борта судна казалось, что высота снежных вихрей небольшая, а на деле выходило, что в слое пяти-семи метров было видно не дальше четверти мили.
Чертыхнувшись, Петров спрятал бинокль. И вдруг заметил, как внизу – вблизи основания валуна – что-то блеснуло.
Он хотел аккуратно спуститься вниз, да не получилось – валун неожиданно ожил. Послышался треск ломающихся льдин, из образовавшейся трещины выбило фонтан воды.
Твердь под ногами качнулась. Потеряв равновесие, капитан упал и неуправляемо заскользил вниз. Следом за ним с вершины покатились куски льда.
Сильно ударившись о заснеженный лед, у Петрова на миг помутнело в глазах. Ракетница отлетела на полтора метра, сверху продолжали сыпаться обломки, один из которых больно тюкнул острым краем в ногу.
Андрей перевел дух, вытер с лица рукавом кровь, осмотрелся.
Лед под огромным валуном раскололся, и кривая трещина проходила буквально в трех шагах. Она расширялась на глазах, а вода по какой-то причине выплескивалась, заливая одежду Андрея.
Его правую ногу придавил крупный кусок льда. До ракетницы в таком положении не дотянуться. А рядом лежало то, что несколько секунд назад привлекло его внимание своим блеском.
– Кубик? – изумленно прошептал он, выкапывая из снега разноцветную игрушку.
Находка изрядно озадачила. Однако сейчас было не до нее.
Капитан попытался высвободить зажатую ногу.
Не получилось. Накрывший ее кусок льда был слишком тяжел.
Внезапно послышался сильный всплеск и громкое сопение.
Петров замер, затем медленно повернул голову. Неподалеку от него на лед из образовавшейся трещины выбирался морской леопард.
Это был взрослый матерый самец длиной около трех метров и весом под триста килограммов. И, судя по его поведению, ничего хорошего для Андрея эта встреча не сулила.
 
* * *
 
Ни единожды побывав в Антарктиде, Петров был наслышан об этих хищниках. Он отлично знал, как быстро они расправляются с обычными тюленями, с пингвинами и с довольно крупной рыбой. Знал и о случаях нападения морских леопардов на человека.
Представители этих хищников не боялись нападать даже на небольшие суда. А еще они могли выпрыгнуть из воды, чтобы схватить неосторожного человека за ногу. Объектами подобной охоты, как правило, становились сотрудники антарктических исследовательских станций.
Причиной агрессивного поведения леопардов не являлось их желание напасть именно на человека. Причиной являлись повадки и склонность неожиданно атаковать из воды животных, находящихся на краю льдин. Ведь из воды морскому леопарду трудно распознавать или различать, кто именно станет объектом его охоты.
– Спокойно, брат. Это ты меня окатил водой с ног до головы? – проговорил Андрей. И подняв кубик, спросил: – Твоя игрушка? Понимаю… Ценная штука.
Не сводя глаз с леопарда, он осторожно приподнялся на локтях и передвинул тело ближе к ракетнице.
Ощетинив усы, леопард рыкнул, но с места не двинулся. Вероятно, «объект» в объемной теплой одежде оказался несколько больших размеров, чем он предполагал, заметив его из-под воды.
– Спокойно, спокойно… – твердил Петров, продолжая подбираться к оружию.
Еще дважды повторив движение, он протянул руку и нащупал ракетницу. Заиндевевшими от холода пальцами Андрей обхватил рукоять и направил толстый ствол на хищника.
Он уже готов был выстрелить, но в последний момент поднял ракетницу вверх.
– Если не возражаешь, кубик я заберу. Но с меня салют. Договорились?
Бахнул выстрел. Ввысь взлетела красная ракета.
Испугавшись, леопард поспешно отступил к трещине и исчез в темной воде.
Кукушкин все это время торчал на вертолетной площадке и с беспокойством поглядывал в строну группы больших белых валунов. Именно в том направлении полчаса назад ушел бывший капитан Петров. В последний раз он видел его крохотную фигуру на вершине самого высокого валуна.
Потом фигурка исчезла, и пилота охватило волнение.
Несколько раз он порывался отправиться в рулевую рубку и доложить обо всем Севченко или кому-то из комсостава. Но Петров просил молчать, поэтому Михаил медлил. Бегал вдоль лееров, трясся от волнения и холода. И ждал…
Вдруг со стороны валунов в небо взвилась красная ракета.
– Оп-па, – выдохнул Михаил, провожая ее взглядом. – Красная. Не иначе Андрей Николаевич попал в беду!..
Спустя несколько секунд он спешил по скользкой палубе к надстройке. А еще через минуту сбивчиво докладывал Баннику об ушедшем к валунам Петрове. 
 
* * *
 
Через тридцать минут несколько членов команды, включая врача Долгова, второго помощника Банника и волочившего за собой сани боцмана Цимбалистого, подошли по оставленным на снегу следам к ледяному холму.
С подветренной стороны Петрова не было.
– Андрей Николаевич! – крикнул Банник.
Тишина.
Моряки обошли валун.
– Капитан!
– Здесь!.. – послышался слабый голос из-за кучи ледяных обломков.
– За мной! – скомандовал Банник и заскользил по склону ледяного холма.
Петрова они нашли среди многочисленных обломков, присыпанных сверху свежим снегом. Его нога была зажата острым краем большого ледяного куска; сам он сильно продрог и едва мог говорить.
– Ну, шо? Предлагаю навалиться всем вместе, – уперся второй помощник в край ледяного фрагмента.
Цимбалистый, Долгов и два матроса боцманской команды дружно оттолкнули обломок, освободив ногу бывшего капитана.
– Спа-сибо, – проговорил тот слабым голосом.
Пострадавшего уложили на сани. Боцман с матросами «впряглись» в упряжку и потащили сани к судну.
– Бегом! – скомандовал Банник, подталкивая сани сзади.
Видимость в снежной метели была отвратительной. Длинный силуэт «Михаила Сомова» едва просматривался сквозь белую пелену. Лежащего на санях Петрова уже била дрожь – мокрая одежда заледенела. Четверо моряков тянули фал периодически падали на «ухабах», поднимались и снова тянули…
Наконец, процессия добралась до правого борта ледокола. Наверху вдоль леерных ограждений стояли члены экипажа. Матросы опустили на лед сеть, в которую спасательная команда осторожно переложила Петрова.
– Вира! – прогремел Банник.
Сетка плавно пошла вверх. Остальные взбирались на борт по шторм-трапу…
За всем этим с правого крыла мостика молча наблюдал Севченко.
Сеть с бывшим капитаном поднялась до уровня палубы, где за нее ухватились десятки заботливых рук. Андрея Николаевича освободили из пут и быстро потащили к ближайшему входу в надстройку.
Когда процессия исчезла из поля зрения, Севченко зло сплюнул и вернулся в тепло рулевой рубки…
– Куда несем? – вопрошал Банник, взбираясь первым по трапу. – В мед-блок?
В этой ситуации командование перешло к судовому врачу.
– Сначала в его каюту, – распорядился Долгов. – Если потребуется – я подготовлю мед-блок для его приема…
 
* * *
 
Петров в своей одежде лежал на кровати. Рядом на столике сверкал разноцветными квадратиками «Кубик-Рубика». Несколько человек из команды топтались у входной двери. Склонившись над пострадавшим, Долгов кромсал ножницами заледеневшую одежду, которой с каждой минутой на теле бывшего капитана становилось все меньше и меньше.
Освобожденная кожа была красной; Андрея колотил озноб…
Когда одежды не осталось совсем, доктор обработал тело каким-то раствором, а на наиболее пострадавшие участки наложил бинтовые повязки. Затем укутал капитана двумя одеялами, а сверху накрыл теплой форменной курткой.
Сев на стул рядом с кроватью, Долгов налил в стакан спирт, поднес к губам Андрея Николаевича.
– Выпейте. Сейчас это необходимо.
Тот попытался, но зубы, звякая о край стакана, не позволяли сделать полноценного глотка.
В этот момент толпа у двери расступилась – в каюту вошел Севченко.
Долгов доложил:
– Обморожение. Вторая степень. Но, уверен – выкарабкается.
– Почему покинул судно? – не слушая доктора, спросил капитан.
– Я так понимаю, путь искал, – ответил за Петрова Долгов. – Чтоб нам продолжить движение.
– Кто был в курсе, что он спустился на лед?
Моряки недоуменно переглянулись.
– Н-никто не знал, – прошептал Андрей.
Покачав головой, Севченко усмехнулся:
– Опять врете?.. Кукушкин рассказал о ваших замыслах. Здесь я командую, товарищ Петров! Пора уже это запомнить.
– Лучше х-хоть что-то д-делать, чем н-ничего! – нашел в себе силы сказать Петров.
Ответом был неприязненный взгляд.
Но бывшего капитана это не остановило, и он кивнул на лежавший на столе кубик:
– В-взгляните на это. П-помните, как давно вы б-бросили его за борт? А он оказался рядом – всего в трехстах метрах. В-выходит, я был прав – л-льдины тащит в попутном н-направлении. А т-точнее их толкает айсберг.
Севченко задумчиво молчал.
Долгов же взял кубик, повертел в руках. И спросил:
– И что это значит? Неужели айсберг может нас нагнать?..
 
* * *
 
Усталый Кукушкин брел по коридорам надстройки.
Два последних года летной карьеры он часто мотался на кораблях по морям и океанам. Но в такую передрягу, когда судно вмерзло в лед и медленно дрейфовало в неизвестном направлении, он вляпался впервые. До этого все было четко и ясно – спроси любого моряка на завтраке в кают-компании, когда будем в порту, и тут же получишь исчерпывающий ответ. С точностью до одного часа.
А что теперь? Теперь на «Сомове» никто не знал, что будет через день, через неделю и даже через месяц. Никто, несмотря на то, что на ледоколе по странному стечению обстоятельств оказалось целых два капитана.
Возле каюты Петрова пилот внезапно столкнулся с Банником, Еремеевым и Тихоновым.
– Здрасти, – пробурчал он.
– Тебе чего здесь надо? – недовольно ответил старпом.
– Доктора ищу. Он случайно не здесь?
– Здесь. А зачем он тебе понадобился?
– Думал, может, снотворного у него попросить? Не могу больше. Только бы отключиться, чтоб ничего этого вокруг не видеть. Противно, сил нет.
Банник добродушно потрепал его по плечу.
– Бывает, приятель. Это дрейф – никуда не денешься. Сходи, прогуляйся по палубе, подыши. Может, отпустит.
– Полдня сегодня гулял. Слева лед, справа лед, под ногами лед. На палубе еще хуже, чем тут.
– Шо поделаешь?.. От депрессии наш доктор не вылечит. Это только в Ленинграде пройдет – там климат способствует.
– Ты у боцмана гитару попроси, – подсказал Тихонов. – Ему без голоса она пока не нужна, а тебе все какое-то занятие. Играть-то умеешь?
Кукушкин намеревался ответить, но тут дверь каюты Петрова резко распахнулась, и в коридор вышел Севченко.
– О, товарищ капитан! – оживился Банник. – Ну, шо он там?
– Ни шо! – раздраженно огрызнулся Севченко. – С этого момента все покидают судно только с моего разрешения! – И, повернувшись к Еремееву, добавил: – Понятно, товарищ старпом? Лично отвечаете за исполнение моего приказа!
– Понятно, – буркнул тот, проглотив обиду.
Больше не произнеся ни слова, капитан направился к трапу.
– И шо он такой нервный? Шо я такого сказал?.. – не понимая, пожал плечами Банник.
И дернул ручку двери каюты Андрея Николаевича.
 
* * *
 
После ухода Севченко, Долгов никого не пустил в каюту Петрова.
– Доктор, может, кровь нужна? – сквозь узкую щель поинтересовался Банник. – У меня самая распространенная группа.
– Какая к черту кровь?.. – отмахнулся тот.
– Или еще чего? – кричал из-за плеча второго помощника рулевой Тихонов. – Вы только скажите!
– Покой ему нужен. И асептические сухие повязки. Так что проваливайте…
Оставшись наедине с пострадавшим, врач сел рядом с кроватью и все же заставил его сделать пару глотков спирта. Проглотив обжигающее «лекарство», тот упал на подушку и прошептал:
– С-сколько лет х-хожу на «Сомове» с этими л-людьми, а не перестаю удивляться их г-героизму и ч-человечности.
Долгов улыбнулся.
– Это нормальное поведение нормальных мужиков. А героизм… сдается мне, что это немного другое.
– Вы так д-думаете?
– Уверен. Хотите, расскажу одну историю? Время у нас есть – до следующей перевязки часа полтора.
– Чего ж не п-послушать – р-рассказывайте…
Приоткрыв дверь в туалетную комнату, доктор закурил.
– До того, как устроиться на суда, я работал в одной из ленинградских клиник, – начал он. – Отделение было сложное, да и вообще работа, скажу я вам, не для слабонервных. Как-то дежурил ночью; дежурство выдалось спокойным – даже удалось поспать. А под утро забегает в ординаторскую сестра из приемного: «Доктор, пациент тяжелый в первой операционной!» Я бегом туда, бригада уже на месте. На столе девочка лет пяти. Пока стерилизовался и готовился, узнал подробности.
– И что же п-произошло? – с тревогой смотрел на Долгова Петров.
– Ее семья попала в автомобильную аварию. Отец, мать, она и братик-близнец. Девочка пострадала больше других: удар встречной машины пришелся в левую заднюю дверцу, у которой она и сидела. Мать, отец и братик почти целы – так… царапины, гематомы; у отца только легкое сотрясение мозга. Им помощь оказали на месте. А у девочки переломы, рваные раны и большая потеря крови.
Вспомнив своего пятилетнего сына, Андрей покачал головой.
Долгов продолжал:
– Пока готовили операционный стол, пришел анализ крови, а заодно известие о том, что именно второй отрицательной в нашем холодильнике нет. Состояние критическое – девочка «тяжелая», счет на минуты и доставить кровь из соседней клиники не успеваем. Срочно делаем анализ крови родителей. У отца и матери – не подходит. Вспоминаем про брата-близнеца, и у него, конечно же, оказывается вторая отрицательная. Иду в приемное…
Судовой врач сделал две короткие затяжки. Затушив окурок, бросил его в урну, вернулся к кровати и включил стоявший на столике электрический чайник.
– Сейчас чайку попьем. Вам горячее не помешает.
– Что было дальше, д-доктор?
– Дальше… Мама девочки сидела в приемном вся в слезах. Отец бледный с трясущимися руками. У мальчика в глазах отчаяние, по щекам размазаны слезы; одежда перепачкана кровью сестрички. Я подошел к нему, присел напротив на корточки. И говорю: «Твоя сестричка сильно пострадала в аварии. Ты знаешь об этом?». «Да, – всхлипнул он. – Когда в нас врезалась машина, она сильно ударилась и заплакала. Я держал ее на коленях, пока она не уснула». Спрашиваю: «Ты хочешь ее спасти?» Он решительно кивает. «Тогда мы должны взять у тебя кровь». «Для нее?» – перестав плакать, с надеждой глядит на меня. «Для нее». Мальчуган раздумывал ровно секунду. Потом тяжело задышал и опять кивнул. Подзываю жестом медсестру, представляю: «Это тетя Люба. Сейчас ты пойдешь с ней в процедурный кабинет, и она возьмет у тебя кровь. Тетя Люба очень хорошо умеет это делать, и тебе совсем не будет больно». А вот то, что случилось потом – я до сих пор забыть не могу…
Долгов выключил закипевший чайник, сыпанул в заварочную колбу заварки и поинтересовался:
– У вас случайно малины нет?
– Н-нет.
– А меда?
– И м-меда нет. Только сахар.
– Жаль. Полагаю, если у кого и была – уже не осталось. Малина сейчас была бы в самый раз. Ладно, обойдемся сахаром…
Он соорудил два стакана крепкого чая, помог Петрову лечь повыше, подал его стакан.
– Пейте понемногу, чтоб хорошенько прогреть пищевод.
Капитан кивнул; обжигаясь, сделал первый глоток. И в ожидании продолжения посмотрел на врача.
– Так вот… Пацан потянулся к матери, обнял ее и сказал, что очень ее любит. Потом точно так же попрощался с отцом и даже поблагодарил его за какую-то покупку, – продолжил тот. – Люба увела его в процедурную, а я вернулся в операционную. Операция прошла успешно, и я перевел девочку в реанимацию. А, возвращаясь в ординаторскую, вдруг заметил мальчонку на кушетке в процедурной – Люба оставила его отдохнуть после забора крови. Подошел к нему, присел рядом, поинтересовался самочувствием. А он: «Где Таня?» «Спит, – отвечаю. – С ней теперь все будет хорошо. Ты ее спас». И вдруг он спрашивает: «А когда же я умру?» Я сначала даже не понял вопроса. Отвечаю с улыбкой: «Очень не скоро. Когда совсем стареньким станешь». И тут меня осенило – мальчуган на полном серьезе думал, что умрет сразу после того, как у него заберут кровь. Поэтому и прощался с родителями.
– То есть, он ж-жертвовал жизнью ради с-ссестры?
– Именно. Теперь понимаете, какой он совершил подвиг?
– П-понимаю.
– Вот так. Столько лет прошло, а у меня до сих пор мурашки по спине, когда вспоминаю эту историю.
– Д-действительно, геройский поступок, – согласился капитан, делая очередной глоток.
– Андрей Николаевич, я вот чего хотел спросить…
– С-спрашивайте.
– Что будет, если айсберг нагонит наше судно?
Петров помрачнел.
– Худо нам п-придется. Но надеюсь, что этого не с-случится…
 
* * *
 
Часом позже Севченко сидел в своей каюте и, рассматривая испачканный маслом рюкзак, вспоминал первый день пребывания на «Сомове».
Внезапно в дверь постучали. Встав, он повернул в замке ключ.
На пороге стоял Долгов с медицинским чемоданчиком в левой руке.
Севченко посторонился, дозволяя доктору войти.
Тот молча прошел до стола, открыл чемоданчик, достал термометр и стетоскоп.
– Пасть открой, – сказал он, повернувшись.
Капитан послушно открыл рот и зажал губами вставленный градусник.
Долгов пристроил в ушах трубки стетоскопа и выдал следующую команду:
– Тельняшку.
Севченко задрал тельник, после чего врач с минуту внимательно слушал дыхание и сердцебиение пациента.
– Все, медосмотр закончен, – сказал он, поворачиваясь к чемоданчику.
– Чего такой злой? – шепелявя из-за термометра, спросил Валентин Григорьевич.
– Сам не догадываешься? Валь, ты никогда серьезно не задумывался над тем, почему у тебя нет друзей?
– Я считаю, что их нет из-за зависти.
– Из-за какой к черту зависти?!
– К моему богатому внутреннему миру и незаурядной внешности.
Долгов с размаху забросил стетоскоп в открытый чемоданчик.
– Почти сто человек сидят в одной клетке, и у всех нервы на пределе! А ты только и знаешь, что гайки закручиваешь!
Капитан предпочел не развивать тему. Оправив одежду, он уселся на койку и спросил:
– Как дома?
– Никак, – плюхнулся рядом доктор.
– Кто тебя вообще в рейс пустил с таким диагнозом?
– Медик медику всегда поможет, – вздохнул Долгов. – Раз уж суждено сдохнуть, то лучше последние дни быть при деле. Да и чего я забыл на берегу? Была б моя воля – вообще бы в порт не возвращался.
– Сплюнь.
Долгов постучал по деревянному интерьеру каюты и вытащил изо рта старого приятеля термометр. Проверив его показания, спрятал в футляр и убрал в чемоданчик.
– Валь, – тихо попросил он, – ты если что… В холодильник меня не пихай. Лады? Я лучше… в море.
– С ума сошел?! Какие тебе похороны в море? Мы с тобой еще три десятка рейсов отходим!
– С тобой?! Да не в жисть! Это ж никаких нервов не хватит!
– Володя, мы с тобой в двенадцати тысячах миль от Ленинграда, – устало проговорил Севченко. – Одни среди этой белой каши. И мне, в отличие от тебя, очень хочется домой. Пойми, единственное, что может помочь в этой ситуации – железная дисциплина. Или ты посоветуешь что-то другое?
Долгов встал. Поковырявшись в чемоданчике, вынул упаковку таблеток и швырнул ее на стол.
Выходя из каюты, сухо сказал:
– По одной после еды. Для профилактики…
 
* * *
 
Долгову накануне похода в Антарктиду исполнилось сорок пять. Он был грузноват и медлителен в движениях. Приятное смугловатое лицо украшала ровная темная бородка. Любимой одеждой в полярных широтах у него был толстый свитер из верблюжьей шерсти с широким шейным отворотом.
Несколько лет назад Долгову довелось работать судовым врачом на ледоколе, которым командовал Севченко – тогда и сошлись с ним, сдружились за мензуркой медицинского спирта. Доктор ведь странное существо – снаружи напоминает человека, а внутри хранит массу информации о людских недугах и сам, вроде как никогда не болеет. С ним можно, не стесняясь, поговорить о чем угодно; выслушать массу историй и даже попросить совета о здоровом образе жизни. Ну, так – для поддержания беседы.
Как бы там ни было, дело он свое знал, любил и за карьеру спас не одну сотню жизней. Кстати, в том злополучном походе, когда ледокол Севченко лишился топлива и дрейфовал, благодаря стараниям Долгова жертв оказалось только двенадцать. Если бы не он – замерзло бы пол-команды, и еще неизвестно, чем для Валентина Григорьевича обернулся бы финал того плавания.
Как и большинство своих коллег-врачей, Долгов был отъявленным циником. Рассказы о человеческом страдании и смерти являлись для него не боле чем заурядными застольными байками – рассказал, посмеялся и забыл.
– В начале семидесятых довелось мне поработать сельским врачом в сибирской глубинке. Участок размером с Бельгию: степь, тайга, реки, озера; два десятка деревень, разбросанных на многие километры. Полученный мною опыт в ходе тамошней трудовой деятельности, доказывает, что восемьдесят процентов людей по уровню интеллекта не дотягивают даже до простейших, – рассуждал он во время очередной пьянки по случаю дня рождения боцмана или юбилея Октябрьской революции. И, воззрившись на благодарных слушателей, спрашивал: – Знаете, какая основная причина смерти в нашей стране?
Аудитория молчала.
– Тупость! – возносил он указательный палец в сторону потолка каюты. – Тупость обгоняет и старость, и болезни, и несчастные случаи, и даже потери на войне на добрый десяток процентов.
– А мы думали, ты имеешь в виду сердечнососудистые заболевания, – робко возражал кто-то из гостей.
– Ха и еще раз ха! – щедро наливал себе спирта доктор. И для очевидности выводов объяснял методику своих расчетов: – Первый случай. Привозят ко мне пациента, я ставлю диагноз: отравление некачественными продуктами. Вроде бы все буднично и красиво. Но на самом деле причиной отравления является тупость, потому что жадный товарищ сожрал просроченные консервы – ему, видишь ли, жалко их было выбросить. Второй случай. Тяжелейшая автомобильная авария на зимней дороге. С одной стороны – заурядное происшествие, каких на наших дорогах – тысячи. С другой – проявление все той же тупости, так как дяденька лихачил на обледенелой дороге на летней резине. Третий пример – типичный БНС.
– Что такое «БНС»?
– Бытовой несчастный случай. Мужика убило током. Но не просто убило, а когда он снял заднюю крышку включенного телевизора и полез в него отверткой «просто подкрутить яркость». Наконец, происшествие номер четыре: семья в полном составе сгорает в пожаре. Бывает? Да. К примеру, когда неисправна печная заслонка или по каким-то причинам взрывается газ. Тут можно только пожалеть о произошедшем и выразить соболезнования родным. Но в этом случае пьяный глава семьи решил покурить в постели и заснул. Причина прежняя – тупость. То есть мозг этого индивидуума умер задолго до официальной кончины. Поначалу я думал, что такое можно встретить только в глуши. Ничего подобного! Переехал в райцентр, потом в город – и там тоже самое. И таких случаев, мои дорогие пациен… то есть, товарищи – пруд пруди! До работы на судах я едва ли не каждый день выкорчевывал из разбитых машин трупы с запахом свежего алкоголя; соскабливал с асфальта останки идиотов, светивших себе зажигалкой в горловину бензобака; сметал в пакетик пепел придурков, пытавшихся украсть высоковольтный кабель…
Благодарные «пациенты» слушали и согласно кивали головами.
Не смотря на бьющий ключом цинизм, Долгова в команде любили и уважали. Говорить он мог что угодно, но к своим обязанностям относился чрезвычайно серьезно – людей излечивал от недугов быстро, качественно и надолго. А в иных неотложных случаях даже виртуозно исполнял операции: вскрывал гнойные нарывы, удалял аппендикс, штопал ужасные рваные раны…
Полтора года назад Долгов вдруг почувствовал неладное со своим здоровьем: немотивированную общую слабость, длительную изжогу и приступы тошноты, депрессию, плохой сон, снижение аппетита. К тому же его вес стремительно уменьшался.
Обследование в клинике показало: рак желудка с метастазами в пищевод, легкие и печень.
Он был однажды женат на красивой женщине, но давно развелся. Детей не имел. Ни что его не держало на берегу.
И тогда, легко раздобыв справку об отсутствии серьезных заболеваний, Долгов решил умереть в море…
 
* * *
 
«Михаил Сомов» по-прежнему стоял посреди полностью замерзшей полыньи. Днем в ясную погоду солнце едва показывалось из-за горизонта; проплыв по его краю и пару часов подразнив пленников своим холодным блеском, оно опять исчезало.
 В машинном отделении работал единственный вспомогательный дизель-генератор, обеспечивающий электроэнергией самые необходимые потребители. В восемь вечера дежурный моторист снижал его обороты до минимальных и отрубал освещение в жилых и общественных помещениях. В работе оставались лишь радиостанции, бортовые огни, тепло-генератор. Также без перебоев работало освещение мостика, машинного, радиорубки, каюты капитана и еще нескольких важных помещений.
Покинув каюту Севченко, Долгов дошел по коридорам до своего жилища. Бросив в угол чемоданчик, он плюхнулся на кровать, устало провел ладонями по лицу…
Потом дотянулся до стоявшей на столе фотографии в красивой рамке. Взяв ее, он на пару минут задумался, рассматривая запечатленного человека.
Внезапно свет в каюте погас.
В темноте послышался тяжелый вздох…
 
* * *
 
В Ленинграде бушевала молодыми красками весна: светило яркое солнце, день становился длинным, деревья шелестели молодой листвой, а жители сменили теплую одежду на болоньевые плащи и легкие куртки.
К зданию штаба Балтийского морского пароходства подошла беременная женщина с приятной внешностью. С роскошными каштановыми волосами и красивым лицом с правильными чертами. Она была хорошо одета, а обтягивающая юбка подчеркивала стройность фигуры, если не считать выдающегося вперед живота.
Галине было сорок два – довольно опасный возраст для рождения ребенка. Тем не менее, для нее и мужа это был последний шанс. Они давно ждали этого счастливого момента и серьезно к нему готовились.
Супруг много лет работал в Пароходстве – ходил на современных ледоколах. Галина до беременности тоже занимала одну из должностей в бухгалтерии Пароходства, правда расположена она была в нескольких кварталах от штаба.
Оказавшись в холле, она прошла мимо десятка ожидавших людей, приблизилась к каморке, в которой сидел молодой вахтер, и протянула паспорт.
– Здравствуйте. Я к Борису Сергеевичу.
– Не принимает, – не удосужившись поднять взора, ответил парень.
– У меня муж на «Михаиле Сомове».
– Женщина, он не принимает!
– Да что же это такое?! – всхлипнула Галина. – Два месяца связи не дают! Даже не знаю: живой ли…
По всему было видно, что вахтер привык к подобному поведению посетителей. Нахмурив брови и отведя взгляд в сторону, он молчал.
Видя полное равнодушие, женщина схватила свой паспорт и, решительно проходя мимо конторки вахтера, бросила:
– Я жена и имею право знать!
Однако юркий паренек успел вскочить со стула и преградить ей путь.
– Вон сколько желающих! – указал он на стоящих в холле людей. – И все хотят знать.
Галя повернулась и только теперь поняла, что все ожидавшие в холле люди тоже имеют отношению к членам команды «Михаила Сомова». Ближе всех к ней стояла Людмила – супруга молодого капитана Петрова. Она, как и многие другие, с сочувствием смотрела на беременную женщину.
– Все, между прочим, родственники. Как и вы, – ворчал молодой вахтер. – А пустить не могу! Я приказ исполняю. Мне не велено…
Внезапно у Галины потемнело в глазах. Пытаясь удержаться, она взмахнула рукой, выронила документ и стала оседать.
– Женщина, что с вами?! – едва успел подхватить ее растерянный вахтер.
Подбежавшая Людмила помогла посадить Галю на стул конторки. И, не мешкая, распорядилась:
– Живо вызывайте «скорую»!
 
 
 
Глава шестая
Антарктида; море Росса; борт ледокола «Михаил Сомов»
СССР; Ленинград; отделение гинекологии Центральной клиники Петроградского района
Июнь 1985 года
 
Началась долгая антарктическая зима. Холодные воды условного «Южного океана», в который входили южные области Атлантического, Индийского и Тихого, замерзали и покрывались бесконечными ледяными полями. Если средняя летняя температура в Антарктиде колебалась от минус пятидесяти до минус тридцати, то зимняя временами опускалась до минус восьмидесяти.
Помимо полюса холода, в этом регионе находились точки самого сильного и продолжительного ветра, самой низкой относительной влажности воздуха. И даже самой мощной солнечной радиации.
Все эти компоненты в сумме не добавляли оптимизма людям, вынужденным дрейфовать на плененном льдами судне. В команде «Михаила Сомова» не было ни одного человека, которому данный «круиз» доставлял бы удовольствие. Все, так или иначе, страдали от вынужденного безделья, от холода, от уменьшенного вдвое продуктового пайка. И все ждали помощи с большой земли.
Капитан Севченко выходил из каюты четыре-пять раз в сутки. Сначала он неторопливо шествовал в рулевую рубку, привычно проверяя по пути чистоту коридоров, перил и трапов. Проведав вахту, спускался в кают-компанию и без аппетита съедал им же урезанную пайку. Прежде чем вернуться в каюту, Валентин Григорьевич выходил на палубу и минут пятнадцать дышал свежим морозным воздухом, заодно осматривая окружавшие судно ледяные торосы.
В рулевой рубке торчал либо Банник, либо Еремеев. Оба не переносили друг друга. Впрочем, по канонам стояночной вахты присутствие на мостике сразу двух помощников и не требовалось. Старпом во время дежурства, как правило, листал захваченные в плавание журналы. Сменявший его второй помощник первым делом зачеркивал на календаре очередной день дрейфа, после чего сооружал себе кружку чая и усаживался в капитанское кресло «любоваться» заснеженной пустыней.
У рулевого матроса Тихонова появилась новая обязанность. После того, как отпала необходимость ворочать штурвал, кок упросил его носить с палубы снег и набивать им приготовленные емкости. Снег через некоторое время превращался в относительно чистую воду, которую Тимур использовал для приготовления пищи.
У самого Тимура задача была посложнее. Запасы провизии таяли с каждым днем, и ему приходилось изрядно напрягаться для изобретения сколько-нибудь приличных блюд. Каждый вечер он заходил в помещение продуктовой кладовой, подолгу смотрел на полупустые полки, что-то приговаривая на родном языке. Затем набирал необходимое количество консервных банок или упаковок и шел на камбуз «ваять» меню следующего дня…
 
* * *
 
Тимуру было под сорок. Как и большинство уроженцев Кавказа, он имел на голове пышную шевелюру смоляного цвета. Справедливости ради, надо отметить, что растительности доставало и на других участках тела – предплечья, грудь и даже спину также покрывала довольно густая курчавая шерсть.
Родился и вырос он в Осетии, там же выучился на кулинара и оттуда же призвался в ряды Военно-морского флота.
На флоте ему понравилось. Под конец службы он стал корабельным старшиной и хотел было остаться на сверхсрочную мичманом. Да внезапно выяснилось, что коками даже на самых больших и грозных военных кораблях ходят исключительно матросы срочной службы.
– После специальной подготовки можем предложить должность заместителя помощника командира корабля по снабжению, – сказал кадровик, не желая отпускать на «гражданку» одного из лучших старшин.
– Нет, я готовить люблю, – мотнул подстриженной головой расстроенный Тимур. – Да и не умею ничего, кроме этого. А должность заместителя ПКС я знаю. Он за кладовые отвечает, а на камбузе не появляется. 
Повздыхав и подумав, кадровик предложил:
– Ну, тогда тебе одна дорога – в гражданский Морской флот. Все что в моих силах сделаю: соберу на тебя отличные характеристики от командования, отправлю в военкомат личное дело…
Дома в родной Осетии Тимур долго не задержался – отгулял на устроенном празднике, по случаю его возвращения; отоспался, отъелся. И, собрав необходимые документы, подался в Черноморское пароходство. Там его взяли на работу, но до судов не допустили – на время испытательного срока ему пришлось и заново учиться, и кормить обедами докеров с грузчиками в портовой столовой Одессы. Столовая походила на огромный хлев, а готовить приходилось в таких количествах, что о качестве блюд попросту пришлось забыть.
Лишь через два года этой адской работы Тимура оформили полноценным коком на сухогруз «Инесса Арманд». Он страшно обрадовался этому, так как более всего опасался попасть в команду какого-нибудь жабодава *.
Однако, осуществив после долгих мытарств мечту, свежеиспеченный кок вдруг осознал, что снова попал на каторгу. В Военно-морском флоте он тоже исполнял обязанности кока и знал, что к чему. Но там всегда была куча помощников, назначаемых согласно штатному распределению суточной вахты. Кто-то чистил картошку, кто-то мыл посуду, кто-то драил полы в столовой. А здесь все приходилось делать самому, ведь настоящий кок обязан обладать всеми навыками, начиная от начальника производства, и заканчивая обязанностями артельщика. Нужно было приготовить разнообразные блюда, после чего досыта накормить вахту и свободных от нее. Самому составить меню и сделать нужную заготовку на следующий день. Сварить бульон и испечь свежий хлеб, потому что привозной замороженный по вкусу напоминал поролон или вату. Затем приготовить гарниры и салаты, а после приема пищи командой перемыть всю посуду, протереть столы и пол.
В общем, несмотря на небольшое количество членов экипажа, у плиты и раздачи ему приходилось стоять по двенадцать часов в сутки. Без выходных и праздников, так как людям хотелось кушать каждый день.
Но Тимур справился на «отлично», и помог ему в этом капитан – честный и порядочный человек.
Да, от капитана в первую очередь зависело, как будет питаться команда. На одних судах в столовой подавали сыры, колбасы, соки, фрукты и молочные продукты. А на других в холодильниках висела дохлая мышь с табличкой на груди «В моей смерти виновата алчность капитана». Именно алчность, ввиду того что за пределами нашей Родины на питание одного члена экипажа в сутки выделялось строго регламентированная сумма. И если у капитана на уме были только купюры с изображением Франклина, то благодаря закупке дешевых (читай: некачественных) продуктов он за плавание мог легко сэкономить на покупку новенькой ВАЗ-2106.
После нескольких лет успешной работы на сухогрузе, Тимура премировали грамотой Пароходства и перевели на шикарный по тем временам теплоход «Лев Толстой». Период работы на том теплоходе он до сих пор вспоминал с теплотой и улыбкой.
Готовка на теплоходе тоже была не из легких, но назвать адом ее не поворачивался язык. Камбуз и кают-компания «Льва Толстого» скорее походили на дорогой столичный ресторан.

* Жабодав – судно типа «река-море» с небольшим водоизмещением.

 
* * *
 
Дрейф «Михаила Сомова» продолжался.
На снятых с научной станции полярников было больно смотреть. Эти люди еще до прихода ледокола провели несколько месяцев в жутковатых условиях Антарктиды. Работали, мерзли, питались консервами. И лелеяли надежду поскорее оказаться на большой земле. Наконец, дождались прихода «Сомова». И тут на тебе – ледяной плен, дрейф и полная неизвестность.
Пожалуй, лучше других полярников держался Беляев. После смерти Левы он остался в каюте один и ушел на несколько дней в жесточайший запой. Затем вернулся в реальность, оттаял и теперь не терял присутствия духа. Моряки часто видели его прогуливающимся по палубе. А еще Банник замечал его фигуру, подолгу стоящую на самом носу судна.
Частенько появлялся на палубе и боцман. Его голосовые связки по-прежнему отказывались работать, но в остальном он чувствовал себя прекрасно. Выгуливая Фросю, он устраивал с ней пробежки вокруг вертолета, бросал снежки. А в особо холодные дни брал собаку на руки и согревал за пазухой меховой куртки.
Черногорцев с командой своих «чертей» в основном сидел в машинном. Благодаря постоянно бормотавшему дизель-генератору и парочке работавших преобразователей электрического тока, здесь было теплее, чем в других помещениях. К тому же постоянно горело дежурное освещение. Каждые полтора-два часа механики контролировали работу агрегатов, а все остальное время сидели за столом и забивали «козла».
Врач Долгов ходил по судну мрачнее тучи. Изредка он заглядывал в каюту Петрова и осматривал кожный покров его руки, сильнее всего пострадавшей от обморожения. Находясь за столом кают-компании, доктор исподволь наблюдал за членами экипажа. Заметив неладное в поведении того или иного человека, немедленно приглашал его в мед-блок, где расспрашивал о самочувствии, измерял температуру и давление, выдавал порцию витаминов.
Пилот Кукушкин все еще не терял надежду запустить неисправный правый двигатель своей «вертушки». За пару прошедших месяцев он предпринял не одну попытку заставить его работать, но… все было тщетно. При нажатии кнопки «Запуск» стартер-генератор завывал, выходя на максимальные обороты, турбина компрессора бешено вращалась и гнала воздушно-топливную смесь в камеру сгорания. А воспламенения не было. И авиатору снова приходилось взбираться по стремянке, открывать капоты, ковыряться в трубопроводах или листать формуляры. Но все это происходило лишь в те короткие часы, когда небо было относительно светлым. Ведь солнце уже вторую неделю не показывалось над горизонтом, а проплывало где-то за ним.
Иногда, обозлившись на технику, Михаил не подходил к своему Ми-2 по два-три дня и полностью отдавался другому пристрастию. С некоторых пор он сошелся с боцманом, Беляевым и парочкой молодых матросов, обладавших музыкальным слухом. В такие дни компания спускалась в трюм и в одном из помещений распевала под гитару песни.
 
* * *
 
– Дождь идет с утра, будет, был и есть. И карман мой пуст, на часах – шесть. Папирос нет, и огня нет, и в окне знакомом не горит свет, – бренча по гитарным струнам и пытаясь копировать манеру исполнения Виктора Цоя, пел авиатор.
Музыканты-любители сидели тесным кружком. Самый старшим был Беляев; попыхивая сигаретой, он мычал в такт мелодии. Цимбалистый оседлал пустую бочку и, не имея возможности подпевать, барабанил по ней ладонями.
Молодые матросы пропускали куплет, но дружно подхватывали припев:
– Время есть, а денег нет. И в гости некуда пойти. Время есть, а денег нет, и в гости некуда пойти…
Одну из таких репетиций сам того не желая посетил Севченко. Проверяя трюм, он услышал голоса, приоткрыл дверцу и тихо вошел в помещение. Отсек освещала единственная лампочка, и поэтому капитана никто не заметил.
– …И куда-то все подевались вдруг. Я попал в какой-то не такой круг, – продолжал исполнять Кукушкин. – Я хочу пить, я хочу есть. Я хочу просто где-нибудь сесть.
Пилот умолк, а вместо него вступили матросы:
– Время есть, а денег нет. И в гости некуда пойти. Время есть…
Внезапно Беляев заметил капитана и толкнул локтем в бок ближайшего матроса.
Хор нестройно смолк. Боцман и матросы встали.
– Извините… мы тут репетируем… – виновато сообщил пилот.
Валентин Григорьевич подошел к нему, выхватил гитару и направился к выходу из отсека. Самодеятельный хор переглянулся и последовал за ним…
Процессия поднялась на палубу, прошла бортом до вертолетной площадки, где у леерного ограждения дышал воздухом Петров.
Севченко приблизился к вертолету, дождался, когда подтянется вся компания музыкантов. Приотстал только один Беляев. Он не был членом команды и подчинялся капитану номинально, как любой пассажир. Однако бросать в беде своих новых товарищей полярник не собирался и встал с ними рядом.
– Репетируете, значит? Денег нет, а время, говорите, есть? – не сулившим пощады тоном спросил Севченко, ухватив гитару за гриф. – А с починкой вертолета закончили?! Он готов у вас подняться в воздух?!
Кукушкин и матросы понуро опустили головы и смущенно молчали.
Тогда капитан в гневе размахнулся и хрястнул гитарой о левое колесо вертолета. Ветер подхватил мелкие обломки дек и разбросал их по площадке. Гриф со струнами полетел под ноги Михаила.
Цимбалистый изумленно взирал на останки своего инструмента, затем поднял на Севченко полный ненависти взгляд.
– Ничего, товарищи-любители – я заставлю вас стать профессионалами, – зло проговорил тот. И показал на «вертушку»: – Эта работа не нравиться? Хорошо, я найду вам занятие по душе…
 
* * *
 
Спустя двадцать минут боцман, Кукушкин, два матроса и Беляев махали ломами, скалывая с палубы наросший лед. Беляева к штрафным работам никто не приговаривал, но он самостоятельно принял решение влиться в коллектив и помочь.
Севченко стоял чуть поодаль и наблюдал за исполнением наказания.
– Ощущаете себя диктатором Антарктиды, товарищ капитан? – подошел к нему Петров.
Тот даже не обернулся. Узнав предшественника по голосу, бросил:
– Я, кажется, просил вас не попадаться мне на глаза.
– Ну, не обессудьте, раз попался. Просто стало интересно, какой смысл в этой работе, если к вечеру здесь опять будет каток?
– Смысл, Андрей Николаевич, в том, – раздраженно ответил Валентин Григорьевич, – что на судне каждый должен быть занят делом!
– Понятно. Ну, тогда, если вы не возражаете…
Петров приблизился к штрафной команде, вооружился ломом и принялся долбить по намерзшей глыбе.
Заметив рядом старого капитана, Цимбалистый благодарно кивнул, остальные тоже воспрянули духом.
Севченко наблюдал за этой сценой с неприязнью и уже хотел огласить палубу очередной командой, как вдруг с крыла мостика послышался крик вахтенного:
– Воздух!
Все бросились врассыпную.
Цимбалистый схватил сидевшую в сторонке Фросю и, прижав ее к себе, забился под спасательный бот. Матросы заскочили в надстройку. Беляев прижался спиной к основанию кран-балки…
В небе летел гражданский самолет с опознавательным знаком Новой Зеландии на хвостовом оперении…
 
* * *
 
Выполняя проход немного правее неизвестного судна, экипаж самолета внимательно разглядывал все, что находилось на его палубе.
– Неизвестное судно относится к ледокольному классу; водоизмещение приблизительно пятнадцать тысяч тонн. Совершенно очевидно, что судно вмерзло в лед и дрейфует, – начитывал на бортовой самописец командир экипажа. – На корме вижу пришвартованный вертолет темно-красного цвета. Все шлюпки и спасательные боты находятся на штатных местах. Видимых повреждений не наблюдаю. На мачте развивается потрепанный флаг Советского Союза. Название судна… написано по-русски и читается как «Михаил Сомов».
Когда ледокол остался позади, командир экипажа обернулся к радисту и спросил по-английски:
– Ты кого-нибудь видел?
– Нет, – ответил радист.
Второй пилот предложил:
– Давайте сделаем второй проход по другому борту.
Самолет сделал плавный вираж, развернулся на сто восемьдесят градусов и прошел вдоль необследованного борта. И снова члены экипажа не заметили ни одного человека.
– Пройдем еще раз? – спросил второй пилот.
Командир мотнул головой и постучал указательным пальцем по одному из приборов:
– Топлива осталось как раз на обратный путь. Передай на базу результаты облета.
Дождавшись, когда самолет наберет высоту в шесть тысяч футов, второй пилот нажал кнопку «Радио»:
– «Инверкаргилл», ответьте борту «Семьсот десять».
– Борт «Семьсот десять», «Инверкаргилл» на связи, – отозвался диспетчер.
– Обнаружено дрейфующее гражданское судно ледокольного типа. Предположительно русское – носит название «Михаил Сомов». Дважды произвели облет, но признаков жизни на судне не заметили. Записывайте координаты…
Выслушав и записав десяток цифр, диспетчер передал:
– Понял вас, «Семьсот десятый». Возвращайтесь…
 
* * *
 
Пока самолет нарезал над ледоколом круги, Севченко и Петров лежали между рядов пустых бочек. Так вышло, что по команде «Воздух» они бросились в одну сторону и вместе укрылись именно здесь.
– Зря вы инструмент разбили, – посматривая вверх, произнес Петров. – У парней и так жизнь не сахар.
– Оставьте свои оценки при себе, – огрызнулся Севченко.
– Мы, Валентин Григорьевич, в дрейфе. А на борту не только моряки, если вы помните. Люди с ума сходят от однообразия. 
– На аркане и силком сюда никого не тащили! Знали, на какую работу нанимаются. Так что потерпят.
– Слушайте, давайте на чистоту, – поглядел на коллегу Петров. – Вы всерьез считаете, что за нами кого-то отправили? Два с половиной месяца прошло.
– Если я захочу обсудить с кем-нибудь решение Пароходства, то вы будете в этом списке последним.
Андрей придвинулся ближе и негромко, но твердо сказал:
– А теперь послушай меня внимательно. Этот рейс и так начался с большим опозданием, потому что в твоем Пароходстве мяли сиськи вместо продуктивной работы. Мы должны были покинуть порт на полмесяца раньше и убраться из Антарктиды по тонкому льду. А людей пришлось снимать с «Русской», когда толщина льда стала больше метра, при максимальной лёдопроходимости «Сомова» – ровно метр. И мы все равно вмерзли бы в этот проклятый лед, даже если бы не задержались для оказания помощи смытому за борт полярнику. И теперь за это придется кому-то ответить. Как думаешь, кому?
Севченко смотрел вдаль и молчал.
– Я уверен: они вообще не хотят этого расследования, – продолжал Петров. – Готов поставить ящик коньяка на то, что они просто сидят в Пароходстве и ждут, пока рассосется само собой.
– Ты эту ересь и команде рассказываешь? – скептически отозвался Валентин Григорьевич.
– Нет, конечно. Но ты-то должен голову включить! Выйди в эфир! Капитан имеет право нарушить инструкции и радиомолчание в критической ситуации.
Севченко «понимающе» глянул на Петрова.
– А ты оказывается еще и провокатор?
В этот момент недалеко по-над бортом, гудя винтами и двигателями, пронесся самолет. Оба капитана пригнули головы.
– Ушел! – оповестил голос вахтенного с крыла мостика.
Застигнутые врасплох члены команды покинули временные убежища и принялись очищать одежду от снега.
– О нас просто забыли, – отряхивал воротник куртки Андрей. – Пора бы уже это признать!
Севченко не ответил. Развернувшись, он шел к открытой дверце в надстройку…
 
* * *
 
Ближе к вечеру «музыканты» опять собрались в трюмном отсеке. Настроение у всех было поганым.
– Извиняюсь, что лезу в вашу морскую специфику, но это уже не принципиальность, – сокрушенно покачал головой Беляев. – Это просто какое-то солдафонство и безумие.
Молодым матросам пришлось согласиться. А Кукушкин рьяно поддержал:
– Я вообще не понимаю – чего он пристал ко мне с этим вертолетом?! Я же не механик, в конце концов! Для обслуживания авиационной техники, между прочим, требуется специальное образование и допуск, которого у меня нет!..
В этот момент в трюмном отсеке снова появился Севченко. Все примолкли и настороженно смотрели на капитана в ожидании очередного разноса или неприятного сюрприза.
Но, ни того, ни другого не последовало.
Тот поставил на металлический верстак старый баян. Инструмент жалобно «всхлипнул», разбавив гнетущую тишину.
– Репетировать разрешаю, – примирительно произнес Валентин Григорьевич. – Но только в свободное время.
Замена была неравнозначна, и «музыканты» хмуро взирали на Севченко.
– За работу, «Битлз», – буркнул он и исчез в коридоре.
Кукушкин спрыгнул с пустой бочки, подошел к верстаку и, подняв баян, раздул меха:
– И чего с этой шарманкой делать?
«Музыканты» смотрели на его действия. Кто-то был хмур и невесел, кто-то посмеивался.
– Время есть, а денег нет, – попробовал тот сопроводить пение игрой.
Однако инструмент вместо мелодичного звука издал такой «вопль», что пилот от неожиданности его выронил.
– Делать нечего, – изрек Беляев. – Давайте репетировать та том, что есть.
Вздохнув, Цимбалистый кивнул и приготовился отстукивать ритм на своем «барабане» – пустой бочке из-под соляры…
 
* * *
 
Виталию Цимбалистому шел тридцать пятый год. Он был коренаст, среднего роста, с сильными ручищами и крепкими ногами. Темные волосы, высокий лоб, скуластое лицо с выразительными карими глазами. И россыпь веснушек вокруг прямого носа – совсем как у десятилетнего мальчишки.
В двадцать он окончил «среднюю» мореходку и сразу распределился в Балтийское морское пароходство.
Пятнадцать лет на флоте – срок немалый. Да и путь от простого матроса до боцмана не был для Виталия простым. Работал на лесовозе, сухогрузе, накатном судне, контейнеровозе. Последнее время «драконил» на ледоколах. Побывал во всех частях света, а самый длинный рейс продолжался более семи месяцев.
Пока был молодым, хотелось посмотреть мир, побывать в самых дальних его уголках. Сейчас дома ждала супруга и восьмилетняя дочь, поэтому в каюте Цимбалистого, как и на мостике, висел календарь, в котором он зачеркивал дни, ожидая встречи с родными девчонками.
Боцман на палубе – главный. На нем все механизмы, такелаж, спасательное имущество. Он загружает всех работой и следит за порядком – чтоб никто не нарушал технику безопасности. Чтоб все блестело, было покрашено, смазано и исправно.
Но не все было гладко в службе Витали. Приходилось заделывать пробоины, ремонтировать в штормовую погоду мачту с антеннами, тушить пожары… А однажды на переходе через Атлантику на контейнеровозе искали всем экипажем пропавшего молодого матроса из мотористов.
Погодка тогда тоже не баловала: сильный холодный ветер, качка, семиметровые волны. При смене вахты стармех доложил:
– На вахту не вышел матрос-моторист Рябой.
Послали в кубрик. Там пусто, койка Рябого аккуратно заправлена. Все вещички на месте – словно только что отошел в душевую.
По судну общая тревога – молодого неопытного парня вполне могло смыть волной за борт. А это ЧП, за которое потом замучают комиссиями и затаскают по инстанциям и судам пол-команды.
Капитан на всякий случай развернул судно на сто восемьдесят и пошел обратным курсом. Мало ли, вдруг обнаружат болтающегося на волнах балбеса. В общем, шухер по кораблю случился знатный – искали везде, заглядывали в каждый твиндекс и пост, в каждую мастерскую и кладовую.
И когда надежда увидеть Рябого живым угасла, а перед комсоставом замаячила невеселая перспектива стать фигурантами уголовного дела, Цимбалистый его нашел.
– Товарищ капитан, можно разворачивать судно на прежний курс, – связался он с мостиком по трансляции. – Я его отыскал.
– Где? – севшим от волнения голосом спросил тот.
– В центральном грузовом твиндексе.
– И что он там делает?
– Спит, гад.
– Не буди. Я сейчас подойду…
Прелесть ситуации заключалась в том, что все служебные и жилые помещения на контейнеровозе были сосредоточены в кормовой надстройке. Естественно, что при сильной килевой качке надстройка летала вверх-вниз с огромной амплитудой, и некоторых салаг здорово укачивало. А середина судна при таком неприятном раскладе оставалась почти неподвижной. Чем и решил воспользоваться Рябой.
Спустя пять минут боцман осторожно подвел капитана к нужному твиндексу. На верхней крышке одного из контейнеров, свернувшись в позу эмбриона на старом брезентовом чехле, сладко спал матрос Рябой.
– Убил бы, – шепотом сказал боцман.
– На мачте вздерну, – ласково пообещал капитан. И добавил: – Ладно, буди уже засранца – небось, выспался, пока мы все судно сверху донизу прошерстили…
 
* * *
 
Спустя час после появления в небе новозеландского самолета, по ледяному полю, в центре которого располагался «Михаил Сомов», пошла сеть трещин. Тишину распороли «выстрелы» ломавшихся льдин.
Несший вахту на мостике Банник выскочил на крыло и поднял бинокль…
Видимость была плохой. Однако в сумеречной белой дымке второй помощник разглядел, как от далекой ледяной глыбы, прозванной моряками «Семен Семенович», во все стороны расходятся кривые темные росчерки.
– Шо за черт… этого нам еще не хватало, – проворчал он.
Под раскатистую канонаду молнии трещин приближались к ледоколу. Одна из них «ударила» рядом с левым бортом. Другая «воткнулась» в корму.
В это время члены музыкального коллектива пытались обуздать подаренный баян: Кукушкин растягивал меха и наугад нажимал на кнопки, остальные пели. Находясь чуть ниже ватерлинии, они вдруг стали свидетелями ужасного происшествия.
Участок левого борта издал ужасающий по силе скрежет и прогнулся внутрь.
Все замерли.
Баян «вздохнул» и замолк.
Беляев, Цимбалистый, Кукушкин и два матроса зачарованно взирали на теряющие форму листы металла.
– Едрит вашу мать… – прошептал Беляев и толкнул Цимбалистого. – Чего стоим-то? Надо валить и доложить начальству!
Боцман возмущенно замычал и кивнул на Кукушкина.
Полярник понял его с пол-намека:
– Мишка, ты самый проворный! Бегом в рулевую!
Выронив баян, пилот сорвался с места и через несколько секунд уже взбирался по трапу…
 
* * *
 
Повинуясь какой-то неведомой силе, льды пришли в движение. Трещины с грохотом прошивали белое поле; льдины наползали друг на друга, образуя высокие торосы.
Один из вогнутых участков борта ледокола прорвался. Вода устремилась внутрь. Матросы бросились врассыпную.
Оказавшийся рядом боцман Цимбалистый зацепил одного за одежду, удержал и, устрашающе мыча, указал на лежащие у переборки «заплатки».
Придя в себя, тот кивнул и кинулся устранять пробоину…
– Полундра! – кричал в это время Банник в микрофон трансляции. – Все на верх!
Севченко был на мостике и метался от одного крыла к другому.
В рулевую ворвался Кукушкин и, мешая слова с тяжелым дыханием, доложил:
– Товарищ капитан, в трюмном отсеке – там, где мы репетировали – течь!
– Внимание! – схватил микрофон трансляции Валентин Григорьевич. – Старшему механику и аварийной команде прибыть в трюмный отсек номер шесть! Перенести запасы на вторую палубу и ликвидировать течь!
 
* * *
 
Под декой трюма «Сомова» находилась балластная цистерна. Металлические конструкции, разделяющие деку и днище судна, наверняка были изъедены ржавчиной. А тут снаружи такое изуверское насилие. Конструкции, естественно, деформировались. Часть энергии они передали днищу, тоже «убитому» ржавчиной. В результате образовалась течь величиной со средний Петергофский фонтан.
Врубив осушительный насос, спасательная команда вскрыла горловину цистерны и во главе с боцманом на карачках заползла под деку. Потом началось второе действие «Марлезонского балета». Цимбалистый пытался уменьшить поступление воды паклей, накладывал сверху резину, накрывал металлической пластиной и пытался прижать ее болтами…
Не получалось. Ледяная вода все одно хлестала по краям заплатки. И хлестала так, что откачивающий насос не справлялся.
Тогда к работе приступил сварной. За пятнадцать долгих минут он соорудил так называемый «талреп» – хреновину, при вращении средней части которой из нее выдвигались в противоположные стороны два стальных стержня с площадками на концах. Одна площадка упиралась в деку, вторая – в затычку на днище.
В общем, после часа борьбы с течью в трюме наступило затишье.
Мокрые с головы до ног, дрожащие от холода Петров, Черногорцев, Цимбалистый и несколько матросов направились к выходу из трюмного отсека. Воды было по колено, но более она не пребывала.
В коридоре уставшую спасательную команду встретил кок.
– Кладовые затопило, – оповестил он расстроенным голосом.
– Остались без продуктов? – усталым голосом поинтересовался Петров.
– Муки нет. Круп нет, – вздохнул Тимур. – Фасоль спасли в банках. Теперь лобио буду готовить.
– Без жратвы протянуть можно, – прогудел Черногорцев. – А вот то, что повредило танки с пресной водой – проблема.
– Это верно, – согласился Петров.
– Идти нельзя – последнюю горючку спалим. И стоять опасно – льдом раздавит. Чего делать-то, Андрей Николаевич?
– Нашел, у кого спросить, – тихо ответил тот. – Из-за меня все проблемы и начались…
Расшвыривая воду, бывший капитан направился по коридору к трапу.
Переглянувшись, кок и стармех пошли следом…
 
* * *
 
В Ленинграде наступило лето. Дождливое, хмурое, но теплое и безветренное.
Галина лежала в четырехместной палате гинекологического отделения Центральной клиники Петроградского района. Адрес именно этой клиники нацарапал на листочке доктор, у которого она долгое время наблюдалась до беременности.
Одна из соседок спала, другая ушла на процедуры. Еще она койка в палате пустовала после недавней выписки возрастной пациентки, потерявшей ребенка при тяжелых родах.
Чувствовала себя Галина неважно: слабость, отсутствие аппетита, токсикоз, повышенное давление, депрессия. Лицо ее осунулось, кожа стала бледной и покрылась пигментными пятнами.
Покосившись на спящую соседку, она поднялась с кровати. Стараясь не шуметь, оделась, подошла к двери и осторожно выглянула в коридор.
В коридоре было пусто и тихо.
Галина выскользнула из палаты и, придерживая большой живот, пошла к выходу из отделения.
– Больная, вы куда? – послышался голос медсестры, вышедшей из другой палаты.
Женщина ускорила шаг и, оказавшись на лестничной площадке, вызвала лифт. Ждать не пришлось – кабинка стояла на этом же этаже.
Двери распахнулись. Галя зашла внутрь и сразу нажала кнопку с цифрой «1».
Ворвавшаяся на площадку медсестра успела крикнуть:
– Больная, вас никто не выписывал!
Дверцы закрылись. Кабинка понеслась вниз. А рассерженная медсестра бросилась к телефону…
 
* * *
 
Вырвавшись из клиники, Галина подошла к проезжей части улицы. На ходу она достала из кошелька десятирублевую купюру и, заметив приближавшуюся легковушку, махнула рукой.
Машина остановилась.
Женщина тут же уселась на заднее сиденье и попросила:
– Поехали. И, пожалуйста, побыстрее.
Однако тронуться автомобиль не успел – подбежавший доктор Акулов преградил ей дорогу.
– Остановитесь! Я назначил вам операцию! – дернул он ручку двери.
Но Галина успела нажать кнопку стопора замка.
– Операция назначена на завтра! – требовательно стучал по стеклу дверцы Акулов. – Вам разве не сказали?!
– Сказали. Я не согласна, – немного опустила стекло женщина.
– Почему? – вздохнув, доктор устало посмотрел на пациентку.
– Потому что мне рекомендовали вас, как врача, способного спасти моего ребенка. А вы предлагаете…
– Вам нужны искусственные – сами вы не родите!
– Рожу!
– Вам сорок два года! Проблемы с сердцем, первая беременность!
– Срок небольшой. Если будут искусственные роды, то ребенок не выживет. Так ведь?
– Зато вы останетесь живы! – начал злиться Акулов. – Будете рожать в срок – погибнете!
Секунду подумав, Галина переспросила:
– Точно?
– Девяносто процентов.
Полностью подняв стекло, она повернулась к водителю.
– Прошу вас, поехали.
Тронувшись, автомобиль набрал скорость и повернул за угол, оставив у ворот клиники растерянного врача…
 
 
 
Глава седьмая
Антарктида; море Росса; борт ледокола «Михаил Сомов» – борт ледокола «Владивосток»
Июль 1985 года
 
Полярная ночь достигла апогея: солнца уже третью неделю никто не видел, сумерки максимально сгустились, температура воздуха опустилась еще ниже, а сильные ветры не стихали.
«Сомов» медленно дрейфовал вместе со льдами. «Семен Семеныч» постепенно нагонял его, каждый день понемногу сокращая дистанцию. Подчиняясь течению и ветрам, он ворочался, постоянно ломая окружавший его лед и расчищая себе путь. Трещины с грохотом «разлетались» от него в разные стороны. Некоторые из них достигали неподвижного ледокола.
Петров сидел в своей каюте на койке и долго рассматривал фотографию Люды. На снимке она была в легком летнем платье; счастливое лицо озаряла лучезарная улыбка.
Наконец, поставив фотографию на стол, Андрей решительно встал и, подойдя к шкафу, достал парадный мундир…
Спустя пять минут он шел по коридору в сторону радиорубки. Подойдя, постучал в дверь.
Никто не ответил.
Приоткрыв дверь, бывший капитан заглянул внутрь.
Никого. Радиостанция включена, из динамика доносится фоновый шум и потрескивание.
– Андрей Николаевич, вы ко мне? – послышался голос Зорькина.
Петров обернулся и увидел шедшего по коридору радиста; в руках у него был бокал с кипятком.
Капитан быстро нырнул в радиорубку и повернул в замке ключ.
– Андрей Николаевич! – молотил в дверь кулаком Зорькин. – Товарищ капитан, откройте!.. 
 
* * *
 
Радист тоже входил в разряд «возрастных» членов экипажа – ему было прилично за сорок. Рост – сто семьдесят; средняя комплекция с наметившимся над ремнем животиком, что немудрено при малоподвижной работе. Густые темные волосы с посеребренными висками, ровные тонкие усики под прямым носом. На предплечьях парочка татуировок.
С семьей у него все было в порядке. Возле южной окраины Ленинграда – в деревне Славянка – имелся свой частный домик, где он проживал вместе с супругой, тремя детьми и престарелым отцом.
На судах он ходил давно, без эмоций переживая частую смену названия его уважаемой на флоте профессии. То его величали радиооператором, то начальником радиостанции, то просто радистом…
Работу он свою любил. Паять и ковыряться в радиодеталях, собирая транзисторные приемники и передатчики, начал с детства.
Участь в старших классах школы, он мечтал связать дальнейшую жизнь с морем; отец настойчиво предлагал поступить в «шмоню» – Школу мореходного обучения Балтийского морского пароходства, располагавшуюся на Двинской улице. По городу в те времена ходило много пацанов, проходивших учебу в этом заведении и носивших красивую морскую форму. Возвращаясь из первых практических рейсов, они рассказывали своим товарищам много интересного, разжигая в их юных мозгах фантазию и желание пойти той же тропинкой.
Однако что-то Зорькину подсказывало, что данная работа не совсем его – к тому времени радиотехника увлекла настолько, что другого занятия он для себя и не представлял.
Пришлось думать, куда податься после получения неполного среднего образования.
ЛВИМУ однозначно отпадал. Для поступления в это серьезное училище, требовалось доучиваться в школе три года. А это было исключено – мама серьезно болела, и отцу приходилось содержать большую семью в одиночку.
Ленинградское арктическое училище тоже не грело – после его окончания вместо судовой радиорубки можно было загреметь на полярную станцию. К примеру, в Тикси или на Новую Землю.
В итоге он остановился на обычном ПТУ, находившемся на Уральской улице. Оно принадлежало Северо-западному речному пароходству, которое уже получало с судостроительных заводов суда типа «река-море». Поступил туда Зорькин без проблем. И так же легко его окончил.
Так всего через несколько лет его мечта осуществилась, и он стал судовым радистом. Немногим позже молодой радист перевелся в Балтийское морское пароходство и впервые отправился в полноценный заграничный рейс.
При воспоминании о том рейсе, Зорькин неизменно улыбался. Еще бы! По его милости экипаж тогда едва не нарвался на международный скандал. Если не предположить большего.
Сухогруз рассекал форштевнем воды восточной части Средиземного моря и держал курс на Израиль. По правилам тогдашней израильской власти, постоянно конфликтовавшей с арабским миром, любой надводный корабль за пятьдесят миль до их побережья обязан был передать полные данные о себе. Тип и название судна, состав экипажа, наличие груза, курс, скорость, порт назначения и прочее.
До порта Ашдод оставалось миль двадцать, когда в радиорубку по каким-то второстепенным делам заглянул второй помощник Александр Вишняков – приятный тридцатилетний парень, тоже увлекавшийся радиоделом. Зорькин мастерил какую-то плату, рядом на столе дымил паяльник.
– Кофе не желаешь? – предложил радист.
– Не откажусь, – присел тот рядом и принялся наблюдать за работой.
Зорькин соорудил две чашки растворимого кофе. И с улыбкой поделился:
– Представляешь, часа два назад меня пытались завербовать израильтяне.
– Как это «завербовать»? – насторожился второй помощник.
– Вызвала Контрольная станция и давай запрашивать все данные: кто, откуда, с какой целью, состав команды. Да еще таким вкрадчивым голосом!..
– Так это же обычное дело.
– Нет, Александр, ты не понимаешь! – настаивал молодой радист. – Их Моссад не дремлет. У них же каждая девушка перед сном ставит у изголовья кровати заряженную винтовку М-16. Выложил бы я им ту информацию, а в Ашдоде явятся ко мне агенты еврейской разведки и кранты – придется работать на них. Поэтому, Саша, я им ничего не стал говорить.
Тот побледнел, отставил чашку с кофе и, максимально убрав шумоподавление в приемнике, услышал настойчивые запросы на английском языке:
– Говорит Контрольная станция. Какое судно следует курсом девяносто пять градусов на удалении двадцати миль от береговой черты? Немедленно ответьте, в противном случае, нам придется поднять в воздух боевые самолеты…
Заслышав подобную угрозу, заволновался и Зорькин.
А Вишняков, стараясь перекричать двадцать морских миль, четко отрапортовал данные судна и экипажа. И через полминуты диспетчер-израильтянин уже спокойным голосом разрешил вход в территориальные воды.
Понимая, что сморозил глупость, Зорькин растерянно хлопал длинными ресницами.
– Прости, дружище, я не знал…
А Сашка великодушно выдал:
– Запомни это на будущее. Ф-фух… вот теперь можно спокойно испить кофейку…
 
* * *
 
Севченко в форменных брюках и тельняшке дремал в своей каюте, когда в дверь кто-то громко и настойчиво постучал.
– Да, – недовольно отозвался капитан.
В каюту влетел взволнованный Зорькин.
– Товарищ капитан, Петров только что закрылся в радиорубке!
Сон мгновенно отлетел. Вскочив, Валентин Григорьевич бросился к телефонному аппарату.
– Машинное!
– Да, машинное слушает.
– Немедленно отключите питание!
Свет в каютах и коридорах погас.
Буквально через минуту Севченко с Зорькиным, вооружившись двумя фонарями, подбежали к радиорубке. Сюда же прибыли вызванные Цимбалистый и Тихонов.
– Андрей Николаевич! – трижды стукнув кулаком по двери, позвал Валентин Григорьевич.
– Слушаю вас, капитан, – послышалось из рубки.
– Чего вам там понадобилось?
– Передачу хочу прослушать, – колдовал у рации Петров. – По Би-би-си.
– Какую еще передачу?!
– Про рок-н-ролл.
Зорькин негромко напомнил:
– Отключения главной сети недостаточно – рация может работать от резервного источника.
– А где он находится?
– Здесь же – в радиорубке.
– Черт… – выругался Севченко и повернулся к Тихонову: – Неси топор. Быстро!
Рулевой побежал выполнять приказание, а новый капитан приблизился к двери и приглушенным голосом выдал конфиденциальную информацию:
– Андрей Николаевич, послушай… Я уже докладывал в Ленинград о нашем критическом положении. Там все знают, и нам остается только ждать.
– Они ответили? – поинтересовался тот.
– Нет. Видимо, согласовывают. И как всегда коллекционируют подписи…
Петров заканчивал подготовку радиостанции к работе.
– Ну, пойми: повторишь ты еще раз то же самое, – уговаривал его Валентин Григорьевич. – Ничего же не изменится!
– Я же не в Ленинград радиограмму строчу… Я в эфир выйду, чтоб иностранцы услышали.
– Зачем?! – после короткой паузы донеслось и коридора.
– Они любят писать про то, как у нас все плохо. А тут такая цветастая сенсация! Судно терпит бедствие, а Советы и не думают его спасать. Представляете, какая шумиха поднимется!..
Обернувшись на присутствующих, Севченко зашипел:
– Где топор, мать вашу?!
Андрей закончил настройку частот и приготовился к передаче…
 
* * *
 
Тихонов был полностью на стороне Петрова, а потому не спешил с поиском топора. Но, сняв его с ближайшего щита, все же пришлось вернуться к радиорубке.
Следом за ним в коридоре показались потревоженные шумом Банник с Еремеевым.
Валентин Григорьевич схватил топор и, не раздумывая, бухнул по дверному полотну. Затем второй раз, третий…
Дверь не поддавалась.
Тогда капитан знаком приказал присутствующим отступить подальше. Затем как следует размахнулся и…
Дверь открылась сама, да так резко, что Севченко едва успел остановить занесенное орудие.
На пороге стоял Петров.
– Я не успел, – сказал он, демонстрируя сложенный вдвое лист бумаги. – Из Ленинграда пришла радиограмма. Нам разрешили выход в эфир и выслали спасательную экспедицию. На ледоколе «Владивосток».
Отбросив в сторону топор, Севченко не удержался и ударил бывшего капитана кулаком в лицо. Тот упал.
Издав звериный рык, Валентин Григорьевич прыгнул на него сверху. Завязалась борьба.
Зорькин, Тихонов и Банник принялись их разнимать. Еремеев стоял чуть поодаль и равнодушно взирал на драку. Цимбалистый унимал гавкающую рядом Фросю.
Наконец, капитанов удалось растащить в разные стороны.
– Под замок его! – тяжело дыша, приказал Севченко. – До конца плавания!
Поглаживая собаку, Цимбалистый не спешил выполнять команду.
– Боцман, вы еще и оглохли?! – наседал капитан.
Тот выпрямился и демонстративно сложил на груди руки.
Но выручил Петров.
– Пошли, Виталя, – похлопал он его по плечу. – Изолятором будет моя каюта. Если товарищ капитан не возражает.
Все расступились, освобождая им дорогу…
 
* * *
 
Тимур на камбузе раскладывал по тарелкам еду; порции получались маленькими. Когда на раздаче скопилось множество тарелок, он вышел в столовую и принялся разносить их по столам.
– И это все? – разочарованно посмотрел на порцию матрос Тихонов.
Кок виновато пожал плечами и выдал с акцентом:
– Что я могу поделать? Напряженка…
Когда все тарелки перекочевали на столы, Тимур заметил сиротливо сидящую в сторонке Фросю.
– Иди сюда, – позвал он и поставил перед собакой миску с едой.
Та понюхала предложенное блюдо и, недовольно гавкнув, отошла.
Кавказец взвился:
– Какие деловые все стали! Хозяина своего учи готовить!..
Хозяин сидел напротив пилота Кукушкина, с невероятным трудом поедавшего предложенную пищу и с отвращением запивавшего ее простой водой из кружки.
Оглянувшись по сторонам, Цимбалистый достал из-за пазухи фляжку со спиртом, отвинтил пробку и плеснул в кружку пилота.
Тот удивленно глянул на боцмана, понюхал содержимое.
«Давай-давай!» – подбодрил тот взглядом.
Кукушкин выпил разбавленный спирт, занюхал рукавом. И заговорщицким шепотом поинтересовался:
– А похавать ничего нормального нет? Не могу я больше эту баланду жрать!
«Откуда?! – развел руками Цимбалистый и кивнул на фляжку: – В моем хозяйстве есть только это».
– Жаль… Скорее бы уже «Владивосток» до нас дошел…
– Ты на «Владик» сильно не надейся, – услышал Михаил голос Тихонова.
– Это почему?
Сидящие рядом с интересом посмотрели на рулевого.
– Ходил я на этом корыте, когда батрачил в Дальневосточном морском пароходстве, – сказал он, ковыряясь ложкой в непонятном месиве. – Старый он и слабый. Не факт, что сможет прорваться через сороковые широты. Там сейчас болтает так, что мама не горюй. А «Семен Семеныч» по борту скоро заскребет…
Прикончив свою порцию, Тихонов тщательно облизал ложку, отнес пустую тарелку на раздачу и покинул столовую. За общим столом воцарилась гнетущая тишина. Кукушкин вообще сник и едва не плакал.
Цимбалистый подмигнул ему и показал из-под стола флягу: «Еще налить?»
– Нет, спасибо, – мотнул тот головой. – Я лучше за снегом схожу. Обычной воды охота…
Спустя минут десять пилот появился на палубе, неся пустую кастрюлю, в которую набивал снег. Остановившись у леерного ограждения, он посмотрел в сторону громадного айсберга, закрывавшего собой треть сумеречного неба.
Со стороны «Семен Семеныча» доносился жутковатый треск. Даже невооруженным взглядом было видно, как ледяная махина крушит вокруг себя лед и двигается в направлении «Сомова»…
 
* * *
 
Тем временем ледокол «Владивосток» продвигался на юго-запад.
На борту кипела работа: по палубе деловито сновали матросы, из динамиков трансляции звучали команды вахтенного, в недрах машинного отделения потели мотористы, а на камбузе кок с помощником готовили вкусный обед.
По палубе слева от надстройки прогуливалась супруга Петрова с фотоаппаратом. Изредка она поднимала камеру, нацеливала куда-то объектив и делала снимки. В кадры попадали члены команды, интерьер судна, неспокойное море и заполненное облаками небо. Заметив на палубе кошку, она улыбнулась, присела возле нее, погладила и сделала еще несколько снимков.
Внезапно в видоискателе появилась фигура незнакомого мужчины.
– Здравствуйте! – широко улыбаясь, громко сказал он. – Позвольте представиться: Владимир Сафонов. Можно просто Володя.
Молодая женщина опустила фотоаппарат.
– Людмила Петрова. Журналистка, – сказала она, рассматривая мужчину.
На вид ему было лет тридцать пять. Шатен чуть выше среднего роста и обычного телосложения; лицо с правильными чертами. Улыбчив, приветлив. В общем, ничего отторгающего и вызывающего супруга капитана Петрова в нем не нашла. Обычный мужчина, коих во множестве можно было повстречать на улицах Ленинграда.
 – Я в курсе кто вы, и как вас зовут, – кивнул новый знакомый. – С экипажем подружились?
– Пока почти никого не знаю.
– Это не проблема – я помогу.
Он простер вперед руку, приглашая миловидную молодую женщину пройтись в сторону кормы судна, где располагалась вертолетная площадка.
– Большого грузного мужчину видите? – негромко спросил Сафонов, кивая на группу моряков на краю площадки.
– Да.
– Это капитан нашего судна – Митрохин, Геннадий Иванович. 
– Какой-то он… – в легком недоумении пробормотала Люда.
– Какой?
– Пожилой. И насупленный.
– Насупленным ему положено быть по должности, – засмеялся Владимир. – А на счет пожилого – это вы хватили. Ему всего сорок пять.
– Значит, показалось. А это кто? – повернулась женщина к мужчине, возившемуся с каким-то прибором возле закрепленных на палубе бочек.
– Артур Манугаров – руководитель спасательной экспедиции.
– О, это известная в стране личность!
– Да, вы правы. Кстати, можете его сфотографировать, если есть такое желание. И летчиков можете поснимать, правда, они все больше отдыхают в каюте и редко появляются на палубе – летать-то им предстоит нескоро.
– А вас?
– Меня не стоит, – уклончиво ответил Сафонов.
Кивнув, Людмила не уверенно спросила:
– Вы, я так понимаю, служите…
– Правильно понимаете, – опередил мужчина. – У вас ко мне, наверное, много вопросов?
– Ни одного, – сдержанно улыбнулась она.
– Тогда у меня к вам найдется вопросик. Если не возражаете.
– Не возражаю.
– Вы написали два заявления. Первое редактору, второе – нам. И очень просили освободить от этого задания. Неужели не интересно, почему вам отказали?
Люда одарила Владимира «преданным советским» взглядом:
– Если госбезопасность решила – значит, так надо. У вас больше нет ко мне «вопросиков»?
– Пока нет.
– Тогда позвольте мне еще немного поснимать – вечером отправлять репортаж.
Он понял, что к доверительному разговору она не готова. И, вежливо улыбнувшись, отпустил собеседницу…
 
* * *
 
На «Сомове» все было по-старому, кроме двух моментов.
Во-первых, Петров теперь сидел в своей каюте под замком. В основном он валялся на койке и спал. Или ел, когда Тимур четко по расписанию приносил еду. В остальное время читал книги, рассматривал семейные фотографии или бросал в стену теннисный мячик.
А, во-вторых, «Семен Семенович» приблизился к ледоколу еще на несколько десятков метров.
Севченко все так же выходил «на люди» не чаще четырех-пяти раз в сутки. По дороге в кают-компанию, он наведывался на мостик, где выслушивал короткий доклад вахтенного о состоянии дел на судне. Затем принимал пищу и отправлялся на палубу подышать свежим воздухом. Иногда он замечал какой-нибудь «косяк»: пыль на перилах, грязные ступени трапа или лежащую поперек коридора собаку. В этих случаях он беззвучно матерился и топал дальше, понимая, что дальше «закручивать гайки» бессмысленно…
Вертолетная площадка оставалась единственным местом на палубе, где постоянно теплилась какая-то жизнь. Кукушкин ежедневно по два-три часа проводил возле вертолета в поисках неисправности, из-за которой не запускался проклятый правый двигатель.
Отчасти, этому рвению способствовали недавний нагоняй от капитана и угрызения совести за устроенную при посадке аварию. Отчасти он занимался починкой по той простой причине, что все равно не сумел бы отыскать другого подходящего дела. В каюте он добросовестно изучал формуляры и схемы, потом поднимался на площадку, включал тепловую пушку, засовывал брезентовый рукав в нутро своего Ми-2 и около часа отогревал его. За это время с кем-то из добровольных помощников приносил из теплого помещения два аккумулятора, устанавливал их в носовой отсек. Затем лез по стремянке под открытый капот, копался в проводке, поверял уровень масла. Ну, а венцом сего трудового подвига была попытка запуска, которая раз за разом завершалась неудачей.
Чаще других ему на помощь приходили полярник Беляев и боцман Цимбалистый. Беляев все одно маялся от тоски и безделья, а боцманом руководило простое человеческое сострадание. Потому как на бедного Кукушкина порой было больно смотреть.
Второй помощник Банник, заступив на вахту, первым делом подходил к настенному календарю с изображением Аллы Пугачевой и зачеркивал прошедший день. В общей сложности их накопилось три с половиной месяца. Затем он снимал показания метеорологических приборов, выяснял точные координаты судна и делал соответствующие записи в вахтенный журнал. После сооружал подобие чая, усаживался с кружкой в капитанское кресло, шевелил усами и подолгу смотрел вдаль…
 
* * *
 
Утро этого дня ничем не отличалось от десятков других, проведенной командой на дрейфующем судне.
Часов в десять Кукушкин по обыкновению явился на площадку, деловито обошел воздушное судно, постукивая носком теплого ботинка по колесам, похлопывая ладонью по фюзеляжу и заодно проверяя целостность остекления кабины.
Затем последовал обязательный часовой прогрев тепловой пушкой моторного отсека и салона. Без данного мероприятия загустевшее масло редуктора не позволяло вращаться шестерням и оси несущего винта, а в вымороженной кабине «жестяной банки» невозможно было находиться более десяти минут.
Пока «пушка» гудела внизу, подавая по брезентовому рукаву в кабину разогретый воздух, пилот разобрался с аккумуляторами, потом вскарабкался по стремянке под капот и принялся в сотый раз осматривать правый двигатель…
Разумеется, ничего нового он не увидел.
Все подтеки выбитого масла были давно устранены. Уровень вновь залитого – в норме. Жгуты электрических проводов накрепко присоединены фиксируемыми разъемами. Топливо- и маслопроводы – в порядке. Контровочная проволока, отвечающая за надежность резьбовых соединений – цела.
– Что ж тебе еще не хватает, сволочь? – простонал Михаил, спрыгивая вниз и захлопывая капот.
Выключив «пушку» и вынув из кабины рукав, он устроился в пилотском кресле. Руки машинально пробежали по тумблерам и кнопкам, включая питание, автоматы защиты сети, электрические преобразователи, противопожарную систему, топливный насос…
Наконец, все было подготовлено к запуску.
Выполнив холодную прокрутку, авиатор нажал на большую черную кнопку и пустил секундомер.
Набирая обороты, завизжал стартер-генератор. Лопасти медленно поползли по кругу.
На заданной секунде он открыл «стоп-кран», после чего в камере сгорания правого двигателя должна была воспламениться топливно-воздушная смесь.
Но ничего не произошло. Как вчера, неделю или месяц назад.
Прекратив неудавшийся запуск, Кукушкин уронил голову и уперся лбом в приборную доску.
Просидев так пару минут и ощутив, как холод пробирается под одежду, он выбрался из кабины и со злостью захлопнул дверь.
– Как же меня все достало! Так сегодня крепко уснул в каюте! Спал бы и спал себе… Так нет же, черт побери – проснулся!..
 
* * *
 
Спустя некоторое время находившийся на мостике Банник заметил за бортом судна странную картину. Нахмурившись, он поднял бинокль…
С высоты рулевой рубки было отлично видно, как в северо-западном направлении от «Сомова» решительно шагает Кукушкин. За ним бежало несколько членов команды. Кто-то из них скользил по льду, падал, поднимался и снова бежал…
– Шо это за бардак они там развели? – недовольно пробасил второй помощник, покидая мостик.
Спустившись на четыре «этажа», он вышел на палубу и прошагал правым бортом мимо надстройки. У болтавшегося шторм-трапа уже толпился народ и помогал поднимать пойманного авиатора.
– Шо за цирк? – прогремел Банник, когда беглеца поставили на палубу.
Кукушкин был вял, бледен и едва стоял на ногах; на ресницах намерзли слезы.
– Еле нагнали! – посетовал Беляев.
– Миша, тебя шо, лопастью ударило?
Тот покачал головой и признался:
– Не могу я так больше. Я скоро сдохну на этой замороженной туше… Вы это принимаете или нет?..
– Ты до куда собрался-то, родной? – вздохнул Банник и подобно медведю приобнял щуплую фигуру пилота. – Здесь на тыщу верст вокруг – ни души.
– Все равно. Лишь бы подальше от «Сомова».
– Звиняй, на это мы пойтить не могём. Хочешь помереть – милости просим, – ласково сказал второй помощник. Но при этом погрозил указательным пальцем: – Но только не в мою вахту.
Внезапно «тихое помешательство» Кукушкина перешло в другую фазу.
– Да пошло оно все! – стал вырываться он из крепких объятий. – И этот ваш дрейф! И Антарктида! И ледокол!..
Извернувшись, он освободился от руки моряка и побежал в сторону вертолетной площадки.
– Пущай бежит, – усмехнулся Банник, нехотя следуя за остальными. – Никуда он от нас не денется…
Домчавшись до вертолета, тот запрыгнул в кабину и быстро защелкал тумблерами.
Вновь завыл стартер-генератор; качнувшись, лопасти дружно двинулись по кругу…
– Да пошло оно все куда подальше! – повторял Кукушкин, машинально открывая «стоп-кран» и запуская секундомер.
Михаил вообще не понимал, с какой целью выполнял очередную попытку запуска. Надежд на починку двигателя в походных условиях не осталось, ведь глубокими знаниями, необходимыми для этого, он не обладал.
Программа цикла запуска продолжала отрабатывать, но топливо не воспламенялось. Тонкая стрелка на часах отмерила тридцать секунд; автоматика запуска должна была вот-вот отключиться.
– Пошло оно все!! И этот кусок металлолома тоже! – Кукушкин что было сил заехал ногой по основанию приборной доски.
Подошедший к Ми-2 Банник распахнул правую дверцу:
– А ну вылезай, пока не разнес казенную технику!
– Отстаньте от меня все! – продолжал тот бушевать, уродуя носком теплого ботинка ни в чем неповинную приборную доску.
Вдруг после очередного удара, со стороны правого борта воздушного судна послышался нарастающий гул.
Пилот с моряком замерли, глядя на ускорявшие свой танец лопасти.
– Заработал, – замерев, словно боясь спугнуть удачу, одними губами произнес Кукушкин.
– Точно – заработал, – не менее удивленно сказал второй помощник.
Левой рукой он держал пилота за шкирку и готов был одним рывком выдернуть того из кабины. Но теперь разжал пальцы и заботливо разгладил морщинки на летной куртке.
– Молодец, Мишаня – починил свой примус, – похвалил он. И мягко посоветовал: – Но ты это… не глуши его сразу. Пущай поработает, разогреется, вернется к жизни. Тогда уж…
 
* * *
 
Спустя четверть часа Кукушкин шел по коридору в сторону капитанской каюты. По инструкции он обязан был доложить Севченко, что неисправность ликвидирована, и воздушное судно снова готово к полетам.
Ноги от усталости, волнения и слабости не держали.
Он остановился и медленно присел, сползая спиной по гладкой стенке. Пальцы рук тряслись, из глаз катились слезы.
Михаил столько раз воочию представлял, свое позорное возвращение в авиаотряд. Как его будут стыдить и отчитывать на общем разборе. Как в итоге снимут с летной работы и переведут в одну из наземных служб.
И вдруг впереди забрезжил луч – появлялась надежда на благополучный исход. Да, задел лопастями препятствие. Да, произошло самопроизвольное выключение одного из двигателей. Да, совершил грубую посадку на палубу.
Но, во-первых, это препятствие в виде бочек с электронасосом не должно было находиться в пределах площадки. А, обнаружив препятствие, развернуться и улететь обратно на «Корчагин» он не имел возможности из-за малого остатка топлива.
Во-вторых, при посадке порывы ветра достигли критических значений – нормально сесть в таких условиях, дано далеко не каждому.
Наконец, в-третьих, все поломки удалось устранить. В жесточайших условиях низкой температуры и сильнейшего ветра. Собственными силами и без привлечения квалифицированных авиатехников.
Это тоже говорило о многом.
Размышляя над своей маленькой, но значимой победой, Кукушкин услышал «цоканье» коготков по линолеуму. Повернув голову, он увидел Фросю.
Подойдя, она понюхала его руки, пахнувшие керосином. Затем поднялась на задние лапы, дотянулась носом до лица и лизнула в щеку.
– Ну, что, Фрося? – обнял он собаку. – Теперь будем жить?..
 
* * *
 
Еремеев старался первым обрадовать хорошей новостью сурового капитана. И у него это получилось, так как Кукушкин с Банником где-то задержались.
Подлетев к двери капитанской каюты, он громко постучал и, получив разрешение, перешагнул порог. Севченко стоял у стола и наглаживал форменные брюки.
– Валентин Григорьевич, разрешите доложить?
– Разрешаю, – без эмоций ответил тот.
– Вертолет починили!
Тот даже не повернул головы. Как возил утюгом по лежавшей на брючине влажной марле, так и продолжал.
– Вертолет только что починили. Собственными силами, – повторил Еремеев. – Минут пятнадцать молотил винтами на площадке…
– Это все? – равнодушно спросил капитан.
– Все.
– Вы свободны.
Потоптавшись, старший помощник вышел в коридор и прикрыл за собой дверь.
– Как же вы все достали!.. – сплюнул он на пол и вразвалочку отправился на ужин.
 
* * *
 
Тем временем спокойное плавание для «Владивостока» и спасательной экспедиции закончилось – ледокол достиг ревущих сороковых широт.
В неспокойной полосе, зажатой между сороковой и пятидесятой параллелями, постоянно дули сильные западные ветры. Мощность воздушного потока здесь была настолько велика, что он порождал поверхностное океанское течение длиной тридцать тысяч километров. Единственное в своем роде «кругосветное», в виду того, что оно пересекало все меридианы. Некоторое время назад эта «река» шириной в тысячу километров получила научный термин – «Арктическое циркумполярное течение». Спокойной поверхность океанов тут почти не бывала – из-за шквальных ветров штормы и бури хозяйничали в этих широтах более двухсот пятидесяти суток в году.
«Владивосток» медленно продвигался на юго-запад. Спереди на его нос с интервалом в пятнадцать-двадцать секунд наваливались огромные волны высотой с пятиэтажный дом. Судно опускало корму и тяжело карабкалось наверх, но… мощности и скорости для взятия «высоты» не хватало. В результате верхушка волны полностью его накрывала. С надстроек вниз устремлялись бурные потоки, затем вся вода с угрожающей скоростью неслась по палубе к корме.
Палуба в такую погоду, естественно, пустовала. Все члены команды и пассажиры находились в рабочих помещениях надстройки или под главной палубой.
Проклиная надоевшую качку, Люда возвращалась с обеда из кают-компании. Шла по узкому коридору, опираясь то о левую стену, то о правую.
Вот и каюта. Открыв незапертую дверь, она изумленно остановилась на пороге. У окна стоял Сафонов и с интересом рассматривал рисунок Феди.
– Людочка! – воскликнул он, увидев вернувшуюся хозяйку. – А я как раз хотел поговорить!
Та молча переступила порог, но дверь сознательно закрывать не стала, давая понять, что не одобряет беспардонных визитов.
– Вы извините, если в душу лезу, но… – подошел улыбающийся мужчина, повернул к ней рисунок и щелкнул ногтем по нарисованному Петрову. – Просто не вполне понимаю: почему вы хотите развестись с мужем?
– Пьет. Бьет. Изменяет, – намеренно беспечным тоном ответила она.
– Сомневаюсь.
Людмила вздохнула:
– Ну, тогда я влюбилась в другого. Так лучше?
– Лю-юда, – укоризненно протянул Сафонов. – Поговаривают, что когда вы подавали заявление о разводе, Андрей Николаевич так красноречиво и убедительно вас отговаривал, что сотрудница ЗАГСа прослезилась.
Молодая женщина отвела взгляд; ее напускная беспечность исчезла.
В каюте повисла неловкая пауза. Чтобы ее разбавить, Владимир поставил рисунок на место, прикрыл дверь каюты.
И негромко сказал:
– Он ведь у вас правдолюбец – не может держать язык за зубами. Поэтому до сих пор по общагам и маетесь. Начальство оно такое – не любит, когда ему перечат.
Она подошла к иллюминатору, за которым бушевала непогода, и встала к Сафонову спиной. Потом неопределенно качнула головой, словно не зная, развивать эту тему или нет.
И все же глухо произнесла:
– К чему этот разговор?
– Людочка, вы только поймите правильно: я ведь хочу вам помочь!
– Чувствуется.
– Петров же вас любит! И вы его. Но то, что он может дать семье со своим характером, это… Скажем так: это не то будущее, которое вы хотели бы для своего ребенка.
Она нервно повела плечиками. Дескать, без вас как-нибудь разберемся.
Однако он настаивал на своем, говоря пылко и уверенно:
– Но выход-то есть! Понимаете? Выход реально имеется!
Людмила медленно повернулась и выжидающе посмотрела на Сафонова…
 
* * *
 
Личико у Владимира Сафонова было смазливым, взгляд – проницательным, память – свежей, а ум – на зависть многим сверстникам. Правда с фигурой, ростом и статью родители подкачали.
Дети, как известно, жестоки, и бедный Вова многократно пожалел о том, что рос щуплым и невысоким. Одноклассники часто над ним подшучивали и измывались. Иногда насильно уводили в школьный двор и били. Особенно часто его унижал самый большой и сильный в классе пацан – Юрка Барышников.
Примерно в те годы в голове Сафонова и зародилось желание пробиться наверх, получить реальную власть над людьми. Для того чтобы повелевать, распоряжаться судьбами и быть неприкасаемым.
В шестнадцать лет, ведомый мечтой, он на свой страх и риск отправился в Управление КГБ по Ленинграду и Ленинградской области. Выслушав его просьбу посетить отдел кадров, дежурный офицер попросил предъявить документы.
Ознакомившись с ними, поинтересовался:
– Зачем вам нужен наш отдел кадров?
– Хочу работать в КГБ, – ответил Сафонов. И уточнил: – Отлавливать и уничтожать для пользы нашей Родины всяких отщепенцев и ненужный сброд.
– Похвально, – вернул паспорт офицер. – Но я могу сказать вам то, что ответит начальник отдела кадров. Причем слово в слово.
Понимая, что дальше дежурного пройти не получиться, Сафонов согласился:
– Готов выслушать.
– Во-первых, молодой человек, у нас есть одно неписаное правило: «инициативников» мы в свои ряды не берем. Во-вторых, в нашу организацию можно попасть только после службы в армии или окончив гражданский ВУЗ.
Терять попусту время в армии Владимир не собирался. А потому уточнил:
– Какой именно нужно окончить ВУЗ?
– Любой. Но предпочтительнее юридический.
– Закончить можно с тройками или обязательно с красным дипломом?
– Желательно иметь хорошие оценки.
– Спасибо за информацию, – кивнул юный посетитель и отправился восвояси.
Окончив школу, он подал документы для поступления на юрфак Ленинградского университета. И приложил все силы для того, чтобы хорошо сдать вступительные экзамены. Родители Сафонова были из «простых» – из рабочих. Это был большой плюс и его зачислили.
Сокурсники запомнили его спокойным, сдержанным и не выделявшимся из основной массы. Он упорно учился, осваивая юриспруденцию, не оставляя себе времени на гулянки, пирушки и девочек.
А на четвертом курсе его мечта, наконец, сбылась – на него вышли вербовщики из Комитета. После нескольких встреч с молодым студентом, они поняли: это их человек.
Во-первых, его морально-политические взгляды были в «нужном русле» – абсолютная преданность партии и ни малейших сомнений в правильности действий высшего руководства страны.
Во-вторых, была в полном порядке анкета – ни единой судимости в семье. К тому же парень был из простой семьи и звезд с неба не хватал. Именно такие люди и требовались Комитету госбезопасности.
Затем последовали долгие месяцы проверок. С помощью своей агентуры Комитет выяснял его взгляды, убеждения, привычки, увлечения…
А когда Сафонову объявили, что он принят и отныне является сотрудником КГБ, он решил отметить это значимое событие и пригласил в ресторан своего единственного друга.
И они отметили. Разумеется, без объяснения Владимиром истинных причин торжества.
Ну, а со своим давним обидчиком – Юркой Барышниковым он все же поквитался. Учился тот слабо и, разумеется, никуда не поступил. После службы в армии зарабатывал извозом на старой «копейке». Сафонов случайно заметил его на площади Ленина у Финляндского вокзала. Не удержавшись, подошел, сухо кивнул. И снова услышал в свой адрес обидную пренебрежительную шуточку.
Зато когда Вова предъявил удостоверение с эмблемой Госбезопасности, тот изменился в лице и стал что-то бормотать в свое оправдание.
– Еще раз увижу тебя в роли частного таксиста, – спокойно и по-деловому сказал молодой сотрудник спецслужб, – лишишься автомобиля и присядешь на пару лет. Это я тебе обещаю…
 
 
 
Глава восьмая
Антарктида; море Росса; борт ледокола «Михаил Сомов»
Июль 1985 года
 
Утром следующего дня, когда темнота сменилась мрачными сумерками, Банник заступил на вахту и как всегда поставил крестик в настенном календаре. Затем, согревая воду в чайнике, он взял бинокль и принялся осматривать ледяные поля, чтоб убедиться, не произошло ли за ночь каких-либо изменений в ледовой обстановке…
Когда осмотр дошел до кормового сектора, в сектор обзора влез ледяной бок «Семена Семеныча».
От неожиданности второй помощник крякнул. Вчера глыба находилась гораздо дальше, а сегодня дистанция до нее уменьшилась до двух миль.
Опытный моряк еще раз внимательно оглядел айсберг и сделал вывод:
– За ночь прошел не меньше двух кабельтовых. Шоб тебя раскололо на части!..
Шумно потягивая из кружки чай, он занес в журнал показания приборов, а заодно упомянул об изменившейся дистанции до глыбы. Затем определил место судна и отметил его на морской карте.
Чуть позже, сидя в капитанском кресле, Банник трижды порывался поднять телефонную трубку и позвонить Севченко. Но каждый раз качал головой и гудел:
– Бестолково. Да и шо он может сделать? Скорее бы уж подходил «Владивосток». А то ежели «Семен Семеныч» так резво до нас поедет, то аккурат через десять дней встретимся и расцелуемся. В засос…
 
* * *
 
Банник был вторым возрастным членом команды «Михаила Сомова». Более древняя дата рождения значилась только у Черногорцева, с коим он в основном чаевничал и водил дружбу.
Внешностью второй помощник капитана вполне соответствовал уважительному прозвищу «морской волк». Высокий, в меру грузный, широкоплечий, немного сутуловатый. Все движения медленные и точные, будто он предварительно рассчитывает их на калькуляторе. Лицо приятное, хотя и не лишено пышной растительности: под крючковатым носом – пшеничные усы, а над серо-голубыми глазами – клочковатые брови.
Благодаря своему опыту и отменному таланту судоводителя, по молодости Банник довольно быстро двигался по служебной лестнице – был и старпомом большого судна и даже дублером капитана. Но несколько лет назад произошло событие, перечеркнувшее его успешную карьеру.
При возвращении из колумбийского порта Мансанильйо радист советского сухогруза получил сигнал бедствия с судна «CEC ASIA», шедшего под флагом Багамских островов. На судне остановился главный двигатель, и оно легло в дрейф. Погодка была сложной – сильный ветер гнал «CEC ASIA» к скалам острова Мона, что грозило экипажу гибелью. Ведь приличная глубина не позволяла бросить якорь и остановить дрейф. Подход вызванного на помощь буксир ожидался нескоро, и Банник принял решение спасти людей.
Благодаря его профессионализму, и мастерству старшего помощника, после сложнейших многочасовых маневров сухогрузу удалось подойти к терпящему бедствие судну и подобрать буксирный канат. «CEC ASIA» было успешно отбуксировано к ближайшей безопасной якорной стоянке в районе острова Еспаньола, где команда в сносных условиях приступила к ремонту.
Вроде бы нормальный поступок нормальных людей. Но нашелся в команде подленький тип, усмотревший в этих действиях вред родному государству. Дескать, пока возились с иностранным судном, к которому шел на помощь буксир, потратили уйму горючки и времени; поставили под угрозу выполнение плана и ход социалистического соревнования…
А то, что буксир мог подойти и обнаружить у островных скал лишь обломки и трупы – его не волновало.
Подленьким типом оказался первый помощник капитана (так называемый «помполит»), накатавший в партком Пароходства пятистраничную кляузу.
По возвращению в порт случились долгие разборки, хотя никто из руководства Пароходства не видел в действиях Банника состава преступления. Наоборот – все при встрече жали руку и одобряли поступок. Но партком и всевозможные активисты от партии свирепствовали, настаивая на серьезном наказании. В результате молодого капитана понизили в должности до второго помощника.
Впрочем, великими амбициями Банник никогда не страдал и долго по поводу понижения не горевал. Оставили во флоте – и, слава Богу. Главное, что не лишили любимой профессии.
В конце концов, какая разница, в качестве кого находиться в рулевой рубке и принимать участие в управлении судном? Ведь иной раз можно до одури спорить, каков диаметр якорного шара – шестьсот миллиметров, шестьдесят сантиметров или шесть десятых метра.
Хотя его размеры при этом всегда останутся неизменными…
 
* * *
 
Согласно инструкции во время стояночной вахты у дизелей должно было находиться три специалиста: старший механик и два вахтенных моториста. Но когда «Сомов» основательно вмерз в лед, постоянно работал лишь один из дизель-генераторов, обеспечивающих судно теплом и электроэнергией. Вначале «черти» по привычке спускались в теплый трюм и днями напролет забивали «козла». Позже домино надоело, и с тех пор дежурили по двое.
Сегодня была очередь Черногорцева и одного из молодых матросов-мотористов, которого он послал в свою каюту за чайной заваркой. Вот такой случился казус: завернутый в бумагу бутерброд прихватил, а крохотный кулек с заваркой позабыл на столе.
Затушив в пепельнице окурок, «дед» прислушался к работе дизеля, удовлетворенно хмыкнул и достал заветный съестной припас. Развернув бумагу, полюбовался на кусок хлеба с двумя пластами настоящего сала. Да, прихваченная из дома сырокопченая колбаска давно закончилась. Припомнив ее вкус, Черногорцев вздохнул…
Заботливая супруга Вера Васильевна всегда снаряжала его в рейсы самым тщательным образом. В чемодан аккуратно укладывала стопки свежего белья, носовые платки, десяток журналов и пяток хороших книг, запасные очки, коробочку с лекарствами и несколько блоков сигарет с фильтром. А отдельную сумку на длинном ремне набивала продуктами, среди которых всегда были хороший цейлонский чай и растворимый кофе, две-три баночки домашнего варенья и баночка натурального меда, сгущенка и три коробки сахара-рафинада, печенье и вафли. Завершали эту «композицию» несколько палок сырокопченой колбасы и увесистый шмат сала – килограмма на полтора-два.
Если рейс проходил штатно, запасы расходовались медленно, и их хватало до возвращения в родной порт. Когда случались непредвиденные сбои, как в случае с эвакуацией полярников со станции «Русская», они частично спасали от изматывающего чувства голода.
Увы, все хранившиеся в сумке вкусности давно закончились. Все, кроме сала, которое Черногорцев всегда приберегал напоследок.
Матрос задерживался, и «дед» решил перекусить. Крошечный завтрак, предложенный в кают-компании Тимуром, пролетел через желудок незамеченным. Но стоило ему поднести бутерброд ко рту, как в недрах машинного отделения раздался короткий лай Фроси.
– Опять ты здесь, зараза?! – Черногорцев посмотрел по сторонам с видом нашкодившего юнца и быстро спрятал провизию в углубление приборной панели.
И сделал он это вовремя – на площадку у входа в отсек выскочила вездесущая Фрося, а следом показался Цимбалистый. Вид у него был какой-то странный, словно он собирался выпросить нечто очень ценное.
– Здорово, Виталя, – пожал его руку Черногорцев.
Боцман показал пальцем вверх и в сторону, изобразил серию выстрелов с взрывами. И умоляюще посмотрел на старшего механика.
– Не, брат лихой, – покачал тот головой. – Капитан узнает – на рее меня повесит.
Поморщившись, Цимбалистый провел ребром ладони по горлу. Потом вновь выстрелил и показал десять пальцев.
– Виталя, была б моя воля – бомби до посинения. Я б и слова против не сказал…   
Пока мужчины объяснялись, Фрося даром времени не теряла. Учуяв нечто съедобное, она прицеливалась и подбиралась к тому месту, где был припрятан бутерброд с настоящим салом.
Продолжая отчаянно жестикулировать, боцман вытащил из кармана паспорт и, открыв одну из страниц, продемонстрировал Черногорцеву какую-то запись.
Тот глянул в документ лишь мельком, так как был занят защитой своего бутерброда – отодвигал коленом от панели любопытную и настойчивую собаку.
– Ладно, хрен с тобой, – сдался «дед», чтобы наглое животное поскорее убралось из машинного. – Врубаю в виде исключения. Но только десять минут!
Сказав это, он нажал несколько клавишей на панели, и лицо Цимбалистого расплылось в счастливой улыбке. Подхватив на руки Фросю, он хлопнул на прощание Черногорцева по спине и ринулся к выходу.
Тот проводил его взглядом, облегченно выдохнул и откусил от бутерброд целую треть…
 
* * *
 
По темному коридору, освещая пространство фонариком, шел заспанный Еремеев. Десять минут назад он проснулся от резкого щелчка, похожего на выстрел. Полежав с открытыми глазами, решил пройтись до палубы и проверить, в чем дело. Оказалось, что рядом с левым бортом лопнула толстая льдина. Обычное дело…
Теперь старпом возвращался в каюту в предвкушении продолжения сладкого сна. Дойдя до двери, он остановился – слух опять уловил что-то непонятное. На этот раз далекие голоса, перемежавшиеся шипением и взрывами.
– Сто тридцать один… Сто тридцать два… Сто тридцать три… – хором отсчитывали несколько мужчин.
– Что за чертовщина?.. – проворчал Еремеев, направляясь дальше по коридору.
Повернув за угол, он увидел полоску света на полу, выбивавшуюся из приоткрытой двери кают-компании. Голоса доносились оттуда.
Бесшумно ступая по линолеуму, он приблизился, встал в полуметре. Происходящее тем более казалось странным, что свет в ночное время по приказу Севченко вырубался на всем судне, за исключением нескольких помещений: мостика, радиорубки, приборной выгородки, пожарного поста, АТС, каюты капитана и машинного.
– …Сто тридцать восемь. Сто тридцать девять…
Еремеев вошел в кают-компанию.
Внутри у дальней перегородки собралось несколько матросов, включая Тихонова. С ними также были Кукушкин, Зорькин, Беляев и еще два полярника. У всех в руках поблескивали стаканы со спиртным.
Компания обступила стоящий вплотную к перегородке игровой автомат «Морской бой». Уткнувшись в его перископ, боцман Цимбалистый крутил перископ и регулярно давил на гашетку. Остальные, наблюдая за сменявшимися в верхнем окошке цифрами, дружно скандировали:
– Сто сорок семь! Сто сорок восемь! Сто сорок девять!..
– На рекорд идем! – воскликнул Беляев.
Старпом решительно протиснулся между веселящимися мужчинами и выдернул вилку автомата из розетки.
Издав последний звук, автомат затих. Зрители замерли.
Отпрянув от окуляров перископа, Цимбалистый недоуменно крутил головой.
– Вы чего тут устроили?! – грозным начальственным тоном справился Еремеев. – По судну объявлена экономия топлива, а вы…
Договорить он не успел. Сильными ручищами боцман схватил его за грудки и припер к автомату. К тому же рядом угрожающе зарычала Фрося.
– Товарищи… Товарищи!.. Я призываю к спокойствию! Мы все, так сказать, в одной лодке…
– Вот именно, что в одной, – встрял Беляев. – У человека сегодня день рождения! А он, между прочим, на этом рейсе здоровье подорвал!
Старший помощник попытался высвободиться от цепких ладоней боцмана, но безуспешно.
После чего промямлил:
– Да я, в принципе, не возражаю. Наоборот даже… Но вы же в курсе приказа Севченко о строжайшей экономии по судну. Топливо тратим только на обогрев и на пару часов освещения.
Беляев залпом допил содержимое стакана, поставил его на ближайший стол и заявил:
– Я, конечно, не моряк, но даже мне понятно, что самое поганое – сидеть и ждать. Предлагали же ему подорвать горючку и освободить судно!
– Да я и сам придерживаюсь того же мнения. И на собрании, если помните, предлагал действовать. Хотя бы ледовую разведку провел! Я на днях доложил капитану о починке вертолета, а ему хоть бы что!..
Зорькин хмыкнул:
– Сапог, он и есть сапог. Если из Ленинграда придет радиограмма с приказом разбить башку о пиллерс * – он разобьет, не задумываясь.
Цимбалистый отпустил одежду Еремеева.
Присевший в начале конфликта за стол Тихонов, вдруг встал. Обведя присутствующих тяжелым взглядом, он выдавил:
– А может к черту этого капитана?
Старпом оглянулся на хмурых моряков и полярников. И, неуверенно пожав плечами, промолчал…
Через минуту толпа бунтовщиков решительно двигалась в сторону капитанской каюты. Первым шел Тихонов. За его поясом торчала сигнальная ракетница.

* Пиллерс – стальная вертикальная стойка, служащая для поддержки палубного перекрытия судна.

 
* * *
 
В обычном, обывательском представлении о флоте, Тихонов мало походил на матроса. Хотя бы в силу того, что недавно ему перевалило за тридцать, а выглядел он на все тридцать шесть. Староват для сложившегося образа самого младшего «морского чина».
Он был высок и неплохо скроен. Белокож и только лицо с шеей, да кисти рук покрывал ровный бронзовый загар. Светлые волосы перед выходом в рейс он всегда подстригал почти наголо, оставляя лишь несколько миллиметров волосяного покрова для того, «чтоб было, за что зацепиться шапке».
Опыта ему хватало – к своим тридцати успел поработать и в Дальневосточном морском пароходстве и походить по Северному морскому пути. Начинал с должности матроса второго класса. Потом стал трюмным, но «темное царство» быстро надоело, и он переучился на рулевого.
– Не работа, а сказка, – отзывался Тихонов о своей новой должности. – Стою, смотрю вперед или на стрелку компаса. Управляю судном, подкручивая штурвалом. В рубке чисто, просторно, светло. Красота!..
Поначалу рулевой Тихонов вполне устраивал комсостав: спокойный, грамотный, рассудительный, смекалистый. За пару лет на штурвале он так натаскался, что порой подсказывал вахтенному, как лучше и безопаснее пройти в узкости.
Но потом потихоньку пришла беда – стал он прикладываться к спиртному, которого до определенного момента на дух не переносил.
Случилось в давние времена его теплоходу доставлять в бухту Эклипс, что у побережья Таймыра, груз, предназначенный для военных. Встали на якорь в миле от берега и начали возить тюки с ящиками судовыми мотоботами. Для этой авральной работы собрали всех свободных от вахты, включая Тихонова.
Во время очередного челночного рейса хлопнуло по борту высокой волной, и молодой рулевой оказался в ледяной воде. Благо глубина была небольшой, а до берега всего двести метров.
Кое-как доплыл, а когда выбрался из воды – зуб на зуб не попадал. Вояки тут же налили стакан чистого спирта.
– Пей, салага, если не хочешь заболеть! – приказал офицер.
Он выпил, даже не ощутив вкуса. Потом согрелся у костра и отправился бережком на разгрузку.
В итоге действительно не заболел, но состояние после принятой на грудь дозы понравилось. Так и пристрастился.
Позже с пьянкой у Тихонова начались реальные проблемы, и дело дошло до списания на берег. Кое-как упросил начальника отдела кадров Приморского морского пароходства написать не совсем уж гибельную характеристику. Тот сжалился – сочинил нечто расплывчатое и невнятное.
С ней Тихонов приехал в Ленинград и долго обивал пороги Балтийского пароходства. Наконец, его взяли рулевым на ледокол «Михаил Сомов», но Петров довольно быстро расколол пагубную слабость матроса. И вызвав в каюту, сказал:
– Мне плевать на то, что у тебя произошло во Владивостоке и за что списали на берег. Здесь ты получил шанс начать новую жизнь. Так воспользуйся им в полной мере и стань нормальным человеком. Я помогу и сделаю все, что от меня зависит. Но если ты сам не захочешь измениться – то тебе не поможет никто, и в скором времени ты снова окажешься на берегу. И тогда уж, братец, пеняй на себя. Там – без контроля и дисциплины – ты просто погибнешь.
Несмотря на молодость, Петрова на судне уважали. Матрос крепко задумался, потом кивнул и негромко пообещал:
– Я постараюсь, Андрей Николаевич.
При всех своих недостатках, слово Тихоново держать умел. И на протяжении последних четырех лет употреблял спиртное лишь по большим праздникам и в самых скромных количествах.
 
* * *
 
Севченко сидел за рабочим столом в передней половине капитанской каюты и колдовал над морской картой. Стол освещался единственной лампой. Сбоку стоял стакан с остывшими остатками чая.
Вначале Валентин Григорьевич отмерил от последней координатной точки «Владивостока» пройденное им за сутки расстояние и сделал на карте новую отметку. Затем он собирался вычислить оставшуюся дистанцию до «Сомова» и рассчитать время до встречи ледоколов.
Но работу прервал громкий и настойчивый стук в дверь.
– Войдите, – отозвался он.
В каюту ввалились Тихонов, Зорькин, Беляев. Остальные бунтовщики не поместились и застыли у порога.
– Это что еще за явление? – нахмурил брови капитан.
По заранее обговоренному плану никто вступать с ним в полемику не собирался. Тихоново по-хозяйски прошелся по рабочей зоне, осмотрелся.
– А неплохо капитан поживает. Четыре года хожу на «Сомове», а в командирских хоромах еще не бывал.
Севченко насторожился, но виду не показывал.
– Что это значит? – спокойно спросил он.
– Наверное, и паек дополнительный положен? Чтоб дрейфовалось веселее… – послышался голос Тихонова из спальни.
– Вышел оттуда, матрос! В карцер захотел?!
– Товарищ капитан, вы это… арестованы, – кашлянул в кулак радист Зорькин. И дернув телефонный провод, оборвал его.
Валентин Григорьевич глядел на происходящее с недоумением; в глазах закипала злоба, кулаки сжимались сами собой.
Из спальни вышел Тихонов, неся рюкзак.
– Вы посмотрите, сколько в портах нагреб! Он еще и спекулянт!.. – открыв рюкзак, рулевой матрос достал пачку испачканных авиационным маслом крохотных распашонок. Копируя интонацию Севченко, он съязвил: – Бардак развели, товарищ капитан!
– Положи, где взял!
Севченко поднялся с кресла и сделал два шага в сторону Тихонова.
– Тихо, тихо… – встали у него на пути Зорькин с Беляевым.
Здоровяк Беляев был на голову выше капитана и одним видом внушал ужас. Валентин Григорьевич остановился, секунду поразмышлял и снова уселся в кресло.
Лидеры бунтовщиков стали покидать каюту. Последним выходил Тихонов.
– Остаешься здесь, – сказал он стоявшему за порогом Кукушкину. Сунув в его руку ракетницу, предупредил: – Это на всякий пожарный. Смотри, чтоб никуда рыпнулся…
Пилот шагнул в каюту, прикрыл дверь, и наткнулся на испепеляющий взгляд капитана.
Не выдержав, он отвернулся. По всему было видно, что от вынужденного участия в заговоре Кукушкину не по себе. Помявшись у двери, он присел на стоящее в углу гостевое кресло.
Севченко отлично видел его замешательство и «давил на психику»: расслабленно откинулся на спинку, заложил руки за голову. И принялся сверлить взглядом «вертухая»…
 
* * *
 
Примерно в такой же вальяжной позе пребывал и Петров, находясь в своей каюте.
Будучи под арестом, он прекрасно высыпался в течение дня, а потому ночью частенько бодрствовал, размышляя о смысле жизни, вспоминая семью или родителей.
Вот и сейчас он сидел за столом под тусклым лучом включенного фонаря. Держа в руках фотографию своих родителей, Андрей рассматривал родные лица мамы и папы, вспоминал детство…
Они жили в трехэтажном доме в одном из пригородов Ленинграда. Отцу дали отдельную служебную квартирку из двух комнат с общим туалетом на этаже. В начале шестидесятых это считалось благоустроенным жильем, так как по соседству стояло множество двухэтажных бараков с водяными колонками и вонючими деревянными будками во дворах. А во дворе дома Петровых было чисто и ровным рядком располагались сараи.
Летом дверь в квартиру была всегда нараспашку, впрочем, как и у всех остальных. В проеме колыхалась сквозняком цветастая занавеска. В длинном коридоре и на лестнице всегда пахло жареной картошкой или рыбой. О телевизорах тогда не слыхали – приемники и те были редкостью.
Ванной или душевой комнаты в доме не было вообще. По мелочи ополаскивались на кухне под краном единственной раковины. Зато каждую неделю всей семьей ходили в баню. И это был целый ритуал.
Тогда в бани ходил почти весь город, за исключением проживающих в шикарных квартирах счастливчиков: номенклатурных работников, артистов, ученых, генералов и адмиралов…
Семья Петровых посещала ближайшую баню, что стояла напротив уютного сквера, название которого Андрей благополучно забыл. После помывки собирались на одной из его лавочек. Мама всегда задерживалась, высушивая и укладывая свои роскошные волосы, а папа с Андреем ее ждали.
Если погода была теплой, папа шел к ларьку и покупал две кружки пива. Мама выпивала половинку, потому как она была к нему равнодушна, а папе доставалось полторы. Для Андрея он приносил маленькую кружечку кваса, и все семейство, блаженствуя, неспешно утоляло жажду.
Андрей не знал вкуса пива и всегда полагал, что он и родители пьют одно и то же.
Иногда в ларьке не оказывалось пива, и папа без особого удовольствия пил квас. А однажды не оказалось кваса, и Андрею ничего не принесли. Ему, конечно же, стало обидно – взрослые-то пили!
– Оно горькое, и ты такое не будешь, – ласково сказала мама.
Но объяснение не устроило, и он едва не плакал от возмущения. Тогда папа не выдержал и дал попробовать из своей кружки.
Ощущения показались странными. Ожидалась нечто хлебное и кисло-сладкое, как в привычном квасе. Но вкус поразил новизной. Горечь не была настолько резкой, чтоб шестилетний ребенок тут же выплюнул пробу. Зеленые яблоки в садах ближайшего совхоза были погорчее. И запах… Андрей на всю жизнь запомнил запах того настоящего отцовского пива. Сейчас такого не было.
В тот день один глоток его успокоил. А на следующей неделе он выдвинул ультиматум:
– Не хочу квас! Мне глоток того же, что у вас.
Отец на секунду задумался, кивнул и дал отхлебнуть из кружки. С тех пор ритуал после бани изменился: кваса больше не брали, а малец делал маленький глоток взрослого напитка – больше он и не хотел.
Когда Андрей учился в старших классах школы, папа стал приносить ему маленькую кружку пива. В день совершеннолетия разрешил выпить большую, но сыну в таком количестве пиво не нравилось.
Потом пиво испортилось, баня совсем обветшала. Родители по-прежнему жили в той же служебной квартирке, а Андрей, став курсантом училища, появлялся дома все реже…
«Мама… – прошептал он, поглаживая подушечкой пальца ее милое лицо. – Ты всегда была жизнерадостной, улыбчивой и оптимистичной. Заботливой, терпеливой и работящей…»
Она действительно многое успевала: и работать в трамвайном депо, и содержать в идеальной чистоте квартиру, и обрабатывать небольшой участок земли, выделенный ей профкомом.
Она ушла, когда ей не было и сорока – скрутила одна из проклятых женских болячек. Помыкалась по больницам; поплакала, прощаясь с близкими. И тихо ушла в одну из январских ночей.
«Папа… – улыбнулся капитан, вглядываясь в его спокойное доброе лицо. – Ты никогда не унывал. Даже когда тебе в сотый раз отказали в поликлинике и не выдали справку для найма матросом на судно…»
Да, его отец всю жизнь мечтал стать матросом и ходить в море. Не получилось. Вместо этого он тридцать шесть лет проработал фрезеровщиком на Адмиралтейских верфях. Строил суда и провожал их на торжественных спусках на воду. А еще незаметно вздыхал, вспоминая о своей несбывшейся мечте, и постоянно читал книги о походах и флотской службе.
Потом также внезапно заболел и тихо скончался в кардиологическом отделении Ленинградской областной клинической больницы. Андрей находился в трех тысячах миль от родных берегов и не смог обнять его в последние минуты жизни, не смог проводить в последний путь…
 
* * *
 
Когда в замке зашуршал ключ, а дверь бесшумно открылась, Петров здорово удивился: кого это принесло посреди ночи?
Подправив лежащий на столе фонарь, он увидел стоявших на пороге Зорькина и двух матросов.
– Андрей Николаевич, судно наше! – запыхавшись, доложил радист. – Вы свободны. Судно может продолжить движение. Вас ждут на мостике.
Переварив информацию, смещенный с должности капитан не спешил вставать с кровати.
– «Наше», это чье? – осторожно уточнил он.
– В смысле – ваше. Ну и наше, – воодушевленно говорил Зорькин. – В общем, всех, кроме Севченко. Мы его арестовали.
Андрей вскинул левую бровь.
– Зачем?
Опешив от простого на первый взгляд вопроса, радист растерянно переглянулся с матросами.
 
* * *
 
Этой ночью в рулевой рубке нес вахту Банник. Вдоволь напившись чаю и давно перечитав все журналы, он отыскал на полке «Кубик-Рубика» и, сидя в кресле, увлеченно скрипел его гранями. Кубик был почти собран – оставалось доделать две стороны.
– Заразная, гадина, – беззлобно ворчал второй помощник. – Шо же с тобой делать-то?..
Он повернул одну из граней и осмотрел игрушку со всех сторон. Затем передумал и вернул ее на прежнее место. Покрутив головоломку, прикинул один вариант, другой, третий… Затем решительно крутанул плоскости и… в восхищении замер.
Все цвета кубика были собраны.
– Вот это я дал! – не веря собственным глазам, прошептал он. – Это как же у меня вышло?..
Открыв дверцу, в рулевую рубку вошли Цимбалистый, Тихонов, Еремеев и несколько полярников. Банник пребывал в эйфории и даже не понял, что этой делегации здесь нужно в столь ранний час.
– О, видали?! – смеясь, показал он кубик. – Как с магазина!
Цимбалистый что-то промычал Еремееву.
Поколебавшись, тот сказал:
– Товарищ Банник, свяжитесь с машинным – пусть готовятся к ходовой вахте.
Второй помощник с недоверием оглядел странную компанию. В сознании промелькнула нехорошая догадка.
– Это шо, капитан приказал? – подозрительно прищурился он.
– Вы не обязаны это знать, – отрезал Тихонов. – Для вас достаточно команды старшего помощника.
– А-а… Так я с детства до жути любознательный.
Почувствовав, что обстановка накаляется, Цимбалистый подтолкнул Еремеева к переговорному.
Тот испуганно оглянулся, но приказ выполнил.
– Машинное, говорит старший помощник, – нажав соответствующую клавишу на пульте, сказал он в микрофон.
Вахтенный ответил через пару секунд:
– Машинное на связи.
– Вызывайте людей для смены на ходовую. И готовьте главные двигатели.
– Понял. А чего там наверху?
– Будем освобождать полынью, и двигаться вперед.
– О как! – буркнул Банник, откладывая в сторону кубик.
Дабы старый моряк не помешал планам, молодой Тихонов шагнул вперед и встал перед ним. Оба несколько секунд неприязненно глядели друг на друга…
 
* * *
 
Спустя пять минут Черногорцев быстро шел по коридору, на ходу застегивая форменную куртку.
– Наконец-то, разродились, – довольно бормотал он, никак не попадая пуговицей в петельку. – Слава богу… А то уже тошно плыть по течению…
Ворвавшись в машинное, он прямиком направился к своему «трону» перед панелью управления.
Вахтенный матрос крикнул от молотивших на малых оборотах дизелей:
– Первый и второй запустил! Порядок!
– Молоток! Давай третий и четвертый!
– Понял!..
Тем временем судовой врач мучился от бессонницы. Не помогали ни снотворное, ни полстакана теплой воды, самую малость разбавленной спиртом. Днем удавалось подремать около часа, и столько же ночью. Остальное время тупая ноющая боль в желудке изматывала и не давала отключиться.
Решив подышать свежим воздухом, он накинул меховую куртку поверх свитера и направился на палубу…
Спускаясь по ступенькам последнего трапа он, заподозрил неладное. Обычно в это раннее время на судне было тихо – все, кроме вахты, спали. А сейчас на палубе слышались громкие голоса.
Покинув надстройку, он едва успел отскочить в сторону – мимо матросы катили по палубе бочку с соляркой. Двое других копались у кран-балки, опуская на лед другую такую же бочку.
Суета была и на льду.
Подойдя к леерам, Долгов разглядел в сероватом мареве сумерек две команды – одна принимала с борта бочки и перекатывала их по льду вдоль борта; вторая долбила лунки у носа судна.
 – Мужики, а что происходит? – спросил он у пробегавшего мимо полярника.
– Готовимся взрывать лед! – не останавливаясь, крикнул тот.
Постояв у борта, доктор покачал головой.
– Совсем обалдели. Это кто ж дал такое указание?..
 
* * *
 
По истечению четверти часа Кукушкин немного освоился в капитанской каюте. Он по-прежнему пребывал в гостевом кресле и от нечего делать, рассматривал ракетницу.
Севченко спокойно сидел за рабочим столом и занимался картами, вымеряя расстояние до спасательной экспедиции. Он лишь однажды прервал свое занятие, когда по переборкам прошла вибрация от запустившихся главных дизелей. Капитан поморщился, словно глотнул чего-то кислого, хотя до этого выглядел невозмутимым и спокойным.
– Товарищ капитан, – подал голос вертолетчик.
– Чего тебе?
– Разрешите вопрос?
– Ну?..
– А правду говорят, что у вас в одном из походов двенадцать человек замерзли из-за нехватки горючего?
– Кто говорит? Доктор?
– Все, – пожал плечами Кукушкин. – Мы ведь поэтому стояли, да? Боитесь, что опять будут жертвы?
– Знаешь, я как-то не привык вести задушевные беседы с вооруженными людьми, – враждебно глянул на него Севченко.
Михаил вздохнул.
– Но мне все же интересно, – продолжал капитан. – Ты, правда, пальнешь в меня из этой фиговины?
– Надеюсь, не придется, – смутился пилот. – Вы же понимаете, что мы были вынуждены… Точнее, они…
– Они – идиоты. А ты среди них идиот номер один.
– Почему? – обиделся Кукушкин.
Капитан бросил на стол циркуль-измеритель, поднялся и подошел к нему.
– Потому что даже сейчас не можешь выполнить поставленную перед тобой задачу.
При этом он довольно легко вырвал из рук Кукушкина ракетницу. Тот попытался вяло сопротивляться и встать, но Севченко мягко ткнул ладонью по его лбу, и тот снова упал в кресло.
Дверь каюты распахнулась, на пороге появился Петров.
– А вот и он, – с наигранной радостью объявил Валентин Григорьевич. – Я полагал, вы появитесь раньше, Андрей Николаевич. Что скучно одному сидеть на скамье подсудимых? Решили весь экипаж за собой утащить?
Произнося последнюю фразу, он поднял ракетницу и направил ее толстый ствол в грудь Петрова.
Завидев такой оборот, Кукушкин еще глубже вжался в спинку кресла, а голову втянул в плечи.
– Спрячьте оружие, товарищ капитан. Только хуже сделаете.
– Вы – организатор бунта на судне. И если я вас пристрелю – мне грамоту выпишут. И премию дадут.
– Послушайте, я понимаю, что не слишком вам симпатичен. Поверьте, вы тоже не Алла Пугачева. Но в этой критической ситуации нам необходимо действовать сообща. Главное – остановить людей, пока они не спалили всю горючку.
– Валентин Григорьевич, – подал голос Кукушкин, – он, правда, не участвовал. Это все мы затеяли.
– Ты? – насмешливо посмотрел на него Севченко.
– Ну, как я?.. Хотя да. И я тоже.
Воспользовавшись моментом, Петров выхватил направленную на него ракетницу и оттолкнул капитана. Тот потерял равновесие, упал. Но сразу поднялся.
Андрей примирительно поднял руки.
– Я вам не враг.
И для пущей убедительности бросил ракетницу на стол.
Севченко молча глядел Петрову в глаза…
 
* * *
 
Все спущенные за борт бочки с соляркой были наполовину вкопаны в лед, образуя своеобразный клин вокруг носа ледокола. Выполнив тяжелую работу, матросы с ломами и кирками отошли на безопасное расстояние. Вожаком среди них был боцман Цимбалистый.
Убедившись, что вблизи бочек никого не осталось, он поднял вверх правую руку, сигнализируя о готовности к подрыву. Один из матросов боцманской команды закончил установку электрических детонаторов и растяжку проводов, подсоединил их к старенькой подрывной машинке КВМ-6.
После чего недвусмысленно глянул на Цимбалистого: «Готово!»
«Давай!» – кивнул тот.
Матрос сделал несколько энергичных оборотов ручки индуктора и нажал на кнопку «Взрыв».
Под носом ледокола мощно грохнуло. Лед под ногами дрогнул, а к сумрачному небу вознеслось несколько огненных «грибов», увлекающих за собой обломки льда и разрушенных бочек. Всю округу тут же заволокло черным дымом.
Ветер быстро разметал клочки дыма, и команда «подрывников» с разочарованием увидела, что лед остался практически неповрежденным. Ни полыньи, ни свежих трещин под носом «Михаила Сомова» не было.
Лишь сверху сыпались обломки, а два десятка разбросанных по снегу лужиц солярки горело ярким красноватым пламенем.
 
* * *
 
На мостике царило напряженное молчание. Странное дело – народу было прилично, а тишина – хоть рояль настраивай.
Еремеев стоял у крайнего левого окна, Банник – по центру. Тихонов – у выхода на правое крыло. Молодой вахтенный матрос-рулевой – сменщик Тихонова – уперся плечом в переборку за штурвалом и рассматривал портрет рыжеволосой Аллы Пугачевой.
Сначала тишину нарушила серия взрывов бочек с соляркой. А через несколько секунд на мостик ворвался Зорькин.
– Не взяло! – в сердцах крикнул он.
Банник усмехнулся в седые усы:
– Еще бы… Толщина сто двадцать сантиметров. По такому льду хоть из пушек пали.
– Готовьте еще заряды! – гаркнул Тихонов. – Все, что есть! Будем рвать, пока не образуется полынья!..
– Куражишься? – отошел в сторону второй помощник, давая понять, что не желает иметь ничего общего с одним из лидеров местной революции. – Ну, давай-давай, покуражься…
Тихонов продолжал наседать на Зорькина:
– Несите, я сказал!
– А чего это ты раскомандовался? – заартачился тот.
– Бегом!!
Вздохнув, радист исчез за дверью мостика…
 
 
 
Глава девятая
Антарктида; море Росса; борт ледокола «Михаил Сомов» – борт ледокола «Владивосток»
Июль 1985 года
 
Время подходило к завтраку, и кок колдовал на камбузе. Распределив по тарелкам небольшие порции, он выставил их на раздачу, вышел в зал с тряпкой и еще раз протер столы.
В коридоре послышались голоса, в столовой появились свободные от вахты матросы.
– Приветствуем, Тимур, – здоровались, они, усаживаясь за длинный стол. – Как самочувствие?
– В порядке. И вам не хворать. Устраивайтесь, сейчас кушать будем…
Сгоняв к раздаче, он ловко подхватил несколько тарелок и поставил их перед молодыми парнями. Заметив стоявшую в дверях Фросю, строго спросил:
– А ты чего? Тоже вахту сдала?
Собака в ответ облизнулась. Она давно уже поняла, что этот добродушный человек в белом форменном одеянии заведует на судне всеми съестными припасами.
Посмотрев на ее впалые бока и нездоровую шерсть, кок вздохнул:
– Ладно, сейчас…
Он достал из кармана кусочек сахара, положил его на блюдце, залил из кружки небольшим количеством воды. И поставил перед Фросей.
– Все, что могу. Ешь.
Она подошла к блюдцу и принялась лакать сладкую воду…
В зал ввалились полярники. Все были в приподнятом настроении и с воодушевленными лицами.
– Живем, братцы! – уселся за стол Беляев. – Скоро на большую воду выйдем!
Матросы и кок удивленно переглянулись.
– Чего стоим-то, Тимур?! – смеясь, напирал сбоку другой полярник – с мохнатой и длинной бородой, как у Отто Юльевича Шмидта. – У тебя там, в холодильных камерах, поговаривают, даже широты имеются? Так мечи их на стол!
– Как на большую воду? – недоумевал тот. – Разве «Владивосток» уже подошел?..
– Сами пойдем, дорогой! Власть на судне сменилась, и парни сейчас лед взрывают.
– Где взрывают?
– У носа и у кормы. Так что давай, раскулачивайся!
Кок не торопился выполнять настойчивую просьбу малознакомого человека. Полярнику пришлось отодвинуть его и самому направиться в «закрома».
– Э-э! А ну стой! – схватив его за куртку, Тимур прикрыл дверь на камбуз.
При этом где-то внизу грозно зарычала Фрося.
– Ты чего?! – не понял полярник. – Тебе же говорят: мы уходим! Отметить надо!
– Когда уйдем, тогда и шпроты!
«Отто Юльевич» оттолкнул его от двери.
– Да кто тебя спрашивает?!
И тут же взвыл – рыкнув, Фрося вцепилась зубами в его ногу.
– Ах ты шавка недотопленная! – пнул он собаку, отчего та с визгом отлетела к ближайшему столику.
Такого наглого поведения на своей территории Тимур стерпеть не мог. Глаза кавказца моментально налились кровью, ладони сжались в кулаки, и с яростным криком он бросился на бородача.
Завязалась потасовка.
– Стоп, мужики! Вы чего?.. – пытался разнять их Беляев. – Хватит! Остановитесь!..
Но было поздно. Долгое время натянутые как струны нервы не выдержали. В кают-компании загремели резко отодвигаемые стулья – из-за столиков вскакивали матросы.
– «Пингвины» наших бьют! – боевым кличем пронесся по залу чей-то крик.
Через секунду заводилу-полярника сбили с ног. Одному из матросов прилетел боковой в челюсть. Ближний столик перевернулся, и к топоту ног добавился звон разбиваемой посуды.
Началась массовая драка. 
 
* * *
 
Работа у носа и кормы ледокола не прекращалась.
Останки взорванных бочек не трогали – лишь слегка растопив лед, куски разогретого листового железа спустя несколько минут после взрыва остывали и намертво вмерзали в лунки. Пока первая команда перегружала другие бочки с солярой, вторая долбила рядом новые углубления.
Изумленный Долгов спустился по шторм-трапу на лед, подошел к небольшой группе матросов, возглавляемой Цимбалистым.
– Ребята, вы чего творите? Последние запасы спалите! – возмущенно произнес он.
Боцман отмахнулся, а матросы и вовсе сделали вид, будто не слышат.
– Не было же приказа взрывать! – дернул доктор за рукав Цимбалистого. – Я уверен: Севченко не мог пойти на такой шаг!
Тот всплеснул руками – дескать, откуда вам знать?!
– Я знаю, потому что он был в подобной ситуации!..
Долгов приводил доводы еще с минуту, но реакции на его вразумления так и не последовало.
В эти же минуты, преодолевая коридоры и трапы, Севченко с Петровым шли на мостик. Сохраняя молчание, мрачный Валентин Григорьевич вышагивал первым. Лицо Андрея Николаевича, следовавшего вторым, было не менее озабоченным.
Молча поднявшись по ступеням последнего трапа, они оказались у заветной дверцы.
– В сторону! – оттолкнув Еремеева, вторглись два капитана на мостик.
Узнав начальство, старший помощник будто стал ниже ростом. Втянув голову в плечи, он отошел к выходу на левое крыло и суетливо начал снимать показания метеорологических приборов.
Второй помощник Банник при появлении капитанов распрямил усы и заулыбался. Законная власть на судне ему нравилась куда больше, чем нагловатое поведение самозванцев.
Радист Зорькин слегка поник, но в целом подобное развитие событий его не расстроило. Если старый и новый капитаны возьмутся за дело сообща, то, возможно, ситуация выправится.
И только один Тихонов, имея довольно упрямый характер, решил не сдаваться.
– Отставить все приготовления! – рявкнул Севченко.
Но рулевой матрос успел перевести ручку машинного телеграфа в положение «Полный вперед», после чего подскочил к переговорному и продублировал голосом ту же команду.
– Какое к черту «вперед»?! – шагнул к переговорному Петров.
Но было поздно – динамик прохрипел голосом Черногорцева:
– Есть, полный вперед…
 
* * *
 
Группа матросов втискивала очередную бочку с соляркой в продолбленное в нескольких метрах от носа «Сомова» отверстие. В ее крышку уже был вставлен детонатор, по льду тонкой змейкой вилял провод. Работа не ладилась – отверстие оказалось маловатым и тяжелую бочку уже вторично пришлось вынимать для устранения огрехов.
Внезапно шуга в небольшой полынье под кормой ожила, вспенилась, забурлила. Секунду «подумав» судно пошло вперед, натолкнулось носом на толстую льдину и с невыносимым скрежетом стало забираться на ее край.
Не ожидавшие этого матросы, бросив работу, запаниковали. Увесистая бочка, утеряв опору в виде десятка рук, опрокинулась на бок и покатилась под уклон, увлекая за собой провода.
Стоявший неподалеку Долгов пришел в себя первым.
– Ложись!! – крикнул он, оттолкнув в сторону одного матроса и накрыв своим телом другого.
Пока «Михаил Сомов» медленно сползал обратно в полынью, бочка набирала скорость и летела прямо на доктора…
 
* * *
 
Радист Зорькин стоял на мостике и потерянно смотрел в окно.
– Не взяли…
– Все у меня под суд пойдете! – подбегая к переговорному устройству, пообещал Валентин Григорьевич. Схватив микрофон, он произнес строгим поставленным голосом: – Машинное, Севченко говорит. Стоп машина!
В машинном отделении от работы всех главных дизелей было шумно. Тем не менее, голос «арестованного» капитана Черногорцев узнал.
Получив команду, он пожал плечами и обернулся к матросам-механикам:
– Суши весла! Опять белые в городе…
Подчиненные поочередно заглушили дизели; в машинном стало значительно тише.
Но ненадолго. Буквально через секунду борта и переборки слегка сотряслись от прогремевшего где-то неподалеку взрыва.
 
* * *
 
Катившаяся на матросов бочка прыгала, наскакивая на бугры покрывавшего лед снега.
Наблюдавший за бешеной скачкой Долгов, закрывал собой молоденького матроса из боцманской команды и прокручивал в памяти картинки из собственной жизни – сколь длинной, столь же и неудачной.
О подрыве бочки он почему-то не думал – больше опасался того, что она попросту раздавит и его, и несчастного матросика.
Но вышло по-другому.
Врезавшись боком в очередной снежный бруствер, находившийся метрах в семи-восьми, она высоко подпрыгнула и внезапно превратилась в стремительно разраставшийся огненный шар.
Взрывная волна больно ударила по ушам. Лицо и руки обдало невыносимым жаром. Долгов уткнулся в плечо матроса и еще сильнее прижал его ко льду…
Спустя несколько секунд он понял, что опасность миновала и, открыв глаза, осмотрелся.
Вокруг горели многочисленные пятна солярки. В снегу торчали куски листового металла, из которого была сделана взорвавшаяся бочка.
Долгов тяжело поднялся, затушил горящий бок куртки.
– Целы? – спросил он копошившихся неподалеку моряков.
Те вяло кивали и отряхивали одежду от снега.
– А ты как? – помог доктор подняться спасенному парню.
– Нормально. Только уши заложило и, похоже, ресницы опалило.
– Это ерунда – новые отрастут…
Вдруг он почувствовал, как в боку нарастает боль, все сильнее и сильнее «стреляя» при каждом сокращении сердца. Он ощупал бок через одежду и посмотрел вниз.
На куртке зиял аккуратный ровный прорез длиной около десяти сантиметров. А по внутренней подкладке на снег крупными каплями стекала кровь.
Расползавшееся по снегу красное пятно заметил и стоявший рядом матросик.
– Что с вами?! – озабоченно спросил он.
Но, теряя силы, Долгов лишь качнул головой, почему-то улыбнулся и стал медленно оседать на снег…
 
* * *
 
Кукушкин ворвался в кают-компанию в самый разгар массовой драки.
– Ребята, вы что с ума сошли? – с обидой и недоумением протянул он, увернувшись от брошенного кем-то стула.
Однако в пылу сражения на пилота никто не обратил внимания.
Тогда он набрал полную грудь воздуха и громко крикнул:
– На льду только что убило нашего доктора!!
Ближайшие к нему драчуны прервали свое занятие сразу. Остальные – по мере того, как в большом зале становилось тише. Последним не утихал матрос, боровшийся с Беляевым.
– Да подожди ты! – цыкнул на него полярник. И, оттолкнув, крикнул через весь зал: – Повтори, что ты сказал!
– Только что взрывом убило нашего доктора, – негромко, но отчетливо проговорил вертолетчик.
Известие о смерти Долгова разнеслось по судну со скоростью молнии. Узнав об этом, Севченко первым покинул рулевую рубку и, перепрыгивая через две ступеньки, побежал по трапам вниз. За ним последовали Петров с Банником. На мостике остался Еремеев.
Выскочив на палубу, Валентин Григорьевич первым делом бросился к леерным заграждениям, но Петров упредил:
– Вот они – на палубе!
Тело Долгова успели поднять и несли к надстройке по палубе вдоль правого борта.
Севченко подлетел к группе матросов, те осторожно положили тело на палубу.
Капитан упал перед ним на колени и попытался нащупать на шее старого приятеля пульс. Но Цимбалистый остановил его, жестом объяснив, что тот уже мертв.
Подняв голову, Валентин Григорьевич обвел собравшихся взглядом полным ненависти…
К группе, в центре которой лежало тело судового врача, со всех сторон подходили все новые и новые члены команды. В жутковатой тишине были слышны только завывания снежной метели. Все выглядели подавленными.
Банник первым снял головной убор; остальные последовали его примеру. В толпе плечом к плечу с непокрытыми головами стояли и те, кто минуту назад ожесточенно дрался в кают-компании: Тимур с матросами и Беляев с коллегами-полярниками.
Склонившись над другом, Севченко ладонью закрыл его глаза…
 
* * *
 
Ледокол «Владивосток» наконец-то сумел прорваться через опасные широты, и вторые сутки шел по относительно спокойной глади океана. Волнение в полтора-два балла уже никого из команды не пугало. Ведь это был сущий пустяк в сравнении с тем адом, который довелось недавно пережить.
Сафонов стоял на палубе и, держась за поручни ограждения, смотрел вдаль. Судно приближалось к ледовой зоне Антарктиды и в океане уже встречались одинокие льдины.
Невзирая на свою опасную и по-настоящему мужескую профессию офицера Госбезопасности, он тоже не смог нормально перенести умопомрачительную качку «ревущих сороковых». Сутки кое-как продержался, а потом лег на койку и лежал пластом. Сползал с нее исключительно для того, чтобы опорожнить в туалетной комнате и без того пустой желудок. Потом более или менее оклемался и даже покушал в кают-компании. А теперь вот вышел подышать морским солоноватым воздухом.
– Здравствуйте, Владимир, – услышал он за спиной знакомый голос.
Обернувшись, увидел шедшую в его сторону Людмилу. Сегодня она была одета в теплую куртку и брюки. В руках как всегда был фотоаппарат.
– Добрый день.
– Что-то давно вас не было видно, – сказала молодая женщина, встав рядом.
– Работал, – уклончиво ответил он, постеснявшись сказать правду.
– Помните наш последний разговор?
– Конечно. У меня неплохая память.
– Вы тогда сказали, что у нас с Андреем есть выход. Правда, не сказали, какой именно.
– Хотите, чтобы я сказал?
– Да.
Сафонов выдержал значительную паузу, словно раздумывая, стоит ли посвящать девушку в некие тайные подробности.
Потом все же смилостивился:
– Когда подойдем к «Михаилу Сомову», я займусь допросом членов его экипажа. Мне необходимо разобраться, почему немалую сумму народных денег пришлось потратить на спасательную операцию. И прежде всего я хочу понять, кто в этом виноват.
– А разве не важнее просто спасти людей?
– Вы, должно быть, не знаете, но причинами смерти члена экипажа, повреждения корпуса и дрейфа «Сомова» заинтересовался сам Министр морского флота СССР – Тимофей Борисович Гуженко.
– А вы в курсе, что в Пароходстве кто-то задержал выход «Сомова» на полмесяца, и в итоге судно отправилось на толстый лед? – спокойно парировала Людмила. – На мой взгляд, если вы хотите добраться до истинных причин, то виновных следует искать не в Антарктиде, а в Ленинграде.
– Может быть, может быть…
– Между прочим, Андрей предупреждал руководство об опасности такого позднего похода.
– Да, но снимать экспедицию все равно пришлось бы – она не была рассчитана на зимовку…
В этот момент судно содрогнулось от удара носовой частью о большую льдину. Люда и Владимир ухватились за поручни. Льдина треснула пополам. «Владивосток», расшвыряв ее осколки и не сбавляя скорости, продолжал взрезать волны.
Вынув из кармана зажигалку с пачкой «Мальборо», мужчина предложил собеседнице сигарету. Та отказалась.
– Оставим этот бесплодный разговор, Людмила. Ситуация, такова… – он подпалил сигарету и глубоко затянулся, – что вашему мужу, так или иначе придется ответить за гибель человека. А также за повреждения судна. Но технически серьезного наказания можно избежать.
– Я вас не понимаю, – удивленно посмотрела она на Сафонова.
– Все довольно просто. Если он полностью признает свою вину, то мы со своей стороны приложим некие усилия для смягчения наказания.
– Вину в чем?
– В неграмотном управлении ледоколом и командой. В вынужденном дрейфе… Тогда, полагаю, можно обойтись одним увольнением.
Уголки губ молодой женщины дрогнули в язвительной улыбке:
– Хотите сделать его крайним?
– Вы умный человек, Люда, и сами все понимаете, – немного подумав, кивнул Владимир. – И потом для вас это наилучший выход – с наименьшими, так сказать, потерями. Пусть даст нужные показания, а уж мы потом все сделаем как надо.
– И как же должны звучать эти показания?
Собравшись с мыслями, офицер Госбезопасности произнес несколько фраз, вероятно, тщательно подобранных и заученных заранее:
– Из-за его халатности «Михаил Сомов» провел в Антарктиде намного больше времени, чем требовалось. При этом из Пароходства ему постоянно приходили радиограммы, в которых предписывалось в кратчайший срок покинуть опасную ледовую зону, чего ваш супруг так и не сделал. В конце концов, на судно был направлен новый капитан. В общем, руководство старалось всячески исправить положение, но было уже поздно. Примерно так.
– Он никогда этого не скажет, – качнула Людмила головой.
– А вы постарайтесь, чтоб сказал. Да, ситуация не из приятных, но поверьте: в Ленинграде вы о ней будете вспоминать с улыбкой. Кстати, сидя в новой благоустроенной квартире – о ней мы тоже похлопочем. Замучились, наверное, с пацаненком по общагам мыкаться?
Людмила была потрясена до глубины души. Чудовищным обманом, неслыханным цинизмом и той наглой уверенностью, с которой представитель Госбезопасности излагал свой мерзкий план.
– Он же любит и вас, и сына, – напирал Сафонов. – Знаю, что любит! А раз так – пусть ради вас совершает поступки.
На ее глазах выступили слезы. Она нервно мотнула головой, не желая соглашаться ни с одним его доводом. Ни с одним словом. 
«Кэгэбэшник» оглянулся по сторонам. На палубе матросы занимались такелажем, судовое начальство было далеко, и в их сторону никто не смотрел.
– Ладно, объясню попроще, – схватил он Людмилу за локоть и грубо поволок в темный закуток между надстройками.
Там поставил ее спиной к металлической переборке и отвесил несколько звонких пощечин. Фотоаппарат вылетел из ее рук и покатился по палубе.
– Зайка моя, ты думаешь, я с тобой в игры играю?! – вцепившись в воротник куртки, резко встряхнул он ее. – Ты не представляешь, какие люди заинтересованы в том, чтобы расследование закончилось именно так, как я тебе только что расписал! Вариантов у тебя немного. Или он признает вину, или оба пойдете ко дну! Навсегда! Ясно?
Она потерянно кивнула.
На лице Сафонова снова появилась дежурная обаятельная улыбка. Он отпустил девушку.
– Вот и хорошо. Давно бы так, – сказал он. А, удаляясь в сторону кормы, бросил через плечо: – Но вы уж постарайтесь, Людочка. Иначе вам придется плохо. Очень плохо…
Отдышавшись, она вытерла с губы кровь. Подняла фотоаппарат и медленно пошла в свою каюту…
 
* * *
 
До устроенного матросами бунта, Петров успел изрядно посидеть под замком. В результате каюта осточертела настолько, что, получив свободу, он приходил в нее только с одной целью – упасть на кровать и забыться сном. Вот и этой ночью после всех передряг он вышел на палубу подышать, полюбоваться звездным небом и далекими всполохами полярного сияния. Сегодня одно блистало во всей красе, ибо облачность растаяла еще в дневных сумерках.
Прогуливаясь по палубе, Андрей неожиданно заметил у леерного ограждения в районе кормы фигуру человека. Сначала тот просто стоял, держась за поручни, потом для чего-то перелез их и… как будто собирался спрыгнуть вниз – в узкую полынью между льдинами и бортом.
Обеспокоившись, Петров, ускорил шаг и вскоре узнал старшего помощника Еремеева. Надменного, пронырливого и неприятного типа, с которым пришлось походить на судне несколько лет.
Перебравшись через ограждение, тот держался за него двумя руками и смотрел вниз. Но разжимать пальцы и прыгать он не торопился – то ли еще не решил кончать жизнь самоубийством, то ли наслаждался последними мгновениями пребывания на этом свете.
– Уверен? – негромко произнес Андрей, когда дистанция между ним и кандидатом в покойники сократилась до десятка шагов.
Еремеев резко оглянулся, узнал бывшего капитана.
И со вздохом сказал:
– А чего тянуть?
Петров пожал плечами.
– Разве не интересно, что будет дальше?
– Для нас с тобой – точно ничего хорошего. Или тут ко дну пойдем, или дома посадят, – философски заметил старпом, любуясь размытой верхней границей полярного сияния. После небольшой паузы вдруг взорвался: – Как же задолбала эта красота! А все твое чистоплюйство. С самого начала было понятно, что не вытащим того полярника, что он обречен. Надо было сразу уходить на всех парах – я же говорил!
– Все равно далеко бы не ушли, – спокойно возразил Петров. – Лед уже был толще максимально допустимого.
– Ну, хотя бы попробовали бы пробиться! А так… чего ты добился в итоге? Была нормальная команда… А теперь и капитан – говно, и старпом – говно…
– Хорошо бы, если так.
Еремеев усмехнулся:
– Ты считаешь?
– Конечно, – сказал Андрей и повернулся. Удаляясь, бросил: – Оно же не утонет…
Проводив капитана взглядом, старший помощник перелез обратно на палубу и, выругавшись, побрел в каюту…
 
* * *
 
Красавчику Еремееву недавно стукнуло тридцать шесть.
Средний рост, стандартные параметры фигуры, приятное смуглое лицо и смоляные черные волосы намекали на то, что в общении с противоположным полом он должен иметь несомненный успех.
Так оно и было – женщин холостой старпом менял по три штуки за год. А если бы «Сомов» стоял пришвартованным к причалу постоянно, то эту цифру следовало бы умножить на три. А то и на четыре.
Официальных жен у него тоже было ровно три. И жил он с каждой не дольше года. Видать, бедные женщины быстро распознавали его никудышный характер и сбегали.
Всем был хорош Еремеев как специалист: грамотен, не ленив, инициативен. Да вот беда – слишком уж хотел стать капитаном. Так хотел, что, не стесняясь, заводил речь о своей мечте с кем угодно, включая высокое начальство. Некоторые это обостренное желание понимали и одобряли, некоторые равнодушно посмеивались. А большинство предпочитало держаться от ярого карьериста подальше – такой ради продвижения и родную мать не пожалеет.
Кто-то идет работать на судно, будучи уже солидным человеком и не сумев реализовать себя на берегу. Кто-то ползет до командного состава по ступеням с самого низа. У Еремеева все было расписано на годы вперед. Сразу после школы – поступление в мореходку, затем «вышка» в Одессе, несколько месяцев плавания кадетом – то бишь практикантом, диплом и в двадцать лет старт карьеры.
После училища всех его однокашников разбросало по прибрежным городам Советского Союза: в Баку, в Находку, в Южно-Сахалинск, в Одессу… Еремеева отправили в Ленинград и назначили  третьим штурманом на относительно новый лесовоз.
Не давая себе времени на раскачку, он сразу рьяно взялся за дело и уже через два года стал вторым помощником. Каково же было его удивление, когда вскоре в команду один за другим попали два его бывших сокурсника. Обоих разжаловали из штурманов за разные непотребства, и на лесовоз они прибыли в ранге простых матросов.
Когда-то они ходили в одном строю, спали в кубрике на соседних койках и жрали в столовой баланду из общего котла. А теперь один подавал ему на столик комсостава тарелочку с приличной пищей, а второй уступал дорогу на трапе. Вот такой произошел удивительный факт, еще более подогревший душу будущего капитана.
Впервые на борту «Михаила Сомова» Еремеев появился пять с половиной лет назад уже в должности старшего помощника. Располагаясь в каюте повышенной комфортности, он про себя решил: «Потружусь пару годков в этой должности и переберусь в каюту капитана. Чего бы мне это не стоило…»
Все шло согласно его глобальным планам: старый капитан дорабатывал до пенсии и задерживаться на должности не собирался; сам Еремеев зарабатывал висты безукоризненной исполнительностью, получал грамоты и благодарности от начальства. Многие члены команды ледокола его побаивались, а престарелый капитан, понемногу устраняясь от работы, доверял все больше и больше…   
И вдруг в один из ненастных дней все надежды рухнули. Это случилось, когда на борт в сопровождении заместителя начальника Пароходства взошел молодой Петров.
– Знакомьтесь, товарищ старпом, – сказало начальство, – это ваш новый капитан – Андрей Николаевич Петров – бывший старший помощник с «Капитана Воронина».
– А где старый капитан? – пролепетал Еремеев, подавая ватную ладонь.
– А старый тю-тю – на пенсии. Сегодня во дворце культуры торжественные проводы. Так что прошу быть при параде и не опаздывать – вам толкать речь от экипажа и дарить ценный подарок…
С того злосчастного момента Еремеев тихо ненавидел перешедшего дорогу Андрея…
 
* * *
 
Утром следующего дня Севченко объявил по трансляции общий сбор команды на льду рядом с правым бортом судна. После завтрака члены команды и полярники спустились по шторм-трапам и выстроились в две шеренги.
Лица у всех были мрачные. На льду перед ними на деревянном основании лежало обернутое тканью тело Долгова. Рядом с телом стояли Севченко и Банник.
– Валентин Григорьевич, шо-нибудь скажете? – негромко спросил второй помощник.
– Нет, – мотнул тот головой. – Не смогу.
– Надо бы сказать. Можа тогда кто другой?
– Да чем там говорить?.. Он своей жизнью все сказал. Столько людей спас за работу на судах…
– А пошто нам его с собой не взять – в холодильной камере? – гудел Банник. – Дома по-человечески и похоронили бы.
– Он уже дома, – вздохнул Валентин Григорьевич. – Дайте салют и начинайте…
Второй помощник поднял ракетницу и выпустил в небо желтую ракету. Потом незаметно перекрестившись, махнул рукой.
Матросы в полной тишине опустили тело в узкую полынью между бортом судна и краем льдины.
После того как тело исчезло в темной воде, никто не сдвинулся с места, решив почтить память о Долгове минутой молчания.
Так и стоял строй из моряков и полярников перед правым бортом «Михаила Сомова». А за их спинами высилась ледяная глыба айсберга, в последние дни немного замедлившего движение, а потому казавшегося еще далеким…
 
 
 
Глава десятая
Антарктида; море Росса; борт ледокола «Михаил Сомов»
СССР; Ленинград; отделение гинекологии Центральной клиники Петроградского района
Июль 1985 года
 
После обеда Севченко собрал команду и полярников в зале кают-компании. На повестке дня собрания стоял важный вопрос об усилении режима экономии. Из-за последних событий топлива на борту оставалось критически мало, а ледокол «Владивосток» находился еще слишком далеко. Посему от решения данного вопроса зависело очень многое.
В первых рядах сидели Петров, Банник, Черногорцев, Зорькин, кок Тимур, Тихонов, Беляев и Кукушкин. После прошедших похорон лица у всех были хмурые.
Севченко обвел присутствующих взглядом и сразу предоставил слово Черногорцеву.
– Топлива осталось немного – кот наплакал, – сказал тот, встав с места и обернувшись к «зрительному залу». – Если урежем отопление и перестанем давать свет, то запасов все равно надолго не хватит.
– Выражайтесь конкретнее, – попросил Валентин Григорьевич. – Насколько его хватит?
– Максимом – трое суток, – ответил старший механик. И безрадостно добавил: – Так что если «Владивосток» не поспеет – замерзнем.
– Должны успеть, – подал голос Зорькин.
Постукивая карандашом по столу, Севченко молчал, отчего многие присутствующие чувствовали себя неловко. Ведь это по их милости «Сомов» с экипажем оказался в таком затруднительном положении.
Паузу прервал Тихонов.
– Товарищ капитан, а со мной что теперь будет? – произнес он виноватым голосом. – Под арест, а потом под суд?
Севченко поднял взгляд и посмотрел на него так, будто видел впервые.
– Тогда уж всех, – встрял Беляев.
На эту реплику капитан намеревался ответить, но его прервал грохот справа – в кают-компанию ворвался Цимбалистый. Тяжело дыша, он принялся мычать и энергично жестикулировать. При этом под его ногами, поскуливая и лая, путалась Фрося.
«Зрители» загудели.
– Что? – не понимая боцмана и морщась от поднявшегося шума, переспросил Севченко.
Еще более распаляясь и злясь оттого, что до команды не доходит смысл его жестов, боцман описывал руками большую дугу, изображая айсберг, и тыкал пальцем в сторону кормы.
– Я не слы… Кто-нибудь его понимает? – начинал раздражаться Севченко.
Цимбалистый был в отчаянии. Его никто не хотел понимать! Проклятые голосовые связки не работали, а изъясняться жестами он толком так и не научился.
Бросив безнадежное занятие, он попросту взмахнул рукой, призывая последовать за собой и, выскочил в коридор.
Опытного боцмана никто ранее не видел в таком возбужденно-взволнованном состоянии. А потому в зале кают-компании задвигались стулья – народ вскакивал и устремлялся к выходу.
И первыми за Цимбалистым побежали Петров с Севченко…
 
* * *
 
Когда народ вывалил из надстройки на палубу и переместился ближе к корме, причина беспокойства боцмана стала ясна.
– Мать моя!.. – тихо простонал Севченко, оценив резко изменившуюся дистанцию до айсберга.
Цимбалистый трижды кивнул, показывая, что именно это и имел ввиду.
Подошедшие Банник, Зорькин, Кукушкин, Беляев и несколько матросов подавлено взирали на безрадостное зрелище. 
Огромная ледяная гора, покрытая снегом, угрожающе покачивалась в полумиле. При этом, яростно разламывая льдины, она продолжала приближаться к судну с приличной скоростью.
Держась за поручни ограждения, Банник заглянул за борт. И тут же в ужасе отшатнулся: двигаясь к «Сомову» льдины дыбились, наезжали друг на друга и издавали жуткий треск. Самая верхняя поднялась настолько высоко, что едва не достигла уровня палубы.
– Шо творит, а! – пробасил он. – Прямо на нас лезет, гад!
Положение было критическим. Матросы и полярники растерянно переглядывались; у бледного Кукушкина от ощущения собственного бессилия перед природной стихией на глазах навернулись слезы.
– Все, отходились, – сплюнул за борт Зорькин.
– Спокойно, товарищи, – изрек Петров, внимательно наблюдая за движениями «Семен Семеныча». – Это может стать нашим шансом.
– Шо? – недоуменно переспросил Банник. И ткнул пальцем в ледяную гору: – Вот это?..
Меж тем во взгляде Севченко промелькнуло понимание прозвучавшего намека. Он с интересом посмотрел на Андрея Николаевича и спросил:
– Предлагаете рискнуть, развернуться и дать «полный»?
Банник пока «не догонял» идею и беспокойно поглядывал то на одного капитана, то на другого. Через несколько секунд и в его сознании случилось просветление.
Однако вместо эйфории он с сомнением качнул головой:
– Куда «полный» – через полыньи? Они ж под самой глыбой проходят! Намерены в игольное ушко пролезть? Это же один к десяти. А может и к ста…
– У вас есть идеи получше? – справился Севченко. – Горючки мало, поэтому предлагаю пустить двигатели в последний момент, когда махина разломает вокруг нас корку. И проскочить мимо айсберга в подветренную зону. Там мы будем в полной безопасности.
Петров с благодарностью посмотрел на Валентина Григорьевича – озвученный им план полностью совпадал с его собственной задумкой.
– Я могу слетать на разведку, – перешел он к делу, – посмотрю, с какой стороны его лучше обойти.
– Ну, нет… Полечу я. Кукушкин, экипаж и матчасть к полету готовы?
Вопрос застиг авиатора врасплох, но он быстро пришел в себя и по-военному ответил:
– Так точно!
Севченко повернулся к Петрову:
– В мое отсутствие примите командование судном.
– Спасибо за доверие, – протянул руку Андрей.
Однако вместо того, чтобы пожать ладонь бывшего капитана, Валентин Григорьевич смерил того презрительным взглядом.
– Это всего лишь безысходность, Андрей Николаевич. Я с вами еще не закончил.
Петров сунул руку в карман.
Развернувшись, Севченко направился к вертолету. Кукушкин семенил следом…
 
* * *
 
Полярной ночью даже в разгаре так называемых «дневных часов» света недоставало. В привычных средних широтах подобную освещенность называли просто: сумерки. Тем не менее, погода в этот «день» была неплохой. Облачность отсутствовала, видимость – более десяти километров. Разве что свежий ветерок пугал своей силой и непредсказуемыми порывами.
Подготовка вертолета к вылету как всегда заняла около часа – дольше всего пришлось разогревать тепловой «пушкой» отсеки редуктора и двигателей, а также кабину. Без разогрева не удалось бы запустить даже хорошо работающий левый движок, не говоря уж о капризном правом.
Пока через брезентовый рукав к «вертушке» поступал теплый воздух, пилот отсоединил швартовые тросы. Снял с лопастей и носовой части кабины чехлы, тщательно осмотрел все узлы и агрегаты Ми-2, проверил уровень масел и заправку топливом. Потом приволок с помогавшим матросом из теплой бытовки и установил в носовой отсек аккумуляторы. В завершении подготовки он растормозил колеса, а помогавшие матросы уперлись в хвостовую балку, развернув корпус вертолета строго против ветра.
Наконец, все было готово.
Усаживаясь в кабину, Кукушкин думал только об одном: «Лишь бы запустился проклятый правый двигатель! Лишь бы он запустился, а в полете внезапно не подвел!..»
Запуск он решил начать именно с него. Проверив напряжение в сети, и выполнив все необходимые манипуляции, он нажал на кнопку «Запуск», открыл «стоп-краном» подачу топлива…
И по растущим оборотам турбины компрессора понял, что двигатель «схватился» – начал работу.
Просияв, авиатор быстро запустил второй движок и махнул стоявшему в сторонке Севченко: «Садитесь!» Тот устроился на правое кресло, защелкнул на животе замок привязного ремня, нацепил на голову наушники гарнитуры, приготовил бинокль.
Зачитав карту перед взлетом, Кукушкин увеличил обороты и запросил по радио условия.
Радист Зорькин получил у вахтенного консультацию и сразу же продиктовал в эфир параметры атмосферного давления, направление и силу ветра.
– Понял. «Четырнадцать, сто тридцать» – к взлету готов, – доложил пилот.
– «Четырнадцать, сто тридцать», взлет разрешаю.
– Взлетаю…
Разметая с площадки остатки снега, вертолет качнулся и оторвал шасси от натянутой противоскользящей сетки. Повисев полминуты над площадкой, он наклонил нос и начал разгоняться, плавно набирая высоту…
 
* * *
 
Душа Кукушкина пела. Наконец-то, унылую жизнь на «Сомове» разбавило разнообразие. Да еще какое!
Летать он всегда любил, несмотря на то, что некоторые виды летной деятельности давались тяжко. Если бы знал сидевший справа Севченко, как непросто ему пришлось пробиваться в специальную вертолетную эскадрилью, обслуживающую ледокольные суда. Сколько нервов он потерял на медкомиссиях, экзаменах, зачетах, в сложных контрольных полетах с маститыми летчиками-инструкторами… И ведь добился своего!
– Куда держим путь, Валентин Григорьевич? – весело спросил он.
– Для начала займи метров сто – сто пятьдесят и облети вокруг «Сомова», – приказал тот.
Ми-2 выполнил большой круг, а Севченко внимательно осмотрел систему разломов льда. Рядом с судном сеть трещин пока была скудной, но далее – ближе к айсбергу – она становилась гуще, а сами трещины были шире. Местами даже виднелись темные пятна чистой воды.
Подняв бинокль, капитан выбрал «сгусток» разломов и приказал пилоту подлететь поближе.
– Сделаем, товарищ капитан, – без прежнего оптимизма ответил тот.
– Ты что, боишься парить над открытой ледяной водичкой? – глянул на Кукушкина Севченко.
– Есть такое дело, – честно признался тот.
– Правильно…
Подправив курс, «вертушка» стала отдаляться от ледокола, стоявшего кормой к надвигавшемуся айсбергу…
Следуя к «Семен Семенычу», авиатор краем глаза посматривал вниз – на темневшие поля чистой воды и ощущал волны пробегавших по спине мурашек. Над сплошным толстым льдом, способным выдержать посадку большого авиалайнера, летать было не страшно. А вот над водой, в которой человек погибал от холода за две-три минуты – боязно.
Дабы отогнать дурные мысли, он начал напевать песню из репертуара любимой группы.
– Ночь коротка, цель далека. Ночью так часто хочется пить. Ты выходишь на кухню, но вода здесь горька. Ты не хочешь спать, ты не хочешь здесь жить…
Осмотрев поле, состоящее из больших и средних льдин, Севченко приказал следовать к айсбергу. Подлетев к нему, пилот уменьшил скорость, чтобы капитан имел возможность детально осмотреть огромную полынью вокруг.
– Давай чуть повыше и облети вокруг него, – крикнул тот и принялся изучать разломы.
 
* * *
 
По просьбе Петрова Зорькин подключил к трансляции рабочий канал радиостанции – так было удобнее слушать доклады Севченко о ледовой обстановке.
Андрей занял место поближе к динамику, Банник торчал возле переднего ряда прямоугольных окон, Тихонов стоял у штурвала.
– С северо-западной стороны айсберга видна крупная полынья, – информировал Валентин Григорьевич. – Ширина – метров двадцать пять – тридцать. Теоретически можем проскочить. Проблема в том, что мы не знаем подводной конфигурации глыбы. И еще в ее скорости – эта громадная штуковина, ломая лед, выдает около двух узлов.
– Принял, – сказал Петров. – У наших бортов начали трескаться и расходиться льдины. Готовимся к старту.
– Понял вас. Продолжаю разведку…
Переключив клавишами абонента, Андрей вызвал Черногорцева:
– Машинное – мостику!
– Машинное слушает.
– Запускайте главные.
– Понял, готовим…
Едва он отключил трансляцию, как слева по борту раздался сильнейший треск. Выскочив на крыло мостика, он увидел, как вокруг судна ломаются и приходят в движение последние монолитные пласты льда.
– Пошло дело, – потирал он руки, возвращаясь на мостик. Заметив тихо вошедшего Еремеева, обычным рабочим тоном поинтересовался: – Где тебя носит, товарищ старпом?
Тот неуверенно посмотрел на Петрова.
– Становись к переговорному – пора поработать, – сказал капитан так, будто прошлой ночью ничего не случилось.
Ни встречи на юте, ни попытки суицида, ни резкого разговора «по душам»…
Еремеев занял место у переговорного.
– Полный вперед! Лево на борт! – скомандовал Петров.
Тихонов послушно крутанул штурвал, поворачивая перо руля в крайнее левое положение.
– Машинное, полный вперед, – сказал в микрофон старший помощник. Подумав, добавил: – Приказ капитана.
– Понял, даем полный вперед, – ответил Черногорцев.
Взбеленив за кормой шугу, «Михаил Сомов» пошел вперед, набрал ход и наскочил носом на кромку. Лед легко треснул и продавился.
Забирая влево, судно выполняло циркуляцию в пределах небольшой полыньи…
 
* * *
 
Борясь с сильным ветром, Ми-2 завершил первый вираж вокруг айсберга на высоте двести метров.
– С общей обстановкой ознакомились. Теперь спустись пониже и дай еще один круг, – скомандовал Севченко. – Посмотрим на мелкие детали…
С подводной конфигурацией огромной ледяной глыбы он худо-бедно разобрался. С юго-восточной стороны «Михаилу Сомову» проскочить мимо не удастся. Там опытный капитан определил обширное «мелководье», над которым даже не поднималось толковой волны. Так – небольшая рябь, гонимая порывами ветра. Это означало, что часть скрытого под водой огромного тела «Семен Семеныча» располагалась именно там. Осадка ледокола была значительной, и корпус запросто мог наскочить на ледяное препятствие и получить повреждения. А то и вовсе «прилечь» на подводный лед.
Зато с северо-западной стороны он узрел глубокую темную воду, испещренную сильным волнением. Значит, этот бок глыбы отвесно уходил на приличную глубину.
Полыньи из-за неспокойного поведения айсберга были достаточных размеров со всех сторон.
– Какую занять высоту? – повернулся к пассажиру пилот.
– Метров сто, – ответил тот.
Вертолет продолжил снижение. Вскоре высота его полета сравнялась с высотой остроконечной верхушки «Семен Семеныча».
– Товарищ капитан, разрешите личный вопрос? – не отвлекаясь от пилотирования, спросил Михаил.
Севченко кивнул.
– А вам самому не страшно?
– Страшно. Очень страшно, – на миг задумавшись, ответил он. – У меня ж скоро сын должен на свет появиться…
 
* * *
 
Дверь служебного входа в отделение гинекологии Центральной клиники шумно распахнулась. Медбрат втолкнул по плавному подъему каталку с лежащей на ней Галиной. За медбратом, едва поспевая, шла женщина-врач «Скорой».
В коридоре бригада столкнулась с доктором Акуловым.
– Так, это кто у нас и откуда? – притормозил он.
– Поступил срочный вызов – женщине на улице стало плохо, – доложила врач. – Пока не диагностировали, но подозрение на…
– Ах, это вы, – узнал Галину Акулов.
Та еле заметно кивнула. Выглядела она неважно: бледное лицо, фиолетовые губы, покрытый испариной лоб.
Доктор ощупал ее живот, послушал пульс. И укоризненно покачал головой:
– Я же вас предупреждал.
– Предупреждали… – прошептала она.
– Что же мне с вами делать?..
– А вы отдайте меня молодым практикантам. Пусть они роды и примут.
– Что? – переспросил Акулов.
– Я все понимаю… Вы – профессор. Знаменитость… Если я не справлюсь – у вас возникнут проблемы. Поэтому отдайте меня практикантам. Троечникам. Им же неудача со мной ничем не грозит.
Жестом он велел медбрату, чтоб тот перемещал роженицу к лифту. Затем нажал на кнопку вызова, помог завести каталку в кабинку. И, стоя рядом, мрачно и укоризненно поглядывал на женщину.
Потом вздохнул, что-то про себя решив, и перешел к делу:
– Вы сегодня что-нибудь кушали?
– Нет.
– Хорошо… Муж ваш где?
– Он моряк. Полярник. Сейчас в дрейфе у берегов Антарктиды.
– Координаты его напишите. И остальных родственников тоже.
– Зачем?
– Попытаемся родить, – хмуро ответил Акулов. – Если не справитесь, то…
– Понимаю, – кивнула Галина. – Чтоб тело забрали.
Кабинка остановилась. Двери разошлись в стороны.
– В операционную, – приказал профессор.
Каталка поехала в конец коридора, где сверху светилась надпись «Не входить! Идет операция».
Вскоре надпись потухла. Это означало, что операция завершилась и в недрах операционного блока началась подготовка к следующей…
 
* * *
 
Кромсая носом поврежденные края полыньи, «Михаил Сомов» заканчивал циркуляцию, разворачиваясь в обратную сторону – курсом на айсберг.
На мостике происходила деловая суета: Петров сосредоточенно смотрел вперед, Тихонов подкручивал штурвал, Еремеев прокладывал на карте курс, Банник торчал на крыле мостика и наблюдал за соприкосновением льдин с бортом. До айсберга оставалось меньше мили.
Петров подошел к переговорному, взял микрофон и вышел в эфир:
– «Четырнадцать, сто тридцать», ответьте «Сомову».
– «Сомов», «Четырнадцать, сто тридцать» отвечает, – послышался напряженный голос Кукушкина.
– Как обстановка?
– Без изменений. Направляйтесь правее айсберга.
– Ясно, обходить айсберг будем с северо-запада.
– Правильно поняли.
– «Четырнадцать, сто тридцать», интересуют ваши действия. Когда планируете посадку – до прохода нами айсберга или после?
Посовещавшись с Севченко, пилот доложил:
– «Сомов», мы будем контролировать ваш проход с воздуха. Посадку планируем сразу после прохода.
– Топлива на борту достаточно?
– Пока с запасом.
– Понял вас. Двигаюсь к айсбергу…
Отключив связь, капитан повернулся к Баннику.
– Пора.
Кивнув, второй помощник поднял воротник куртки, подхватил переносную радиостанцию и направился к выходу…
 
* * *
 
Галину довольно быстро приготовили к операции и перенесли на операционный стол. Вскоре рядом появился Акулов – в хирургической спецодежде, в маске и очках, в медицинской шапочке, полностью закрывающей волосы. Только на руках пока не было стерильных перчаток.
– Как себя чувствуете? – справился он.
– Нормально, – прошептала женщина. – А где практикант?
– Какой еще практикант?.. – устало поморщился он. – Буду принимать сам. Надеюсь, вы не против?
Галина нащупала его теплую ладонь и легонько сжала слабыми пальцами.
– Спасибо…
Доктор сухо кивнул. Дав указание ассистентам, он удалился заканчивать подготовку.
Первым приступил к работе анестезиолог: пропунктировал периферическую вену, прослушал работу сердца и легких, поднес к лицу Галины маску и попросил спокойно через нее подышать…
Спустя несколько минут над дверью операционной загорелась надпись: «Не входить! Идет операция».
Сознание постепенно покидало Галину. Последнее, что она запомнила – склонившиеся над ней лица людей в марлевых масках…
 
* * *
 
При всех странностях жесткого характера, Валентин Григорьевич Севченко был практически идеальным мужем. Не пил, курил редко, в любимой Галине не чаял души. Всегда и всюду, если не был занят на судне, появлялся вместе с супругой. Так ведь нередко происходит, когда на работе у человека проявляются одни черты, а в домашней обстановке включаются совсем другие.
От проживающих по соседству подруг и знакомых Галя не раз слышала о запредельной строгости мужа, о его требовательности и нетерпимости к разгильдяйству.
Но, во-первых, как-то не очень в это верилось – ведь с ней он всегда был добр, нежен и ласков.
А, во-вторых, будучи тоже любящей и верной супругой, она обязана была его защищать от грязных слушков и нападок.
– Полагаю, на флоте по-другому нельзя, – спокойно отвечала она на завуалированную критику Валентина. – Если ваши мужчины хотят возвращаться домой из рейсов живыми и здоровыми – пусть терпят.
Все в их семье складывалось замечательно и ровно. И чувство у них было настоящим и сильным. И отдельную благоустроенную квартиру Севченко получил, еще не став капитаном – двенадцать лет назад с жильем в Балтийском пароходстве было попроще. И денег на мебель, технику и одежду вполне хватало – Валентин зарабатывал неплохо, да и Галина без дела не сидела.
Вот только с рождением ребенка как-то не заладилось. Поначалу было не до детей: будучи третьим, да и вторым помощником, Валентин не вылезал из рейсов и ремонтов, а Галя попросту боялась, что одна не справится.
Когда же вопрос дозрел, вдруг оказалось, что у нее проблемы по женской части, и что бы забеременеть, нужно долго и серьезно лечиться.
Несколько лет ушло на поиски хороших врачей и лечение, прежде чем они услышали долгожданное: «Все в порядке. Теперь дело за вами…»
И все равно Галине не удалось забеременеть сразу. А когда все получилось, ей исполнилось сорок два.
– Затянули вы, милочка, – сказал на приеме все тот же врач, превративший заветную мечту в реальность. – Тяжело вам придется рожать. Вы готовы рискнуть?
Супруги переглянулись. Они давно все решили, но уверенности не было. Был страх. Она боялась за будущего ребенка. Он боялся и за ребенка, и за нее.
И все же они согласились.
– Что ж, тогда примите мой настоятельный совет понаблюдаться на последних месяцах беременности у моего однокашника – профессора Акулова, – сказал доктор и чиркнул на листочке номер телефона с адресом клиники. – Это настоящий профессионал своего дела и к тому же прекрасный человек. Я позвоню ему и похлопочу за вас…
 
* * *
 
Пока все события развивались по плану. «Сомов» уверенно двигался навстречу гигантскому айсбергу, прокладывая путь среди колыхавшихся на волнах льдин и раздвигая корпусом их обломки. На борту ледокола шла обычная для ледового перехода работа.
Петров стоял у ряда прямоугольных окон и смотрел на приближавшуюся ледяную глыбу. Пока она была на приличном удалении, ее размеры скрадывались. А теперь она росла и увеличивалась с каждой минутой, закрывая собой добрую половину сумеречного неба.
Тем не менее, капитан оставался безмятежным и сосредоточенным. Чего нельзя было сказать о старшем помощнике. Колдуя над морской картой, он периодически бросал обеспокоенный взгляд то на верхушку «Семен Семеныча», на круживший вокруг нее вертолет, то на Петрова.
Еще более взволнованным выглядел рулевой матрос Тихонов. Удерживая курс прямо на глыбу, он нервничал до такой степени, что по лбу катились крупные капли пота. Ведь именно он управлял судном, и именно от него зависело, успеет ли оно вовремя отвернуть в сторону. Да, приключений в его послужном списке было предостаточно, но в такой жуткой передряге он оказался впервые.
Банник по приказу Петрова отправился на бак, и теперь его одинокая фигура была хорошо видна с мостика. Изредка он подносил к губам микрофон переносной рации и, исходя из ближней ледовой обстановки, корректировал курс.
– Мостик, по курсу крупная льдина, – слышался его голос в динамике такой же радиостанции, висевшей рядом с рабочим местом Петрова. – Пять влево.
Тот транслировал приказ рулевому, и Тихонов крутил штурвал, корректируя курс.
Когда до айсберга оставалось менее трех кабельтовых, Андрей дал команду:
– Право руля! Курс – двести двадцать пять.
– Есть право руля, курс – двести двадцать пять, – с облегчением выдохнул Тихонов, вращая колесо штурвала.
Проламывая лед, судно подвернуло вправо – точно на черневшую полынью с северо-западной стороны исполинской глыбы.
 
* * *
 
Впереди по курсу «Сомова» льдины стали собираться в «гармошку». С одной стороны их поддавливал гонимый ветром «Семен Семеныч», с другой – шедший навстречу ледокол. В результате они вставали дыбом, лезли друг на друга, переворачивались или с треском ломались.
Ощутил искусственное давление и айсберг. Он покачнулся, замедлил движение. От внутреннего напряжения и внешнего давления по его подводной части стремительно прошла вертикальная трещина. Пострадала от сотрясения и покрытая снегом вершина – одна из ее частей откололась, но слегка съехав, осталась на месте. Вниз полетели лишь мелкие куски.
«Михаил Сомов» в этот момент находился в пределах полыньи, а его нос поравнялся с краем айсберга.
Стоящий на баке второй помощник первым заметил угрозу. Пригнув голову, он закричал в микрофон радиостанции:
– Мостик, наверху «Семен Семеныча» шо-то не так! Летят крупные осколки! Видать, мы его потревожили! Кабы не прихлопнуло нас!
Петров схватил бинокль, присмотрелся к вершине… И обнаружил готовую ринуться вниз отколовшуюся часть верхушки.
– Стоп машина! – крикнул он. – Полный назад!
Винт ледокола бешено закрутился в обратную сторону, но прежде, чем погасить скорость, массивный ледокол продвинулся вперед еще метров на сорок. Только после этого он остановился и, «подумав» пяток секунд, двинулся в обратную сторону.
Пока «Сомов» сдавал назад, кусок вершины, весом не меньше сотни тонн, двинулся и прополз по ровному сколу. Но не сорвался – зацепился за край, сбросив вниз очередную порцию льда и снега.
Большие осколки сыпались на палубу и разбивались, оставляя чудовищные вмятины, а местами и дыры. При этом ледокол затянуло течением под айсберг; борт истошно заскрежетал о края глыбы.
Внешняя обшивка лопнула. Во всех коридорах ожили звонки громкого боя, подавая сигналы общесудовой тревоги.
– Банник! – крикнул в микрофон переносной радиостанции Петров.
За летевшим с вершины айсберга льдом и снегом из рулевой рубки совершенно не было видно бака. У Андрея похолодело внутри, когда он представил, что второго помощника может ими накрыть.
Но тот ответил:
– Шо хотел, мостик?
– Немедленно уходи оттуда!
– Понял.
– Сумеешь прорваться в надстройку?
– Попробую…
 
* * *
 
Аварийная команда приступила к ликвидации течи спустя всего три минуты.
И снова – уже второй раз за поход – натужно стучала помпа. Матросы вскрывали горловину цистерны и на карачках ползли под деку. Там они сражались с поступавшей водой паклей, резиной, металлическими пластинами…
И снова ничего не получалось – ледяная вода продолжала хлестать из-под краев заплатки, так, что не справлялись два откачивающих насоса.
Тогда к работе привлекли сварного, и тот в жесточайших условиях соорудил два талрепа. Лишь после этого вода перестала прибывать.
А наверху в это время обстановка накалилась до предела.
Дизели работали на полную мощность, винт вспенивал за кормой воду. «Сомов» пятился, стараясь как можно быстрее уйти из опасной зоны.
Наконец, «Семен Семеныч» сбросил с себя часть остроконечного пика. Несколько человек, находящихся в рулевой рубке, видело, как кусок льда огромных размеров отделился от айсберга и, плавно набирая скорость, полетел вниз.
Банник успел покинуть бак и теперь вместе с Петровым, Еремеевым и Тихоновым наблюдал за происходящим сквозь оконное толстое стекло.
Правильно оценить расстояние до падающей глыбы было невозможно, ведь никто не догадывался о ее истинных размерах. А потому не знали и последствий: заденет ли она носовую часть корпуса, рухнет ли прямо на нее или пройдет мимо в каких-то сантиметрах. Даже удар по касательной мог привести к печальным последствиям, не говоря уж о прямом попадании.
Петров провожал завороженным взглядом обломок. Его бешено стучащее сердце, вдруг замедлило ритм…
Обломок имел форму конуса, и, едва заметно вращаясь, летел вниз острием. Когда острие проскочило мимо ледокольного носа, промелькнула надежда. Когда за корпусом скрылась средняя часть, капитан перестал дышать. Настал черед самого широкого элемента. И самого опасного…
От сотрясшего судно удара Банник не удержался на ногах и отлетел к крылу мостика. Петров с Еремеевым устояли, вцепившись в поручень. Тихонова бросило в заднюю переборку; стукнувшись о нее затылком, он упал и потерял сознание.
– Задел или нас подбросило волной?! – крикнул старпом.
– Ясно дело, шо задел, – потирая ушибленное плечо, пробасил Банник.
Андрей Николаевич бросился к лежащему Тихонову…
Никто из членов команды не был готов к такому сильному удару, сотрясшему ледокол.
Занимавшийся обедом Тимур покатился вместе со слетевшими с плиты кастрюлями в другой угол камбуза.
Никто не устоял на ногах из находившихся ближе к корме матросов.
Пострадало от удара несколько полярников.
И даже Черногорцев не удержался в своем кресле – перелетев через панель управления, он упал в метре от нее, в кровь разбив себе лоб. 
В коридорах «Сомова» опять гремели звонки громкого боя, объявляя общесудовую тревогу…
 
 
 
Глава одиннадцатая
СССР; Ленинград; отделение гинекологии Центральной клиники Петроградского района
Антарктида; море Росса; борт ледокола «Владивосток» – борт вертолета Ми-2 – борт ледокола «Михаил Сомов»
Июль 1985 года
 
В операционном блоке заканчивалась подготовка к операции.
Уснувшая Галина лежала на специальном столе в центре операционной. Над столом ярко горели сферические светильники. Анестезиолог расположился у своей аппаратуры недалеко от выхода. Там же на стене находилась подводка медицинских газов: кислорода и закиси азота.
Мебели и оборудования в операционной было мало – только самый необходимый минимум: три инструментальных столика, подставки для биксов и капельниц, наркозная аппаратура, электрокоагуллятор. Вся остальная техника, обеспечивающая помощь бригаде и жизнедеятельность пациента, была сосредоточена в соседней комнате – аппаратной.
Ассистенты и операционные медсестры докладывали профессору о готовности к операции:
– Катетер установлен.
– Трубка для вентиляции легких установлена.
– Перистальтика кишечника активизирована…
– Хорошо. Приступаем, – спокойно отвечал профессор Акулов. – Делаем низкий поперечный разрез по Керру-Гусакову…
 
* * *
 
Ледокол «Владивосток» полным ходом шел к дрейфовавшему «Сомову». С каждым днем температура воздуха опускалась в среднем на два-три градуса, но погода после опасных сороковых широт казалась сказочной. И только крепкий ветерок, иногда поднимавший двухбалльную волну, портил это впечатление.
В рулевой рубке кипела будничная работа.
Склонившись над картой, начальник экспедиции Манугаров с капитаном Митрохиным отмечали пройденный за минувшие сутки путь. Невзирая на свою «древность», «Владивосток» выдавал неплохой ход – почти прямая линия пути на карте продлилась на добрых триста пятьдесят миль. Руководителя спасательной экспедиции этот факт радовал.
Помимо Манугарова и Митрохина на мостике присутствовал рулевой матрос, один из помощников капитана, а также Сафонов. Последний, заложив руки за спину, расхаживал вдоль ряда окон и о чем-то размышлял.
Ничто не могло отвлечь его от этих глубоких размышлений. Даже робко приоткрывшаяся дверь и появившаяся на пороге Людмила.
Он заметил ее случайно. Дошел до последнего окна, развернулся на каблуках, сделал пару шагов в обратном направлении… И вдруг увидел что-то инородное. То, чего не должно было быть в рулевой рубке.
– Мостик – место для вахты и командного состава, – надменно процедил он. – Когда вы понадобитесь, я скажу.
Услышав строгую фразу, Манугаров отвлекся от карты, заметил у двери молодую женщину и поймал ее умоляющий взгляд.
– Скоро будем на месте, – негромко сказал он, поняв причину беспокойства. – Скоро, милочка, скоро…
Люда благодарно кивнула и покинула мостик. Ответ удовлетворил лишь отчасти – в душе все равно было неспокойно.
Руководитель спасательной экспедиции вновь склонился над картой, вздохнул и еще тише произнес:
– Мы-то дойдем. Главное, чтоб на «Сомове» нас дождались…
 
* * *
 
Вертолет выписывал виражи вокруг айсберга и ледокола.
На самом деле эти виражи из-за сильного ветра скорее походили на изрядно вытянутые эллипсы. Подвернув на ветер, Ми-2 терял скорость и долго боролся с ним, пока не пролетал объект осмотра. Затем он приступал к развороту, во время которого потоки воздушных масс норовили снести его к айсбергу. В результате мимо подходившего к глыбе судна он проносился на бешеной скорости.  И снова приступал к долгому развороту…
Севченко мало волновали эти детали – сидя на правом кресле, он внимательно следил за процессом сближения «Сомова» с исполинской глыбой. Только поднявшись на «вертушке» в воздух, Валентин Григорьевич смог оценить ее форму и истинные габариты. Они поражали. Много на своем веку он повидал айсбергов. Встречались иногда экземпляры и больших размеров. Да только никогда ранее не приходилось иметь с ними столь «тесных» отношений.
«Михаил Сомов» на полном ходу раздвигал мелкие льдины и приближался к «Семен Семенычу». На удалении полутора-двух кабельтовых он немного подвернул вправо и взял курс точно на полынью, что опоясывала чернотой айсберг с северо-запада.
За время выполнения вертолетом следующего виража, ледокол преодолел эту дистанцию и вплотную подошел к глыбе. И снова ее размер поразил бывалого капитана – в какой-то момент монолитное ледяное тело полностью закрыло собой корпус отнюдь немаленького судна.
Но внезапно что-то взволновало Севченко.
Подняв бинокль, он пробормотал:
– Почему они сбавляют ход? Зачем?..
– Что? – оглянувшись на пассажира, переспросил Кукушкин.
– Ничего – не отвлекайся от управления! А то ветер размажет нас о верхушку этой чертовой ледышки…
Спустя несколько секунд Валентин Григорьевич понял, в чем дело и, затаив дыхание, стал пристально смотреть на сползавшую по сколу макушку айсберга.
– Молодцы, что вовремя заметили и не полезли… – шептал он. – Молодцы…
 
* * *
 
После падения глыбы, ледокол еще раскачивался на поднятой волне, но все же медленно отползал назад.
Тихонов успел придти в себя и снова встал к штурвалу. Прибежавший с носа Банник достал из аптечки бинты и перевязывал его разбитую голову.
Петров же вернулся к управлению судном.
Оглянувшись на Еремеева, он скомандовал:
– Стоп машина! Полный вперед!
– Машинное, стоп! Полный вперед! – продублировал тот команду капитана.
Черногорцев откликнулся не сразу. Сначала динамик издал шелест, сменявшийся стуком, затем «дед» забористо матюкнулся и, наконец, ответил по форме:
– Понял. Даем вперед полный…
Остановившись на пару секунд, винт начал с ускорением вращаться в другую сторону. «Михаил Сомов» вновь двинулся вперед.
– Лево руль! Курс – двести десять, – четко отдавал приказы Андрей.
– Курс – двести десять, – подкручивал штурвал Тихонов, пока Банник заканчивал перевязку.
– Так держать.
– Есть, так держать…
Судно маневрировало и вновь готовилось пройти мимо проклятого айсберга. Важно было точно вписать его корпус между отвесной ледяной стеной, закрывавшей небо с одной стороны и кромкой непорочного толстого льда с другой. Сложности добавил и конусообразный кусок вершины, качавшийся после падения в той же полынье. 
– Право руль! Курс двести тридцать.
– Курс – двести тридцать.
– Старший помощник, средний вперед.
– Машинное, средний вперед!
– Машинное на связи. Даем средний…
Нос «Михаила Сомова» с необычайной осторожностью опять поравнялся с глыбой. Корпус плавно подвернул вправо и прошел впритирочку с ее монолитной стенкой. При этом другой борт аккуратно отодвигал в сторону обломок вершины и едва не касался острых выступов ледяной кромки неповрежденного толстого льда.
– Лево руль, – корректировал движение Петров. Курс – двести двадцать пять.
– Курс – двести двадцать пять.
«Сомов» плавно подвернул влево, четко вписываясь в полынью и филигранно обходя по дуге неровности «Семен Семеныча».
Стоявший на крыле мостика Еремеев заворожено смотрел на проплывавшую слева ледяную стену, до которой при желании можно было дотянуться рукой.
– Не отвлекаться, – вернул его в реальность появившийся рядом Петров. – Неужели не видишь, что корму заводит на препятствие?
Старпом посмотрел назад и только теперь заметил сближение кормы судна с айсбергом.
– Лево руль! Курс – двести десять, – уже отдавал приказ капитан.
– Есть, лево руль, – четко реагировал Тихонов.
Штурвал сделал несколько оборотов влево. Корма замедлила сближение и, не дойдя до «стенки» одного метра, пошла параллельно ей…
Через две минуты судно полностью разминулось с ледяной глыбой.
Все, кроме Тихонова высыпали на левое крыло мостика и, не веря своим глазам, смотрели на оставшуюся за кормой ледяную гору.
– Господи… – шептал старший помощник, – прошли…
Банник с уважением посмотрел на Андрея.
– Товарищ капитан…
– Да, – откликнулся тот.
Второй помощник встал по стойке смирно и, нарочито выпятив грудь, добродушно пробасил:
– Трепещу!
 
* * *
 
Все это время Севченко неотрывно наблюдал за эволюциями «Сомова».
Он прекрасно видел сход огромного куска льда с вершины айсберга. Правда предупредить Петрова не успел – заметил движение лишь в тот момент, когда она подъезжала с краю скола. Да и что толку в предупреждении? Ледокол – не велосипед. За три секунды не остановишь.
Видел он и эволюции ледокола. Все они были своевременны и безупречны по исполнению. Но самое главное – они спасли судно от падавшей глыбы и позволили избежать столкновения с айсбергом.
Когда «Михаил Сомов» прошел впритирку с ледяной стеной и выбрался на относительно чистую воду, Валентин Григорьевич откинулся на спинку кресла, с облегчением вздохнул и убрал ненужный бинокль. Дело было сделано.
В такие моменты редкой удачи не грех был и закурить.
– Сигареты есть? – спросил он у пилота.
– Нет.
– Жаль.
– Вы же не курите.
– Не курю. Но сейчас не отказался бы. Кстати, сколько у нас топлива?
Михаил бросил взгляд на топливомер и доложил:
– Минут на тридцать. Можем еще полетать.
– Куда нам еще летать? – криво усмехнулся Севченко. – Как только «Сомов» отойдет подальше от «Семен Семеныча», готовься к посадке.
– Понял…
Пока ледокол шел слишком близко к ледяному препятствию, о посадке не могло быть и речи. Кукушкин прикинул, где должно будет находиться судно для осуществления безопасного снижения. Потом рассчитал в уме схему захода против ветра на данную точку.
И приуныл. Схема все одно выходила крайне неудобной.
То, что ледокол двигался строго против ветра – пилота устраивало. Но теперь «Сомов» был с подветренной стороны айсберга, а это означало, что глиссада снижения пройдет вблизи ледяной верхушки. И данный факт уже не радовал.
Конечно, можно было «поиграть» курсами захода, но только самую малость – большей вольности не позволяла предельная сила ветра. Подставь под такой ветер левый или правый борт «вертушки» и закрутит ее, как детскую юлу. А других вариантов попросту не имелось, ведь топлива на борту оставалось впритык.
Озадаченный вертолетчик для большей уверенности решил сделать пробный заход на безопасную точку, к которой двигался ледокол.
Выполнив расчетный четвертый разворот, он встал на курс точно против ветра. И сразу понял, что это не вариант – глиссада «пробивала» макушку «Семен Семеныча».
«Черт», – выругался он про себя и слегка подправил курс, дабы пройти на безопасном удалении.
Продолжая имитировать заход на посадку, Ми-2 снижался и слегка уменьшал скорость. Вершина айсберга увеличивалась в размерах и наплывала слева, закрывая горизонт и часть сумеречного неба. Много ниже, расталкивая льдины, двигался «Михаил «Сомов».
Вертолет побалтывало, но в целом снижение выглядело устойчивым и стабильным.
Внезапно его резко швырнуло вправо и вниз. Побледнев, Кукушкин с трудом выровнял воздушное судно, отвернул подальше от вершины и прекратил снижение.
– Что это было? – насторожился Севченко. – Почему нас так шибануло?
– Должно быть, воздушный поток разбивается вершиной «Семен Семеныча» и происходит его сильное завихрение, – пояснил авиатор, хотя и сам не был уверен в правильности догадки.
– А зачем ты снижался рядом с айсбергом? Разве нельзя зайти с другим курсом?
– В другой раз зашли бы. А сейчас сила ветра не позволяет.
– Почему?
– При подходе к палубе под углом к ветру, когда скорость вертолета снизится до минимума, он закрутит нас, и мы шваркнемся об лед.
– Точно? – с сомнением спросил капитан.
– Процентов девяносто.
Подумав, Валентин Григорьевич проворчал:
– Тогда делай, как знаешь. Ты же, как-никак – профессионал…
 
* * *
 
Второй круг Кукушкин максимально затянул, дожидаясь, пока «Сомов» отдалится от «Семен Семеныча» и допыхтит до нужной точки. Оттягивать заход на посадку было нельзя – стрелка топливомера давно покачивалась в опасной зоне около нуля, а на приборной доске горело табло «Осталось топлива 300 литров». Движки у Ми-2 были прожорливы, и данного запаса хватало всего на пятнадцать минут полета.
Еще до вылета пилот поинтересовался у Севченко продолжительностью предстоящей разведки.
– Думаю, минут двадцати будет достаточно, – не придал тот значения вопросу.
Однако позже планы изменились, и в воздухе пришлось пробыть гораздо дольше.
«Эх, знать бы, что так сложится… Тогда заправил бы и дополнительные баки, – вздохнул Кукушкин. – Сейчас попросил бы Петрова отойди подальше от этой глыбы и садился бы без хлопот. А теперь думай, как выкрутиться! Одни проблемы из-за этих начальников!..»
Да, проблемы имелись, и заход приходилось строить в опасной близости от торчащего над белой пустыней заснеженного пика.
Основной топливный бак был почти пуст. Вертолет значительно потерял в весе, и его швыряло ветром еще сильнее – авиатор едва успевал реагировать на шквальные порывы.
Вершина приближалась, опять наплывая слева. «Сомов» успел отдалиться на полмили, и край его правого борта выглядывал из-за белого силуэта «Семен Семеныча».
Сидевший рядом Валентин Григорьевич с беспокойством поглядывал то на побелевшую от напряжения правую ладонь Кукушкина, сжимавшую  рукоятку управления, то на ледяную громадину, полностью закрывшую обзор через левое остекление кабины.
Ми-2 трясло и кидало все сильнее. Обороты несущего винта «плавали»; режим работы двигателей из-за постоянного перемещения рычага «шаг-газ» тоже менялся.
Севченко переместил взгляд на пилота и увидел, как по его лицу стекают крупные капли пота…
 
* * *
 
Самое отвратительное началось на траверзе вершины. Вероятно, в этом месте скорость завихрения воздушного потока достигала максимума, к тому же он резко менял направление почти на девяносто градусов.
Несмотря на значительное удаление от айсберга – между машиной и его боком было не менее сотни метров – влияние мощного потока ощущалось все сильнее.
Вначале машину отбросило в сторону и сильно крутануло.
Кукушкин выправил вертолет, смахнул с лица пот и продолжил снижение.
В следующую секунду их швырнуло в сторону глыбы. Двигатели взвыли, а обороты винта наоборот просели. Пилот заложил правый крен и вернул машину на нужный курс.
Валентин Григорьевич посмотрел на ледяную стену.
Еще немного, и она останется позади. Впереди уже был виден весь силуэт «Сомова» – как на ладони. До спасительной кормовой площадки оставалось меньше полумили.
– «Сомов», «Четырнадцать, сто тридцать», – запросил Кукушкин.
– «Четырнадцать, сто тридцать», «Сомов» на связи, – ответил Петров.
– Площадку наблюдаю, к посадке готов.
– Посадку разрешаю. Ветер – двести сорок градусов, пятнадцать метров в секунду.
– Условия принял. Разрешили…
Айсберг почти прошли; до площадки оставалось метров шестьсот. Сидящие в кабине мужчины даже немного расслабились.
Но ненадолго, так как в следующий момент «вертушка» едва не перевернулась. Сильнейший порыв так саданул слева и сверху, что крохотный летательный аппарат моментально потерял половину высоты и был отброшен вправо от айсберга метров на сто.
– Держитесь! – крикнул Кукушкин, пытаясь выровнять машину.
Опасный крен устранить удалось. А вот с потерей высоты дело обстояло хуже – винт опять потерял обороты, и движкам не хватало мощности его быстро раскрутить.
Ми-2 снижался на отдельно плавающие льдины, которые несколько минут назад раздвинул своим корпусом «Сомов».
«Только не вводу! – с ужасом думал пилот, доворачивая вправо – к толстому льду. – Если уж суждено грохнуться, то лучше на лед. Там хоть обгоревшие косточки останутся… Ну, давай-давай-давай, родимый!..»
«Родимый» отчаянно выл турбинами и терял высоту. Под его брюхом быстро проплывали бесформенные льдины различных размеров. До неповрежденного льда оставалось совсем немного.
Высота таяла. Стараясь дотянуть до твердой поверхности, Кукушкин предпринял последнюю попытку спасти положение: потянул ручку управления на себя, а рукоятку «шаг-газ» немного опустил, помогая двигателям раскрутить винт.
Не вышло. До неповрежденного льда дотянуть было невозможно.
И тогда он принял решение выполнять аварийную посадку на ближайшую подходящую льдину.
 
* * *
 
Наблюдавшие за заходом Петров с Банником первыми заметили неладное в поведении вертолета.
Капитан бросился к микрофону.
– «Четырнадцать, сто тридцать», ответьте «Сомову»! «Четырнадцать, сто тридцать!..»
В эфире было тихо.
– Кукушкин! Товарищ капитан!..
И снова никто не ответил.
Тихонов с Еремеевым взволнованно переглянулись. А Ми-2, подмигивая красным проблесковым маяком, стремительно терял высоту и уклонялся вправо от глиссады.
– Спасательной команде – тревога! – объявил по трансляции Андрей. – Старший помощник, займитесь спуском на воду спасательного бота!
– Есть, – кинулся Еремеев к выходу.
– Шо за напасть? – прогудел от окна Банник. – Почему молчат и не отвечают?
Петров тяжело вздохнул.
– Думаю, им сейчас не до нас…
 
* * *
 
Кукушкин слышал запросы Петрова. Однако сосредоточиться, формулируя ответ, перенести большой палец правой руки на кнопку «Радио» и выдать в эфир несколько фраз он не мог – попросту не было времени.
В данный момент он решал куда более сложную задачу: выбирал походящую для посадки льдину, коих в проделанной полынье было в достатке. Однако пока под снижавшимся вертолетом мелькали небольшие белые куски, а те, что покрупнее – до сотни метров в поперечнике – покачивались чуть дальше.
Несущий винт потерял обороты до шестидесяти процентов. Это было катастрофически мало для продолжения горизонтального полета в штатном режиме, но для смягчения аварийной посадки хватило бы.
– Туда! – ткнул пальцем Севченко в сторону выступающего края целого льда.
Оценив траекторию снижения, пилот мотнул головой:
– Не дотянем.
И подвернул к ближайшей большой льдине.
На высоте семь-восемь метров он рванул ручку управления на себя, стараясь загасить поступательную скорость. Одновременно с этим резко увеличил шаг винта.
Вертикальная и поступательная скорости уменьшились, но удар колес о льдину все одно получился сильным. Да еще «помог» сильный боковой ветер.
От удара Ми-2 подскочил. А далее произошло то, о чем и предупреждал Кукушкин: машину закрутило влево, появился сильный правый крен.
Вначале от мощного импульса вращения отломилась хвостовая балка, затем лопасти прошлись по заснеженному льду. Вокруг стали разлетаться их обломки.
Основной фюзеляж плюхнулся на правый бок и заскользил по льду, ковыряя и разметая снег молотившими остатками несущего винта.
Спустя несколько секунд «пляска» закончилась. Михаил после первого удара об лед успел перекрыть подачу топлива, и двигатели встали, не воспламенив жалкие остатки керосина.
Полет закончился полным фиаско для техники, но люди внутри кабины уцелели. Тем не менее, радоваться было рано.
Льдина, на которой лежали останки Ми-2, дала трещину. Сначала одну, потом вторую, третью…
Все они тонкой паутинкой расходились от того места, куда «вертушка» в первый раз приложилась всей своей трехтонной массой.
 
* * *
 
Над входом в операционный блок по-прежнему горела надпись: «Не входить! Идет операция».
Шумно раскрыв дверь, из блока выскочила молодая медсестра, на ходу застегивая сменный халатик. Заскочив в «апартаменты» старшей операционной сестры, она подбежала к шкафчику со стеклянной дверцей. Покопавшись в связке ключей, нашла нужный, крутанула его в замке. Открыв дверцу, стала искать какой-то препарат…
Увидев его, схватила пачку, сунула в карман халата и поспешила обратно.
В коридоре навстречу попался заместитель начальника отделения – тоже известный и неплохой врач.
– Ну, как там? – спросил он.
– Плохо, Вениамин Викторович, – на ходу ответила девушка.
– Надежда есть?
– Трудно сказать.
Покачав головой, тот проследовал дальше…
 
* * *
 
В коридорах «Михаила Сомова» оглушительно гремели звонки громкого боя. На палубе полным ходом шла подготовка к спасательной операции: одетые в оранжевые жилеты матросы боцманской команды готовили к спуску один из спасательных ботов.
На мостике было тихо.
Отдав соответствующие распоряжения боцману, старший помощник вернулся в рубку. Взяв бинокль, он стоял на правом крыле и пытался высмотреть людей на той льдине, куда только что упал вертолет. Лежащий на боку красноватый фюзеляж и отломанную хвостовую балку он видел. А вот Севченко и Кукушкина пока не обнаружил.
Вахтенный рулевой матрос облокотился на колонку штурвала и, ожидал приказаний.
Петров с Банником склонились над картой. Использовав данные навигационных приборов, они обозначили место судна, отметили положение айсберга и той льдины, где произошла авария вертолета.
 – Вот здесь они, – ткнул карандашом в карту Банник. – Почти впритык к «Семен Семенычу».
– Да, – согласился Петров. – И самое отвратительное заключается в том, что он тащит их за собой…
– Мостик, радиорубке! – ожила трансляция голосом Зорькина.
– Мостик отвечает.
– «Владивосток» на связи.
Андрей Николаевич с Банником радостно переглянулись.
– Переключай!
Спустя несколько секунд послышался запрос:
– «Сомов» ответьте! Это «Владивосток»!
– «Владивосток», «Сомов» на связи, – ответил капитан.
– Кто говорит?
– Петров.
– Плохо слышу! Повторите еще раз!
– Петров на связи! – рявкнул в микрофон Андрей.
– Какой еще Петров! Капитана дайте! – возмутился далекий абонент. – Где Севченко?!
– Я за него, – спокойно отреагировал бывший капитан.
 
* * *
 
Помимо вахты на мостике «Владивостока» находились Манугаров и Сафонов.
Услышав ответ по радио, Сафонов отодвинул от лица микрофон и зло процедил:
– Почему у них в рубке Петров? Они что там с ума посходили?!
Тем временем Андрей Николаевич продолжал доклад по радио:
– …Капитан Севченко и пилот Кукушкин несколько минут назад потерпели аварию на вертолете в районе айсберга. Срочно нужен ваш вертолет. Через сколько он сможет прибыть в наш район?
– Я буду разговаривать с капитаном! – отрезал Сафонов. – Вам понятно?! Решением пароходства вы отстранены от должности, товарищ Петров! И я не собираюсь…
В этот момент его руку крепко сжала ладонь Манугарова.
Запнувшись на полуслове, офицер Госбезопасности обернулся. Руководитель спасательной экспедиции смотрел на него спокойно и вместе с тем решительно.
– Дай-ка, микрофон, – доброжелательно и почти с улыбкой попросил он.
Манугаров был известным исследователем Арктики и Антарктики, крупным ученым-океанологом, кавалером многих орденов, влиятельным и авторитетным человеком, с мнением которого считались даже в Кремле. Сафонов не посмел ему возразить и безропотно отдал микрофон переговорного устройства.
– «Сомов», говорит Манугаров. Наша «вертушка» сможет подойти к вам не ранее, чем через два часа. Сами понимаете: подготовка к вылету, плюс сам перелет… Так что ранее он подойти никак не сможет.
– Это слишком поздно, – расстроено проговорил Петров. – Ладно, попробуем сами.
– Постарайтесь, мужики. Удачи…
Руководитель экспедиции отпустил микрофон, и тот закачался на витом шнуре над штурманским столиком.
– Надо еще разобраться, почему капитан Севченко оказался на этом вертолете, а Петров… – негромко возмутился Сафонов.
Однако слушать его Манугаров не собирался. Даже не взглянув в его сторону, он покинул мостик…
 
 
 
Глава двенадцатая
СССР; Ленинград; отделение гинекологии Центральной клиники Петроградского района
Антарктида; море Росса; борт ледокола «Владивосток» – борт ледокола «Михаил Сомов»
Июль 1985 года
 
В операционном блоке гинекологического отделения шла напряженная и вместе с тем обыденная работа – бригада врачей и медсестер боролась за жизнь ребенка и его матери.
Перчатки профессора Акулова были в крови. Отдавая один инструмент, он называл следующий; медсестра послушно вкладывала его в руку. Другая стояла рядом и периодически промокала лоб профессора стерильной салфеткой…
– Что с пульсом? – изредка спрашивал он.
– Слабый, – отвечали ему. – Сорок ударов в минуту.
Он снова наклонялся над разрезом и продолжал работу…
 
* * *
 
Банник настороженно смотрел на Петрова, только что закончившего переговоры с мостиком «Владивостока».
– Меня вот шо интересует… – пробасил он. – «Сами» – это как? Бот из-за льдин не пробьется. Рисковать судном тоже не резон – там же «Семен Семеныч» на куски валится. Накроет так, что мало не покажется.
– Мы даже не знаем, живы они или нет, – добавил сомнений Еремеев.
– Живы, – уверенно ответил Петров. – И мы их вытащим.
Тихонов переминался с ноги на ногу у штурвала.
– Но… если Севченко вытащить, то… – осторожно вставил он. – Он же не простит нам бунт. Да и на вас, Андрей Николаевич, у него большой зуб имеется.
Второй помощник кинул на матроса презрительный взгляд.
А Петров не терпящим возражения тоном изрек:
– Это наш капитан. И наш летчик.
Банник осторожно вставил:
– Может все-таки попробовать сначала ботом?
– Бесполезно – только время потеряем. Разворачиваем судно и идем за ними. Еще возражения есть?
– Не имеется, – развел руками второй помощник.
Еремеев склонился к микрофону переговорного:
– Машинное, средний вперед.
– Лево на борт. Разворачиваемся. Впередсмотрящего – на бак! – отдал необходимые команды Андрей.
Тяжело вздохнув, Тихонов принялся крутить штурвал…
 
* * *
 
Черногорцев расслабленно восседал на «троне» перед панелью управления. Солярки оставалось очень мало, и при малейшей остановке судна команда «чертей» сразу выключала главные дизели. Негромко «бормотали» лишь относительно небольшие дизель-генератор с парой преобразователей, обеспечивая питанием жизненно важные системы судна.
Все съестные запасы, собранные в дорогу заботливой супругой Верой Васильевной, давно закончились. Вспоминая восхитительный вкус копченой колбасы и сала, «дед» громко вздыхал…
Внезапно по громкой связи с мостика прозвучала команда: «Средний вперед».
Очнувшись от приятных воспоминаний, он недоверчиво воззрился на машинный телеграф – по логике, проскочив айсберг, ледокол должен были встать в полынье и спокойно дожидаться помощи от «Владивостока». Ведь опасность больше не угрожала. А тут опять…
Через секунду стрелка телеграфа продублировала речевую команду.
– Понял вас, даем средний, – сказал Черногорцев в микрофон.
– Чего они там – в салочки надумали играть с «Семен Семенычем»? – крикнул один из мотористов, запуская главные дизели.
Того, что творилось наверху, Черногорцев не знал. А потому тихо прогудел:
– Кабы все это бедой не кончилось…
Плавно набирая ход, «Михаил Сомов» приступил к левой циркуляции в ограниченном пространстве полыньи…
 
* * *
 
Основная часть фюзеляжа Ми-2 лежала почти на середине льдины. Отломанная хвостовая балка с бортовым номером «14130» валялась метрах в двадцати.
Красно-оранжевый цвет фюзеляжа с широкой синей полосой посередине хорошо контрастировал на ярко-белой льдине. Почти все ледокольные вертолеты имели подобную окраску  – в ясную погоду такую «масть» было отлично видно за пять-шесть километров.
Стойки шасси от первого удара были сломаны, бока помяты, остекление кабины разбито. Вместо лопастей несущего винта торчали короткие обрубки, а по обшивке из моторного отсека на снег стекало темное масло. Кругом валялись обломки фюзеляжа, шасси и лопастей.
– Черт… Как же нас приложило… – с трудом восстанавливал дыхание Севченко.
Он находился снизу, так как машина лежала на правом боку. Во время падения капитан ударился грудной клеткой о «съехавшую» назад приборную доску, и дышалось ему пока тяжело.
Кукушкин висел сверху и стонал, морщась от боли. Голова у него была разбита, а в пилотском кресле удерживали привязные ремни и зажатая деформированной приборной панелью нога.
– Что там у тебя? – перевернувшись, посмотрел на него Валентин Григорьевич. Определив причину, успокоил: – Погоди… Сейчас что-нибудь придумаем…
Отстегнув свой ремень, он встал на колени и принял вертикальное положение. Затем попробовал приподнять край согнутой ударом приборную доску.
Не вышло.
Тогда он полностью поднялся на ноги, ухватился за «железо» двумя руками и предпринял вторую попытку.
– Гадство… не получается. А что у нас со связью? – решил он отвлечь стонавшего Кукушкина.
– Не знаю… – ответил тот. – Сейчас проверю…
Притянув за провод слетевшую с головы гарнитуру, он приложил к уху один из наушников и нажал кнопку «Радио». Но, ни щелчков, ни какого-либо иного звука не услышал.
– Накрылась станция. Вообще вся сеть накрылась – питания нет, – прошептал он. И кивнул в сторону разбитого лобового стекла: – Вон наши аккумуляторы на снегу лежат. Выкинуло их из отсека при ударе…
Севченко кивнул:
– Ладно. Тогда давай займемся твоей ногой…
 
* * *
 
Людмила медленно шла по служебному коридору «Владивостока» и читала надписи на дверях помещений. Отыскав радиорубку, остановилась и нерешительно постучала.
– Да, войдите, – послышался строгий мужской голос.
Она толкнула дверь. В радиорубке находился один Сафонов. Фирменная улыбочка на его лице отсутствовала, в движениях появилась нервозность.
– Вызывали? – спросила молодая женщина.
– Вызывал, – резко ответил тот. – Тут опять ваш муж отличился… В общем, он снова поставил под угрозу жизнь всего экипажа.
– Как это?..
– Нужны подробности? По-моему, вам достаточно понимать одно: если он утопит ледокол, то с нас всех снимут головы! Никто не останется в стороне! Бахнет так, что даже вас посечет осколками!
– Послушайте, я знаю его гораздо лучше вас. Андрей – кто угодно, только не идиот. Он не может просто так рисковать экипажем и своим судном!
Сафонов зло отмахнулся:
– Во-первых, это не его судно! На «Сомове» уже давно другой капитан, которого ваш супруг теперь, якобы, пытается спасти! И если он рассчитывает на то, что ему за это…
– Я могу с ним поговорить? – перебила Людмила, не желая больше слушать поток чуши. – Вы же за этим меня сюда позвали, верно?
Секунду подумав, мужчина скорчил дежурную улыбку, подал ей микрофон. И напомнил:
– Не забудьте то, о чем мы с вами беседовали, Люда. Он не должен рисковать! Теперь важно сохранить судно.
Она ухватила микрофон двумя руками. Сафонов щелкнул тумблером и прошептал:
– Говорите.
– Петров! Петров, ты меня слышишь?..
 
* * *
 
«Михаил Сомов» осторожно подбирался к нужной льдине самым малым ходом. На его носу на этот раз нес вахту Еремеев. Петров, Банник и Тихонов находились на мостике.
– Мостик, право пять, – подсказывал по переносной радиостанции старпом.
Петров дублировал:
– Право руль. Курс – пятьдесят.
Тихонов неотрывно глядел на стрелку компаса и, вращая штурвалом, старался держать ее острый кончик точно на заданном делении…
Когда динамик переговорного устройства, напрямую подключенный к рации, ожил голосом Людмилы, Андрей стоял у передних окон рубки и рассматривал льдину в бинокль.
Услышав супругу, он едва не выронил оптический прибор: «Как?! Откуда?! Почему?!» Он был на сто процентов уверен, что его супруга сейчас сидит в комнате ленинградского общежития и строчит очередной очерк. И вдруг…
Подскочив к переговорному, он схватил микрофон.
– Люда это ты?!
– Да. Я на «Владивостоке».
– Что ты там делаешь?!
Банник с Тихоновым удивленно переглянулись. Встреча супругов в двенадцати тысячах миль от Ленинграда им тоже показалась странной и даже фантастической.
– Что ты там делаешь, Людочка? – повторил Петров.
– Я… я тут тебя ненавижу! Почему ты не можешь жить, как все? Всегда идешь против шерсти… А что в итоге? Скажи мне, что в итоге?..
Динамик четко воспроизвел, как она всхлипнула.
После короткой паузы супруга продолжила:
– Ты хоть понимаешь, как с тобой тяжело?
Позабыв о компасе, Тихонов покосился на капитана.
– Как же я устала… Сволочь ты! – ругалась доведенная до слез женщина.
Бесшумно ступая по линолеуму, Банник подошел к рулевому матросу:
– Держи курс. И не отвлекайся.
Тот виновато кивнул и вперил взгляд в стрелку прибора.
– …Всю жизнь мне испортил! Ты… ты…
– Я люблю тебя, – негромко произнес Петров.
 
* * *
 
Услышав слова мужа, Люда улыбнулась и смахнула слезы.
– И я тебя, Андрей… – сказала она с нежностью. И прежде, чем Сафонов вырвал у нее микрофон, успела крикнуть: – Не вздумай там утонуть!
Офицер госбезопасности был в ярости. Он грубо оттолкнул женщину к двери, но она все-таки услышала последнюю фразу.
– Не утону, – ответил супруг. – Обещаю!..
Сжимая побелевшими пальцами микрофон, Сафонов приблизился к Людмиле. Но та стояла перед ним с гордо поднятой головой и дерзко смотрела прямо в глаза. Во взгляде не было и намека на страх.
Офицер Госбезопасности порывался сказать что-то резкое, обидное, да никак не мог подобрать нужных слов.
Наконец, зловеще выдавил:
– Сгниешь в своей коммуналке! Это я тебе тоже обещаю…
 
* * *
 
Сложнейшая операция длилась второй час. Состояние пациентки то стремительно ухудшалось, то стабилизовалось.
Промокавшая профессору лоб медсестра использовала уже шестую стерильную салфетку. Другая медсестра была вынуждена принести второй комплект инструментов, а перед этим поменять третий судок с испачканными кровью тампонами.
Наконец, ребенка извлекли. Он не дышал.
– В реанимацию! Очистить легкие и под ИВЛ! – скомандовал Акулов.
Ребенка унесли в соседнее помещение.
– Что с давлением? – спросил доктор.
– Давление девяносто на сорок. Стабильное. Пульс сорок восемь.
Причиной низкого давления была большая кровопотеря у возрастной пациентки.
– Приготовьте еще одну инъекцию окситоцина, – распорядился профессор.
Один из ассистентов занялся приготовлением.
– Отделяем плаценту и обследуем полость матки…
 
* * *
 
«Сомов» все ближе и ближе подбирался к месту аварии вертолета. Сокращалась дистанция и до «Семен Семеныча», от которого льдина с лежащим на боку вертолетом колыхалась на волнах в каких-то двухстах метрах. Сложность ситуации состояла и в том, что вокруг была относительно чистая вода, и льдину подтаскивало ветром к айсбергу.
Меж тем паутинка трещин, расходящаяся от того места, куда Ми-2 приложился основными стойками шасси, разрасталась. С сухим коротким звуком, напоминавшим ружейные выстрелы, трещины становились длиннее и шире. Ветер и волнение водной поверхности помогали льдине разрушаться на мелкие составляющие.
Пытаясь освободить ногу пилота, Севченко успел отодрать часть приборной доски. Но пока, увы, это не помогало – мешала к тому же и массивная конструкция педалей путевого управления.
Морщась от боли, Кукушкин смотрел в сторону – через разбитое лобовое стекло.
– Ох, елки… – вдруг пробормотал он.
Валентин Григорьевич отвлекся от работы и поглядел в ту же сторону.
Ближайшая к вертолету трещина расширилась настолько, что сквозь нее начали пробиваться плоские фонтанчики воды.
– Нас спасать, наверное, не будут? – с тоской спросил авиатор. – Они же не полезут под айсберг, верно? Вон он уже рядом – нас прямо под него и тащит.
Севченко хотел прикрикнуть на Кукушкина, но его голос заглушил гудок «Сомова». Судя по мощности звука, ледокол тоже находился поблизости.
– Помогай, давай! – с удвоенной энергией принялся курочить панель капитан.
Внезапно затрещало прямо под вертолетом. Правый борт стало заливать водой.
Рыча и сбивая в кровь руки, Севченко отгибал листы дюрали, выдирал мешавшие приборы, какие-то агрегаты и жгуты электропроводки, пытаясь добраться до зажатой ноги.
Кукушкин помогал, но по всему было видно, что он сдался. Сил почти не осталось, на глазах опять навернулись слезы.
– Обидно, Валентин Григорьевич… – еле слышно бормотал он. – Поэта из меня вышло. Летчик – так себе. Думал, вернемся домой – уволюсь. В грузчики переведусь или в кочегарку. Потом сопьюсь, чтоб все как у людей. А вместо этого – хрен мне теперь попутный за воротник. Чтоб шею не натирало…
 
* * *
 
«Михаил Сомов» осторожно приближался к льдине с потерпевшим аварию и лежащим на боку вертолетом.
– Людей все еще не видно, – доложил, наблюдая за льдиной с правого крыла мостика Еремеев.
– Какое удаление до ее края? – спросил Петров.
– Кабельтов.
– Машинное, стоп!
– Понял, стопорим, – ответил «дед».
– Лево руль. Курс – триста.
– Есть, лево руль, курс – триста, – крутанул Тихонов штурвал.
Андрей старался подвести судно к льдине правым бортом, не потревожив ее. Он видел, что она трещит и ломается на части – одно неосторожное движение и… то, что осталось от вертолета навсегда исчезнет в океане.
Цимбалистый с группой своих матросов, обряженных в оранжевые пробковые жилеты, стоял у борта в полной готовности. Затею со спуском на воду бота своевременно решили прекратить – ветер и множество мелких льдин не позволили бы ему пробиться к льдине. Потеря времени и лишний риск.
Шторм-трапы висели вдоль борта, рядом на палубе лежала стопка спасательных кругов, два матроса «вооружились» баграми, два – мотками крепких фалов.
Банник стоял у левого крыла мостика и с опаской поглядывал на высившуюся рядом ледяную махину, к которой «Сомов» медленно разворачивался кормой. Расстояние до нее не было столь близким, чтобы опасаться отделявшихся кусков. Тем не менее, одним своим видом «Семен Семеныч» внушал страх и порождал нехорошие фантазии…
 
* * *
 
Льдина окончательно растрескалась и разделилась на несколько больших и маленьких фрагментов. Те, что оказались в середине – продолжали держаться вместе, хотя и колыхались на волнах сами по себе. Крайние же под влиянием ветра и течения постепенно расползались в стороны.
Подходя к льдине правым бортом, «Михаил Сомов» дал еще два коротких гудка.
Севченко предпринял последнее усилие; поднатужился и Кукушкин. И усилия были вознаграждены – зажатая между педалью и основанием приборной доски нога обрела свободу.
Взвыв от боли, пилот на миг потерял сознание. Но быстро пришел в себя от грубого толчка капитана.
– Вылезай быстрее, Тютчев! – прикрикнул тот.
Кукушкин вскарабкался по креслу на пустой проем сдвижного левого блистера. Спрыгнул на лед и тут же упал – одеревеневшая нога не слушалась.
Валентин Григорьевич намеревался вылезти следом, но в этот момент две льдины разошлись настолько, что останки вертолета начали уходить в темную воду. Сначала просел тяжелый моторный отсек, из-за чего фюзеляж накренился, задрав к серому небу изуродованное шасси. Затем он с хрустом и скрежетом прополз пару метров и стал исчезать в волнах.
– Валентин Григорьевич! – испуганно крикнул Кукушкин. – Быстрее!!
Тот пытался выбраться, отчаянно хватаясь руками за что придется и пробираясь к дверному проему. Однако вскоре понял: его что-то не пускает. Виной тому была теплая одежда: то ли она набухла от воды и стала невыносимо тяжелой, то ли попросту зацепилась за какой-то рычаг.
Кабина на три четверти заполнилась водой. Однако фюзеляж еще держался между двух льдин – основание сломанной хвостовой балки вгрызалось в лед острыми краями.
Пилот стоял на коленях на краю льдины, хватал руками свою «вертушку», отчаянно пытаясь удержать ее на поверхности.
И, глядя на поднимавшиеся из кабины пузыри, кричал:
– Товарищ капитан! Валентин Григорьевич!..
Кукушкина трясло. И от холода, и от страха, и от пережитого шока. Кругом трещал лед. Последние видневшиеся над водой части вертолета вот-вот должны были исчезнуть вместе со спасшим его капитаном.
А он ничего не мог поделать. И это бессилие пугало еще больше…
 
* * *
 
Роды Галины подпадали под категорию «высокого риска», и поэтому по распоряжению Акулова в соседнем с операционной помещении дежурила реанимационная бригада.
И там все было готово для приема «тяжелого» ребенка.
Горел источник лучистого тепла, согревая воздух и поверхность реанимационного стола. Система подачи кислорода была дважды проверена. Свернутый из пеленки валик под плечики ожидал своего маленького пациента. Рядом со столом находилось оборудование для отсасывания содержимого верхних дыхательных путей. А также желудочный зонд, шприц для аспирации желудочного содержимого, лейкопластырь и ножницы.
Наконец, имелись набор для интубации и аппарат для искусственной вентиляции легких с реанимационным мешком и маской самого маленького размера.
Получив в свое распоряжение ребенка, реаниматологи поместили его на пеленку под источник тепла и оперативно определили наличие мекониального загрязнения; оценили мышечный тонус, цвет кожи. Прочистили дыхательные пути и легкие, провели тактильную симуляцию.
Однако его кожа все еще имела цианотичный оттенок, а дыхание не появлялось.
– Начинаем оксигенотерапию, – скомандовал старший реаниматолог.
Вскоре через анестезиологический мешок и маску к носу ребенка был направлен свободный поток чистого кислорода…
Две медсестры, стоящие чуть позади работавших врачей переглянулись.
«Есть надежда?» – безмолвно спрашивала ты, что помладше.
Старшая вздохнула и отрицательно покачала головой…
 
* * *
 
Когда между корпусом и льдом оставалась полынья шириной не более трех метров, Цимбалистый решил рискнуть – сильно раскачавшись на шторм-трапе, ловко спрыгнул вниз.
Пролетев над полыньей, он упал на самый край льдины. Встав и, прихрамывая на ушибленную ногу, побежал к тому месту, где еще минуту назад покачивался фюзеляж разбитого вертолета, а рядом сидел на коленях Кукушкин. Под мышкой боцман тащил спасательный круг.
Проехав метра три на животе, Виталя подобрался к краю расширявшейся трещины и стал всматриваться в черноту ледяной воды…
Вначале показалось: все, не успел; погибли…
Но внезапно из глубины всплыли крупные пузыри воздуха. Сначала одна группа, за ней вторая.
Положив рядом спасательный круг, боцман сунул в воду руку и стал шарить со слабой надеждой нащупать хотя бы мертвое тело…
Спустя секунду он испуганно отшатнулся – в паре метров от него вынырнул Кукушкин и вытащил на поверхность Севченко.
Говорить от холода вертолетчик не мог – губы и руки были синего цвета. Капитан вообще не подавал признаков жизни.
Беспомощно оглянувшись по сторонам, Цимбалистый понял, что помочь товарищам он практически ничем не может.
«Ухватись за него!» – мысленно приказал он, кидая пилоту круг.
Тот держался на поверхности из последних сил. А помощь запаздывала.
Боцман вскочил на ноги, обернулся к спускавшимся с борта матросам, набрал полную грудь воздуха и… громко крикнул:
– Быстрее, мать вашу!! Люди за бортом!!
 
 
 
Глава тринадцатая
СССР; Ленинград; отделение гинекологии Центральной клиники Петроградского района
Антарктида; море Росса; борт ледокола «Владивосток» – борт ледокола «Михаил Сомов»
26 июля 1985 года
 
Над входом в операционный блок все еще горела надпись: «Не входить! Идет операция».
В нескольких помещениях за общей дверью действительно не снижался накал напряженной работы. В операционной бригада врачей во главе с профессором Акуловым боролась за жизнь Галины. По соседству с операционной бригада реаниматологов занималась новорожденным…
Под конец второго часа от момента начала операции за дверью послышался крик младенца. Одна из медсестер, улыбаясь, заворачивала новорожденного мальчика в теплую сухую пеленку.
А надпись «Не входить! Идет операция» наконец-то погасла.
 
* * *
 
Понимая, что матросы с веревками и другими подручными средствами запаздывает, а Севченко с Кукушкиным теряют в полынье последние силы, Цимбалистый сбросил куртку и сам прыгнул в воду.
Сделав два мощных гребка, он схватил капитана и быстро вернулся к краю льдины.
– Держись! – приказал он.
Тот уже пришел в себя и откашливал попавшую в легкие воду. Он кое-как зацепился одеревеневшими пальцами за лед, а боцман рванул за пилотом.
В это время к краю льдину подбежали первые матросы спасательной команды. Одни вытаскивали Валентина Григорьевича, другие кидали веревки Цимбалистому и Кукушкину…
Спасательная операция была завершена в считанные секунды, и вскоре всех троих быстро несли к ожидавшему рядом ледоколу. Стоящие у борта члены команды скинули специальную сетку и по очереди подняли всех троих, хотя Цимбалистый и сопротивлялся, пытаясь самостоятельно взобраться по шторм-трапу…
 
* * *
 
Спустя пять минут в рулевую рубку зашел Севченко. Он был укутан в одеяло, его тело все еще трясло от холода.
Петров, Банник и Еремеев удивленно уставились на него. Тихонов подобрался и оправил форменную одежду.
– Может, вам в каюту пока – согреться, отлежаться? – предложил Петров.
– Успею, – мотнув головой, с трудом проговорил Валентин Григорьевич. – Вы свободны, Андрей Николаевич. Благодарю за помощь.
– Но сейчас опять предстоит трудная работа, – попытался возразить бывший капитан.
Однако, видя решительный настрой Севченко, кивнул и удалился из рулевой рубки.
– Лево руля. Курс – двести двадцать.
– Есть лево руля. Курс двести двадцать, – повторил Тихонов.
– Второй помощник – на вертолетную площадку. Сейчас будем разворачиваться, и корма пройдет в опасной близости от айсберга.
– Понял, – направился Банник к выходу, на ходу застегивая пуговицы куртки.
Капитан подошел к переговорному, взял микрофон и нажал кнопку:
– Машинное, Севченко говорит.
– На связи машинное.
– Каков у нас запас солярки?
– Часа на полтора.
– Понял. Малый вперед!
– Есть малый вперед, – отозвался Черногорцев. И, не успев отключиться, проворчал: – Что за сумасшедший дом?.. То по три месяца ладони в домино отшибаешь, то гоняют, как пацана…
 
* * *
 
Перо руля заняло крайнее левое положение. Винт плавно сделал один оборот, второй. И стал вращаться с постоянной скоростью. Упершись носом в край толстой льдины, судно медленно проносило корму мимо «Семен Семеныча». 
Айсберг еле заметно покачивал вершиной. Вниз снова летели мелкие обломки льда, смешанные со снегом.
Банник стоял на краю вертолетной площадки и, позабыв о поднесенном к устам микрофону радиостанции, заворожено глядел на проплывавшую мимо глыбу. Она была столь огромна и величественна, что у старого моряка захватывало дух.
Корма двигалась всего в нескольких метрах от уходившей в бездну ледяной стены. Вода в небольшом промежутке, движимая винтом, то приподнималась, то глухими утробными звуками уходила вниз…
Слева показался край «стены», представлявший собой довольно острую и неровную грань синеватого цвета с белыми прожилками из вкраплений пузырьков воздуха.
Второй помощник в последний раз задрал голову и глянул вверх.
Сыпавшиеся куски пролетали мимо…
Наконец, корма вышла из-под «Семен Семеныча» на относительно чистую воду.
– Мостик, за кормой свободно. Прямо руль и пошли вперед, – доложил Банник по рации, облегченно вздохнул и огляделся по сторонам.
Позади на вертолетной площадке прыгали и обнимались моряки с полярниками.
– Прошли! Прошли, едрит его в печенку! – крикнул второй помощник и подбросил вверх шапку.
Виляя хвостом, к нему подбежала довольная Фрося. Банник присел перед ней и поцеловал между ушей.
– Ты ж моя хорошая!..
 
* * *
 
После доклада второго помощника, Севченко продублировал команду рулевому и без сил опустился в капитанское кресло. В тепле рулевой рубки он немного согрелся, но тело все еще сотрясала мелкая дрожь.
Теперь можно было немного расслабиться: пойти в каюту, переодеться в сухую одежду и выпить горячего чая. А то не приведи господи, минувшее купание доведет до больничной койки. Долгова теперь нет – поднимать на ноги некому.
Но внезапно наступившую в рубке тишину нарушил радист Зорькин.
– Мостик, ответьте радиорубке!
– Мостик слушает, – ответил Еремеев.
– На связи пилот вертолета с «Владивостока».
Старпом вопросительно посмотрел на Севченко.
– Пусть переключит связь на мостик, – тяжело поднимаясь, сказал тот.
– Переключаю…
Спустя несколько секунд динамик прохрипел незнакомым голосом:
– «Сомов», я – «Четырнадцать, сто пятьдесят два». Слышите меня? Прием!..
– Я вижу его! – крикнул с крыла мостика Еремеев. – Идет на нас с курсом двести пятьдесят.
– Слышим, «Четырнадцать, сто пятьдесят два», – сказал в микрофон Валентин Григорьевич. – И наблюдаем.
– «Владивосток» в десяти милях и следует курсом на вас, – доложил пилот. – Вы сумеете пройти ему навстречу?
– Попробуем, если подскажете ледовую обстановку.
– Сейчас осмотрю ледовые поля вокруг вас и доложу, где лучше пробиваться…
«Вертушка» приблизилась к «Сомову», выполнила над ним вираж и пролетела пару километров в восточном направлении. После чего пилот сообщил:
– Метрах в пятистах к югу от «Сомова» лед имеет значительные трещины и повреждении. Можете попробовать двигаться навстречу «Владивостоку» там.
– Понял вас, – сказал Валентин Григорьевич. И, переключившись на машинное, поинтересовался:
– Старший механик, на часок полным сможем?
– Запросто, – пробасил тот.
– Понял вас. Полный вперед!
Взбеленив под кормой воду, ледокол двинулся в указанном пилотом направлении…
 
* * *
 
Спустя полчаса после окончания сложной операции Галина вышла из наркоза. Некоторое время возле нее еще находился анестезиолог. Убедившись же в нормальном состоянии пациентки, он улыбнулся ей, попрощался и сдал «вахту» медсестре, которая готовила ее к переводу в палату.
Когда же женщину перевезли на новое место, и она окончательно пришла в себя, дверь осторожно открылась. Вошедшая медсестра бережно несла в руках ребенка.
Подойдя к постели, она осторожно передала матери завернутого в пеленку новорожденного.
Та приняла его, словно самую великую на свете ценность, поцеловала в лобик. Лицо озарилось счастливой улыбкой, по щекам покатились слезы…
За этой сценой через окно наблюдал профессор Акулов.
Не глядя на стоявшего рядом ассистента, он устало проговорил:
– Антибиотики широкого спектра, холод на живот, дыхательная гимнастика, диета. К вечеру разрешите на пятнадцать минут принять сидячее положение.
– Хорошо. Все сделаем, – кивнул тот.
А подошедшая медсестра легонько тронула профессора за предплечье.
– Вы просили чай.
– Спасибо, – принял он чашку.
– Следующая операция по плану через тридцать минут?
– Да-да. Кто у нас следующий?
– Семенова Татьяна Ивановна. Сорок лет.
– Срок?
– Тридцать четыре недели.
– Готовьте…
 
* * *
 
Развернувшись на курс, «Михаил Сомов» ломал и раздвигал льдины, двигаясь по указанному вертолетчиком пути.
Только что сменившийся с вахты Тихонов появился на опустевшей вертолетной площадке. В руке у него поблескивал разноцветными гранями «Кубик-рубика».
Подбежав к леерным ограждениям, он размахнулся и со всей силы бросил его в сторону удалявшегося айсберга.
– Это тебе, «Семен Семеныч»! – крикнул он. – Возвращаю! Чтоб всласть наигрался тут! В одиночестве…
Два ледокола неспешно двигались навстречу друг другу. Расстояние между ними медленно, но уверенно сокращалось. А за кормой «Сомова» покачивался огромный айсберг.
Облокотившись на заграждение, Петров стоял у левого борта и печально смотрел на удалявшуюся глыбу, принесшую ему и экипажу массу хлопот и переживаний.
«Интересно как сложился бы наш поход, не повстречайся на пути «Семен Семеныч? – размышлял он, перебирая различные варианты. Из всех самым реальным представлялся один: – Толстый лед мы все одно бы не прошли, и легли бы в дрейф. Но остался бы жив полярник, не погиб бы Долгов. Да и судно не пострадало бы от ледяной бомбардировки…»
Вдруг взгляд выхватил какие-то странные движения в районе айсберга. Андрей получше присмотрелся к нему и… стал свидетелем кончины громадной глыбы.
Вначале от белесой вершины откололся приличный кусок весом в несколько десятков тонн. Скользнув вниз, он рухнул в воду, подняв фонтаны брызг. Исполинская глыба покачнулась, словно решаясь на отчаянный поступок. Затем величественно улеглась на бок.
Когда большая часть скрылась под водой, глыба раскололась пополам. Обе части принялись медленно ворочаться и тереться друг о друга. Одна отошла в сторону, а другая, теряя огромные куски, почти полностью ушла под воду. Спустя минуту на месте, где возвышалась стометровая махина, на поверхности плавали лишь небольшие синеватые полоски свежего льда.
А неподалеку от останков «Семен Семеныча» на волнах покачивался разноцветный кубик…
 
* * *
 
Когда дистанция между ледоколами уменьшилась до одной мили, вертолет совершил посадку на площадку «Владивостока». Дозаправившись топливом и загрузившись пассажирами, он взлетел снова и направился к «Михаилу Сомову».
– «Сомов», я «Четырнадцать, сто пятьдесят два», – вскоре доложил пилот.
– «Четырнадцать, сто пятьдесят два», «Сомов» на связи, – ответил в микрофон Банник.
– Площадку наблюдаю, разрешите посадку.
– «Четырнадцать, сто пятьдесят два», ветерок пятьдесят градусов, двенадцать метров в секунду. Посадку разрешаю.
– Условия принял. Посадку разрешили…
Севченко и Петров уже стояли недалеко от площадки и ожидали прибытия вертолета. Ветерок поддувал слева, «вертушка» боролась с ним на посадочном курсе. Наблюдая за ним после недавних событий, оба капитана невольно переживали за исход посадки.
Но обошлось. Ми-2 с такой же оранжево-синей окраской фюзеляжа без приключений приблизился к ледоколу, завис над площадкой и снизился. Колеса шасси коснулись противоскользящей сетки. Двигатели сбавили обороты до малого газа, и вертолет опустился всем весом на амортизаторы.
Первым из открывшейся дверцы пассажирской кабины на палубу спрыгнул врач с медицинским саквояжем. Встретившие его матросы тут же бегом направились вместе с ним в надстройку – необходимо было оказать помощь получившему переохлаждение Кукушкину.
Когда винты остановились, на площадке появились Манугаров и Людмила. Сделав пару шагов, молодая женщина остановилась, увидев мужа.
Секунду они смотрели друг на друга. Потом бросились навстречу, обнялись.
Покосившись на них с доброй улыбкой, руководитель спасательной экспедиции подошел к Севченко и, протянув руку, представился:
– Манугаров, Артур Николаевич. А вы, я так понимаю, Валентин Григорьевич?
Тот с чувством глубокого уважения пожал протянутую руку.
– Так точно. Очень приятно.
– Молодцы, что дождались. Коллегу вашего от супруги отрывать не будем. А нам с вами необходимо обговорить порядок передачи на борт необходимого количества топлива и съестных припасов…
В этот момент из вертолета выбрался Сафонов. Насупленный, важный и с видом чрезвычайно занятого человека он направился мимо супругов Петровых к Севченко и Манугарову.
– На «Владивостоке» уже готовят магистраль для перекачки топлива. Заправляться, по всей видимости, будем кильватерным способом.
– Согласен, Артур Николаевич, – кивнул Валентин Григорьевич, – траверсным в таких условиях не получится…
– Старпом обеспечит принятие на борт, – холодно прервал Сафонов. – И топлива, и продуктов. А с этими… так сказать капитанами, – кивнул он на Петрова и Севченко, – у нас сейчас будет долгий и особый разговор…
 
 
 
Эпилог
Индийский океан: борт ледокола «Михаил Сомов»
Две недели спустя
 
Прорвавшись через «ревущие сороковые», «Владивосток» и «Михаил Сомов» шли северным курсом по Индийскому океану. Температура воздуха в тропических широтах после надоевшего холода радовала. Поверхность океана была удивительно спокойна. Светило яркое солнце, дул слабый ветерок. А самое главное: нормальная томная ночь привычно сменялась нормальным светлым днем.
В рулевой рубке находились сменивший Тихонова матрос и капитан Севченко. Поврежденную антенну недавно удалось починить, и локатор нормально работал, показывая абсолютную чистоту в радиусе сорока километров – ни льда, ни айсбергов, ни встречных судов.
Валентин Григорьевич долго стоял у одного из передних окон и, глядя на ровную линию горизонта, представлял свою встречу с Галей и недавно родившимся сыном.
Вздохнув, он очнулся от размышлений, окинул взглядом рубку.
И вдруг заметил висевший на задней переборке календарь с изображением Аллы Пугачевой. Внизу под портретом певицы ровными квадратиками пестрели двенадцать месяцев, часть из которых была зачеркнута крестиками.
Не так давно Севченко раздражали любые посторонние предметы на мостике. Но сейчас он с удивлением подметил, что ничего крамольного в этом календаре не видит.
Подойдя к нему, он посчитал зачеркнутые недели. Потом нащупал в кармане кителя шариковую ручку, вынул ее и аккуратным крестиком зачеркнул последние сутки дрейфа. Получалось, что в общей сложности «Михаил Сомов» дрейфовал вдоль побережья Антарктиды сто тридцать три дня…
«Владивосток» шел впереди, «Сомов» – за ним.
На палубе недавно перенесшего нелегкое испытание ледокола царило оживление. Боцманская команда ремонтировала повреждения: заваривала дыры и выправляла вмятины в носовой части палубы, приводила в порядок такелаж, красила палубу, трапы и ограждения. Руководил работами вновь обретший голос боцман Цимбалистый.
Двое «художников» растягивали по левому борту надстройки только что сделанный транспарант. А другая бригада художников в это время красила правый борт надстройки…
Под кран-балкой стоял мангал, на котором Тимур жарил настоящий шашлык. Внизу чуть поодаль блестела миска с мясными отходами, которые с аппетитом поедала счастливая Фрося. Ее шерсть лоснилась, ребер уже не было видно.
К мангалу выстроилась очередь. Кок ухватил один из шампуров, надрезал ножом куски мяса, придирчиво осмотрел.
И крикнул:
– Вторая смена, подходи!
Матросы с гвалтом пододвинулись ближе…
Банник восседал на принесенном из низов стуле и с наслаждением жевал хорошо прожаренный кусок мяса. Закрыв глаза от удовольствия, он блаженно согревался в лучах по-настоящему теплого солнца.
Вскоре послышался тарахтящий звук, а на лицо второго помощника упала тень подлетавшего к судну вертолета. Банник проглотил остатки мяса и, придерживая рукой фуражку, отвернулся от поднявшего ветра.
Оранжево-синий Ми-2 плюхнулся на площадку, движки выключись; покрутившись по инерции, лопасти остановились.
Правая дверца вертолета распахнулась, на противоскользящую сетку упала пачка газет, перехваченная крест-накрест веревкой. Сначала из кабины выпрыгнул Кукушкин, за ним появился штатный пилот с «Владивостока».
– Привет, авиация! – пробасил Банник, подходя к «вертушке». – На запах прилетели?
Он обнялся с Кукушкиным, словно знал его долгие годы. Михаил открыл дверь грузовой кабины.
– Смотрю, не с пустыми руками прибыли, – кивнул второй помощник на ящик бутылками шампанского. – Откроем на пробу?
– Успеем. Вы лучше сначала газеты полистайте, – понизив голос, таинственно сказал авиатор. И протянул один экземпляр.
Опытный моряк пробежал взглядом по первой странице.
– Это шо?
– Новый генеральный секретарь ЦК КПСС.
– Та-а, удивил! Они кажний год мрут и меняются. У них там такой конвейер, что всех и не упомнишь.
– Поговаривают, что Кремле сейчас вообще все поменялось.
Присмотревшись к фотографии пожилого человека, Банник пощупал свой лоб.
– А это у него шо? Вот тут?
Кукушкин тоже взглянул на фото и пожал плечами:
– Не знаю… Да вы не тот материал смотрите! Я же не из-за Генсека приволок столько экземпляров!
– А за ради чего?
– Третью страницу откройте!..
 
* * *
 
Петров в это время руководил ремонтом помятого обломками айсберга ограждения. К нему с газетой в руках подбежал улыбающийся во все тридцать два зуба Банник.
Театральным жестом он раскрыл перед капитаном газету. На третьей странице были помещены фотографии Манугарова, Петрова, Севченко и других моряков в парадной морской форме.
– «Известии». Статья вашей супруги! Гляньте, товарищ капитан: вся наша команда… и вы!
Петров взял газету; прищурившись, прочитал заголовок.
Склонившийся к нему помощник заговорщицки проговорил:
– Я от шо думаю… Нас же этот, из органов… целую неделю по одиночке и скопом допрашивал и все склонял к тому, шоб мы вину на себя взвалили.
– Ну и что?
– Ну, а раз мы ее не признали, то они, видать, решали там, шо с нами делать. А эта статья для нас – сродни оправдательному приговору.
– Может и так. Но я склоняюсь к другому, – задумчиво произнес Андрей Николаевич.
– Это к чему же?
– Судя по всему, не до нас сейчас тем, кто в Москве и Ленинграде. Власть в очередной раз сменилась, и им бы в своих креслах удержаться. А мы что?.. Задачу худо-бедно выполнили. Не без потерь, к сожалению, но выполнили.
– Так и я о том же! – возбужденно поддержал Банник – Но есть в этом одна интересная деталь.
– Какая?
Банник перешел на шепот:
– О бунте на судне в статье – ни слова! Выходит, Севченко не сдал?
– Ну, о бунте моей супруге в газету «Известия» вряд ли позволили бы написать. Другое дело, что раз вышла такая оптимистичная статься, значит и в органах о нем не знают. А это означает, что Севченко на допросах промолчал.
– Согласен. Умеете вы логически рассуждать.
Капитан с помощником посмотрели друг на друга и, не выдержав, рассмеялись.
Спустя мгновение они заметили вышедшего из надстройки на палубу Севченко.
Петров повернулся, оправил форменный китель. Банник встал с ним рядом, оглянулся и шикнул на галдящих рядом матросов.
Руководивший приборкой Еремеев окликнул Тихонова, тот пихнул в бок Цимбалистого. Боцман в свою очередь предупредил коротким свистом свою многочисленную команду.
Все подтянулись к Петрову и Баннику, встали в одну шеренгу вдоль леерного ограждения.
За импровизированным построением почти всей команды наблюдал с вертолетной площадки и Кукушкин. Поколебавшись, он подбежал к левому флангу и встал последним.
Севченко неторопливо подходил к строю, удивленно осматривая стоящих в нем моряков.
– По какому поводу? – спросил он, дойдя до Петрова.
– Хотим вас поблагодарить, – признался тот.
«За что?» – красноречиво говорил хмурый вид капитана.
На вертолетной площадке маячил пилот с «Владивостока», и Андрей, понизив громкость голоса, уточнил:
– Спасибо за то, что не сдали. От всех.
Морщины на лице Валентина Григорьевича слегка разгладились. После недолгой паузы он миролюбиво сказал:
– Сын у меня, слава Богу, родился. Воспитывать надо, а не по судам таскаться.
При этом сам протянул руку, которую Петров с улыбкой пожал.
Банник вытащил из-за спины новенький рюкзак, форме и материал которого очень напоминали тот, с которым Валентин Григорьевич прибыл на «Михаила Сомова». Даже картинку с изображением девушки удалось подобрать весьма похожую. Передав рюкзак Петрову, второй помощник сбил воображаемую пылинку с груди улыбавшейся девушки.
Открывая рюкзак, Петров объяснил:
– Мой знакомый с сухогруза закупился в Сиднее. С Кукушкой передал. В общем, это для вас…
Севченко вынул из рюкзака несколько распашонок – очень похожих на те, что при аварийной посадке вертолета были испорчены вытекшим маслом. Рассмотрев их, спрятал обратно. Без малейших эмоций на лице, завязал веревку рюкзака. Повернулся и молча направился в сторону надстройки.
Ритуал примирения был исполнен. Хлопнув второго помощника по плечу, Андрей Николаевич пошел в другую сторону.
– Товарищи капитаны! – вдруг громогласно окликнул их Банник. – Еще секунду вашего внимания!
Остановившись, Севченко с Петровым обернулись, а команда вытянулась по стойке «смирно».
– Трепещу! – воскликнул второй помощник.
Петров уже знавал это заветное словцо старого морского волка и сразу заулыбался. А спустя секунду команда впервые увидела улыбку и на лице Валентина Григорьевича.