Они были знакомы несколько лет. Их связывали обстоятельства, пара корпоративных вечеринок и вполне осознанная симпатия. Он обратил на нее внимание после того, как она погасила его раздражение от прочтения утренней газеты: «Я знаю: вы пишите лучше». Она же не смогла скрыть своей радости от внезапного совпадения – он воспроизвел ее реплику полуторагодовалой давности, восстановив в точности все детали того дня. «Наконец-то, хоть кто-то обладает приличной памятью», – отметила она про себя, хотя и считала, что все эти малозначащие фразы, события – лишь обывательский фон, и помнить обо всем этом совсем не обязательно. Но с тех пор они общались на равных и дружелюбно.
Она сидела в ротанговом кресле, закутавшись в уютный пражский плед, и слушала бесконечные рассказы о странах, людях и событиях. Его профессия предполагала постоянные перемещения, однако, с появлением интернета, он мог себе позволить оседлый образ жизни, не изменяя своим привычкам.
– Знаешь, я однажды в жизни совершил мерзкий поступок. Грех. Это было, когда я был еще маленьким. К нам на веранду залетела стрекоза. С крыльями в ладонь. Там, где прошло мое детство, большое многообразие бабочек и стрекоз. Не то, что здесь, на Севере. Ты меня не слушаешь.
– Отчего же. Слушаю. Внимательно.
– Так вот. Стрекоза была изысканно привлекательной, воздушной, но лететь она не могла – был дождь, и ее крылья намокли. Я взял ее двумя пальцами и бросил под ноги. В эту же сторону шарахнулась курица, моментально схватив прелестницу. Куриц у нас было много. И все такие пестрые, шумливые. А я отдал ей эту стрекозу. Сам. Какой-то безмозглой дуре…
– А в чем же грех? (свой вопрос Она проговорила одними губами)
– Я убил красоту. Я отдал это изящное, хрупкое существо крикливой пеструшке. Жуткая картина.
– Я понимаю.
Отмахнулся жестом:
– Вряд ли. Вот так и несу этот грех. В ванну пойдешь? Нет? Тогда возьми меня на ручки.
У него была странная причуда. Однажды примостившись рядом, он, время от времени, просился к ней на колени. Долго это не могло длиться. К тяжести тела добавлялось что-то еще, не материальное, но пара минут ему отпускалась.
– Только, пожалуйста, не долго. Она не отказала и в этот раз. Ей было невыносимо жаль этого сжимающегося в эмбрион, пристраивающегося в какой-то нелепой позе взрослого человека – не то мальчика, не то – старца, впадавшего в детство. Для себя она решила, что в этом порыве, есть какое-то сходство с пьетой, и была готова оплакивать его прошлое и настоящее.
– Ты уютная – произнес он несколько позже, разливая ароматный кофе.
– А ты варишь прекрасный кофе.
– Все просто. Я не жалею его количества. Всегда добавляю чуть больше.
Ей нравилось его отношение к выбору еды, одежды, его педантизм, хотя иногда он позволял себе довольно едкие комментарии о тех, кто составлял его окружение.
– Люди делятся на тех, кто ходит в синтетике, и тех, кто не носит. Давай-ка приучай себя не смешивать разнородное, как ты любишь.
Его оценочные суждения сопровождались картинкой из жизни или энциклопедической выкладкой в собственной интерпретации. В спонтанных реакциях-воспоминаниях они негласно соперничали, в остальном он всегда оказывался «быстрее, выше, сильнее».
– Я хотела бы, чтобы мой сын носил шейные платки. Ему очень пойдет. Но недавно ему кто-то сказал, что шейные платки носят только лица нетрадиционной ориентации.
– Ерунда. Их носили ковбои в Америке, защищая лицо от пыли. В городе можно по пальцам пересчитать тех, кто носит шейные платки. И все мы друг друга знаем… Хм… Я вчера видел тебя в районе библиотеки.
– Это была не я. Я была весь день дома.
– Ну, тогда я видел фыфу, вроде тебя.
- ???
- А разве нет? Ну, ладно. Конфетка, если что, перед тобой.
Разговоры были неспешные, обстоятельные. Часа на два. Где-то через час, он спрашивал: «Ты как сегодня, надолго?»
Обычно она приходила в перерыв. От больших объемов работы, домашних обязанностей, ей хотелось иметь пристанище, где не штормит. Его большая квартира в самом центре – с паркетом, красивыми диванами, ароматным кофе и мягким пледом для этого вполне подходила. Она приходила отсыпаться. Минут 30 беглого сна, и можно было продолжать бесконечный марафон от осени до начала лета.
– Зачем тебе такая жизнь?
– А должна быть, какая?
– А какую ты хочешь?
– Вот останусь и подумаю.
– Хорошо. Оставайся. Недели на 2.
– Почему на 2?
– Потому что, каждый должен решать проблемы сам. А раз ты хочешь остаться, значит, проблемы у тебя есть.
– Но я же женщина.
– Тем более, если ты женщина. Подумай, ведь сама для себя ты ничего не решила. Это – факт.
Многие его фразы продолжения не предполагали, создавая пространство пауз.
Она раскрыла книгу, он замурлыкал что-то из Городницкого.
Почему они сблизились? Когда? Чтобы вместе молчать о своем?
– Почему ты все время хихикаешь?
– Это не про тебя.
– А о чем?
– О радости.
– А она бывает?
– У меня – да.
– Расскажи.
– Это когда легко, тепло и лучисто.
– А у меня радости нет, не было и уже не будет, наверное.
– А что будет?
– Разочарование. В остальном – все обычно: внезапно и безвозвратно.
– Не спеши. Ты мне еще даже не вскружил голову, ничего не подарил, не посвятил…
– Зачем тебе это?
– Должно же тебя что-то удерживать здесь, среди людей, рядом со мной.
– Ты уже случилась. И то, что тебе кажется настоящим, уже было.
– Сейчас мои крылья намокли.
– А они большие?
– Нет. С ладонь.
Помнил ли он ее первое появление? Она позвонила по делу, но в тот день он был очень занят, поэтому долго выслушивать, что изменилось, по какой причине, у него не было времени, и он резко оборвал:
- Ты хотела прийти?
– Мне нужно было передать информацию.
- Передала. А теперь ответь на мой вопрос.
- Я не знаю.
- Тогда садись и приезжай.
- Можно не сегодня?
- Как хочешь. Адрес я сейчас напишу (на мобильный пришла эсэмска с адресом)
Через пару дней он позвонил, и спросил (голос был уверенным и радостным):
- Я был занят. Ты звонила. Было много работы, я мог чего-то пропустить. Ты что-то хотела?
- Ничего. Наверное, поговорить.
- Я готов. Приходи.
Отказывать себе в удовольствии беседы ей не хотелось. В интонациях звучал вызов. И она его приняла. Встретил тепло и радушно, с удовольствием показывая свое номенклатурное жилье.
Около часа Он развлекал Ее разговорами, потом довольно спокойно произнес: «Мне нужно отойти к компьютеру, на этажерке ты найдешь все необходимое, ванна – первая дверь».
Ее удивляла рациональность в расходовании слов, эмоций и движений, которая не позволяла эмоциям превратить происходящее в мелодраму, оперетту или фарс. Все происходящее с ними напоминало не театр, а постановочный эпизод, который умело снимал на кинопленку какой-то маститый режиссер:
– Все готовы? Вы знаете текст? Хорошо. А вы? Займите свои места. Пожалуйста, никаких заламываний рук и театральщины. Сосредоточьтесь. Попробуйте услышать, почувствовать другого человека как себя. Сцена «Свидание зимой». Начали.
Он брал ее ладошки и растирал, вдувая в них теплый воздух, как будто было холодно и зябко, а она терла ему мочки то правого, то левого уха. Они сами понимали, когда что-то шло не так, без дополнительных просьб могли повторить эпизод, иногда останавливались, чтобы заметить детали: отбрасывающие тени ресницы, трещинки на губах, шероховатости и запахи.
– Стоп! Запахи пленка не передает. Попробуем еще раз.