Дым из-под сапог
Я был старшиной карантина совмещенного с учебой. Если в обычном карантине у младших командиров другой задачи, кроме строевой подготовки и изучения уставов не было и все это длилось не больше месяца, то здесь учеба была два месяца и, кроме всего другого, нам приходилось обучать молодых солдат специальности. Строевая отходила на второй план и воспринималась как обуза.
Через месяц охота к муштре даже у молодых сержантов отпала. Но строевая подготовка дело святое и карантин выгонялся на плац строго по расписанию. А там уже не посачкуешь. С плаца постоянно слышались команды на разные лады в меру азарта и умения командиров. Это была разноголосица окриков и отрывочных приказаний. Подразделений много, стадии подготовки разные, я уже привык и не замечал этой какофонии, доносящейся в окно моей каптерки. Но как-то, незаметно для себя стал выделять одного из командиров. Он отличался манерой подачи команд и, что главное, в нем не было формализма, пронизывающего саму суть армейской жизни, расписанной уставами как жизнь иудеев Талмудом. Чувствовалось, что в дело вкладывается душа. Особый шарм добавлял кавказский акцент. Я еще подумал, как повезло и человеку и подчиненным с тем, что увлечение совпало с обязанностями. Уже стал во время, отведенное для шагистики, ждать увертюры с распевной манерой подачи команды. Сам я отнюдь не музыкален, поэтому пробить меня могут только марши и гимны. Самой лирической песней с детства была «Тачанка». А если без шуток, то заметил, что не только я прислушиваюсь к этим ариям. У многих замечал одобрительную улыбку. Обычно я в это время готовил расписание и план-конспект для утверждения в штабе, затем готовился к завтрашнему занятию. И вдруг стал замечать, что командиры отделений, уведя отделение на плац, появлялись в казарме. На вопрос, почему они здесь и где подразделение, отвечали, что их подменил товарищ. Когда это стало принимать систематический характер, решил разобраться. Заметил своих сержантов в спальном расположении и пошел на плац посмотреть, кто же их подменяет. В это время как раз раздавался голос нашего строевого маэстро. Увидел, что все четыре отделения сведены в один строй и им командует обладатель всех регистров армейско-командного баритона.
Выглядел он великолепно. Явно старослужащий, красивый статный черноусый армянин с сержантскими лычками. Мне до него дела не было, поэтому отстранил его от занятий, а сам пошел разбираться с сержантами.
Картина выяснилась довольно забавная. В автороте, рембате, хозвзводе и других «околостроевых» подразделениях водилась интересная разновидность военнослужащих срочной службы.
Звания в армии присваиваются, чаще всего, в учебке и потом растут по мере усердия и продвижения по должности. Денежное довольствие зависело от должности, а не от звания. И никого это не беспокоит, положено, значит положено. Мы с друзьями земляками, например, жили одним хозяйством. Один был на старшинской должности, второй замкомвзвода, третий ефрейтор, четвертый рядовой. Получали соответственно 20-80, 13-80, 4-80 и 3-80. Всем заправлял ефрейтор, как самый рачительный и никогда не возникало проблем по поводу неравенства.
Но те, о ком я начал, в основном армяне и западные украинцы, были приверженцами внешней атрибутики. И лычки вкупе с всевозможными значками для них являлись лучшим украшением и тешили самолюбие. Подхалимажем, всякими правдами-неправдами, часто унизительными, они добивались сержантского звания. В ход шло все, но у армян излюбленным приемом достижения цели был мелкий подкуп непосредственных командиров, (коньяк и т.п.) а у «западенцев» стукачество. При этом армяне, в нарушение устава, всегда носили на погонах знаки различия на одно звание превышавшие реальное. Ходила шутка, что перед Ереваном и Львовом стоят посты, через которые без лычек домой не пускают. И ходили эти счастливцы, сверкая регалиями, хоть и на солдатском довольствии.
Среди идейных карьеристов выделялись совсем фанатичные. Это те, для кого сержантское звание не было самоцелью. Их донимал еще и командирский зуд. Хлебом не корми, дай покуражиться, кем то покомандовать. Кому не повезло с должностью, отыгрывались на молодых. Но у тех свои командиры и развлечения перепадали не всегда. А страсть требовала постоянного удовлетворения.
У сержанта, командирскими переливами восхищавшего всю часть, к этим двум качествам добавлялось истинное призвание к шагистике. Строем он жил, строем дышал, все остальное несущественно. Трехлетняя служба подходила к концу, а он все еще не наигрался. Это, как любая пагубная страсть, заставляло его разоряться. Он стал выставлять сержантам карантина за каждое занятие бутылку. А стоила она 2-87, почти вся его получка. Просил переводы из дому.
Зато, дорвавшись до плаца, отводил душу и доставлял удовольствие не только себе, но и другим ценителям строевой подготовки, вроде меня. До сих пор стоит в ушах его мелодичный красивый баритон, которым многие восхищались и наслаждались.
На бумаге не передать интонации и музыкальность исполнения, но как сейчас слышу заливистое и нараспев: «Ря-аз, ря-аз, ряз, два, три-и-и-и! Ви-и-ишэ ногу-у-у! Шире ша-а-аг! Не вижю-ю-у дим из-под сапо-о-ог, не сли-и-ышю-ю-у запаха резины-ы-ы-ы! Ря-аз, ря-аз, ряз, два, три-и-и-и! ».