Космическая сага. Глава 4. Часть четвертая

-Довольно, девочки, идите приготовьтесь к выезду,- сказала Умтерия и сжала губы.
Винция посмотрела растерянно на бабушку, нахмурившуюся странно, на Старкию, отложившую приборы и смотрящую недовольно на нее.
-Идите, ну же,- повторила громче мать девочек, и в воздухе зазвенела сталь ее голоса.
Старкия и Винция быстро, почти незаметно поклонились и скрылись за открытой слугами двустворчатой дверью столовой.
-За что ты ее не любишь? –Алтерия, вставая, спросила дочь. – И почему к Старкии ты привязана сильнее?
-У нее сегодня важный день: она вступит в войско. Что должна была я сделать? Восхвалять вкус лепешек?- Умтерия отвернулась и подошла к окну. Сплела руки на груди. Вдохнула свежий утренний воздух. Хотела спокойствия. Хотела закончить разговор.
-Кажется мне, что когда Винции придется сделать то же самое, она не услышит от тебя и слова нежности,- заметила Алтерия, понизив голос до едва слышного шепота, будто боялась собственных слов.
-Она всегда проводила с тобой больше времени. Всегда,- Умтерия повернулась и посмотрела матери в лицо. – Ей всегда интересны были твои байки, хотя я видела и вижу, как ее передергивает, когда ты рассказываешь о перерезанных горлах, оторванных руках и ногах, об обоженных телах.
-Так в этом дело?- удивилась Алтерия, подходя к дочери. – Ты считаешь, что ей не стать воином?
-Это так уж видно?- процедила она.
-Раньше не было. Теперь же твои глаза рассказывают твои истинные мысли. И мне противно. Винция умна и...
-И это твоя заслуга – не моя. – Женщина поникла, сгорбилась. – Ты научила ее всему. И теперь когда я смотрю на нее, слышу ее голос, вижу ее улыбку, я понимаю, что, хоть она и моя дочь, в ней нет меня. Ни капли.
-Ты глупа.
-Вовсе нет. Если разгорится война, если ее заберут, она не выживет. Ее убьют, понимаешь? – Умтерия расплакалась. Давно не плакала, забыла уже вкус и запах слез, забыла, как они обжигают глаза.
-Знаешь, эти слезы меня успокоили. В самом деле успокоили. – Алтерия хотела прикоснуться к дочери, погладить ее по плечу; приподняла даже руку, но вздохнула лишь и сказала:
-Пойдем. Девочки нас ждут, да и праздник начнется,- она посмотрела на урфассе, стоящее на нерастопленном камине,- через пол-орассе.
Умтерия взяла поданную слугой матерчатую салфетку и вытерла глаза, жалея, что обиду и расстройство нельзя так же стереть легко с сердца.


За стенами поместья уже заметно потеплело, небо привычно светило прозрачной желтизной. Сестры пересекали внутренний двор, а слуги, завидев их, бросали все свои дела, кланялись до земли и провожали их кроткими взглядами и короткими приветствиями.
-Госпожа Старкия, госпожа Винция.
-Счастливого дня, госпожа Старкия.
-Приятного дня, госпожа Винция.
Слуги, уставившиеся во влажную от выпавшей росы землю, не видели, как Старкия устало кивала, не видели, как Винция улыбалась, но слышали, как мокрые шаги постепенно удалялись, пока не затихали вовсе. А потом возвращались к работе. Кто-то заменял камни в стене, выпавшие из кладки, размоченной промозглым воздухом. Кто-то подрезал ветви деревьев, растущих вдоль стен или кусты вокруг фонтана в центре двора. Кто-то чистил этот самый фонтан, возвращая отнятую пылью и грязью прежнюю белизну странно переплетенным мраморным растениям или очищая воду от серого налета мелких водорослей. Кто-то сметал опавшие листья со скамеек, расставленных тут и там, хаотично в укромных местах. По двору сновали черные фигуры, делали свое, а их мысли наполнены были бледностью ежедневных поручений, всегда таких же, всегда выданных односложно или отданных щелчком пальцев, или беззвучным кивком, или жестом. Черные фигуры жили словно тени в ярком мире своих господ. И подобно одномерным теням не замечали многогранный мир, в котором существуют.
Одетый в черное безликий слуга поклонился девочкам так же, как и остальные, не сказал ничего и открыл дверь в крытый загон пферссе. Воздух внутри пропахся сухими листьями, остатками похлебки, что слуги давали пферссе и не совсем старательно убранными отходами. Сквозь многочисленные узкие окна падал прямоугольными пятнами свет, освещая узкое продолговатое помещение, разделенное перегородками. Животные тихо переговаривались, то ли между собой, то ли с тем, что только они слышали. Голоса их подобны были трещеткам, иногда обрывистые, клокочущие, а иногда долгие, переливистые, мелодичные даже. Говорили все разом, лениво и устало. Вдруг какофонию низких звуков заглушил один голос, сонный поначалу, удивленный. Голос затем задрожал обрадованно и протяжно, будто получил то обещанное, что ждал так долго. Остальные животные умолкли, а обрадованному голосу завторили такие же обрадованные и глухие удары лап о каменный пол. Разбросанные по полу листья утишали удары, придавая им шипящие оттенки.
-Геринга! – Обрадовалась Винция и побежала куда-то вглубь коридора, разбрасывая побуревшие от старости закрученные спиралью длинные листья.
Старкия только неодобрительно щелкнула языком и пошла спокойно к своей Тауе.
Геринга была рада ее видеть: Винция чувствовала это, читала это в ее больших круглых глазах, в том, как она легко дышала, двигая еле заметно грудью и не зная, расправить ли сложенные крылья или нет. Девочка, став на носочки и обхватив продолговатую голову Геринги, прижалась щекой к ее щеке. Жесткий фиолетовый мех был горячий, успокаивал, дарил уют. Незаметно для девочки, как обычно, животное вытянуло черный язык, блестящий слюной, и лизнуло ее шею. Винция сначала вздрогнула, а потом засмеялась беззвучно. Могла стоять так вечно, ничего не слышать, ничего не желая, забывая все на свете. Закрыла глаза и в темноте видела переливающиеся узоры, узоры, не имеющие смысла и формы, узоры, дрожащие радостью, светом, полетом. Верила, что это Геринга показывает ей свой мир. И этот мир ей нравился, был по-настоящему настоящим, светлым, честным. Могла стоять так вечно в этом мире: ощущала тогда, что нет никого, кроме нее и Геринги.
Но животное привычно резким жестом отделилось от Винции. Вырванная из другого мира, девочка не сразу заметила, что потеряла опору и падает. Геринга расправила крыло. На мгновение оно заискрилось светло-фиолетовым и темно-синим свечением. На мгновение оно рассекло звонко упругий воздух. Животное подоткнуло крыло Винции под руку, как будто хватая ее. Девочка ойкнула от неожиданности, а Геринга приблизила к ней голову, наклонив ее на бок, пытливо уставила на девочку красные глаза, будто удивлялось неосторожности хозяйки.
-Спасибо тебе, Геринга,- сказала Винция удивленно.
А животное ответило ей что-то высоким трепещащим голосом. Пферссе подошло к подвешенной на крючке щетке, обхватило ее длинным языком и подало Винции.
-Ах, да,- засмеялась она. – Давно я к тебе не заходила. Ты скучала.
Геринга лишь опустилась на пол, показывая тем самым, что хочет быть расчесанной. Винция чесала короткий фиолетовый мех на тонкой мускулистой шее. На спине мех менял окраску, становился светлее, словно выцвевшим. На боках животного мех был длиннее, образовывая широкие зеленоватые полосы. Девочка знала, что Геринге приятно: она тихо мурлыкала и дрожала от удовольствия.
-Ты еще не готова? – Неожиданный вопрос Старкии заставил Винцию подскочить на месте. Геринга тут же легко вскочила, заслоняя хозяйку.
На спине Тауе уже было закреплено седло, все ремешки и тесемки, которые нужно застегнуть или завязать уже были застегнуты и завязаны. Старкия держала пферссе за узду и, скривившись, наблюдала, как сестра неуклюже натягивает седло, слишком тяжелое для ее рук. Вздохнула, обвязала узду вокруг одного из столбов и пошла помочь Винции.
-Опять прижималась к своей Геринге?
-А ты так не делаешь? – удивилась Винция.
-Нет, зачем? – Старкия положила на спину животного подкладку из тонкой ткани и опустила на нее седло.
-Не зачем. Я люблю ее, поэтому она любит меня.
Старкия рассмеялась громко:
-Мне не нужно пферссе, которое меня любит, но то, которое быстро скачет.
Винция наблюдала, как ее сестра умело застегнула широкий кожаный пояс на животе Геринги.
-Готово. Тебе помочь на нее залезть?
Винция покрутила головой; подошла к животному, а Геринга снова опустилась на землю, стремена зашуршали в листьях. Взабралась на ее спину, вставила ступни в стремена. Неспеша, животное аккуратно встало. Вслушивалось в биение сердца хозяйки, чувствовало ту радость и короткое и пугливое ощущение полета, что завладели ею.
-Вот поэтому нужно любить тех, кто служит тебе,- сказала Винция. Видела на лице Старкии удивление, смешенное с досадой, поэтому не скрывала довольной улыбки. – Тогда они будут любить тебя и будут служить, ведомые не страхом, а уважением и преданностью. Уважение и преданность сильнее. 
Старкия нахмурилась, оседлала Тауе и поскакала за скрывающейся за дверью сестрой.
-Это не любовь, Винция. Это дрессура,- крикнула.
Выскочила из загона, полной грудью вдыхая свежий еще воздух. Влага уже почти испарилась: воздух постепенно становился сухим, горячим, спертым. В нем растворялось множество ароматов, перемешивалось и застаивалось. И только ветер с реки мог разогнать слившиеся воедино запахи.
-Сколько я вам раз говорила не гоняться в загоне?
Старкия обернулась:  мама и бабушка подходили к загону, обе в сверкающих темной синевой плащах, в доспехах, которые блестеть уже не могли – казалось, что состоят они лишь из царапин и вмятин, держущихся каким-то образом вместе. Единственное, что искрилось, горело – выкованные из лазурной стали волны бешеного моря на их нагрудниках. Девочке вдруг стало стыдно за свои новые начищенные латы, за то, что в них огнем отражалось жаркое небо.
Стала искать Винцию, увидела ее верхом на Геринге. Животное жадно пило воду из фонтана, а наездница, казалось, смеялась.
Старкии почудилось, что видит она маму, молодую, счастливую, беззаботную. Ей стало стыдно и за то, как она относилась к сестре в последнее время. Крикнула ее имя, замахала, чтоб ехала к ней. Винция заметила, тоже замахала, с трудом убедила Герингу двинуться с места. Убеждала, по-видимому, словами, потому что привстала в седле и шептала что-то животному в высоко посаженные треугольные уши.    
Алтерия и Умтерия тем временем оседлали своих пферссе, более крупных и уже почти бесцветных, белесо-прозрачных.