VI. Ноябрь. Месяц для многих мрачный, серый, зябкий, промозглый, скучный и неинтересный. «Дни поздней осени бранят обыкновенно…» Но месяц этот необыкновенно прекрасен.
Таких прозрачных, глубоких, просторных, чистых и проникновенных храмов природа не строит ни в каком другом месяце. Их стены, колонны, алтари строятся из траекторий опадающих листьев. Спокойно, как мысли о вечном, слетают последние листья и падают медленно, сонно, грезя о чём-то; или торжественно, величественно, благородно, будто сочиняя возвышенные хоралы и мессы. И когда эти едва видимые изящные, хрустальные храмы окутывает лёгкий туман или покрывает меланхолическая густая изморось, они открывают свои неузнаваемые, невообразимые интимные формы.
Их просторные портики идут трудно исследимыми лабиринтами куда-то вдаль, утопая и растворяясь в самих себе или в низких плоских облаках, и вдруг вновь возникая где-то рядом с тобой, очерчивая вокруг тебя магический круг, обвивая его многоголовой змеёй, и вновь улетая вперёд и назад за горизонты, выписывая замысловатые гиперболы.
А какие в этом месяце неповторимые дожди. Тихие, печальные, запредельные, как замысел икон и поэм; бездонные, самоуглублённые, скрытные, отшельнические, мистериальные, загадочные, как улыбки святых, как не раскрытые книги, лежащие в ещё не найденных хранилищах гностических библиотек.
Эти дожди – череда герметических трактатов, рембрандтовских эскизов, дюреровских гравюр, редоновских рисунков и лирических этюдов. Это белые стихи и чёрные симфонии. Они тяжелы, часто угрюмы, мрачны и массивны. Но их тяжесть легка, как грусть любви, как тоска об идеале; их угрюмость и мрачность светла, как ночь тайны; их массивность невесома, как крылья ангелов, как одежды богов.
Эти дожди неуютны, но так сердечны, так близки глубинам сердца, что кажется, будто состоят из этих самых глубин, будто каждая капелька – бездонное сердце. Эти дожди идут исключительно для поэтов. Но есть и другие дожди и тоже исключительно для поэтов. Неистовые, с ветром, вихрем, с леденящими железными струями, с дриадами-флагеллянтками, с диким воем ночных гарпий, с гудением эоловых труб, с бешеной карнавалией опавших листьев, с гигантомахией распухших туч, с чудовищной вакханалией воды и земли, с улюлюканием и завыванием чердачных привидений, с мощными сатурналиями мыслей и эмоций, с колоссальными крыльями небес и с их победными маршами и гимнами.
А какие в ноябре сумерки и рассветы. Нет, в них нет ничего необычного. Они просты, очень просты, серы, сковано летаргичны, отчуждённы. Но в этой отстранённости и замкнутости проскальзывают нотки и нюансы доброй улыбки, еле заметной, но нежной и славной, такой душевной и чистой, что хочется закрыть глаза и раствориться в ней. В этой скованности и неподвижности мелькает прелестная застенчивость и робость, и такая кристальная непосредственность и наивность, что нельзя не верить, что это сам ангел стоит перед тобой, а не ноябрьские сумерки. Когда ты в них входишь, то познаёшь, что нет ни тела, ни тебя, ни чувств, ни глаз, ни мыслей, а есть что-то необъятное, прекрасное и не наполняемое.