В июле светает около пяти часов утра. Ночные ангелы-живописцы торопливо складывают в ящички чёрные, синие и лиловые краски, а утренние, лениво потягиваясь и зевая, встают к мольбертам. У них другая палитра — живая и горящая. На заре океан становится червонно-золотым, а скалы розовеют прозрачно и тонко, словно выточенные из розового кварца.
Джереми легко столкнул лодку в воду – мелкие, теплые волны ластились к бортам.
Океан и небо отражаются друг в друге. Горизонт мягко закругляется, создавая странную оптическую иллюзию, будто мир — очень маленький шар, который можно обойти всего за пару дней. Но Джереми знает – это не так. На синих просторах очень легко затеряться, особенно если настроение водной стихии вдруг переменится. Он видел океан разным – мирным и приветливым, как в это раннее утро, и злобным, с яростным воем кидающим волны на галечный пляж.
Чего только не оставляет буря на берегу: обломки пенопласта, из которых можно вырезать фигурки, просоленные башмаки, пряжки, зеленоватые от морской воды монеты, жестянки и пластмассовые цветы. Однажды вынесло нечто похожее на пустой черепаховый панцирь, на внутренней стороне которого были накарябаны слова на неизвестном языке. Джереми тщательно изучал эти артефакты и прятал в кустах, а иногда — если попадалось что-то красивое — дарил Вилине.
Как светились её глаза — прозрачнее моря — когда она тонкими, словно вырезанными из бумаги пальцами притрагивалась к вещице, и какой медовый румянец разливался по бледным щекам! И как теплело на душе, когда она радовалась подаркам:
- Спасибо, Колючка. Откуда ты их только достаёшь, эти штуковины?
Джереми со вздохом оставил вёсла, улёгся на дно лодки и уставился в перевёрнутое небо. Розоватая дымка таяла, уступая место светло-голубому ровному сиянию – точь-в-точь как глаза у Вилины.
Да, ей уже двадцать один, и она скоро выйдет замуж. А ему жениться рано - в шестнадцать лет по законам Эколы не женятся.
Говорят, что любовь — это всего-навсего химический процесс. Иногда он возникает спонтанно, но чаще инициируется искусственно. Так им объяснили в школе и показали на диаграммах, что и откуда берётся и куда девается. Зачем доверять природе то, что — гораздо эффективнее — можно распланировать самим?
И всё-таки... Если ты сидишь на уроке и думаешь, какое платье она сегодня надела или сколько косичек заплела — одну или две, а может, распустила волосы — разве это не любовь? Если ты смолишь лодку, выходишь в океан, ловишь рыбу или собираешь моллюсков на берегу и думаешь о ней — разве это не любовь?
Волны сочувственно шептались, качая маленькое суденышко. Джереми, задумался и не заметил, как заснул. А когда проснулся – лодку уже порядком отнесло от берега.
- Черт! Попадет теперь от Хорька, - прошептал он сердито, глядя из-под руки на сияющее солнце, и начал грести к берегу.
Он еще тащил лодку из воды, а его уже разыскивали.
- Джееееее! – Хайли возбуждённо махал руками, торопясь и увязая в гальке.
Джереми снял наушники.
- Чего?
Тотчас его окутала музыка, наползающая со стороны Эколы. Сладкая и рассыпчатая, как вчерашний кекс. Джереми поморщился. Сквозь музыкальную пелену резкими всплесками пробивались одинокие крики чаек.
Хайли худ и чёрен, в джинсовых шортах и по пояс гол, а в его тугих кудряшках пузырится солнце.
- Так ты в наушниках! А я распинаюсь тут зазря. Что слушаешь?
- Тишину.
Приятель покосился на него недоверчиво.
- А я соул-рэп. Но одним ухом. А то так отключишься с концами и проворонишь всё на свете.
- Тишину нельзя слушать одним ухом, - сказал Джереми.
Если ты болтаешь со своим лучшим другом, пытаешься сквозь назойливый самодельный хит разобрать шелест волн, а думаешь, в каком она сегодня настроении — разве это не любовь?
Хайли переминался с ноги на ногу. Его плечи антрацитно блестели, словно намазанные маслом.
- Потом будешь тишину слушать. Пошли, тебя Хорёк к себе требует.
- И как он только замечает, кто пришел, а кто - нет? Ну, пропустил я эту медитацию, ну и что? Мир из-за этого перевернулся?
Хорьком в Эколе звали школьного психолога. Не из-за фамилии Фреттхен – вряд ли кто-то знал, как она переводится с немецкого. А потому, что зубы у него выдавались вперёд, как у грызуна. Впрочем, Хорёк был парнем добродушным. Тощий, рыжеватый и лысоватый, он любил поболтать с вверенными его попечению подростками. Каждый день вызывал в свой кабинет то одного, то другого, а иногда и по нескольку человек сразу, и вел пространные беседы «за жизнь», или предлагал ответить на пару ничего не значащих вопросов, или придумать рассказ по картинке. Последнее называлось ассоциативным тестом и казалось Джереми особенно бессмысленным.
Страстью Хорька была кулинария. Проявлялась она приступами - рыбный приступ, вегетарианский, сырно-молочный, кофейно-шоколадный или экзотический. На экзотику Фреттхена, к счастью, тянуло не часто, а когда такое случалось, он ползал по скалам, выковыривая из щелей в камнях жуков, ловил кузнечиков и выискивал на пустыре за рабочим посёлком какие-то специальные травы. Получалось необычно и вкусно — если не задумываться об ингредиентах. Редкие смельчаки отваживались попробовать, но кто соглашался — не раскаивались.
За шоколадные и молочные фантазии Хорька уважала вся Экола. Таких тортов и коктейлей не подавали ни в одном из местных баров и кафе. Увы, но рецептами он не делился ни с кем, утверждая, что нет их вовсе, рецептов, а только интуиция и вдохновение.
Рыбные приступы сблизили Хорька с Джереми. В школе — а кабинет Фреттхена располагался на первом этаже школьного здания — они почти не общались. Иногда при встрече кивнут друг другу — и всё. Психологические сеансы, даже если это были разговоры о жизни, протекали официально. И Фреттхен, и Джереми — оба понимали, что в такие моменты психолог Эколы представлял не себя, а некую систему.
И только на пустынном берегу, среди разложенных рыбацких сетей, водорослей, рыбёшек, мидий и крабов — Хорёк становился самим собой. Джереми охотно делился с ним уловом. Расхаживая босиком по пляжу и отгоняя крикливых чаек, они перебирали добычу и разговаривали о том, о чём никогда не решились бы поговорить в пыльной тишине кабинета.
- Расслабься, - Хайли хлопнул друга по плечу и подмигнул, - утреннюю медитацию отменили.
- В честь чего это? – недоверчиво покосился на друга Джереми. – А зачем он тогда меня вызывает?
- Какой-то супервайзер прибыл. В честь него и отменили. Зато всех по очереди тягают в кабинет к Хорьку, и они вдвоём с этим мужиком ведут перекрёстный допрос.
- Не было печали!
- Да ладно, никто еще от болтовни не умер, - Хайли ловко сплюнул и почесал одной босой ступней другую. – Я уже был у них, и Боб тоже.
- Что за мужик то хоть?
- С виду – мелкий, невзрачный и одет просто – чёрная рубаха, белые штаны, - пожал плечами Хайли, - а Хорёк перед ним на задних лапах скачет. В костюм вырядился и галстук нацепил – видать важная птица, гость этот. А этот, мелкий, улыбается вежливо, а глазами так и сверлит, так и сверлит. И вопросы задает. Ну, пошли? Сам увидишь!
Джереми нехотя поплёлся за другом. За пляжем начинался «детский городок» – спальные корпуса в разводах граффити, газоны, клумбы, скамейки, игровые площадки. А дальше - стадион. За стадионом двухэтажное здание школы с парадным входом и садом со скульптурами и фонтанчиками.
- Какие вопросы хоть задают? – допытывался Джереми.
- Да всякие!
Теперь Хайли приходилось перекрикивать уличный шум. Музыка лилась отовсюду — из открытых окон и репродукторов, развешанных на каждом углу, выплёскивались тонны мелодических помоев. Работница в синем халате и белой косынке, стоя на коленях, мыла щёткой тротуар. Джереми щурился на резкий свет, отражённый распахнутыми настежь окнами.
- Что нравится, да что не нравится… он меня спрашивает – кем хочешь стать? А я ему, прикинь, – уборщиком! Не хочу, говорю, чтобы за мной убирали другие!
По черепичной крыше корпуса ползли два работника, соскребая жестяными совками птичий помет. Из репродукторов неслось во всю мощь:
«Белка - в дупле,
Птичка — в гнезде,
Ну а мы на воле!
В родной стране – Эколе!»
- Не хочу, мол, быть как те чайки, что засрали всю Эколу.
- Какой тупой текст! – раздражённо заметил Джереми. – Кто только их сочиняет?
- Да ладно, забей, - махнул рукой Хайли, - так этот мужик и говорит - почему ты работников называешь «другими»? Они такие же люди! И закатил лекцию на полчаса. Потом за Боба принялся, а тот такой – задууумался, брови поднял на пол-часа. Ну, ты же знаешь Торопыгу Боба, - друзья переглянулись с усмешкой, - хочу, говорит, быть земледельцем... Выращивать кукурузу, картошку, помидоры, огурцы - и как пошёл перечислять все овощи и фрукты, какие только знает. Бедный Хорёк аж галстук задергал, как удавку!
- Вы с Бобом заранее договорились, что ли?
- Ага, - самодовольно осклабился Хайли.
- Глупо, - покачал головой Джереми. - Как дети малые. Ты, правда, думаешь, что они свои опросы ради удовольствия проводят?
- А для чего?
Хайли беззаботно насвистывая, вышагивал, сжимая кулаки в карманах, отчего его и без того узкие шорты нелепо топорщились.
- Не знаю.
- Не знаешь, так и не говори. Да ты и сам не лучше нас. Я хоть рисую, а Торопыга каллиграфией занимается. А ты? Триоль все уши о твоих музыкальных способностях прожужжала, а толку? Заладил одно - я рыбак, у меня лодка!
Джереми вздохнул.
- Рыбу ловить, - не унимался Хайли, - кто угодно может. Любой работник...
- Да не кричи ты, - рассердился Джереми. - Я уже оглох. Музыка орёт, и ты орёшь. Ясно, что любой работник может. Сочинять бездарные шлягеры тоже любой дурак умеет. Из глины лепить уродцев. И на стенах малевать. По-твоему, это труднее, чем готовить еду, мести дороги или чистить крыши? Как ты не понимаешь, что океан — это другое. Не выпендрёж, не дешёвые понты. Он живой и настоящий.
«Кому-то для счастья нужны паруса
И свежий попутный ветер»,
- неслось из репродуктора.
- Вот, видишь? - усмехнулся Джереми.
Они остановились у ограды школьного садика. За сеткой-рабицей, среди олеандров, пальм и ярких тропических цветов толпились, наступая друг другу на нелепые башмаки, садовые гномы. С бородами и без, длинноволосые, маленькие - с кустик толстянки, и большие, почти в человеческий рост. От разноцветных шляп и колпаков рябило в глазах.
- Подождать тебя? - спросил Хайли, сунув пальцы в ячейки сетки.
- Не надо, в столовой встретимся. Ты иди пока. Я скоро.
Джереми постоял немного, разглядывая садовый народец. Два человека в Эколе увлекались изготовлением гномов. Роберт — белобрысый верзила, угловатый, как шкаф. Фигурки у него получались изящные и хрупкие, и, как на подбор, голубоглазые — не гномы, а просто эльфы, разве что без крыльев. Их тонкие белые кисти просвечивали насквозь, а в летяще-скользящих позах ощущались одновременно кроткая восторженность и едва уловимое женское коварство. У Вилины, напротив, гномики твёрдо стояли на земле, были широкоплечи и смуглы, а один — притулившийся в дальнем углу палисадника — ну очень походил на Джереми. Такой же кучерявый, скуластый и зеленоглазый. По-мальчишески худой, с узкой спиной и широкими ладонями. Он и одет был так, как Джереми обычно одевался: растянутая майка, цветастые бермуды до колен, наушники на шее и кепка, козырьком назад. Забрался в самое укромное место садика, весь оплетённый повиликой, и отвернулся слегка, словно оберегая их с Вилиной общую тайну.
Джереми вздохнул, поднялся по ступеням и отворил парадную дверь школы.
В уши ударило звуковой волной – по коридору с визгом носилась малышня, между ними лавировали подростки, стараясь перекричать гул голосов.
- Джереми, привет! – Торопыга Боб вразвалочку шагал навстречу. Курносый нос, круглые, безмятежные глаза и широкая улыбка. Он всегда улыбался – маленький, полноватый и добродушный.
Не успел Джереми пожать приятелю руку, как в живот ему с разбегу ткнулся белобрысый коротышка лет шести.
- Простите! – пискнул он и понёсся дальше, пригнув растрёпанную голову, как маленький бычок на игрушечной корриде.
- Вечно тут шум-гам!
- А, не обращай внимания, дети ... Ты к Хорьку?
- Да, Хайли сказал, он меня вызывает.
- Он всех вызывает. Я тоже ходил. Сказал, что хочу выращивать картошку, огурцы, помидоры…
- Хватит, хватит, я уже от Хайли наслушался про твои огородные мечты.
Боб радостно засмеялся:
- Хорьку тоже не понравилось.
- Ну, еще бы. У них на нас совсем другие планы. Физический труд - удел работников. А мы должны развиваться, расти духовно, медитировать на благо мира во всем мире и заниматься искусством.
- Ооо, - восхищенно произнес Боб, - как ты длинно говоришь. Я так не умею.
- Ну ладно, Торопыга, пока, - Джереми потрепал приятеля по пухлому плечу, - знаю я тебя – с тобой и два часа можно простоять. Меня Хорёк ждет.
Протолкавшись сквозь броуновское движение расшалившейся малышни, он добрался до двери психолога и постучал.
- Входите, - раздался тонкий голос Фреттхена.
(с) Маверик Д., Пераллес С.