Ночные гости.
Я сидел на берегу реки, на большом валуне, почерневшем от времени, с закрытыми глазами, вслушивался в разговор воды с мелкими камушками, через которые она перекатываясь, уносила свою песню к далёкому плёсу.
Уже вторую неделю мы с отцом косим речную луговину. Косит траву конечно только отец, а я сгребаю её в валки, как говорит отец «ворошу», чтобы она быстрее сохла.
Трудно в тайге найти приличную поляну, чтобы можно накосить сена корове на зиму. Приходилось кулигами выкашивать траву и вытаскивать её на открытое пространство для сушки.
Над лугом стоял терпкий запах скошенной травы, от которого у меня поднималась такая изжога, что я убегал к воде. От реки тянуло свежим воздухом и прохладой. У отца не было больше помощника кроме меня.
Старшие братья не вернулись с войны, да и мне только одиннадцать исполнилось. Сидел, после работы, слушал реку, а мысли были там, на своей улице, где мальчишки сейчас гоняли мяч. Над рекой поплыл туман, начали сгущаться сумерки.
- Витька а а, - раздался голос отца, - иди ужинать. Вот за что я любил сенокос, так за то, что там всегда можно было сытно поесть. К этому времени родители начинали готовиться заранее, потихоньку откладывая продукты, особенно трудно было после отмены продуктовых карточек. А тут река, и лес кормили своими дарами, - грибы, ягоды и мелкая рыбёшка, которая водилась в заливах реки.
Подойдя к костру, я увидел, что из котелка, висящего над костром, торчат две куриные ножки. Это мать позаботилась, зарезав и приготовив нам петуха. Плотно поужинав, я развалился под копной сена, наблюдая за отцом, как он копошится у костра, собирая его в кучу.
За тем он сел на обрубок бревна, лежащего вдоль костра, вытащил кисет с самосадом, нарезанную кусочками газету, и стал сворачивать сигарету. Самосад у него был свой. Целую гряду засеивал он им в огороде.
Ухаживал за ним всё лето, потом срезал, сушил, завесив весть двор стеблями, за тем мял, рубил, дробил и обеспечивал себя и друзей весь год. Во дворе всегда стоял сладкий аромат сушёного табака.
Вдруг, я заметил, как от леса отделились две тени, в направлении нашего костра. Отец тоже заметил их, и незаметно пододвинул к себе топор.
Надо отметить, что река была хоть и мелководная, но по ней шёл молевый сплав леса. Лес пилили и сплавляли заключённые, лагеря которых, составляли сплошную полосу, на многие километры, по обеим берегам реки.
Сроки у заключённых были разные, в плоть до двадцати пяти лет. Поэтому часто можно было услышать в лесу собачий лай, и увидеть бегущих за ними охранников.
Местное население, близ лежащих сёл, с опаской ходили в лес, по грибы и ягоды. Но не было случая, чтобы беглецы нападали на них. И всё ж!
К костру подошли два мужика. Один молодой, высокий, с круглым лицом.
Особенно выделялись его толстые губы, растянутые в улыбке. Другой, наверное, был возрастом отца, низкорослый, с грубыми чертами лица. Особенно выделялись широкие брови, и крючковатый нос.
- Мир вашему шалашу, - громко произнёс молодой. Отец мотнул головой, и поглубже затянулся цигаркой.
- Здоровеньки буллы, - в пол голоса сказал второй. Он опустился на бревно рядом с отцом.
- Табачком не угостишь? – обратился он к отцу. Отец молча подал ему кисет, и нарезку газеты.
Он скрутил цигарку, прикурил, вытащив уголёк из костра, затянулся.
- Да а крепок тютюнок.
- Какой такой тютюнок, - возмутился отец, - настоящий самосад.
- Та это я по украинский, по родному его назвал. У нас на Тернопольщине тоже его сеют, гарный табак получается. И тут же неожиданно у отца спрашивает:
- Сидел? Отец молча кивнул головой. Я по этому, - продолжает он, - как ты цигарку крутишь, усёк.
- Да, есть опыт, - отец посмотрел на него. А вы, что бежим, что по тайге шляетесь?
- Нет, идём с делянки в зону, задержались, а там кокая-то комиссия приехала. Мы расконвоированные, иногда и ночуем на делянке. Она у нас возле деревни Костоватик, знаешь?
- Ну, как не знать, живём тут. Отец почему-то посмотрел в мою сторону. - А я и не знал, что отец «сидел». Ни когда об этом в доме не говорили, надо будет расспросить его, - подумал я.
- Сынок, - обратился он ко мне, - повесь-ка чайник, пусть гости попьют.
- О, вот это, то что надо, - обрадовался молодой. Я наберу воды. Он схватил чайник и скрылся в сторону реки.
- За что сидел? - вполголоса спросил гость у отца. Отец резко бросил не докуренную цигарку в костер, посмотрел на собеседника, как бы решая, стоит ли ему говорить и произнёс, - за язык.
Наступило тягостное молчание. Пришёл молодой с чайником. По-деловому повесил его над костром, подкинул дров в костёр. И растянулся вдоль огня.
- И сколько отмантулил? - продолжил разговор незнакомец. Отца начал раздражать этот допрос.
- А ты, как здесь оказался, с Украины-то? Незнакомец по-видимому не ожидал такого вопроса. Он как-то стушевался вначале. А потом выдал:
- Да, вот так и оказался, старостой села работал при немцах. Пять лет дали, когда советы пришли, и сюда. Половину уже отработал.
Я вспомнил, что у нас в школе, пол класса были ребята из Украины. Мы их почему-то бендеровцами звали. Думали, что они из города Бендеры приехали.
- А этого, молодого за что, как он здесь оказался? – отец указал на дремавшего у костра гостя.
- У Серого ещё интересней жизнь сложилась. Сам он Саратовский. Взяли его на финскую, в первом же бою попал в плен.
Там его определили к местному, молочному фермеру. Так всю войну и таскал фляги с молоком. После войны под раздачу и сюда. Так сказывал, не знаю правда нет. Да и кому она нужна правда-то, у каждого своя.
Серый, - окликнул он задремавшего спутника, - давай разливай кипяток, попьём, да и потопаем. Я поднялся, достал сушёный малиновый лист с ягодой, и бросил горсть в чайник. Серый разлил чай по кружкам.
- Хозяин, - обратился Серый к отцу, - я тут в заливчике лодку видел, может перевезёшь на ту сторону, а то вода уж больно холодная в брод-то идти. А потом ещё пять км топать в сыром виде.
Допив чай, отец поднялся. Я почувствовал, что ему хочется по быстрее расстаться с не прошенными гостями. Лодка выскочила из залива на быстрину, и скрылась в темноте.
Я сидел у костра, ожидая отца, и думал. - Нормальные люди, и за что их наказали. Через пол часа появился отец. Он подошёл ко мне и разжал кулак. На ладони лежали два рубля. – На, это тебе они передали, на кино.