Глава 18
1.
При проверке принадлежности дачи, в которой находились потерпевшие родственники покойного Гремина и был убит при задержании афганец, выяснилось, что она выкуплена агентством по недвижимости из ближнего Подмосковья и выставлена на продажу. Директор агентства, отставной полковник милиции, пояснил, что находившиеся там молодые люди якобы намеревались приобрести злосчастную дачу и потому, в память о старой дружбе (лично знавал покойного генерала), он выдал им ключи для осмотра. Что же до прежнего хозяина, то оказалось, что им продана не только дача, но и квартира в Пушкино, а сам он отбыл в неизвестном направлении.
При беглом просмотре реестров агентства, Жергину бросилось в глаза, что большинство сделок по недвижимости оформлялось через нотариальную контору Брылевского, им же подписывались акты купли-продажи. Пара-тройка дел, возбужденных по розыску распродавших свое имущество хозяев, наталкивала на определенные мысли. У майора появились к нотариусу вопросы, требовавшие четких ответов, но… нотариальная контора была закрыта на замок. Более того, когда бесцеремонные менты вторглись в личные апартаменты нотариуса – там его тоже не оказалось.
Наутро же обстоятельства изменились – майору в оперативную разработку поступило новое дело.
- Собирайся! – бросил он на ходу лейтенанту Скифе. – Мокрое у нас на Кутузовском.
- Как, опять Гремины? – эмоционально отреагировал Скифа, не научившийся еще ничему не удивляться.
- И вдова Гремина в том числе, – интригуя лейтенанта, сказал Жергин, спускаясь по лестнице.
В генеральской квартире оперы работали уже около часа. Утром в ЖЭК позвонила хозяйка одной из квартир и сообщила, что у нее капает с потолка, а соседка сверху не отпирает. К моменту появления техника, пятно на потолке уже растеклось до коридорной стены. Пригласили участкового, понятых и вскрыли квартиру…
В гостиной на столе разложены были бумаги, сбоку косо примостилась кожаная папка – похоже, там подписывали какие-то документы. Мельком майор заметил стакан, что-то еще сверху, но прежде прошел в спальню.
То, что он там увидел, несмотря на выдержку и внушительный послужной список криминальных дел, надолго запечатлелось у него в памяти. На широкой генеральской кровати вальяжно возлежал нотариус Брылевский, в шелковом восточном халате, распахнутом на животе. Спокойное лицо и небрежно откинутая правая рука говорили как бы о том, что признаки насильственной смерти отсутствуют, если бы не одна существенная деталь: внизу живота, между полными белыми ногами нотариуса зияла аккуратная рана.
Сперва майор даже не сразу включился: что за ранение стало причиной смерти такого холеного бегемота, но потом вдруг сообразил, что Брылевского оскопили самым тщательным образом. Причем физическая смерть, очевидно, наступила прежде проделанной операции. Позже он узнает, что нотариуса умертвила мстительная любовница эфиром действительно во сне.
Второй труп – женский – принадлежал вдове наркомана, Лиле Васильевне Греминой. Она умерла, перерезав себе вены в ванной. Женщина предварительно закупорила пробкой слив и оставила открытыми краны. Скорее всего, таким образом она хотела привлечь внимание соседей.
Возвратившись в гостиную, Жергин теперь уже внимательно оглядел стол с бумагами. Поверх листов, заверенных нотариальными печатями, стоял хрустальный стакан с мятой, воскового цвета гармошкой внутри. Присмотревшись, майор понял, что это отделенный от тела детородный орган нотариуса. Рядом на блюдце лежала сморщенная крупная мошонка со всем полагающимся наполнением. Сыщика впервые стошнило в присутствии коллег, как инфантильную барышню.
Бумаги же оказались купчими на имущество вдовы, отписанное по подложному завещанию сначала от отца к приемному сыну, а потом от сына – жене, объявленной им единственной своей преемницей. Ни ее дочь, ни возможные будущие общие дети в завещании наркомана не упоминались. Оно, видимо, составлялось так поспешно и по такому примитивному лекалу, что даже неловко было за явно выказанное пренебрежение к элементарной конспирации наглого мошенничества.
Из папки нотариуса изъяли при описи десять тысяч рублей, что составляло приблизительно четверть суммы, указанной в купчей, и уж совсем мизер от предварительной экспертной оценки имущества покойного генерала в полном объеме, с присовокуплением к недвижимости присутствующих в деле сберкнижек.
2.
О случившемся на Кутузовском Виктор Федорович кратко сообщил Валерии в приватной беседе. Он загодя позвонил ей, справился о здоровье сына и предложил встретиться для серьезного разговора. Лера сразу же согласилась.
Засадив своего помощника за муторную писанину отчетов, вечером майор отправился к ней в гостиницу.
Он попросил кофе, стараясь не шокировать женщину с порога, сделал хозяйке неуклюжий комплимент, но потом отставил чашку и сказал негромко:
- Валерия Георгиевна, у меня есть для вас неприятное и даже печальное сообщение. Лиля Васильевна умерла, она перерезала себе вены.
Он выдал эту информацию без пауз, чтобы сократить до минимума тревожное ожидание Леры. Едва она, пораженная известием, замерла, недоуменно уставившись в упор на майора округлившимися глазами, как он продолжил:
- Перед этим у нее было свидание с неким Брылевским, которого она… – сыщик на секунду запнулся, ища нужную формулировку, – …отравила эфиром.
«Вряд ли сейчас ей интересны подробности, – подумал Жергин, – нужно побыстрей, пока она перемалывает смысл, переменить тему».
Валерия слегка побледнела и, сглотнув, очевидно, мешавший комок, выговорила с трудом:
- Да что же это за проклятье какое-то! Всех он нас, что ли, за собой утащить хочет?
Виктор Федорович догнал сходу, что она имеет в виду своего отца, и осторожно возразил:
- Нет, Лера…
Он назвал ее так, как когда-то в Пушкино, у себя дома, когда привез из больницы и поселил до суда, в нарушение всех служебных инструкций. Сейчас, как и тогда, она нуждалась в дружеском участии, в простой человеческой ласке, наконец, которую нелегко проявить бескорыстно нормальному мужику к интересной, во всех смыслах, бабе. Но Лера была не бабой, а неглупой независимой женщиной, к тому же, вероятно, теперь несвободной, судя по отношениям с Валентином.
- Нет, Лера, – повторил он, кладя свою ладонь на ее дрожащие пальцы, – это дань беспределу. Ты же видишь, какая бойня вокруг начинается. Сбережения и квартира твоего отца сперва показались легкой добычей Брывлевскому, но он плохо просчитал варианты. Все уже кончилось, поверь моему слову. По крайней мере, для тебя…
Майор вдруг почувствовал, что кисть Валерии выскользнула из его ладони. Она благодарно улыбнулась и погладила его по рукаву свитера.
- Спасибо, Виктор, ты уже говорил так однажды… Что ж, будем надеяться. Я многим обязана тебе, мы все обязаны…
Она вдруг сбилась, и майор мог бы поклясться, что щеки ее тронул румянец, а глаза подтопила глубокая, мерцающая на дне синева греховного омута.
- Ну что ты, что ты, – забормотал он, как бы по-дружески притягивая к себе женщину.
Дурманный, едва уловимый аромат исходил от ее кожи… Так пахнет по утрам лиловая сон-трава, пробившись из-под весеннего талого снега. Она не рассердилась, не оттолкнула его, только влажные ресницы еще глубже затенили зовущую синеву, и губы их встретились…
Это был совсем не братский и не дружеский поцелуй, но что-то тормознуло, помешало обоим.
- Извини… Я, пожалуй, кажусь тебе совершенной дурой. Только у нас ничего не получится, – сказала она едва слышно, без тени кокетства. – Я ведь и в самом деле дура, не люблю просто так развлекаться…
«Врет, она хочет меня», – подумал Виктор, нехотя отпуская женщину.
- Ты мне нравишься, – ответил он прямо и даже не слишком обиженно. – Я давно хочу с тобой переспать. Но умолять, конечно, не стану.
- Спасибо. Ты первый мужчина, который расставил все по местам без мороки, – усмехнулась Валерия, приходя, наконец, в себя окончательно и, вместе с тем, пропуская мимо ушей услышанное. – Давай снова начнем плясать от печки: что же меня теперь ожидает?
- А ничего. Ты ведь находилась в доме всего несколько часов на похоронах Жанны. Кому интересно выдергивать лишних свидетелей по закрытому напрочь делу? Типичная бытовая разборка между любовниками. К тому же ты не свидетель, а дальняя родственница, из Ближнего, как теперь говорят, зарубежья. Квартиру опечатают. Весной, по закону, вступишь в свои наследные права.
Он не стал распространяться о том, что ниточка от нотариуса потянулась совсем в другую сторону – к банде свояка, «почистившей» изрядно жилой фонд Подмосковья. Это были проблемы уже не ее окружения.
- Я ни к чему не притронусь, – категорично заявила Лера.
- Ну, это ты брось. Пустишь все с молотка, если такая брезгливая, и переведешь в баксы. Гошку на ноги поставишь.
Жергин вдруг понял, что сморозил очередную глупость: Валентин успел ему рассказать про рассекреченное отцовство Фишера; теперь, конечно же, будущее Игоря надежно устроено. Но Лера и эту бестактность майора оставила без внимания.
- Ее уже похоронили? – поинтересовалась она, сменив пластинку.
- Не знаю, не уверен…
- А я могу, как родственница, исполнить свой долг?
- Думаю, да, – удивленно взглянул на собеседницу Виктор.
Вскоре он скомкано простился, чувствуя все же некоторую неловкость перед загадочной женщиной – с одной стороны, за откровенную, хоть и невольную дерзость, а с другой, что стреножил себя так не вовремя – нужно было дожать до конца.
На другой день Валерия Гремина забрала из морга тело своей невестки, без обрядовой церемонии перевезла в крематорий и еще через несколько дней предала прах Лилии земле. Всю эту печальную процедуру она проделала вместе с братом Фаины Марковны, допустившему «маленькую халатность» на службе – в обход инструкций, втихаря позволившего захоронить траурную урну горемычной самоубийцы в могилу Жанны.
Она исполнила свой долг. Что еще можно было сделать для этих бедняг, так и не сумевших наладить свою жизнь в бурлящей столице?
«Господи! – молилась она в старинной церквушке Успения Богородицы. – Оживи мое сердце, Господи! Я сама почти что мертва. Отчего не радуюсь я спасению моего сына? Отчего любовь Валентина не согревает меня, как раньше? Помоги мне, Господи!» И вдруг, неожиданно для самой себя, Лера воскликнула: «Верни мне девочку и ребенка, которого она носит под сердцем! Господи милосердный, ты сохранил жизнь сыну, верни и дочку! Клянусь, я назову ее дочкой и стану заботиться как мать! Услышь меня… неразумную, слабую, грешную, и помилуй нас, Господи…»
Еще какие-то слова теснились у нее в груди, невыраженные и невысказанные вслух, но переполнявшие болью. И слезы текли из глаз… Но это были уже не горькие слезы безысходного отчаяния, а слезы очищения и благодати, затоплявшей сердце. Она искренне поверила, что Господь внемлет ее мольбе и девочка найдется.
Борис Оскарович остался доволен заключением консилиума. Теперь можно было продолжить реабилитацию Игоря за границей. В Швейцарии для сына знаменитого хирурга, получившего серьезные ранения в крутой разборке ментов с русской мафией, авансом приготовили место в элитном пансионате.
- Мальчик по-прежнему в глубокой депрессии, – говорил Валерии доктор Фишер. – Постарайся проститься с ним сдержанно и не расстраивать перед дорогой. Ваша разлука не должна тяготить его.
- Конечно, – согласилась она, отводя беглый взгляд в сторону, – не волнуйся, со мной у него не будет проблем.
Фишер недоверчиво хмыкнул, но сдержался и ничего не сказал. Важнее восстановления жизненных сил Игоря, для него сейчас задач не существовало. Он устроил себе недельный отпуск и намеревался лично сопровождать в пансионат сына, а заодно и дать ему почувствовать настоящую отцовскую любовь в полной мере.
Валерии стало ясно, что провожать Гошу в аэропорт совсем необязательно. Она в тот же день простилась с сыном в больнице Фишера, а вечерним рейсом покинула столицу сама.
3.
Однажды сделав свой выбор, Макс Замберг не изменял ему всю жизнь. Эта черта была наследственной в семье люстдорфовских немцев, едва ли не в пяти поколениях обживавших благословенную колонию Новороссийского края, а позже – знаменитую одесскую Черноморку, прославленный форпост героической обороны города. Что-что, а только как раз незабвенная оборона и выковала из немецкого еврея-колониста русского патриота. Затем была эвакуация в глубокий тыл, учеба, жизнь впроголодь, наконец, возвращение и дальше все по полной программе советского гражданина.
Патриотизм педантичного и ответственного Макса угасал, надо заметить, прямо пропорционально постижению основ государственной экономики и финансов, и к концу восьмидесятых, начальник финансового отдела крупнейшей региональной распределительной структуры стал лояльным космополитом. Однако по достижению пенсионного возраста, он, неожиданно для всех, незамедлительно оставил свой пост и решительно удалился от дел, затерявшись среди любителей-садоводов на пригородных участках. Детей у Макса не было, а нежно любимая болезненная жена вскоре ушла в мир иной, даровав верному супругу постылую свободу до скончания века. Он смирился с судьбой и довольно скоро наладил свой быт, для разнообразия изредка консультируя друзей и оказывая им мелкие услуги по старым связям.
Между тем, связей Макса оказалось достаточно, чтобы во вселенском бедламе перестройки ориентироваться практически вслепую с большой долей вероятности на успех. Удивительное разгильдяйство коммерческих структур разных рангов как бы само по себе провоцировало бандитскую активность «русской» мафии, о которой ни слухом, ни духом не ведали еще совсем недавно отечественные лохи.
Он понимал, что затяжной прыжок, в котором зависли над бездной самые опытные и осторожные, все равно закончится приземлением. Главный фокус теперь заключался в том, чтобы приземлиться в нужном квадрате.
- Фанечка! – нежно обращался он к своей соратнице, обнаружившей свой недюжинный талант в челночном бизнесе и с помощью мудрых советов Макса сумевшей сколотить из суматошных спекулянтов, метавшихся с выпученными зеньками по польским и турецким базарам, ассоциацию мелких предпринимателей. – Сегодня ситуация требует жертв.
- Скажи мне, когда она их не требовала?
- Мне импонирует твоя готовность к борьбе за права угнетенных, – продолжал Макс, – поэтому обрати внимание на тенденции…
- Макс, – огрызалась Фаина Марковна, – твой академический тон меня на горшке держит. Скажи прямо: обвал рубля засосет нас в трясину. Я тебя конкретно спрашиваю: когда он наступит?
- Со дня на день, дорогая, но это будет только разбежка перед прыжком. Штурмовать высоту, очевидно,
придется месяца через три-четыре.
- Так что же делать, я тебя спрашиваю?
- Отвечаю: закупить муку, а лучше – зерно будущего года. Есть у меня на примете скромненький
вариантик!
К весне откроешь пекарню и хлебный магазинчик. Этот товар неистребим при любой,
даже самой, извиняюсь, бездарной власти.
- Хм, хорошо сказать «открыть». Что я могу открыть с Попиком? Это же полип в прямой кишке! Если мы не опрокинем его на выборах…
- Опрокинем, Фанечка, опрокинем. Я думаю, даже чуточку раньше он задрыгает лапками.
- Ох, недаром я во сне тараканов травила.
Разговор на эту тему получил неожиданное продолжение в связи с всплывшей «сахарной» контрибуцией Леры.
Это был действительно интересный момент, который каждая сторона желала обыграть в свою пользу.
Расклад был прост до такой степени, что старый финансист, как человек честный и благородный, почувствовал элементарную брезгливость. Но как профессионал, быстро просчитал уязвленность бартерной операции.
Тонким местом была погрузка. Нет, саму закупку можно было осуществить почти без риска и миновать загребущие лапы Попика. К тому же Макс знал, к кому направлять покупателей. Но вот что случится с сахаром в пакгаузе на товарной в тот момент, когда со счета издательства «Гармонд» снимется круглая сумма, предвидеть не мог никто.
Родин, встречавший в аэропорту Валерию поздним вечером, коротал время с газетой в руках в зале ожидания и вдруг наткнулся на объявление:
«Охранно-детективное агентство «Барс» гарантирует сохранность и доставку грузов в адрес получателя». Речь шла наверняка о том самом агентстве, в котором накануне лохматый Арик познакомил его с неким Андрианом Гуревичем.
Валентин не сразу пошел на контакт с Гуревичем, наведенный настырным «коммерческим директором» по случаю, через какого-то собутыльника в Городском саду. Но Арик не слезал с него, доставал звонками и торчал буквально у порога, пока Родин не сообщил, что уезжает в Херсон навестить двоюродную тетку, а заодно и разведать там цены на сахар. То, что предлагал Аристарх, не лезло ни в какие ворота. Этот горе-коммерсант терялся напрочь, когда цифры оборота становились пятизначными, и не мог отличить опт от розницы.
Никаких родственников в Херсоне у редактора, разумеется, не было. Но по совету Макса, он с одной стороны выдерживал паузу перед свиданием с Гуревичем (о том, что это за птица, Макс ему прозрачно намекнул), а с другой – хотел обкатать новенький «джип», купленный им специально для деловых поездок. Однако, еще не выезжая за объездную, он заметил, что его ведет самый натуральный ментовский «форд» и обшарпанная с виду «восьмерка». Притом ведут достаточно нагло, почти не скрывая своей задачи. В бытность журналистом молодежной газеты, ему довелось познакомиться с таким почерком.
Нисколько не удивившись обороту событий, Макс Эммануилович предложил редактору действительно съездить в Херсон, и даже подсказал, с кем на людях переговорить о «предмете». Нужно было подтвердить имидж периферийного коммерсанта, пыхтящего над непосильной сахарной задачкой.
По возвращении из поездки, Валентин застал едва ли не на пороге дома запенившегося Аристарха, который
наплел тридцать бочек арестантов и умолял не делать больше глупостей, а идти прямо к Гуревичу.
Хозяин «Барса» не произвел на Родина особого впечатления. Слегка расплывшийся, хотя крепкий еще мужчина лет сорока с небольшим, невысокого роста, был черен и лысоват, то есть ни одного седого волоса не сверкало в его коротко стриженых смоляных волосах и трехдневной щетине, пухлые негритянские губы открывали в хищной улыбке два ряда прекрасных собственных зубов, не тронутых табачной желтизной. Но в общем симпатичное лицо с подвижной, чуть выдвинутой вперед тяжеловатой нижней челюстью все же чем-то отталкивало.
Позже Валентин догадался, чем: у человека с обаятельной улыбкой был тусклый и жесткий взгляд рысьих светло-коричневых глаз, нимало не смягченный сеточкой мелких морщин. Этот взгляд, свойственный людям определенных профессий, как бы жил отдельно от улыбчивой, чуть ироничной мины сыщика, не переигранной ни разу за время беседы.
Он принял их приветливо, угостил кофе и действительно подтвердил, что, кроме охранных функций, может скинуть кое-какую информацию о товаре. Дескать, его парни стоят практически на всех арендованных в порту и на Товарной складах.
После встречи Родин звякнул Максу Эммануиловичу, и тот пообещал до завтра обмозговать последние новости.
Едва только объявили о посадке прибывшего из Москвы рейса, как Валентин подскочил к выходу и стал вглядываться в потянувшуюся по летному полю вереницу вялых пассажиров.
Он увидел ее сразу, еще на трапе, и сердце сжалось от жалости: такой сиротливой показалась родная его тонконожка, одиноко бредущая в равнодушной толпе. Вот она поравнялась с выходом, он сунул ей в руку букетик фиалок, подхватил нетяжелую сумку, прижал к груди и замер, вдыхая запах пушистых волос, растрепанных злым декабрьским ветром.
- Ну, как ты тут? – спросила она, заглядывая доверчивыми грустными глазами ему в лицо.
- А никак без тебя. Ждем, мадам, вашей отмашки.
Она улыбнулась одними глазами, зарылась носом в воротник его дубленки и ласково чмокнула в шею. «Соскучилась, лапушка», – с нежностью подумал Валентин, дав себе слово не заводить разговор о Гошке. Он понимал, что материнские раны затягиваются не скоро.
В обнимку они проследовали к машине, и преувеличенно бойко, как мальчишка, он хвастал своим удачным приобретением. «Джип», в самом деле, был почти новым, с прогоном меньше десяти тысяч, мотор работал, как часики.
- С каких это гонораров? – радостно удивилась Лера.
- Дома, дома про все расскажу, – пообещал Родин, включив зажигание.
Холодные, выметенные ледяной пылью улицы города встретили Валерию тусклым настороженным светом люминисцентных плоских фонарей и мелкими, бьющими наискосок в ветровое стекло снежинками, первыми в наступившей, наконец, зиме.
…Он согревал поцелуями коленки дрожавшей нервной дрожью подружки, поил коньяком, усадив в старинное бабушкино кресло у растопленной с вечера голландки, и веселил рассказом о том, как самолично чистил дымоход и исследовал содержимое сарая под лестницей, того самого, из которого якобы шел лаз в настоящие катакомбы.
До катакомб, правда, добраться не удалось, но угля и дров для растопки нашлось достаточно. Теперь можно было плюнуть на полумертвые батареи и раз в жизни согреться по-настоящему, как в детстве. Не доставало только бабушкиных пончиков с повидлом и сладкого узвара из вяленых груш…
Про то, что случилось в Москве, Родин узнал в общих чертах от Жергина по телефону, частично от самой Валерии, ну и сам догадался кое о чем… Впрочем, переживать беды, валившиеся одна за другой, не было больше сил. Когда-нибудь наступает предел, эмоции исчерпываются, боль притупляется.
- Все, все, все… – шептал он, прижимая к себе Леру, – не плачь, родная, я понимаю… Видно, такой час подоспел, ты ж сама говорила: завтра случится война, вот она и нагрянула… только я, дуболом, поздно врубился…
И ее, податливую и покорную, он ласкал с такой нежной любовью, так бережно и осторожно, как если бы брал желанную девушку в самую первую брачную ночь, сдерживая себя изо всех сил и едва не рехнувшись от медленно подступавшего долгого сладостного наслаждения.
Утром они допоздна валялись на ковре под теплой голландкой, со смехом поглядывая на разыгравшуюся за окном нешуточную метель и просчитывали все возможные сахарные цепочки. Выходило, что Гуревич предлагал вроде бы выгодные условия, скинув почти треть, против цены, названной бестолковому Арику. Но последнее слово оставалось, конечно, за Максом Эммануиловичем.
Валькин же «хвост» окончательно развеселил Леру. Она посоветовала ему вести дневник и потом сверкануть пером в детективе, что-нибудь вроде «Завтрака с каннибалами», и прославить тем свое имя в бессмертном жанре.
К обеду позвонили Фаине Марковне и решили все вместе расслабиться в «Голливуде», но Фаина сказала, что прежде, чем дергать кота за хвост, надо обломать ему когти, намекая на Попика, который захаживал иногда, по ее сведениям, именно в это заведение. Пошевелив мозгами, выбрали глухо законспирированный кабачок «Святой Николай» на старой барже в порту.
«Удивительно, как она похорошела за ночь», – думал Валентин, искоса поглядывая на Леру в такси, удовлетворенный немалой долей своих заслуг в приятной метаморфозе.
В нарядной песцовой шубке, разрумянившаяся, с сияющими глазами женщина вовсе не походила на вчерашнюю замухрышку, уныло спускавшуюся с самолетного трапа.
«Она ведь, в сущности, еще ничего не знает про мой кредит», – вдруг пришло редактору в голову. Но признаваться в своей авантюре ни с ей, ни кому другому он не собирался. Очень даже кстати Фаина избавила новоиспеченного миллионера от хлопот с наличкой. Конечно, несолидно было оставлять дипломат, набитый баксами, под вешалкой, даже впопыхах вылетая в Москву. Ну да пронесло, к счастью. История с «хвостами» невольно подстегивала дремавшую до поры бдительность. Сейчас они ехали в такси на толчок, чтобы там пересесть в Фаинин фургончик, «бронированный» рекламой стиральных порошков, и незаметно добраться в порт.
«Святой Николай» в деревянной обшивке оказался довольно-таки уютным кабачком с отменной кухней. За шашлыками из осетрины, мясным ассорти и горячими блинчиками с грибной начинкой, в полном уединении они приготовились слушать велеречивого Макса, не сводящего с Валерии восторженных глаз. Он и сам помолодел лет на двадцать, по крошечному глоточку пригубливая бокал с белым бордо.
- Прежде, чем мы начнем операцию с сахаром, – он именно так и сказал: «операцию», – я имею вам сообщить информацию про господина Гуревича.
- Учти, Макс, что Попик может иметь всех нас вместе или по очереди, если твоя информация получит резонанс за этими стенами.
- Не может, Фанечка, – мягко возразил финансист. – Нас вообще никто не может иметь, потому что мы – ассоциация. А это в корне смещает акцент. Твой Попик только поцелует нас в пухлые места. Но все-таки про Челентано им надо сказать.
Повисла интригующая пауза. Затем Макс набросал простую, с виду, схему передела криминальной епархии Южной Пальмиры под некого Челентано, выглядевшего, однако, далеко не таким юморным, как в местных бандитских байках его классические предшественники.
3.
- Не так давно я оставил свою службу и забросил портфель на антресоли, – начал Макс Эммануилович. – Я человек немолодой и того, что отложил на старость, надеюсь, должно хватить. Но сделал я это отнюдь не из гуманных соображений, а исключительно для пользы собственного здоровья. Мне уже не под силу выдерживать схватки на валютных биржах. Поэтому гешефт господина Павлова с обменом шила на мыло, я имею в виду старых денег на якобы новые, подтолкнул меня к бесповоротному решению. Когда гнилой каркас трещит по швам и правительство включает станок, главное – вовремя сдать ключи от «большого сейфа».
Как раз во время пресловутого обмена «старых денег», Челентано засветился на горизонте нашего финансиста так отчетливо, что из природного любопытства тот навел кое-какие справки. И что же выяснилось? Неброская фигура вчерашнего обэхаэсника приобрела зловещий окрас. С каждым новым эпизодом столкновения знакомых Макса с нахрапистым инспектором откровенно демонстрировали беззастенчивый рэкет.
Андриан Гуревич ушел в ментуру после нархоза не случайно. Его тянуло к чужим деньгам, как наркомана на конопляное поле. Чуть ли ни с первых шагов он зарывался на службе примитивно и нагло, но карьера его, тем не менее, продвигалась довольно бойко, благодаря «волосатым» рукам, крепко подсаживающим инспектора к майорской звездочке.
- Это не наш человек, – продолжал свой рассказ Замберг, – по непроверенным данным, как любят выражаться в прессе, он из бендеровских румын. Три его двоюродных брата сидят на лесенке один над другим и друг друга держат на круговой поруке: прокурор прикрывает опера, а старший, из Министерства юстиции, – прокурора. Этот же со второй, так сказать, ветки, слава Богу, без боковых побегов.
Однако и круговой поруки оказалось недостаточно, когда в одной из инспекторских поездок по области Челентано трахнул в посадке смазливенькую деревенскую целку. Школьница оказалась дочкой председателя колхоза, да к тому ж не абы какого, а образцово-показательного хозяйства, в которое наезжал сам министр и даже кое-кто из ЦК. Пришлось всем троим братцам попотеть, чтобы выручить неуемного кобеля, к тому же за ним водилось много других грешков.
Короче, Гуревича положили на койку в психушку и уволили из ментуры с оригинальной формулировкой: за несоответствие должности и по состоянию здоровья. Выходило как бы, что он не соответствовал должности по состоянию здоровья.
От суда его, конечно, отмазали, и он, как булька на воде, выскочил вскоре по соседству со сбербанком, посадив в отделении охраны, за загородкой, пару машинисток, обрабатывающих разовые приглашения челноков и анкеты желающих отбыть на ПМЖ за бугор. Если же принять во внимание, что очереди в местный ОВИР занимались с ночи, то можно предположить с большой долей уверенности, что овчинка стоила выделки. Но… недолго музыка играла, недолго фраер танцевал: дутый, нигде не зарегистрированный кооператив Челентано прикрыли его же бывшие коллеги из хозяйственного отдела, пригрозив братьям серьезными неприятностями.
Именно в тот напряженный момент подоспела уникальная Павловская реформа денег, и со всего города
к Челентано потащились клиенты на несанкционированный обмен старых купюр на новые.
Вот это был его звездный час! В комнатушку изгнанных машинисток теперь таскали деньги мешками, тюками, баулами. Нельзя было даже себе представить, что на руках у людей скопилось столько денег. В то время, когда из толпы обменщиков у кассовых окошек в операционном зале «скорые» вытаскивали и увозили инфарктных стариков, отпаивали валерьянкой истеричных граждан со своими жалкими «трудовыми сбережениями», в районное отделение сбербанка СССР, охраняемое доблестной советской милицией, черным ходом, прямиком через двор сносились государственные денежные знаки и сдавались приемщикам в обмен на упакованные в целлофановые пакеты пачки новеньких сто- и пятидесятирублевых купюр. Значительная часть из них тормознулась у опального инспектора и его братьев.
Вскоре он открыл на имя тещи детективно-охранное агентство и развернулся по-настоящему.
Но жизнь в Южной Пальмире хозяину «Барса» не казалась медом, потому что не тот это был город, который изменяет своей легенде даже при перестройке. Этот город перестраивался и в восемнадцатом, и в двадцатом, и в тридцать седьмом, и в сорок первом, и до и после оставаясь при этом таким же непревзойденным и независимым, как всегда. Всеми фибрами души нелюбимый пасынок ненавидел его вольный дух и чувствовал, что волчью стаю здесь водит другой вожак.
Вожака этого звали Лоцман. Просоленный с рождения в Хлебной гавани на Пересыпи, имевший «сталинскую» ходку в Мордовские лагеря, он «держал» все порты и станции погрузки в черте города и далеко за его пределами, все базары и токучки, включая гнезда фарцовщиков. При этом располагал иногда такой информацией, за которую дорогого бы дали спецслужбы. Иногда он «сливал» от своих щедрот ментам на раскрутку, это как бы была их доля за то, что не путались под ногами.
Лоцман работал виртуозно. И главное, прищучивал сквалыжных теневиков почти без мокрухи. К тому же был сентиментален до слез. Содержал, например, благотворительную столовую, где регулярно кормил одиноких пенсионеров и бомжей. Выстроил приют для беспризорных детей и оплатил турне по Европе хору мальчиков. Делал царские пожертвования соборам и церквам. Всегда анонимно.
Но в его городе анонимными не оставались даже надписи на заборах.
Челентано пробовал выйти на Лоцмана и поделить город поровну, все же Попик был детищем именно его братьев. По справедливости следовало за Попиком отдать центр, Новый рынок и морвокзал.
Лоцман же признавал над собой только покойного мэра. После его непонятной гибели, ставшей загадкой для всех, кроме родственного тандема Гуревичей, начались мелкие стычки с людьми Лоцмана. Потекла юшка сначала на контейнерной в Раздельной, а потом и совсем близко – в Усатово. Там ломанули вагоны с металлоломом, составленным на две трети из токарных станков в заводской упаковке.
Лоцман не любил жлобских приемов и вышел на стрелку с Челентано. На встречу он привез шестерых ломщиков, живых и невредимых, лишь повязанных, как тюки с ветошью, и выбросил живой груз из машин на дорогу, прямо под колеса Челентановского бронированного «форда».
Мстительный детектив просчитал все маршруты Лоцмана и засек его в… бане, обычной городской бане, примечательной только тем, что в ней не было женского отделения, там мылись одни мужики. И вот, когда Лоцман расслабился в парилке, внезапно разорвался паропровод над входом, а дверь захлопнулась на замок, неизвестно кем накануне вмонтированный. Через сорок секунд Лоцман и его денщик-телохранитель сварились на пару всмятку.
Челентано лично похоронил трагически погибшего «друга» на главной аллее Второго городского кладбища, между известных всему миру академиком Филатовым и капитаном китобойной флотилии «Слава» Соляником. Город скорбел о своем герое.
Осиротевших «сынков» обрабатывали агенты «Барса», и лоцмановский штаб со скрипом вошел на паритете в структуру охранно-детективного агентства Гуревича. Вожделенный миг настал – Попик получил доступ к портовым кидалам. Им тоже следовало к нему присмотреться поближе: как-никак, а дело, возможно, придется иметь вскорости с новым мэром.
- Это, конечно, не главное, – заметил мимоходом Макс, – я только хотел сказать, что мы схватимся врукопашную не с шакалами, а с волками. Они никого не боятся, нападают среди бела дня и грызут намертво, но уважают ум и щедрость. Слава Богу, в нашем городе эти два качества пока еще на первом месте, после хитрости.
- И что ты уже придумал, хитрый Лис? – поинтересовалась Фаина Марковна.
- Ничего, – не шевельнув бровью, отвечал финансист, – ничего придумывать мне не пришлось. Наш сахар уже в порту. Тс-сс! – он приложил палец к губам.
Такое эффектное сообщение комментариям не подлежало.
4.
Почти в одно и то же время, когда Челентано сводил на Гаванной в своем черно-кожаном офисе шеф-редактора издательства «Гармонд» с золотоочкастым директором фирмы «Мираж», якобы прикупившей сахарок для продажи солидному клиенту, и уже потирал руки от предвкушения удачного кидка, в другом кабинете, на Приморском бульваре, происходила не менее интересная и ответственная встреча.
Ослепительная дама в дымчатых мехах ворвалась в приемную председателя райисполкома и, игнорируя едва успевшую раскрыть рот секретаршу, проскользнув мимо отмороженных качков личной охраны сановной особы, влетела прямиком в кабинет Попика.
Оборвав на полуслове беседу с посетителем, тот уставился на незваную гостью и в следующий миг
расплылся улыбкой до затылка.
- Извини, – кивнул он мужчине с высокими залысинами на породистой голове, –
я перезвоню тебе завтра утром, у тебя есть время обмерковать наши планы.
Это был директор ликеро-водочного завода, которого кандидат в мэры, очевидно, собирался смачно подоить перед выборами. Тот попрощался, вежливо раскланялся с взбалмошной дамой и вышел вон. Попик проводил его до дверей, плотно прикрыл дубовые створки и повернул ключ, торчавший в скважине позолоченного замка.
- Ну, Стрекоза, – воскликнул он, собираясь облапить женщину, – так же человека можно заикой сделать!
Предупреждать же надо. Ишь, как выфрантилась! Чемпион тебе, что ли, отступные кинул?
- Ошибаешься, напротив – представительские. Меня, в отличие от некоторых,
не с одним паршивым веником сватают.
- Хм, разборчивой ты, Стрекоза, как я погляжу, стала, – обиделся уязвленный Попик,
не решаясь, однако, распускать руки.
- Я по делу, – перевела стрелки Валерия, выставляя на стол председателя объемистый пакет. –
Это тебе взятка, чтобы выпить мировую.
Как ни в чем не бывало она достала из пакета марочный французский коньяк, шампанское, шоколадный набор, блестящую позолотой ярлыка банку растворимого кофе и отдельную упаковку, в которой виднелся литровый «Смирнофф» с синей головкой и две стеклянные посудины с красной и черной икрой.
Сбитый с панталыку Попик тупо вытаращился на презент, не зная, что предпринять дальше. Мелькнувшая, было, мысль завалить фрондерку на диван в соседней комнате отдыха и врезать до треска в ушах – так, чтобы спеси поубавилось, – быстро угасла, потому что нахалка плюхнулась в его рабочее кресло и пальчиками нежно поглаживала кнопку «ЧП» – аварийной сигнализации системы «Сирена» на случай нештатных ситуаций.
- Ты с кнопкой поаккуратней, – предупредил он, облизнув сохнувшие губы.
- Не дрейфь, – заверила его дерзкая баба, – присядь и внимательно выслушай, что я тебе сейчас расскажу.
Попик автоматически опустился в кресло для посетителей, сцепив замком свои маленькие беспокойные ручки, и приготовился к очередному фортелю. Лера вытащила из дамской изящной сумочки еще один аккуратный пакет и выложила перед Попиком его содержимое. Пятьсот тысяч долларов. На лбу у председателя исполкома выступила испарина.
- Ты сейчас же позвонишь в порт, – сказала Валерия незнакомым скрипучим голосом, – и отдашь кому надо команду грузить контейнерами с сахаром всех свободных дальнобойщиков, а платежки за товар, погрузку, прогон до Архангельска и все остальные бумаги я подвезу им через два часа.
- Бешеная! – взвизгнул Попик. – Это не мой сахар, никуда я не буду звонить!
- Будешь, – невозмутимо возразила Лера, следом за пакетом извлекая наружу маленький дамский браунинг, с виду почти игрушечный, если бы не черный зловещий зрачок в коротком, но мощном стволе. – Я не шучу, как видишь. Но это не последний мой аргумент. Если через час бандиты из «Альфа-сервиса», в который ты переделал бывший «Коопторг», не подпишут со мной договор и не отдадут мне по твердой цене проклятый сахар, один твой старый приятель шепнет по телефону пару слов кому надо в Киеве. И тогда тебе и твоим подельникам Гуревичам будет не до шуток. Пятьсот тысяч – хорошие деньги, плюс то, что тебе отвалят ворюги из «Альфы».
- Макс! – ахнул Попик. – Старый Лис, ну погоди, я тебя выкурю из норы… Брось сейчас же свою цацку, – прошипел он, сверля Леру побелевшими от ненависти глазами. – Тебя моя охранка забьет до смерти.
- Очень возможно, только ты этого уже не увидишь, – заметила наглая шантажистка. – Звони, Миша, у нас мало времени, – вздохнула она. – Час пролетит очень быстро, а человек ждет подтверждения.
Попик молниеносно просчитывал в уме все варианты. Отдавать свой сахар по фиксированной ставке не входило в его расчеты. На черном рынке цена была втрое выше, но и риск засветиться был не малым. Здесь же, с одной стороны, на столе лежала наличка, которую он не собирался ни с кем делить: это был его клиент; а с другой, из полумиллиона расчетных за сахар, «Альфа» должна сбросить в его «тумбочку» не меньше двух третей. Практически, он почти склонился к тому, чтобы принять драконовские условия Греминой, но тянул резину от страшной досады: баба-сука его обскакала.
- Ты нечестно играешь, Стрекоза, – процедил он, идя на попятный. – Пришла бы по дружбе…
разве б я тебе отказал?
- А честно кинуть меня на полтора лимона?
- Как это? – удивился Попик. – Да спрячь ты пукалку! – выходя из себя, яростно пробормотал он. –
У меня в мыслях такого не было, я же жениться на тебе собирался…
- Пока ты собирался, – доставая сигарету и раскуривая ее от своего «огнестрельного» оружия, пояснила Лера, – твой дружок Челентано присел к Вальке на хвост. Водил его почти месяц, а сейчас, прямо в эти самые минуты, можно сказать, раскручивает на всю катушку через кидал из фирмы-однодневки «Мираж», да еще при этом наличку требует, как раз вот эти самые пятьсот тысяч, которые я тебе предлагаю, по старой дружбе.
- Врешь! – подскочил Попик, дрожащими руками хватаясь за телефон. – Слушай ты, мудак захезанный! –
орал он через десять секунд. – Я твои кишки растяну на фонарных столбах! Что ж ты делаешь…
Не стесняясь присутствия зловредной дамы, он выматерил в три этажа Гуревича, потребовал объяснения, с какой стати тот потрошит его заначку, и, не выслушав ни одного слова в ответ, шваркнул пятерней по рычагу, а потом стал накручивать другой номер.
В долгую декабрьскую ночь, на редкость сухую, и при сносной видимости, автопоезд из двадцатитонных контейнеровозов, пройдя таможенный досмотр в порту погрузки, выехал за пределы города. Транспортному составу с гуманитарным грузом для Архангельского целлюлозно-бумажного комбината предстояло преодолеть почти три тысячи километров на север, в поморский край, славный своим вольнолюбием и истинно русским норовом.
До Нового года оставалось немногим больше недели.
********************
Продолжение слкдует