«Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему» Л.Толстой
Почему именно так сложилась жизнь нашей семьи, я не могу понять до сих пор. А спросить теперь уже не у кого – все родственники давно ушли в мир иной. Кто конкретно виноват в том,что наши отец и мать жили сами по себе, а мы - трое детей с малых лет жили с бабушкой и тётями, сказать сейчас, когда прошло более восьмидесяти лет, невозможно. Предполагать можно что угодно, но истину я уже не узнаю.
Небольшое отступление. На моей малой родине в небольшом городке Короча Курской области (сейчас Белгородская обл.), недалеко от нашего дома жил Феофилакт Дмитриевич Сафонов. Я видел его всего несколько раз. Внешне он был очень похож на цыгана. Помнится копна густых черных с проседью волос под шляпой с большими полями, черная борода. Народ звал его «Филя – гадальщик» и толпами ходил к нему гадать. По городу и району ходила молва, что Филя очень точно предсказывает судьбу человека. Как он гадал – на картах или еще как-то, я не знаю. Бабушка, у которой мы (старший брат, я и сестра) воспитывались, в середине 50-х годов рассказывала, что наша мать еще до Отечественной войны ходила к нему гадать. Как говорила бабушка, Филя абсолютно точно предсказал, что нашу семью в будущем ждут только горе и тяжелые испытания. Что конкретно Филя говорил матери, я не знаю, но судя по тому, что в последующем произошло с нашей семьей, он во многом оказался прав.
Семьи, как таковой практически не было, но я очень хочу, чтобы мои правнучки знали хотя бы краткую историю рода Комаристовых. Сейчас большинство людей историю своего рода знают, так сказать, в очень кратком виде. Практически все могут вспомнить только дедушек и бабушек. А вот назвать имя прадедушки или прабабушки смогут единицы. Если спросить любого школьника, студента или даже взрослого, как звали его прадеда, когда он родился, сколько ему было лет, где он жил, чем занимался, когда умер, где похоронен - сомневаюсь, что можно получить четкие и конкретные ответы.
Почитать и уважать предков, хранить память о них - раньше это было едва ли не священной обязанностью каждого человека. Сейчас мало кто знает о своих предках, хотя интерес к семейным корням начинает расти. Постепенно приходит осознание того, что сохранить свое имя в истории рода, можно лишь отдавая дань уважения предкам, которым каждый обязан жизнью.
Нашу вину я вижу в том, что мы никогда никого из родных, близких и дальних родственников не расспрашивали о прадедах, прабабушках, а взрослые не придавали этому особого значения и, как правило, ничего нам не рассказывали о своих корнях. Наверное, жили дед, прадед, прабабушка... Ну и что из того? А кто они были по профессии, где жили, когда умерли, сколько имели детей... Как их звали, какова их судьба не ответит никто...
Историю рода надо рассказывать детям, когда они еще маленькие, но уже хорошо знают бабушку, дедушку, дядю, тётю и других близких и даже дальних родственников. Только тогда у них может появиться чувство любви и уважения к своему роду и родителям. Не знать историю своего рода – признак низкой культуры. Еще Александр Сергеевич Пушкин писал, что «неуважение к предкам есть первый признак дикости и безнравственности», «гордиться славой своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие...».
Я долго пытался разобраться в своей родословной, но, к сожалению, без особого успеха. Хорошо помню только родителей моего отца дедушку и бабушку Комаристовых и маму моей матери Ирину Антоновну Косилову.
Бабушку (маму моего отца) звали Мария (отчество установить не удалось), дедушку – Петр Иванович. Знаю, что жили они в Белогорье (окраина города Короча) у подножия Белой горы. Бабушка и ее дочери – наши тёти были глубоко верующими людьми. Тётя Липа, например, была очень набожной, как нам говорили потом, «монашкой в миру». Она прожила долгую жизнь и умерла в начале 80-х годов прошлого века. Но общалась она с нами крайне редко, домой к нам никогда не приходила. Да и мы не ходили к ней, хотя жила она недалеко от бабушки Ирины Антоновны. Лично я всю жизнь с благодарностью вспоминаю бабушку Марию и её стремление приобщить нас с сестрой с детства к христианской вере. Когда дедушка и бабушка ушли из жизни я точно не помню, но кажется мне, что произошло это в конце Отечественной войны или сразу после ее окончания. К большому сожалению фотографий бабушки и дедушки Комаристовых я никогда не видел.
Вопрос, который давно интересует и волнует меня. Когда наш отец в 1943 году на фронте пропал без вести, а мать бросила нас троих на произвол судьбы еще до войны, почему никто из родственников отца не только не взял кого-то из нас троих на воспитание, но даже не поинтересовался нашей судьбой?
Старший брат, я и сестра толком не знали, где живут сестры отца (я знал только улицу). Мы не ходили к ним, а они к нам. Лично я не был у них и когда учился в школе, институте, на Военно-медицинском факультете и во время службы в армии. Хотя мы все ежегодно приезжали на каникулы, в отпуска. У нас был один дом, на улице Карла Маркса, где жила бабушка Ирина Антоновна, тёти и куда мы все ехали. Там нас встречали, всегда были нам рады. Это был наш родной дом.
Гораздо лучше я знал бабушку по линии матери Ирину Антоновну Косилову. Точно знаю, что родилась она 19 мая, а вот в каком году - не помню... С малых лет старший брат, я и сестра росли и воспитывались у неё и её дочерей – наших тёток. Из записок одной тёти я узнал, что мой прадед по линии матери Антон Иванович работал мельником на барской мельнице. Всё. Другой информации о предках у меня нет...
Отец
Мой отец Комаристов Ефим Петрович родился в 1904 году в городе Короча Курской губернии (день и месяц не знаю). Не могу сказать, что не помню его совсем - память все-таки кое-что сохранила. Остались отрывочные воспоминания о Краматорске, где отец, а может быть и мать, работали на строительстве машиностроительного завода. Завод был пущен в 1934 году. Когда мы приехали и когда уехали из Краматорска этого я не знаю. Смутно помню толпу народа, трибуну, красные флаги, музыку. Я сижу на плечах у отца, и он показывает мне на трибуну:
– Смотри, смотри, вон он!
Через много лет, уже взрослым, я узнал, что на открытие завода приезжал член правительства Г.К. Орджоникидзе.
На улице Карла Либкнехта во дворе у нас стояла круглая летняя беседка. Я сижу у отца на коленях. Он пьет чай и читает газету, которую я все время хочу вырвать у него из рук.
Вспомнил Городской сад на улице Интернациональной напротив бывшей женской гимназии. Аллеи сада были посыпаны желтым песком. Стояли скамейки. Летом работал небольшой открытый кинотеатр. В «раковине» играл духовой оркестр. Вечерами в саду прогуливалась молодежь и старики. В ларьке продавали лимонад и печенье. Старичок в белом фартуке и нарукавниках привозил на тележке, закутанные в лед и солому, белые баки, в которых было мороженное, и продавал его в вафельных кружочках. Я любил медленно с наслаждением лизать, пахнущее клубникой мороженое. Отец с матерью взяли меня в кино. Демонстрировали фильм с участием Чарли Чаплина, кажется, «Новые времена» (это я узнал через много лет). Из фильма я запомнил только несколько кадров. Чарли бегал вдоль заводского конвейера и вместо отвинчивания гаек на машинах, отрывал щипцами пуговицы на комбинезонах и брюках рабочих . Фильм начинался поздно, когда наступала темнота. Я заснул у отца на руках и упал на переднюю лавку. Спинок у лавок не было. Сильно ударился переносицей, потекла кровь из носа, было больно, я расплакался, и кино для меня окончилось.
Вспоминаю отца еще раз. Под Новый Год, возможно, 1936-й или 1937-й, мы все готовились встречать праздник у бабушки и тётушек на улице Карла Маркса. Фабричных ёлочных игрушек у нас не было, и мы клеили из цветной бумаги цепи, вырезали какие-то игрушки из бумаги и картона, а отец с ёлкой все не появлялся. Наконец он пришел, весь в снегу с большой пушистой елью. Мы украсили её, отец нарядился Дедом Морозом и раздавал нам подарки.
Работал отец секретарем-бухгалтером в Районном потребительском союзе, возможно, имел доступ к деньгам. Но это мои предположения. Истины я не знаю.
Могу допустить только, что и в тюрьму он отправился на четыре года не без помощи своих друзей. По какой статье отца и его друзей осудили, никто и никогда в доме не говорил. Я думал, что его осудили за растрату, но жена покойного брата рассказала о какой-то «операции» с чесноком, который Райпотребсоюз якобы из Корочи отправил в Москву, а он в пути замерз. Наверное, ей об этом говорил брат или тети. Какое отношение отец имел к этому чесноку, и какова его вина в этой истории, я не знаю. Шел 1937 год и его вполне могли судить, как «вредителя». После ареста отца мы с матерью и двухлетней сестрой носили ему в милицию передачи. Мать оставляла нас на улице, а сам шла внутрь помещения и вскоре возвращалась. Содержали арестованных в отделении милиции. Оно располагалось на площади в центре города. По окончании следствия состоялся суд. Я был на суде с кем-то из взрослых и хорошо помню, что в зале заседания стояли большие и почему-то ярко красные скамейки. Никаких железных клеток в зале суда тогда не было. Отец и его друзья сидели на простой скамье лицом к судье. В стороне сидел на табуретке один милиционер с винтовкой.
После суда и объявления приговора отца и его друзей посадили в грузовую машину и увезли в Белгород. Отец махнул нам на прощанье рукой и больше я его не видел. Конвойный в шинели сидел у заднего борта кузова (машина была открытая), а между ногами у него стояла винтовка. Увозили осужденных прямо от здания суда. Хорошо помню, что мать в суд не пришла. С кем я провожал отца в лагерь точно не знаю. Были ли в суде его родители, сестры, братья вспомнить не могу.
Раньше тети говорили, что, якобы, наказание отец отбывал в поселке Березники Пермского края и работал в шахте, на каких-то вредных рудниках.
…В мае 2008 года, незадолго до дня Победы после долгих попыток я нашел в интернете информацию об отце.
На сайте «Мемориал» Министерства обороны РФ о нем имеются две записи. Первая – в Электронной Книге Памяти Архангельской области (том 09/): «Комаристов Ефим Петрович, 1904, Курская обл. Корочанский р-н. Место призыва: Няндомский РВК Арх. обл. Красноармеец, стрелок. Пропал без вести._08.1943».
Вторая запись об отце есть в Центральном архиве Министерства обороны. «Информация из документов, уточняющих потери. Комаристов Ефим Петрович, 1904, призван Няндомским РВК, красноармеец, пропал без вести, _08.1943, номер фонда-58, номер описи–18004, номер дела–688».
Там же приведен сканированный список солдат пропавших без вести и умерших от ран. В списке значится: «№ 89. Комаристов Ефим Петрович, красноармеец, огнеметчик, беспартийный, 1904, г. Короча, Нояндовским РВК с 1941 г. Сын: Комаристов Василий Ефимович ул. К-Маркса № 32».
В воинской части отец не указал имя, отчество, фамилию жены или данные своих родителей, а указал имя старшего сына. Архив МО подтверждает, что отец действительно был огнеметчик. Откуда в доме знали о его военной профессии, сказать затрудняюсь. Сестра говорила, что она помнит (в 1943 году ей было 8 лет), как во время войны кто-то из красноармейцев вернулся с фронта по ранению и рассказал тете, что отец был огнеметчиком. Якобы, он же говорил, что видел, как раненого отца везли на телеге в госпиталь.
Писал отец редко и нам и своим родителям. О его письмах из мест заключения я не помню. В 1941 году он должен был отбыть свой срок, в каком месяце я не знаю, но началась война и его прямо из лагеря забрали на фронт. Брат сохранил письмо от отца, датированное июлем 1943 года, и незадолго до своей смерти передал его мне. Письмо отца с фронта я разместил в мемуарах «Воспоминания о войне». Какое у отца было образование, я не знаю, но судя по письму, он был не очень грамотным. Слишком много в его письме грамматических и орфографических ошибок, а почерк красивый. В своем письме с фронта отец выражал недовольство, что мы не ходим к его родным сестрам, нашим теткам. Совсем недавно я узнал от краеведа Потапова В.В., много лет изучающего историю города Корочи и Корочанского района,что у дедушки и бабушки, кроме тети Липы и тети Насти, которых я помню, были еще дети: Ольга, Пелагея, Наталья, Сергей, Владимир. Где они жили - в Белогорье или городе, я не знаю. Какова их судьба установить уже невозможно.
Летом 1943 года мы получили извещение из воинской части о том, что отец пропал без вести. Ему было всего 39 лет. Перефразируя слова писателя В.Пикуля, отец погиб самой худшей из всех смертей, которая зовется безвестной. Куда исчезло это извещение, сказать не могу, но очень хорошо помню его вид. Оно было отпечатано под копирку на машинке, с угловым штампом полевой почты, а фамилия, имя и отчество отца написаны черными чернилами от руки.
Возможно, тетя отдала извещение в военный комиссариат или райсобес, а может, выбросила. Хотя в это я верю мало. Все письма отца хранились в комоде в отдельной связке. Куда потом они делись, я понятия не имею. Я помню, что писал письма отцу на фронт очень часто. Рисовал ему горящие немецкие танки и самолеты с крестами и свастикой, и обязательно в конце всегда писал: «Смерть немецким захватчикам!».
Среди фотографий и документов, привезенных невесткой из Харькова, есть открытка военных лет от отца. Она почему-то разрезана пополам и с чернильными помарками. Содержание открытки, то, что я смог прочитать (с соблюдением орфографии) изложено в мемуарах «Воспоминания о войне».
На открытке обратный адрес: «787» полевая почта часть 238. Дата на почтовом штемпеле 04.02.43». Отец отправил открытку 4 февраля 1943 года, а Короча была освобождена от немцев 7 февраля. Значить отец был где-то совсем рядом с домом. Эту открытку я также увидел впервые. Брат никогда ее не показывал и не говорил о ней. Одновременно невестка привезла маленький, плохой снимок (3х4 см) мужчины средних лет в темной рубашке или гимнастерке. Она уверена, что это фотография нашего отца. Действительно, есть что-то сходное между ним и братом, но поскольку лицо отца я хорошо не помню, засомневался, что на фото наш отец. Когда мы беседовали с сестрой, она утверждала, что этот мужчина на фото не наш отец. Доказательств у нас с ней нет ни за, ни против. Тем более, я убежден, что лицо его она не помнит, так как была еще совсем маленькая. После того, как я отдал ей фото, увеличенное, отретушированное, с убранными дефектами она согласилась с тем, что все-таки это наш отец. Уж больно много совпадений нашла она на этом фото и фотографии брата. Вопросов много. Когда и как фото попало к брату? Почему он так бережно хранил это маленькое испачканное фото и никогда не показывал его нам? Снимок был давний и плохо сохранился. Никаких надписей на нем нет. Сделано это фото было для какого-то документа (с уголком).
Мать
Свою мать Анфису Андреевну Комаристову я не помню. Лицо ее себе не представляю. В каком году она бросила нас троих детей и уехала в неизвестном направлении сказать с уверенностью не могу. Возможно, это был 1940 или 1941 год. В записках тети Шуры указан 1940 год. В своей автобиографии, которую я писал при поступлении на Военно-медицинский факультет в 1952 году, указал 1941 год, а правильно это или нет – сказать трудно. Отец в это время отбывал наказание в лагере. Сестра Валя рассказывала, что мы однажды пришли с ней от бабушки к матери домой на улицу Дорошенко, долго стучали в дверь, но нам никто не открыл. Потом якобы вышла соседка, жившая рядом, и сказала нам, чтобы мы шли к бабушке, так как мать наша уехала несколько дней назад. Валя помнит, что она и я заплакали и пошли к бабушке. Я этот эпизод совершенно не помню, а маленькая Валя запомнила его до мелочей. Она вспомнила эпизод, когда после исчезновения матери открыли дом (кто и как открывал, я не знаю), первое, что она увидела на полу - на кухне стояла открытая плетеная ивовая корзина. Раньше такие корзины использовали вместо чемоданов. И поверх разного тряпья там лежала ее любимая коричневая плюшевая жилетка. Я не знаю, кто говорил Вале о том, что мать, чтобы избавится от нее, ставила ее зимой после купания раздетую у открытого окна, на мороз.
Валя запомнила еще один трагический эпизод. Накануне вечером, перед своим исчезновением, мать привела Валю к огороду бабушки Ирины Антоновны - это совсем рядом от нашего дома на улице Дорошенко. Но не попрощалась, не поцеловала, не заплакала, только молча, подтолкнула в спинку и сказала:
– Иди.
Вечером или даже утром бабушка увидела Валю, которая дрожа от холода, вся в слезах стояла одна на огороде. Помню еще один эпизод. Мы жили тогда на улице Карла Либкнехта. Поздняя осень. Ночь. Льет сильный дождь, мать тащит меня по ужасной грязи за руку, я реву, не хочу никуда идти. Она кричит на меня.
Потом, гораздо позже, я узнал, что мы ходили искать отца, который где-то гулял с друзьями. Мать я видел позже, мельком, но в каком году и где точно вспомнить не могу. Знаю, что она работала лаборантом на молокозаводе. Когда я стал старше, ходил туда с небольшим бидоном за обратом для поросенка, которого бабушка Ирина Антоновна держала под крыльцом. На молокозаводе мы не общались. Она не спрашивала меня, как я учусь, о домашней обстановке, здоровье брата, сестры, бабушки. Молча, подавала мне в узкое окошко бидон с обратом и я уходил домой. Молокозавод размещался на первом этаже Райпотребсоюза, где работал отец. Общалась или нет мать с отцом на заводе мне неизвестно.
Год рождения матери я не знаю. В своих записках тетя Шура называет мать младшей сестренкой. В свидетельстве о рождении тети Шуры указан 1903 год. Значит, мать родилась, примерно, в 1904 или 1905 году. Насколько я помню, отец никогда, ни в одном письме не спрашивал о судьбе матери. Где она? Что с ней? Она была вычеркнута из нашей памяти навсегда. Недавно невестка привезла из Харькова, найденное в домашнем архиве, короткое, написанное карандашом, письмо нашей матери. Вот его содержание (орфография соблюдена): «Добрый день Вася, если близко передай привет Толи, Вали и внуку. Вы мною ненуждаетесь. Прошло много лет, никто из вас ни вспомнил, о матери, где она блукает эти годы и обвиняют Катя, Маруся меня выгнали Полю и меня и не допускали к вам и нам пришлось скитаться по свету продала все, что было, у меня, чтобы купить домик, но все продано вы выучились, и я беспризорная больная прошу у людей кусок хлеба. Вербовалась в самую Сибирь, обмораживалась, ходила по прислугах. С вербовки уволили по болезни. Я не обвиняю Вас, я виновата, сама. Я неродная или они изгоняли меня из дому. Я хочу вам сказать это просто мне тяжело Дети, живите, дай бог вам жить хорошо. Но я прошу вас, если есть, у вас сердце помогите мне понемногу. Если вы совсем отказались, то бог с вами я буду просить милостыню и доживать свою старость. Я не хочу сказать, что я права, но вы не знаете, что случиться в жизни в молодости и плюс к этому война и все одно к одному. Я также строила дорогу во время войны и продавала свою кровь, впоследствии осталась беспризорная, никому не нужна», - ваша мама Анфиса Андреевна Комаристова (дата написания письма отсутствует).
Письмо на Толкачевку (окраина Харькова, где брат с женою жили в общежитии) пришло с главного почтамта. Обратный адрес: «Харьков. Главпочтамт. До востребования».
Как уточнила невестка, мать появилась в Харькове в 1961 году, приходила в общежитие. Кто ей дал адрес брата неизвестно. Я в это время служил на Дальнем Востоке. Зина рассказала, что она приняла тогда мать, покормила ее, дала какую-то сумму денег и проводила. В разговоре с Зиной мать сказала, что в Сумской области у Васи есть уже взрослый брат. Очевидно, она вышла замуж, после того как бросила нас. Вася приехал из командировки на следующий день. Зина рассказала ему все подробно, он ее отругал за то, что она принимала ее.
Сестра говорила, что мать приезжала в Корочу судиться с тетей Катей за половину дома, которую вынуждены были продать, чтобы как-то нас учить, одевать, кормить. Она же рассказывала, что тетя отсудила проданную половину дома. Валя под ее диктовку писала какие-то бумаги и прошения в суд. Мне кажется, Вася просто не хотел показывать это письмо матери нам с сестрой, чтобы не травмировать нас лишний раз воспоминаниями о нашей нелегкой судьбе. Письмо он не уничтожил, а сохранил для истории.
После того, как отца увезли в Белгород, мать я практически нигде не встречал. Где она была, чем занималась, никто из нас не знал. Может быть, что-то знали взрослые, но нам они детали не рассказывали. В доме у бабушки она не появлялась. С нами никаких контактов не поддерживала, мы для нее не существовали.
Жила ли она в доме на улице Дорошенко – этого я не знаю. Никто из нас там ни одного раза при ней не был. При живой матери мы росли, как сироты.
Почему мы с малых лет жили не со своими родителями, «вопрос, конечно, интересный», но я до сих пор ответа на него не знаю. Сколько я себя помню мы – старший брат Вася, я, младшая сестра Валя жили не с отцом и матерью, а со своими тётями – Александрой Андреевной Косиловой (тётя Шура), Екатериной Николаевной Беликовой (тётя Катя), Марией Николаевной Пуголовкиной (тётя Маруся) и бабушкой Ириной Антоновной Косиловой. Все три сестры жили всю жизнь вместе, в одном доме со своей мамой. Кто из них был замужем, у кого были дети – об этом я знаю мало. Мне кажется, что наши родители конфликтовали между собой и, чтобы не травмировать нашу детскую психику, нас всех просто забирали из родного дома тёти и бабушка. Наверное, так было легче нашим родителям, тётям, бабушке.С какого возраста мы постоянно жили не у отца с матерью, а у тётей и бабушки, никто из нас детей сказать не мог. Но вся наша сознательная жизнь прошла именно у них в доме на улице Карла Маркса. Но мы, дети, не чувствовали себя вне родной семьи. Нас никто не воспитывал ремнем – только словом, убедительным, ясным, понятным. Оно действовало лучше ремня и хворостины. Нас никто никогда не бил и не кричал на нас. Тети и бабушка воспитывали нас правильно. Я уверен, что во время войны и тяжелое послевоенное время вряд ли можно было найти в Короче семью, которая взяла бы на воспитание трех сирот, даже своих ближайших родственников.Иногда я думаю, а почему нас не забрали к себе сестры отца? Ответа у меня нет.
Я должен сразу сказать, что бабушка и наши тети сделали все возможное, что мы получили образование, достигли определенных высот в жизни, что для всех было крайне важно. Мы росли без отца и матери. Тети и бабушка заменили нам их. Фотографий своей матери я никогда не видел. Кто и когда их уничтожил я не знаю.
Брат
Мой брат Василий родился в 1928 году в городе Короча. Сначала мы жили все вместе с тетями и бабушкой по линии матери, а в 1937 году тетя Маруся увезла его в город Малоархангельск Орловской области. Тетя Шура в 1935 году окончила Тамбовский педагогический институт и получила назначение на работу преподавателем физики и математики в педагогическое училище города Малоархангельск. Она очень любила Васю, как родного сына, и хотела, чтобы он жил с ней и тетей Марусей. Как отнеслись к этому мои родители, мне неизвестно. Когда конкретно они уехали - до ареста отца или позже, я тоже не знаю. Но скорее всего до этого события. Я не помню, чтобы Вася провожал отца в лагерь. До 1943 года тети Шура, Маруся и Вася жили в городе Малоархангельск, который был оккупирован немцами. Эвакуироваться они не успели. О тех годах тетя Шура незадолго до своей смерти написала в своих воспоминаниях «Записки педагога».
Вернулись они в Корочу в конце августа 1943 года. Тетя Шура получила назначение в Корочанское педагогическое училище. Как они добирались до Корочи, и с какими приключениями рассказывать долго. От Белгорода до Корочи они шли пешком. Когда большая тачка с вещами уже стояла в нашем дворе, Вася вошел в большую комнату, сел за стол, положил голову на руки и горько заплакал. Я ушел из комнаты, чтобы дать ему успокоится. Была ли это минутная слабость, может так подействовало на него все пережитое или просто не осталось ни физических, ни моральных сил. Ему исполнилось тогда всего 15 лет.
После возвращения в Корочу Вася учился в школе.Не помню, чья это была идея, но он увлекся кролиководством. Поселил кролей под крыльцом, они плодились быстро, и вскоре перерыли весь двор. Вернемся в школу. В свободное от учебы время на выгоне или на улице Урицкого мы играли в лапту, городки, волейбол и футбол. Вася иногда ходил в Дом Культуры, где три раза в неделю были вечера танцев под баян. Встречался с какой-то девочкой. Где она жила и училась, как ее звали, он нам не говорил. Больше сидел дома с книгами. Учился он очень хорошо. Тети хотели, чтобы он окончил школу с медалью. Примерно тогда же он, имея прекрасный музыкальный слух, начал играть на мандолине и балалайке. Он мог на любом инструменте подобрать любую мелодию и сыграть ее. Дома была только мандолина и старенькая балалайка. Основным развлечением в послевоенные годы было кино. Кинотеатр в городе был небольшой. Тогда в зрительном зале вместо кресел стояли деревянные лавки в два ряда. Сколько в кинотеатре было мест, я не знаю, но, наверное, около сотни. А может быть и меньше.
Небольшое пространство перед экраном, примерно три или четыре метра,принадлежало детворе. Мы сидели, лежали на полу перед экраном.
В Короче всегда с топливом были проблемы. В печь шло все: кизяки, солома, полова, лузга от семечек. Топливо на зиму приходилось заготавливат мне и Васе. Рано утром мы уходили с ним в Поповский или Пушкарский лес и собирали там сухие ветки. Летом пользовались керогазом или стареньким примусом, которые вечно засорялись. Вася без конца прочищал их самодельными иглами из стальной проволоки. А я был бензовозом и ходил за керосином в лавку на базаре. Электричество, радио и водопровод на нашей улице появились через много лет после нашего отъезда с братом на учебу в Харьков. Вася увлекся радио. Но достать детали для сборки лампового радиоприемника в нашем городке было невозможно. В каком-то журнале нашел схему простого детекторного приемника и собрал его. Приемник заработал! Вася установил его на подоконнике в большой комнате и что-то слушал до глубокой ночи. Иногда один наушник он давал послушать и мне, если ему удавалось настроиться на станцию. Мы прослушали много прекрасных концертов, которые транслировались из Колонного зала Дома Союзов или театра Эстрады. Слушали Бунчикова, Виноградова, Нечаева, Шульженко, Александровича и многих известных в ту пору исполнителей.
Раньше было принято передавать концерты не в записи, а «живьем». Часто транслировались спектакли и оперетты: «Принцесса Цирка», «Сильва», «Цыганский барон» и другие. Иногда ночью Вася ухитрялся поймать какую-либо иностранную станцию и с удовольствием слушал джаз. Но, как, ни странно, поступать в радиотехнический вуз он не собирался. Мечтал только о Московском геологоразведочном институте (МГРИ). Он прочитал много книг о путешественниках, геологах, их приключениях и «заболел» геологией.
В 1947 году Вася окончил школу, но, к сожалению, получить медаль ему не удалось. Подвел русский язык. Допустил в сочинении одну ошибку. Но все равно поехал поступать в МГРИ, сдал все экзамены, но поступать в институт не стал. Как пишет тетя Шура в своих записках, он разочаровался в будущей профессии.
Вася вернулся в Корочу, а затем поехал в Харьков и там без проблем его приняли в политехнический институт (институт машиностроения), но без предоставления общежития. Мне кажется, что он даже не сдавал экзамены, ему зачли результаты, которые он получил в Москве. Домой он вернулся уже студентом.
Недавно Зина рассказала мне, как она познакомилась с Васей. Якобы при первой встрече он сказал ей:
– Вы так похожи на мою маму.
Хотя к тому времени след матери давно простыл, и где она скиталась, никто не знал. Якобы, Вася пригласил Зину в цирк, а потом удивлялся:
– Я Вас приглашал в цирк?!
В конце концов, он разрешил ей приходить на свидание в библиотеку. Все подруги настойчиво рекомендовали Зине дружить с Васей. Как она говорила, их доводы были «убийственные» - отличник, в каждой номере институтской газеты заметки о нем, прекрасный саксофонист, красивый.
На каком это было курсе, я не помню, но в 1952 году они поженились. В 1953 году родился Саша. Назвали его в честь тети Шуры, которая очень любила Васю.
После окончания с отличием института в 1952 году Вася работал на кафедре сельскохозяйственного машиностроения преподавателем, ассистентом, а затем учился в аспирантуре. В 1960 году защитил диссертацию и получил ученую степень кандидата технических наук. В 1964 году кафедра сельскохозяйственного машиностроения Харьковского политехнического института была переведена в город Кировоград. Работу кафедры на новом месте организовывал брат.
В настоящее время это факультет сельскохозяйственного машиностроения Кировоградского национального технического университета. На этом факультете обучались студенты из 19 стран мира – Кубы, государств Азии и Африки, Восточной Европы. В 1983 году за многочисленные научные труды (без защиты докторской диссертации) Высшая аттестационная комиссия при Министерстве образования СССР присвоила Васе звание профессора. Он формировал кафедру сельскохозяйственного машиностроения Технического Университета, заведовал ею, затем, пока не вышел на пенсию, работал проректором по науке института.
Вася являлся автором многих учебников по сельскохозяйственным машинам для техникумов, нескольких учебных пособий по сельскохозяйственному машиностроению. Его учебники выдержали пять изданий и переведены на 19 языков. В качестве научного руководителя брат подготовил к защите 18 кандидатов наук, в том числе для Индии, Мадагаскара, Эфиопии, Вьетнама, Китая и Никарагуа. Им написаны ряд руководств, статей в энциклопедии, в том числе в Большую Советскую Энциклопедию.
Брат всю жизнь тяжело переживал гибель отца. Воспоминания об отце постоянно мучили его, и он как мог, выражал их в своих ночных стихах. Он очень любил отца, может еще и потому, что его отношение к отцу было другим, чем мое и сестры. В его архиве невестка нашла черновики стихов. Их можно критиковать, говорить о несовершенстве с точки зрения поэзии, но в них вся его душа, сердце и мысли. Стихи он писал по ночам, когда особенно тяжело вспоминать прошлое и в голове только плохие мысли. Огромное спасибо невестке за то, что она сохранила эти строки, написанные братом ночью в июне 1961 года, более пятидесяти лет назад...
Однажды после тяжелой работы на даче, вернувшись, домой почувствовал себя плохо. Врач скорой помощи сделал какой-то укол и оставил его дома. К утру у Васи развился инсульт. Он долго лечился в больнице, в реабилитационном центре, но безуспешно. Левосторонний паралич сделал его инвалидом первой группы. Через несколько лет его жена Зина сообщила нам, что врачи обнаружили у Васи злокачественную опухоль на спине. Биопсия показала, что это, якобы, меланома. Дочь Васи – Светлана, доктор медицинских наук, договорилась в Харьковском онкологическом диспансере о консультации, а если надо, то и операции. Сделали операцию, а дальше что? Решили, что раз операцию делали здесь, надо у них и быть под наблюдением. От Кировограда до Харькова не очень близко. Решили продать квартиру в Кировограде и купить в Харькове. Переехали. После операции Вася прожил достаточно долго. Отметили ему 70 лет. Помню, где-то в 1999 году, когда мы были в Харькове, он в беседе однажды грустно произнес:
– Вот дожить бы до 2000 года, а там и собираться пора…
Все годы с первого дня болезни и до самой смерти он постоянно работал. Сделал себе приспособление, чтобы можно было писать, пользуясь только правой рукой, и писал статьи в журналы, готовил диссертантов к защите. Лежать в постели просто так, не работая, он не мог. Память оставалась прекрасной, но сильно изменилась эмоциональная сфера. Раздражался по малейшему поводу, сразу начинал плакать. Умер в декабре 2004 года. Урна с прахом Васи захоронена в могиле его дочери Светланы, которая в 2002 году трагически погибла в автокатастрофе.
Сестра
Моя сестра Валентина родилась в 1935 году в городе Короча. Во время войны она сидела с бабушкой и соседями в доме или в погребе. Как погреб мог нас спасти – не знаю. Он был мелкий и накрыт тонкими бревнами. Там постоянно горел «каганец» (в блюдце с маслом тлел ватный фитиль). Чадил он ужасно. Дышать было тяжело, а на улице появляться для Вали было рискованно. Но она молодец, вела себя мужественно, практически не плакала, не капризничала, ничего не требовала. В 1942 году ей исполнилось семь лет. Игрушек у нее, кроме тряпичной куклы, не было. К стыду своему, совсем не помню, как училась Валя в школе, кто ей помогал, как она переходила из класса в класс? Память не в состоянии удержать все... Но Валя, молодец, школу окончила с серебряной медалью. Во время учебы в школе Валя дружила с однокласницей, которая жила с дедушкой и бабушкой на нашей улице. Я как-то спросил у Вали, с кем из девочек она еще дружила в школьные годы. Она ответила мне так:
– Больше подруг у меня не было. У них у всех были мамы, а у меня матери нет.
Она очень остро чувствовала ее отсутствие. Мы с Васей о матери не думали вообще - есть она или нет. Отсутствие ее переносили проще, можно сказать никак, а сестренка очень болезненно... После окончания школы Валя решила идти по моим стопам и поступать в медицинский институт. Ее приняли, она немного проучилась, но как дело дошло до анатомического театра, начались проблемы. После операции – удалили аппендикс - надо было ликвидировать задолженность по предметам и после первого семестра пришлось мединститут оставить.
На следующий год она поступила в Харьковский политехнический институт на факультет неорганической химии. С успехом окончила его и стала инженером-химиком. Валя вышла замуж в 1959 году за Васю Лысенко, который тоже учился в политехническом институте на радиофакультете. После призыва Васи в армию, его отправили вначале на учебу в Подмосковье, а затем они надолго уехали в Красноярск-26. Там родился сын Игорь. Пробыли они там шесть лет. Потом Васю перевели в город Загорск Московской области.
Вспомнил один эпизод. Несколько лет назад жена моего покойного старшего брата Зина приезжала на день рождения Вали. Мы были у нее на даче. Сидели на веранде, разговаривали. Почему-то Зина вспомнила своих родителей, а потом, после паузы, вдруг обратилась к Вале:
– Валя! Давно хочу спросить у тебя и боюсь, что вдруг ты обидишься на меня за мой глупый вопрос...
– Что за вопрос и почему глупый?- сказала Валя.- Давай, спрашивай...
– Валя, скажи мне, только откровенно. Что если бы сейчас появилась твоя мать и, рыдая, стоя на коленях, попросила у тебя прощения за тот безумный поступок, который она совершила почти 70 лет назад, бросив тебя одну вечером на огороде у бабушки? Ты бы простила ее?
Валя ответила мгновенно:
– Нет! Никогда!- и замолчала.
Я считаю, что на ее характер, видимо, очень повлияло то, что в детстве она была обделена любовью и вниманием, прежде всего, матери, которая бросила ее одну в возрасте пяти или шести лет на огороде бабушки поздно вечером; отца, который оказался в лагере, а затем пропал без вести на фронте. Как я уже писал, с малого детства мы все воспитывались у тетей и бабушки. Валя ощущала себя очень одинокой не только в своем доме среди родных людей, но и в школе, где, как она говорила, практически не имела подруг, как многие одаренные дети, у которых были мамы. С самого детства она была ненормально взрослой и замкнутой. Беспросветность и одиночество, которые не покидали ее в детстве и юности, закончились, когда она поступила в политехнический институт. Она считает, что поступила тогда правильно и с тех пор ощущает себя в другом, счастливом мире, где ей интересно, и она интересна другим.
Умерла Валя в октябре 2013 года.
* * *
Из нашей большой семьи я остался один...