В один из январских дней, Евгений Романович, закутавшись в красный шерстяной халат, сидел на застекленной террасе своего загородного дома. Растянувшись в кресле-качалке, он наслаждался первыми днями богатой и спокойной старости.
В левой руке он держал курительную трубку, а в правой – стакан с виски, в котором словно маленькие колокольчики, бренчали кубики льда. В камине трещали дрова, из-под кресла доносился колыбельный скрип, а настенные часы подавали ритм мягкой и спокойной мысли. То ещё радовало, что жена до самого вечера уехала в город; без неё в доме становилось тихо, как в зимнем лесу.
Евгений Романович подносил трубку к губам, медленно, с чувством затягивался и выпускал бесформенные кольца дыма. Прикрыв глаза, он довольно поглядывал на заснеженный двор.
Зимой, конечно, мало что видать: расчищенная кирпичная дорожка, сугробы по обе стороны, но зато его сугробы! – большие, белые. За ними ограда – тоже большая, с подвесными коваными фонарями на английский манер, а рядом огромная сибирская берёза. Вся в снегу, ветвистая, со скворечником почти у самой макушки. Этот домик для птиц Евгений Романович смастерил прошлым летом. Правда, он забыл сделать отверстие для входа, а заметил это только после того, как повесил деревянную коробку.
Сейчас на ветке сидел краснобрюхий снегирь и глупо поглядывал на странный дом.
«Как ты улетишь по своим делам, – решил хозяин. – Так я и спать пойду»
Евгений Романович размышлял о бытие птицы, и о том, что же приходит в её маленькую глупую головку. «Книгу, что ли, написать» – подумал он и зевнул. После таких мыслей всегда клонило ко сну. А что до вздремнуть днём, так это Евгений Романович любил.
Как только снегирь соскочил с ветки, сдержав обещание, поднялся и хозяин. Он залез в тапочки, потянулся и уже захотел зевнуть как следует – не скромничая, по-домашнему, всеми зубами – захотел зевнуть… и замер.
Дом, в котором жил Евгений Романович был последним на улице Липовка. А значит, желтое такси, которое показалась на дороге – ехало к нему. Хозяин нахмурился, подкинул сухое полено в камин, завязал покрепче халат и, недовольно почмокивая, пошел открывать дверь.
***
– Игорёчек! – закричал он радостно и полез обниматься.
На пороге стоял двадцати двух летний племянник.
– Я не отвлекаю, дядь Жень? – спросил он; вежливый был гость.
– Как можешь?! Игорёчек, в любое время. Давай на террасу, на диван.
Евгений Романович тут же забыл про сон. Насвистывая веселую мелодию и пританцовывая, он пошел на кухню, чтобы заварить чай. Хозяин даже разбудил для гостя кота Ответкина, но серый британец притворился, что сильно занят. Как только его принесли на террасу, он тут же соскочил с дивана, шмыгнул под стол, прокрался до двери, а там испарился… куда – никто не знает.
– Ну, как родня? – весело спросил дядя, накрывая на стол. – Батя-то, продал машину?
– Продал…
– Чай понюхай, такой не пробовал.
Племянник глянул на свое отражение в стеклянном чайнике и потянул руку.
– Погодь! – прервал дядя. – Пускай заварится.
Он взял свежий табак, начал забивать трубку, и вспомнил:
– Ёлки! Тетка твоя пирог приготовила. Печёночный.
– А я… – кинул Игорь вдогонку. – Дома поел.
Не успел он моргнуть, как помимо ириса, зефира и конфет, что остались с нового года, на столе появился ещё и огромный кусок пирога.
Трубка была забита, стакан наполнен. Обняв себя за локти, Евгений Романович раскачивался в кресле и с улыбкой смотрел на родственника. Будь племянник лет на пятнадцать помладше, дядя бы набросился на него и защекотал. А такой уже не поймет… у этого щетина пробивается, вон ручища какие, а ноги!.. Дядя всегда сдерживался. И глупо улыбался.
– Ну, рассказывай, чего хмурый т… – осёкся; сделал серьёзное лицо, посмотрел на диван, на дверь, затем прислушался, и закричал: – Ответкин!.. Ответкин! Ты рассказывай, Игорёчек…
– У меня тут проблема… – начал тихо племянник.
– Так-так… – ответил дядя и довольно набрал в рот дыма.
Любил он проблемы.
Потому любил, что думал о них, как о лекарстве против жизненной скуки. Главное – это перетерпеть, а потом и сахар покажется слаще, и солнце ярче. Всё потом лучше. Кстати, оттого Евгений Романович и не верил в Бога, а тем более в вечное блаженство Рая. Счастье, считал он, штука вредная; и приходит только после хорошей взбучки. Некоторым лишь нужно это подсказать.
…взять племянника!
У дяди перед глазами всплывали картины десятилетней давности: прибежит Игорёк в гости – на шапке снег, лицо красное, запыхается. «Проблемы у меня! – кричит. – Дядь-помоги». Оказывается, ему девочка понравилась, а он не знает, что с ней, бедной, делать. И тогда-то дядя подходил к вопросу со всей душой и пониманием. Такие проблемки, они как орешки – их щелкать одно удовольствие. И дядя щелкал. И не было такого ореха, который бы он не расколол.
– С бабушкой моей, в больнице, – продолжал Игорь. – Вы же знаете, что ей операцию на ногах сделали.
Дядя Женя остановил качалку и нахмурился.
– Так.
– Да операция пустяковая, – успокоил Игорь. – Обошлось...
Кресло закачалось дальше.
– Бабушке нужно на перевязку ходить раз в неделю. Я к ней после учебы забегаю, до больницы её довожу. – Игорь посмотрел на дядю и тот одобрительно кивнул. – Но только мы заходим в больницу, подходим к регистратуре, встаем в очередь, так бабушка моя вперед всех лезет и кричит, что она инвалид, что у неё ноги отказывают…
«Вот так новость» – подумал дядя Женя и вытянул губы в трубочку.
– А я же знаю, что это не так. На той неделе её пропустили, а позавчера… она смотрит на меня… Ждёт, чтобы я заступился, чтобы с ней в голос кричал, что она инвалид… А что я-то? Там ведь тоже люди ждут. Может настоящие инвалиды сидят, помалкивают… и моя тут… Дядь Жень? Что делать?
Дядя Женя держал трубку в зубах и поглядывал на свои тапочки.
– Случай не простой… – сказал он спустя минуту. – Больна твоя Бабанька. Больна.
Игорь заморгал.
– Не боись, не смертельно. Болезнь эта: «старческий хитроз» называется. Это всё от пенсий мизерных и налогов. У нас хитрозом восемь из десяти стариков больны. Хоть на карантин страну закрывай, серьёзная беда… А ты, Игоречек, чай-то наливай.
Племянник послушался.
– От хитроза не умирают. Он наоборот – жить помогает. Лечиться бесполезно: врачи о такой болезни не слышали, а больные... Да кто в России лечиться захочет?
Дядя Женя встал с кресла, лениво прошелся до камина и подкинул дров в огонь. Он хмуро посмотрел в сторону двери, недовольно фыркнул и продолжил:
– Рассмотрим. Твою. Бабаньку. – откашлялся, сделал серьёзное лицо. – Ты только не думай, Игоречек, что я только о ней говорю. Это почти всех стариков касается. Но, что до твоей Бабаньки, так она раньше всех хитрить начала. Сразу, как на пенсию вышла.
Дядя Женя задумчиво отпил виски.
– Представь картину: зима, вечер, тебе пять лет. Хочется тебе гулять. Это конечно, не большое дело, в санки тебя усадить, два раза вокруг дома прокатить и ты успокоишься. Но родители с работы только пришли – мать за плиту, а батя в кресло падает, за телевизор. Все устали, но, Игоречек, тебе плевать. Тебе пять лет – тебе гулять надо, и всё тут. Ты мечешься от мамы к папе, от папы к маме, а между делом и к Бабаньке подходишь, и она тебе: «Голова болит. Не сегодня. Иди к родителям… И дверь мою закрой, спать буду». А сама поглядывает одним глазом на телевизор, «спит», как же. Бабанька выкрутилась, а ты дальше идёшь мамку с папкой донимать… Вот он где, хитроз-то. Но, это только начало, Игоречек, так сказать, ранняя стадия.
Дядя Женя затянулся трубкой, и, сдерживая дым, показал пальцем на пирог. Племянник отломил кусочек, подцепил его вилкой, и, забыв что надо есть, уставился в окно.
– Если человек ничего не сделал в жизни великого, – рассуждал дядя. – То его, как у нас принято, за старость надо уважать. Понимаешь?
Игорь молчал. Скорее всего, понимал.
– И как такое уважение не использовать? Хитроза полно. Куда не глянь. Пример нужен? Слушай. Едешь ты в троллейбусе, скажем, или в метро, у самого выхода. И тут залетает бабанька, становится возле тебя и смотрит. Ты парень воспитанный, уступишь ей место. И если бабанька здорова, то она молча сядет, а если хитрозом больна, то начнет: «Ты, милок, сиди». Ты встаешь, а она: «Сиди-сиди». Вот жеж! – возмутился дядя. – Да нормальный человек ни в жизнь не сядет! И бабанька это получше тебя знает. Просто хочется ей, чтобы ты её поуговаривал ещё.
Дядя Женя облизнул губы и посмотрел на стакан: лед растаял.
– Ответкин! – крикнул он, встал с кресла и прошел на кухню. В миске – пусто, на диване – никого. Хозяин хмыкнул, открыл холодильник, отколол кусочки льда и вернулся на террасу. Все это время Игорь смотрел в окно.
– Прячется где-то…
– Кто?
– Мм-м… – промычал дядя с трубкой. – …кот! Давай про твой случай, с больницей. Это вообще, край. Когда для своего хитроза молодых используют… Яма глубо-о-кая.
Игорь внимательно следил за тем, как дядя забивал табак.
– Операцию ей сделали, говоришь, идёте вы в больничку. Бежите скорее. Я твою Бабаньку знаю, везде опоздать боится. Она, должно быть, трость как копье схватит и мчится вперед всех. А только вы к больнице подходите, так она сразу трость берёт как надо, как её и держат люди. Одной рукой за палку, другой за тебя хватается. Вот и лестница, – да какая там лестница! – две ступеньки. Но Бабанька всё равно как закряхтит на всю улицу!… И Боженьку вспомнит, и Иисуса. Это затем, Игоречек, чтобы те, кто у больницы стоят – внимание обратили… Актриса!
Дядя приподнялся, и, не выпуская из рук трубку, начал показывать всё, что происходило бы в больнице.
– Значит, подходите вы к той самой очереди, которая по понедельникам до самого выхода тянется. Все ворчат, толкаются: молодые, старые, инвалиды, здоровые. Но твоя Бабанька не промах. У нее хитроз на последней стадии. Она к окну ползёт, расталкивает всех направо налево. Ей грубить начинают, а она в ответ: «Еле стою, – говорит. – Ходить не могу… инвалид! учёная! с медалями! труженик!..». Опять призывает Боженьку на помощь, просит её как ветерана понять. Бывает, что понимают. Бывает, пропустит её какой-нибудь дед, начнёт всех к морали призывать, мол, не видите что ли, бабушку... Но, по понедельникам у деда-заступника выходной. А потому, Бабанька начинает свой спектакль… Она уже все продумала, она – падать решила при всех, на пол. А тебе, Игоречек, тоже надо в этой сценке отыграть. Ты поймать её должен. Вот она идет к тебе, жалуется на ноги больные, подступает, медленно так… и подмигивает, мол: «Упаду сейчас, лови меня, внук». А ты смотришь на её хитрые глазёнки и вспоминаешь, как полчаса назад она в квартире чечетку отплясывала!
У дяди вырвался смешок. Если бы Игорь улыбнулся, то может смешок и перерос бы во что-то большее, но тот сидел с каменным лицом. Дядя Женя вернулся в кресло и траурно объявил:
– Старуха добилась своего. Её вперед всех пропустили, а ты теперь соучастник. Все на тебя зыркают. И сколько руками не разводи – тоже виноват. Такие дела, Игорян… У твоей Бабаньки хитроз уже запущенный. Таки, аномальный. Но… и с ним борются.
– Как? – оживился племянник.
– Хитрозных больных в очередях не увидишь, они там не задерживаются… Но, не в них дело, а в тебе. Хорошо, что тебя такие вопросы мучают. Очень хорошо. Каждому понятно, что родных любить нужно и уважать, тем более старых, но вот, ты своим внутренним понимаешь, что неправильно это, вместе с Бабанькой людей обманывать. Не дело. В очереди такие же люди сидят. А хорошего человека всегда совесть за…
– А что делать-то? – не вытерпел Игорь.
Дядя пытал молчанием десять секунд. Пятнадцать. Затем поднял одну брови и ответил:
– А то, Игоречёк, что когда у твоей Бабаньки начинается припадок хитроза, когда она тебя с собой утянуть хочет… тогда ты…
– Я?..
– Телефон из кармана доставай и деловито к уху подноси. А сам к выходу медленными шагами. Раз, два. И на улице. Через полчасика вернешься. Как раз Бабанька очередь отстоит. Сразу ей говоришь: звонок был важный. Министр звонил, то-сё.
Племянник долго смотрел на дядю. А потом дядя понял, что он не на него смотрит, а куда-то через него.
– Да ты не печалься, Игорёк, не упадет твоя Бабанька на пол. Если надо, то зацепится за кого-нибудь. А вообще сложный вопросец... В таких делах как на канате без страховки. На сторону толпы, конечно, вставать нельзя, но и выгораживать Бабанькин хитроз не надо. Тут другое нужно: отойти в туман, в тень, исчезнуть. В такой войне не победишь… Вот… Да. Не победишь… – дядя задумчиво закусил губы, и снова. – А ты, Игоречек, молодец, что такими вопросами зад…
– Дядя Жень.
– М-м?
– Ты помнишь Стёпку? Друга моего…
– А как же, – ответил со стаканом в зубах. – С садика возитесь…
Игорь протер лоб, и дрожащим голосом признался:
– Мы на машине… девушку сбили. Степа за рулём был… А…м-мы девушку сбили. Она в больнице. И… Дядя Жень… Мы её сбили… А мне…мне показания давать. И Степа просит, просит, чтобы я сказал, что она, дура, сама на дорогу прыгнула… Дядь Жень, а она не сама, мы сбили… А он просит… Стёпа-то. Друг м-мой, помнишь его…
Дядя остановил кресло.
Слова Игоря запинались друг о друга, он заикался, проглатывал и каверкал окончания. Не говорил, бормотал скорее. Но для дяди слова прозвучали как оглушительный залп, после которого сделалось невыносимо тихо.
Какое-то время он не мог выпустить трубку изо рта, но и затянуться не мог. С полминуты он глуповато улыбался кончиками губ и смотрел в сторону скворечника, водил глазами от края до края и изумлялся про себя: а где вход? Когда он посмотрел на руки, то оказалось, что трубка уже погасла, чай остыл, а лёд превратился в маленький коричневый осадок на дне стакана.
Спустя ещё немного, к дяде вернулась способность мыслить. И как только он находил нужный совет, то поднимал палец и говорил:
– …
Ничего не говорил. Молчал. Снова оборачивался к окну. Смотрел на скворечник, на сугробы и на кирпичную дорожку, которая уже скрылась под белой простыней – крупные хлопья медленно опускались на берёзу, ограду и фонари – час как шёл снег.