Глава 1.
Генрих появился на свет ранним июньским утром 1323 года от рождества Христова в небольшом замке под Парижем, дарованном его отцу, Карлу де Блуа-Шатильон, барону Мэнскому, французским королем в знак особой признательности за успехи в военных экспедициях в Аквитанию. Будучи третьим сыном, Генрих едва ли мог рассчитывать на блестящее будущее - все надежды и упования отца были направлены на первенца Жана. Как и у второго старшего брата Ги, у Генриха был небольшой выбор: военная служба и выгодная женитьба во благо интересов семьи или же постриг и служение богу и, опять–таки, интересам семьи. Мальчики росли в окружении многочисленных нянечек и слуг, родителей они видели редко. Карл и его супруга Жанна де Пентевьер чаще пребывали в Париже, участвуя в борьбе за права на герцогство Бретань. Однако война с собственным дядей Жаном де Монфором не помешала Жанне подарить своему супругу еще двух дочерей. Все дети милы, но Генрих с малых лет был окружен особым вниманием со стороны женщин. - Он прекраснее своих сестер, - констатировал однажды Карл, и, по всей видимости, это было ему не по душе. Весьма религиозный, он нередко истязал свое тело и никогда не отходил ко сну, не исповедовавшись, ибо очень боялся умереть во сне и того, что его душа попадет прямиком в чистилище. Многочисленное семейство не пропускало ни единой воскресной службы в парижском соборе Нотр-Дам. Его строительство только близилось к завершению, но это нисколько не мешало тысячам прихожан возносить свои молитвы к Господу. Один из самых величественных католических храмов посещали не только коронованные и важные персоны, но и простые жители Парижа. И вот пасхальным апрельским утром 1330 года барон и его супруга с пятью детьми, среди которых был и семилетний Генрих, покинув карету, направились к собору. Накануне ночью мальчика мучили кошмары: летающие огнедышащие драконы, испепеляющие все вокруг, кучи черных человеческих тел, сваленных друг на друга. На его крики пришла мать и до первых петухов прижимала мальчика к груди, укачивая и перебирая густые темно-каштановые локоны. - Ничего не бойся, мой прекрасный малыш, - шептала она ему на ухо и негромко пела колыбельную, про себя проклиная кухарку Маб с ее глупыми россказнями про исполинских летающих ящеров. Генрих, пребывая не в настроении, по привычке отставал от своих братьев и сестер - его отвлекали восторженные возгласы других прихожан «Ах, какой ангел!» и «Какой прелестный мальчик!», тешившие самолюбие мальчика. Но вдруг едва зародившаяся на губах улыбка была умерщвлена животным страхом, пронзившим Генриха холодной молнией от самой головы до пят и затаившимся болью в животе. Самым уголком глаза, слева от себя, Генрих заметил нечто ужасное. И это нечто напомнило нарисованного детским воображением гигантского дракона из рассказов пышнотелой Маб. Черная, едва отливавая серебром чешуя покрывала тело существа, а желтые глаза пылали, словно звезды. Хвостатый дракон хищно озирался, прячась под накидкой с капюшоном, будто выбирая жертву среди толпившихся и спешивших в храм людей, и нетерпеливо перебирал лапами. «Как они его не видят?!» - пронеслось в голове у малыша, несмевшего повернуться и открыто посмотреть на чудовище. А дракон в этот момент замер и едва поддал голову вперед, вглядываясь в недвижимого среди множества прихожан мальчика. Холодный пот предательски выступил на лбу Генриха. Вдруг кто-то схватил его. -Ты тоже его видишь? - прошептал нищий в лохмотьях, сжав в грязных ладонях кисть мальчика, и прокричал: - Видишь же! Видишь! В это мгновение дракон развернулся и побрел прочь, подняв в воздух испуганную стаю голубей. Генрих закричал что было сил: - Отпусти же меня! Отпусти, мерзость! - и плюнул нищему в лицо. Тот отшатнулся от мальчика. К тому времени к ним уже подоспели супруги де Блуа-Шатильон и пара приближенных барона. Карл видел эту нелицеприятную картину и столпившуюся, возмущённо охавшую толпу вокруг. - Как ты посмел, щенок! – воскликнул зардевшийся от стыда барон и ударил малыша по щеке. От обиды из глаз мальчика брызнули соленые слезы: - Домой! Я хочу домой! Жанна склонилась над сыном, обняла его и приложила ладонь ко лбу. - У него жар, Карл, - обратилась она к супругу, глядя тому прямо в глаза. - Ему необходимо вернуться в замок. Полагаю, его присутствие на службе будет неуместным. Слова Жанны немного умерили гнев барона. - Отправьте его назад, - велел он своим подручным и, вытащив два кошеля с мелкими монетами, предназначенными для подачи милостыни, отдал один нищему: - Я искренне сожалею, что такой светлый праздник омрачен неблагочестивым поступком моего младшего сына. Второй мешочек Карл передал своему приближенному и велел раздать толпе, в ответ на что та радостно загудела. Но ничего этого маленький Генрих уже не видел, так как его одного, бледного и трясущегося от страха, карета везла назад в замок.
Глава 2.
После того случая барон де Блуа-Шатильон стал относиться к сыну еще прохладнее. И хотя все списали на якобы болезненное состояние Генриха и бред, Карл был твердо убежден, что причиной были горделивость и слабоумие младшего сына. Старший Жан не упускал случая прилюдно поиздеваться над младшим братом, а остальные же дети поддерживали его издевки. «Генрих-плевака» - это прозвище закрепилось за ним на несколько лет. И только прекрасная мать оставалась близка к нему, не давая мальчику окончательно закрыться в себе. Но даже ей Генрих не открыл истиной причины, приведшей его в ужас, понимая, что Жанна лишь убедится в его ненормальности и отвернется ее от него. Взрослея, младший де Блуа-Шатильон разуверился в Боге и в тайне посмеивался над членами семьи, так рьяно посещавшими церковные мессы и тщетно, по его мнению, возносившими молитвы к небесам. В его голове не укладывалось, как Бог мог позволить жалким англичанам поднять голову и осмелиться развязать войну с великой Францией, как они, будучи такими же католиками, выжигали целые деревни и города их одноверцев. И как его собственный отец, очень набожный муж, так легко отдал приказ казнить две тысячи человек. Родители напрасно настаивали на посещении им церкви. - Вы хотите, чтобы я вдруг плюнул в лицо священнику и окончательно осрамил нашу семью?! И какого же было радостное удивление супругов, когда Генрих завел крепкую дружбу с монахами местного монастыря, при котором в церковной школе обучались грамоте, молитвам, латинскому языку и пению гимнов все дети де Блуа-Шатильон. Однако эта дружба скорее была корыстной. Обладая природным обаянием и даром добиваться желаемого Генрих получил доступ в скрипторий, где переписывались труды античных авторов по медицине. Он с жадностью вчитывался в произведения Гиппократа и Ибн-Сины. Но особенно его увлекли труды Галена, в частности его метод исследования - опыты и вскрытия. Генриха нередко можно было застать блуждающим по болотам в поисках лягушек, которых он умерщвлял и препарировал у себя в спальне, превратив ее в кабинет для своих изысканий. Также он велел конюху Озанну поставлять ему дохлых крыс. Озанн, коренастый мужчина двадцати пяти лет от роду, с залысинами и большим носом, был сильным, не особо умным, но на редкость исполнительным слугой. Иногда он приносил с конюшни слишком много крыс, но Генрих, жадный до опытов, и им находил применение, оставляя на солнце или зарывая в землю, и откапывая их для изучения в различных стадиях разложения. Вскоре тлетворный запах усилился и выдал источник – спальню Генриха. Прислуга крестилась, проходя мимо, и отказывалась заходить для уборки после того, как одним утром пожилая служанка зашла в покои и завопила прямо на пороге, едва завидев на письменном столе, среди бумаг, разделанные трупы крыс, тем самым разбудив младшего де Блуа-Шатильон, всю ночь корпевшего над своей работой при свечах и спавшего всего пару часов. Данное положение дел не устраивало ни одну из сторон: Генриха – невозможность работать, семью - наличие трупов тварей в покоях и зловоние, а прислугу – спятивший, по их мнению, господин. И вскоре Карлом де Блуа-Шатильон при содействии супруги Жанны де Пентевьер было принято решение: своенравный пятнадцатилений Генрих был отправлен в университет в Монпелье, на юг Франции. Вместе с ним в качестве слуги был послан, по желанию самого Генриха, конюх Озанн. Теперь Карл в полной мере мог сосредоточиться на борьбе за герцогство Бретань с дядей собственной жены и участии в войне против притязаний английского короля Эдуарда III на французскую корону, попутно просвещая своих сыновей Жана (в большей степени) и Ги в искусстве придворных интриг, управленчестве и борьбе за власть, дальновидно подыскивая для них выгодную партию для женитьбы.
Глава 3.
Монпелье на берегу полноводной реки Лез, в ту пору все еще принадлежавший арагонскому королю Якову III, представлял собой торговый город, обнесённый крепостной стеной с двадцатью пятью башнями и окружённый тянувшимися до горизонта зелёными виноградниками. Менее чем в трёх лье от него в порте Латт денно и нощно прибывали и отходили десятки торговых кораблей Испании, Франции да и, пожалуй, всего Средиземноморья. Выгодное расположение на одной из двух важнейших транспортных артерий «Косматой Галлии» позволяло городу богатеть и развиваться. Население Монпелье не было однородным: евреи, арабы, испанцы, французы, итальянцы смогли ужиться вместе и найти общий язык, который понимали все, - язык денег. Кроме того около одной пятой жителей города приходилось на студентов университета Монпелье, где преподавали медицину, богословие и древние языки. Одним из них был и Генрих. В 1343 году он уже являлся студентом старшего факультета, причем, весьма своенравным. Де Блуа в корне был не согласен со сложившейся системой обучения. К примеру, его раздражала бесполезная трата времени на изучение комментариев святых отцов и рассуждений профессоров к трудам Галена, из которых был несправедливо отброшен метод исследования, но оставлены окрашенные идеализмом выводы. Догмой были труды Гиппократа и Авиценны. Схоластическая медицина, основанная только на теории без практик, замешанная лишь на чужих умозаключениях и на указаниях астрологов, как считал Генрих, была призвана скорее удовлетворить интересы и прихоти богатеев. Своевольный школяр зачастую пропускал утренние обязательные занятия и посещал экстраординарные – незначительные с общепринятой точки зрения. Именно на них он вслушивался в слова единственного достойного внимания, по мнению Генриха, профессора, имевшего практику банщика-цирюльника, который зачитывал плоды исследований Мондино де Луччи, усовершенствовавшего первую часть книги Авиценны, посвященной анатомии человека, игнорируемой остальными твердолобыми профессорами. Так же Генриха увлекало лекарствоведение, так или иначе связанное с алхимией. После затяжных споров с профессором, возмутительных с точки зрения прочих, но приносивших им обоим умственное удовлетворение, Генрих покидал величественное здание университета, царапавшее зубастыми башнями чернеющее небо, вдыхал свежий воздух, пытаясь в нем угадать ароматы моря и цветущих садов, и брел по узким арагонским улочкам то вверх, то вниз. Иногда они выводили его к борделю, и он не упускал возможности его посетить. «Почему бы сегодня и нет…» - думал молодой двадцатилетний Генрих. Он был любимцем местных девиц, да и сама Мадам с улыбкой встречала сына барона как дорогого гостя, когда тот, пробравшись сквозь едва различимых в свете свечей переплетенных меж собой людей, утонувших в кальянном дурмане, обнимал ее, как старого приятеля. Конечно, желая предаться плотским утехам, Генрих обращался к услугам опытных и дорогих дам. Чаще всего они были несколько старше его, иногда младше, но гораздо мудрее своих сверстниц благородного происхождения. Часто де Блуа отмечал, что пара фраз, слетевших с уст одной проститутки, содержала гораздо больше смысла, нежели нескончаемые тщеславные речи стариков-профессоров. Да-да, он разговаривал с девицами, иногда это могло продолжаться всю ночь. Зачастую Генрих просто часами изучал тела девушек, гладил, щупал, поднимал, опускал и выкручивал конечности. Они же покорно молчали - и не к таким странностям привыкли. Бывало он просто клал голову им на колени и просил перебирать пальцами его густые, темно-каштановые, слегка вьющиеся волосы, как когда-то делала его мать, и засыпал. А также, вопреки всем запретам церкви, кою он всячески игнорировал, де Блуа сначала смотрел за повитухами, а затем и сам принимал роды у тех несчастных, что забеременели от безымянного морехода или торговца и не смогли вовремя избавиться от плода. Конечно, далеко не все разрешались успешно, и Генрих с покорным и верным Озанном в темноте ночи увозил тела бедняжек на повозке. И никто не задавал друг другу лишних вопросов. Никогда. Генрих де Блуа уже пять лет жил в особняке в центре Монпелье у своей дальней родственницы по линии матери, вдовствующей Марии де Вильет. Тридцативосьмилетняя баронесса, которой Генрих приходился четвероюродным племянником, весьма умело управлялась с оставленным в наследство хозяйством, а также владела виноградниками, которые приносили впечатляющий доход. Казалось, что сам Дионис ниспослал свою благодать на дом де Вильет под управлением Марии. У вдовы подрастал сын Климент, и она, будучи набожной, воспитывала десятилетнего отпрыска в строгих католических традициях, нередко наказывая его за шалости плетью. Впрочем, как и себя. Когда-то баронесса была очень недурна собой, да и сейчас можно было уловить на ее лице благородные остатки красоты. Фигура же ее изменилась со временем, но незначительно. Конечно, прежних нарядов ей было не надеть, их сменили чёрные смирные платья, расшитые золотой или серебряной нитью. На голове она всегда носила белый каль, а поверх, как и подобает вдовам, белое покрывало. Однажды Генрих, отоспавшись после очередной бессонной ночи, в ожидании обеденной трапезы решил поупражняться с мечом и проверить умения Климента. Конечно, то, что происходило на дворе, больше походило на игру, и де Блуа с мальчиком задорно смеялись под звон мечей. Слуги, на время оторвавшись от своих дел, следили за господами, подбадривали маленького Климента, хлопая в ладоши, когда Генрих поддавался его выпадам. Понаблюдать за «боем» вышла и Мария. И все ее внимание было приковано… нет, не к ее возлюбленному сыну, а к возмужавшему Генриху. Тому самому Генриху, что явился в ее владения еще пять лет назад совсем юнцом, дерзким и одиноким. Теперь, по ее мнению, он нашёл своё место: одержимо занимался учебой допоздна, участвовал в научных диспутах с другими студентами, ладил с Климентом, а его отец Карл де Блуа-Шатильон, став-таки герцогом Бретонским, оказывал ощутимую поддержку в деле сбыта вина, открывая новые рынки. А еще - Генрих искусно владел мечом и из него вышел бы неплохой воин, такой же, как и его отец. Белая льняная камиза, просвечивавшая под лучами солнца, прилипла от пота к спине Генриха, позволяя угадать под ней крепкое тело, черные шоссы плотно обтягивали сильные бедра. На мускулистой груди Мария различила скромный нательный крест, который Генрих носил скорее во избежание неприятностей, но баронесса этого не знала и поселила в своем сердце надежду хоть раз посетить с племянником церковную мессу. Женщина выставила кисть перед лицом, отгораживаясь от слепящих солнечных лучей. И это позволило ей разглядеть лицо Генриха в подробностях: на высоком лбу уже угадывались две морщинки, трехдневная щетина покрывала лицо, не заходя на высокие острые скулы, хищные зеленые миндалевидные глаза под темными бровями разгорелись в пылу азарта. Чуть вьющиеся каштановые волосы спускались до плеч. И вдруг Мария осознала, что любуется мужской красотой Генриха. Эта мысль настолько ее поразила, что она готова была провалиться сквозь землю: щеки предательски зарделись, а низ живота приятно свело. Однако не она одна не могла отвести глаз от своего племянника. Чуть поодаль, застыв с мокрым бельем в руках, стояла голубоглазая шатенка - шестнадцатилетняя горничная Жюлиет. Баронессу охватило безумие и ненависть - буквально подлетев к служанке и вырвав из ее рук мокрую тряпку, Мария принялась хлестать ею по лицу Жулиет: - Бесстыжая! Господь покарает тебя за твои похотливые помыслы! - истерично верещала она. - Покайся пред лицом Господа! Генрих, быстро разобравшись в ситуации, в два шага оказался рядом с женщинами и поймал в воздухе руку баронессы. - Пошла вон! - скомандовал он Жюлиет и спокойно обратился к Марии: - Ваша Милость, все хорошо… Тише… Будучи выше баронессы, он смотрел ей прямо в глаза, сверзу вниз. От его разгоряченного забавой тела пылало жаром. Ноги женщины подкосились, а в горле застрял невидимый ком, не позволявший произнести ни слова. Тогда он подхватил ее, отнес в покои и оставил наедине с самой собой, не позволив горничным войти. Сколько прошло времени, Мария не знала. На улице уже стемнело, когда она нашла в себе силы подняться и самой освободиться от одежд – баронесса не стала звать служанок, ибо не желала никого видеть. Мария зажгла свечи, сняла со стены плеть, обессиленно пала на пол перед распятием на стене и принялась хлестать себя, обращая взгляд в небо и не проронив ни звука. Умерщвляла плоть, очищая душу. В тот день Генрих понял, насколько велика его власть над баронессой, да, впрочем, и над всеми женщинами, и решил, что это когда-нибудь ему пригодится или же, по крайней мере, повеселит, если станет совсем невмоготу. - Озанн, как думаешь, - обратился как-то Генрих к слуге во время одной из конных неспешных прогулок, - не пора ли мне обзавестись укромным уголком для своих изысканий? - Пора, Ваша Милость, негоже в конюшне-то…
Глава 4.
Вскоре Генрих заказал три фламандских зеркала, каждый ценой в небольшое морское судно. Впрочем, одно из них, едва обжившись в покоях баронессы Марии де Вильет, было разбито ею вдребезги, на что Генрих лишь повел бровью. Сам же он часы мог проводить перед ними, любуясь своей величавой благородной красотой. Все чаще на его ложе возлежала юная Жюлиет; их молодой звонкий смех, рождавшийся в плотских утехах, эхом доходил до снедаемой ревностью баронессы, измождённой собственными же пытками. Дневной свет - враг для стареющей дамы. Мария представала перед домочадцами только за вечерней трапезой. Произнеся молитву, она начинала свой отчет о прожитом дне. - Генрих, - она редко обращалась к племяннику, не говоря уже о том, чтобы сметь смотреть ему в глаза; едва различимая улыбка скользнула по его губам, - наш счетовод Жан Моро, кажется, обознался, увидев тебя в месте, где безбожники справляют свою нужду со шлюхами… в борделе… Баронесса с невозмутимым видом отправила кусок сельдерея в рот. - Отчего же обознался? - парировал Генрих. - Я действительно был там. Это один из экспериментов для моих диспутов. Как лекарь я действительно посетил сие неблагопристойное заведение. Интересно, что там делал сам Моро? Мария замешкалась. - Мадам, - Генрих, понимая, что в этой игре им пока поставлен шах, поднялся из-за стола и, обойдя его, подошёл к женщине со спины: - Какие у вас планы на здание бывшей кузницы на заднем дворе, неподалеку от конюшни? И, не дожидаясь ответа, продолжил: - Раз нет никаких идей, я мог бы использовать его как кабинет для работы над своим трактатом. Что-то здесь стало шумно по ночам. Генрих лгал на ходу, вернее сказать, не договаривал всей правды. Склонившись над ухом баронессы и подливая красное вино из графина, своим низким, обволакивающим словно бархат, голосом задал вопрос: - Я полагаю, вы не против? - Нет-нет… - смутилась баронесса, её спрятанная под скромным платьем грудь высоко вздымалась, выдавая волнение. - Я «за», скорее «за»… Что-то аппетит пропал… Я, пожалуй, удалюсь. Через пару месяцев совместных ночных игрищ беззаботная Жюлиет, оказалась в положении, что и немудрено, о чем с упоенным придыханием поспешила сообщить в постели своему господину. Генрих, положив большую ладонь на ее живот, помолчал и, наконец, выдохнул: - Как замечательно! И взглянул в сияющие от восторга девичьи глаза. Его рука медленно стала подниматься, лаская нежную кожу, и остановилась, едва обхватив шею Жюлиет. - Я все думал, как мне быть… Знаешь, я поймал себя на мысли, что ты мне в тягость. Глаза девушки удивленно расширились. В недоумении она попыталась что-то сказать, но рука мужчины стала сильнее сжимать тонкое горло. - Неужели ты своим крохотным мелочным умишком, - спокойным и одновременно жестким тоном продолжил Генрих, - смела предположить, что я признаю бастарда? Невозмутимо наблюдая за ее несмелым сопротивлением, де Блуа сдавливал сильнее и отметил, что белки ее глаз налились кровью. Ей было нечем дышать, и горничная, обливаясь слезами, рефлекторно открывала рот. - А может, тебе уже грезился титул баронессы или, не приведи господь, и самой герцогини? Генрих хладнокровно отпустил горло, и перепуганная несчастная вскочила с кровати и встала, вопросительно смотря на хозяина. Тот же швырнул ей в лицо одежду: -Убирайся вон! И мой тебе совет: избавься от этого ублюдка! С тех пор Жюлиет исчезла со двора баронессы де Вильет. Вероятнее всего, Мария не преминула воспользоваться шансом удалить неугодную прислугу, в том числе и чтобы та, не дай Бог, не принесла позор знатному имени. После вечерней трапезы Генрих по заведённому обычаю, дождавшись, когда все отойдут ко сну, около полуночи отправился на задний двор, в самую дальнюю его часть, где располагалась бывшая кузница. Нынче в ней молодой врач развернул свой собственный госпиталь, принимая днем слуг, если такова была необходимость. Чаще всего это были травмы тяжелого и легкого характера. Тут он готовил смеси и отвары; печь была переоборудована, а под потолком сушились различные травы. Их огромное количество производило невероятный запах, будто все луга и леса мира оставили здесь хотя бы одного из своих представителей. Были здесь и очень редкие травы, пучок которых мог стоить целое состояние. А ночами Генрих проводил анатомические изыскания, несмотря на папский запрет под угрозой смерти. Вот и сейчас, раставив вокруг достаточное свечей и ополоснув руки, он бросил беглый взгляд на очередное тело, покоившееся на столе под покрывалом. «Женщина», - отметил для себя де Блуа и, взяв в руки ланцет, сдернул полотно. Тело действительно оказалось женским, мало того, оно пробыло не один день в воде. Утопленница была уже распухшей, но в лице ее Генрих уловил что-то знакомое. Присмотревшись, он узнал Жюлиет и отшатнулся от стола. Ритм сердца начал стремительно нарастать. В висках запульсировала боль. - Озанн! – взревел он. - Озанн! Где тебя носит?! Слуга, дремавший до того возле кузницы на скамье в ожидании окончания опытов господина, испуганно ворвался в комнату. - Да, Ваша Милость, - пробормотал он, прогоняя остатки сна из глаз. - Где ты взял этот труп? - Как обычно, Ваша Милость, за оградой кладбища, где покоятся самоубийцы. Эта бедняжка на сносях была, видимо, уже не могла скрывать своего позора. Смотритель сказал, что были свидетели того, как она с моста-то и скинулась. К берегу ее прибило через несколько дней только. Вы меня простите, что лучшего тела не нашлось… Её и тварь речная подъела немного… Но уж больно сложно сейчас с трупами, а Пьер-могильщик много требовать стал за свое молчание. И так сам откапываю… - Избавься от нее. Хотя… Подожди, я кое-что проверю. Ожидай снаружи! Позову, как понадобишься. Генрих вновь подошел к столу, вытер рукавом пот со лба и, сжимая ланцет, разрезал живот. Он вышел из кузницы, вытирая руки тряпкой в багровых пятнах и жадно вдыхая свежий ночной воздух. - Забирай, Озанн. - Ваша Милость?.. - Да? - Кто это был? Чью душу она забрала с собой? - Мальчик. Это был мальчик, - констатировал Генрих и сплюнул. - Надо было быть предусмотрительней.
Глава 5.
В 1346 году Генрих окончил университет и с головой ушел в практику банщика-цирюльника. Именно так называлась неблагородная «черная» профессия врачевателей, которые стояли на передовой практической медицины взамен пустомельства в аудиториях. Кровопускания, лечение переломов и суставов, ампутации, осмотр трупов – вот чем занимались банщики. Оттого их дело признано было «нечистым», и клеймо отверженности пало на практикующих лекарей. Впрочем, Генрих с одинаковой фанатичностью относился к своей профессии и внешности. И в том, и в другом он достаточно преуспел, слывя не только одним из лучших лекарей Монпелье, но и самым красивым из них. Этим он изрядно портил настроение достопочтенным мужам, которые, однако, не прочь были обратиться к его услугам в деликатных вопросах, но с опаской оставляли наедине с ним больных жен. Герцог Бретонский, Карл де Блуа-Шатильон, отец Генриха, бывший в ту пору на передовой в войне с английским королем Эдуардом III, претендовавшим на французский престол, отнесся к выбору младшего сына двояко. С одной стороны он, видя, что англичане творят на французской земле, как сжигаются дотла деревни и города, сколько воинов пало в сражениях с ними, - не мог недооценивать практическую пользу этой профессии. Но отверженность ее никак не могла идти бок о бок с благородством герцогского титула. Однако через год Карлу и вовсе стало не до Генриха, когда он оказался в плену англичан, потерпев, благодаря бездарности своих военачальников, досадное поражение при осаде Ла-Рош-Деррьен. К тому же в Европе в то время уже зверствовала Черная смерть. Моровое поветрие, масштабы которого никто не воспринимал всерьез, поначалу казалось всего лишь смутным слухом. Но вскоре эпидемия докатилась до Англии и Франции, и никто не мог укрыться от нее - ни король, ни крестьянин. Происхождение чумы оставалось загадкой. Эта тайна, как и способ излечения от болезни, стали вызовом для горделивого Генриха и его пытливого ума. «Господь ниспослал кару небесную!» - в унисон твердили богословы и университетские ученые мужи, обнаруживая все больше признаков грядущего Апокалипсиса и мчавшихся по земле его четырех всадников. Едва ли такие аргументы были оправданием происхождения чумы для Генриха. - Моряки в порту, - делился со своим господином Озанн, - что прибыли недавно, говорят, будто на востоке уже несколько лет бушует Черная смерть. Дракон летает по небу и извергает змей и жаб, а укус их ядовит! «Еще интереснее», - подумал про себя Генрих и вскоре завел переписку с итальянскими коллегами, в том числе и с чумным доктором Маттео Анджело, узнавая характерные проявления болезни, способы предупреждения и излечения, которые, к сожалению, оставались бесполезными. Генрих засел в бывшей кузне для разработки собственного снадобья, в состав которого входило великое множество трав, патока, вино, изрубленные змеи и насекомые, часть из которых юноша добывал сам, а что-то вылавливал из болот Озанн. Более семидесяти компонентов входили в его состав, и по стоимости оно мог переплюнуть целый корабль. Лекарь не покидал своей «лаборатории» сутками, иногда и вовсе забывая поесть. Наконец, когда снадобье было готово, Генриху не терпелось его опробовать, и вскоре ему этот шанс предоставился. Весной 1348 года тринадцатилетняя Джоанна, младшая дочь английского короля Эдуарда III, направлялась в Испанию для заключения брака с принцем Педро Кастильским, когда по дороге в Бордо ее поразила болезнь. Отчаяние сопровождавших Джоанну докторов было столь велико, что, переживая за собственные головы, они обратились к лучшему местному лекарю - французу Генриху де Блуа, по иронии судьбы приходившемуся сыном плененного англичанами герцога Карла де Блуа-Шатильон. Генрих не стал медлить и тотчас выехал в Бордо. Он гнал лошадь во весь опор, ведь болезнь развивалась скоротечно. Кроме того, в случае успеха он с полным правом мог просить освобождения отца. Снадобье просто не могло его подвести. Лекарь, как только прибыл в замок-крепость Роктайад, немедленно поспешил к Джоанне. Принцесса пребывала в отдельных покоях, возле них толпились англичане и слушали стоны девушки, доносившиеся из-за закрытых дверей. - Вам следует облачиться, сир, - произнес один из трех врачевателей и указал на одежды. Генрих сердито взглянул на него, но не стал пренебрегать советом. Длинное одеяние из плотного материала, шляпа с широкими полями, маска в виде птичьей головы с красными линзами-глазами и длинным клювом, куда клались ароматные травы, предназначенные для очищения вдыхаемого воздуха, длинные перчатки - словно инфернальное существо из другого мира Генрих вошел в покои. Двери за ним быстро и с грохотом захлопнулись. Было темно, ни один луч света не проникал свозь плотно занавешенное, и без того маленькое, оконце. Понимая, что он ни черта не видит, Генрих сорвал с себя маску и подошел к притихшей принцессе. Ее кожа была черна и испещрена язвами, не пожалевшими юное, некогда прелестное лицо, тонкую шею изуродовали громадные свищи. -Кто здесь? - едва найдя в себе силы, задала вопрос Джоанна. Тело принцессы сотрясала лихорадка, каждое движение приносило ей нестерпимую боль. Генрих склонился над девушкой, внутри него боролись отвращение в союзе с рвотным позывом и любопытство. - Ты прекрасный ангел? – спросила принцесса, увидев своего нового лекаря. - Боюсь, что я ваша смерть, - выдохнул Генрих, понимая, что приехал слишком поздно - болезнь вошла в завершающую стадию. «По крайней мере, я смогу понаблюдать и испытать средство», - подумал он про себя. Снадобье не оказало и толики должного эффекта, а несчастная Джоанна вскоре затихла и через несколько часов скончалась. Уязвленное самолюбие заставило Генриха молча покинуть замок и вернуться в Монпелье. Вскоре стало известно о временном перемирии между Англией и Францией. Эдуард III потерял двоих своих детей, да и воины гибли быстрее от болезни, чем от меча. В конце июня Генрих получил письмо от матери, где помимо прочего описывалось событие, заставившее его принять решение о переезде в столицу Франции. В западной части парижского небосвода вспыхнула невероятно яркая звезда, расцененная астрологами как предвестник чумы. «Реванш», - ухмыльнулся Генрих, покидая утопавший в зелени Монпелье, даже не обернувшись.
Глава 6.
Генрих ещё на подъезде к Парижу, увидев городские врата и дым возле них, заметив отсутствие стражи, заподозрил неладное и спешился. Да и его конь сегодня был на редкость упрям. - Ваша Милость? - недоумевал Озанн, управлявший повозкой с пожитками и сундуками, содержимое которых в большей степени составляли травы, лекарства и инструменты. - Что–то не так? Свинцовое небо словно давило на путников, и, несмотря на утро, казалось, что приближаются сумерки. Было пасмурно, жарко и слишком влажно от недавно прошедшего ливня. Запах сгоревшей плоти неприятно ударил в нос. И действительно, приблизившись к вратам, они смогли разглядеть в пепелищах обугленные тела взрослых и детей. Мужчины молча переглянулись, но продолжили шествие. - Стой! - раздался из-за ворот крик. - Сюда нет хода, если хочешь жить! - Я Генрих, сын герцога Бретонского. -Да хоть Папа Римский! Город на карантине! - Я лекарь! Через минуту ворота несмело скрипнули и медленно распахнулись. Единственный страж, от которого разило потом, пробормотал: - Одним больше, одним меньше… Генрих, бегло осматривая его на предмет наличия бубонов, спросил: - Кто отдал распоряжение о карантине? - Единственный оставшийся в городе судья. Сварливая королева померла от заразы, Филипп удрал. Мы тут сами по себе. Господь нас оставил. Генрих с нескрываемым отвращением на лице спросил: - А мыться вам суд тоже запретил? - Не велено мыться нашими учеными мужами с университета. Только мрут они, как и монахи, будто мухи. Велев Озанну найти действующий трактир, Генрих принял решение отправиться тотчас в здание парижского университета, прямого конкурента его альма-матер. Именно в диспутах с его студентами, в которых так редко принимал участие и воспринимал их как вызов, де Блуа одерживал блестящие победы и срывал шквал аплодисментов. Чем и приводил в бешенство парижских профессоров. Но сам Париж не был прежним… Шествуя по его некогда оживленным улицам, Генрих наблюдал лишь запустение и смерть. Навстречу ему шла кляча, волоча за собой тележку, то и дело подпрыгивавшую на мостовой. Управлял ей человек в чумном костюме, который время от времени выкрикивал: - Выноси своих мертвецов! Кого-то уже заблаговременно вытащили родственники, и тот потухшим взглядом смотрел в небо. Других мертвецов, не переживших ночи, цепляли крючьями и скидывали из окон верхних с этажей. Всех их подбирали и укладывали в тележку двое других людей в костюмах. Однако мертвецов было слишком много, и их сбрасывали в кучи, чтобы забрать потом. Вместо некогда царившего на улочках Парижа аромата благовоний или свежей выпечки - всюду запах гниющей плоти. «Бежать, отсюда надо бежать!» - эта мысль заставляла Генриха трястись от страха, а другая была плодом непомерных амбиций: «Именно я одержу победу над ней!». Обе идеи заставляли ускорять шаг, и вскоре лекарь, сам того не заметив, оказался на пороге Сорбонны. Побродив по пустынным коридорам университета, Генрих наконец-таки набрел на живую душу. - Магистр де Шолиак! - восторженно воскликнул он. Бородатый мужчина лет пятидесяти обернулся. Его одежда - коттарди, короткий плащ и шоссы были черны, как смоль. - О, мой друг! - отозвался де Шолиак. Мужчины радостно обнялись. - Пожалуй, не самое удачное время вы выбрали для посещений нашего университета! Впрочем, если только не хотите занять место подле меня. Я давно мечтал заполучить вас себе, видя вашу страсть к практической медицине. Я узнал в вас себя! - Почту за честь! Правда, я не разделяю вашу любовь к Господу… -Ах, Генрих! Иногда союз веры, труда и случая помогает человеку из скромной семьи добиться возможности общаться с представителями благородного сословия и вырасти до моих высот. Мужчины продолжили прогулку по коридору. - Из пятидесяти четырех докторов у нас осталось всего двенадцать. Двенадцать, Генрих! Школяры мрут, как мухи. Смерть не жалеет ни королеву, ни крестьянку, ни монаха, ни ученого. Папа Клемент VI по моему настоянию закрыт в своих покоях и ни с кем не общается. Карантин в сорок дней, по примеру итальянских коллег, объявляется в доме, где обнаружен заболевший. Судья, мой друг, вынес постановление: в город никого не впускать и не выпускать. А как ты попал в столицу, кстати? - Сказал, что врач. - А наш стражник не дурак. Надо будет отблагодарить его, если выживет. Что ж, коллега! Если я тебе скажу, что получил папское благословение на вскрытие зараженного чумой трупа, составишь ли мне компанию в качестве ассистента? В глазах Генриха вспыхнул огонь: такого опыта у него еще не было! - Я не посмею вам отказать! Доктора любезно беседовали, выйдя из здания и продолжая свою неспешную прогулку по цветущему саду Сорбонны. -Какой контраст, не правда ли, мой друг? - спросил Ги де Шолиак. - Там, за стенами университета, ежедневно умирает свыше ста человек, а деревья и травы цветут и плодоносят, будто ничего не происходит. Вдруг мужчины вынужденно обернулись на девичий возглас: -Ах, вот вы где, папенька! Их догоняла девушка, на вид лет пятнадцати. Ее поступь была легка, и длинные золотистые волосы развивались от быстрого, переходящего в бег шага. Ее одеяние – алая котта и сюрко из голубого шелка, расшитого причудливыми узорами, - едва уловимо шуршало от движения. Тонкую талию опоясывал золотистый ремень. Когда она поравнялась с докторами, Генрих отметил необычайную голубизну и прозрачность ее глаз, бледность и тонкость кожи, под которой видна была сеть мелких вен. Ее уши украшали жемчужные серьги, жемчужная нить была вплетена и в волосы. Щеки девушки раскраснелись, а розовые пухлые губки открылись, чтобы произнести: - Я вас всюду искала, отец! Ее голос показался Генриху небесной музыкой. Он затаил дыхание и боялся даже моргнуть: вдруг она исчезнет или перестанет быть столь прекрасной. Но организм сдался, мужчина вздохнул, но образ девушки так и остался совершенным. - А вот и моя своенравная дочь Анжелик! - Я… я… - не мог произнести своего имени Генрих. Девушка едва бросила на него взгляд и снова обратилась к отцу: - Почему же своенравная? - она надула губки. - Мне просто надоело сидеть одной взаперти и я вновь увела свою Арфу прямо из-под носа конюха! Ги де Шолиак недовольно заметил: - И проскакала на ней прямо по улицам Парижа… Познакомься, это Генрих де Блуа, сын герцога Карла Бретонского, ныне находящегося в плену у скверных англичан. Он, видимо, настолько обескуражен твоей невоспитанностью, что не может и слова вымолвить. Генрих, вернув хладнокровие, ответил: - Я обескуражен скорее таким легкомысленным пренебрежением к собственной жизни, господин де Шолиак! Анжелик, позволю себе заметить, вы весьма непредусмотрительны. - Благодарна вашей заботе о моем благополучии, Ваша Милость, но я скорее от скуки сгнию взаперти, чем от Черной смерти! Надеюсь, Господь меня не оставит! А если заберет мою душу, значит, на то Его воля! Генрих лишь ухмыльнулся заносчивости девушки. - С вашего позволения мы с дочерью поспешим домой. Я буду благодарен, если вы сможете приступить с завтрашнего дня. Университет сейчас не особо разборчив при выборе преподавателей, но заполучить вас - для меня большая честь! - Как и для меня, господин де Шолиак! Доброго вам дня, Анжелик, - Генрих улыбнулся и поклонился. Он направился к выходу, то и дело оборачиваясь и смотря на удалявшуюся фигуру девушки, отчего едва не упал. На улице его поджидал Озанн: - Я все устроил, Ваша Милость! Ужас какой творится. Я никогда ещё такого не видывал… - Знаю, Озанн, знаю, - пробормотал лекарь, пряча улыбку, возникавшую при мысли об Анжелик.
Глава 7.
Вскоре после того, как Генрих начал читать лекции в Сорбонне, магистром де Шолиаком было проведено открытое для школяров вскрытие. Не говоря уже о нескольких подготовительных закрытых, на которых оба врача пришли к мнению, что возможным способом избавления от чумы может стать иссечение бубонов и их прижигание. Конечно, потом они вдвоем провели немало времени, обсуждая за вином труды Генриха - из области общей практики и по исследованию трупов. В равной степени они спорили и сходились во мнениях, высмеивали откровенные шарлатанские способы избавления от чумы, например, прикладывание живых голубей для отсоса жидкости из нарывов, но прикладывание чеснока находили полезным. По вечерам они вместе навещали больных людей, опробуя свои методы и наблюдая за ходом экспериментов. Впервые в жизни у Генриха появился друг, с которым он нашел общий язык и разделял одно видение профессии. Ги же в свою очередь не заводил теологических разговоров. Де Блуа стал частым гостем в доме врача, нередко оставался на ужин. У него был ещё один повод для посещения дома де Шолиака - Анжелик. Все больше общаясь с ним и понимая темноту его души, она решила стать для него лучом света и примером. Он был с ней откровенен, как она и требовала. Генрих поначалу с нестерпимым удовольствием наблюдал за ее реакцией, пытаясь запугать хищным взглядом и пошлыми ухмылками. Ее смущение приводило его в восторг, и он проверял на прочность ее благочестие. Попытка украсть поцелуй закончилась для него пощёчиной необычайной силы и игнорированием в течение целого месяца, за который он едва ли не сошел с ума. Девушка была интересна де Блуа не только своей красотой, но и характером. Она была глубоко религиозна, но, несмотря на это, своенравна, и поступала по-своему. Именно за свободолюбие и уважал её Генрих, видя в ней себя. Чистая, верующая - она являла собой столп, на который можно было опереться. Несокрушимая в своих убеждениях, благородная, она всегда могла понять любого грешника. И вскоре мужчина потерял интерес к кабакам и публичным домам, в которых так любили проводить время еще не заболевшие горожане, решившие, что если уж помирать, так стоит насладиться жизнью сейчас, утопая в похоти и вине. И впервые Генрих полюбил, ранее твердо убежденный, что не способен на это. Теперь он следил за своей внешностью не для себя, а для нее. Старый лис де Шолиак заметил, что его некогда непримиримый враг, а теперь друг и соратник, попросту влюблен в его дочь. Да он, впрочем, и не был против. Вряд ли она, дочь простолюдина, могла найти лучшую партию для брака, чем сын герцога. Сама же Анжелик, поначалу не обратившая на Генриха внимания, видела в нем не красавца, но скорее отбившуюся от стада овцу. Генрих, до последнего не признававшийся в чувствах, что испытывал, даже самому себе, открылся девушке, когда Анжелик вознамерилась идти в один из соборов Парижа на Страстной неделе 1349 года для совершения обряда омовения ног беднякам. - Поговори с ней, - попросил его Ги. Генрих в бешенстве ворвался в покои Анжелик, застав ее в одной камизе, сидящей возле зеркала и расчесывающей волосы. - Какие к черту омовения, Анжелик?! - Выйди вон! Как ты смеешь?! - возмутилась она, не обращая на его слова внимания. Лицо мужчины побагровело от гнева: - Среди этих бедняков наверняка насильники, грабители или, того хуже, зараженные чумой! Девушка, наблюдая, как Генрих мечется из стороны в сторону, холодным тоном ответила: - Да будет тебе известно, что это христианская традиция. Я –христианка. Сам Иисус мыл ноги двенадцати апостолам перед Тайной вечерей. И я не посрамлюсь поступить также! В это мгновение де Блуа, сам от себя не ожидая, рухнул перед девушкой и обнял её колени. Она божественно пахла жасмином. - Анжелик, - он с мольбой смотрел ей в глаза, - если ты заразишься… Я просто не смогу смотреть, как ты гниешь заживо. Как ты вдыхаешь смрад от собственного тела в полном одиночестве. Как чернеет твоя безупречная белая кожа. Поверь, я был свидетелем этого тысячи раз… Его глаза наполнились слезами, и он произнес: - Я люблю тебя! Я не переживу, если с тобой что-то случится. Лекарства просто нет. Я и твой отец бессильны. Ничто не поможет. Девушка нежно обхватила ладонями его небритое лицо: - Милый Генрих, это мой долг. Мужчина, встав с колен, бессильно побрел к двери и услышал за спиной ее робкое: - Господь защитит меня. - Ну разумеется… Как я мог забыть про него, - заметил он и вышел.
Глава 8.
Анжелик, несмотря на уговоры отца и Генриха, двух ее любимых мужчин и врачей, совершила в Чистый четверг омовение ног беднякам, а к вечеру пятницы ее уже трясло от жара. В субботу девушку рвало, и она временами теряла сознание. Ги неподвижно сидел у камина на первом этаже дома и смотрел на медленно угасавшее пламя, проводя аналогию между ним и своей дочерью. Генрих же все это время находился с Анжелик. - Сними маску, - еле слышно попросила она его, очнувшись на рассвете в воскресение, - и отвори окна. Комнату залил оранжевый свет восходящего весеннего солнца. Щебетали проснувшиеся птицы, шелестели распустившиеся листья деревьев. Свежий воздух заполнил собой все вокруг. Больная попыталась вдохнуть его, но новый приступ кашля помешал сделать задуманное. Генрих заботливо вытер мокроту с примесью крови с ее лица, испещренного темно-синей сеткой. - Я бы сейчас хотела умереть… Она с надеждой посмотрела на своего лекаря. Мужчина резко отвернулся, закусив с силой большой палец, из глаз брызнули слезы. Смахнув их рукавом, он вновь повернулся к ней, улыбаясь: - Ты выздоровеешь! Слышишь? - Нет, и ты прекрасно это знаешь… - Какой же у тебя все-таки скверный характер. Ты даже специально заразилась, лишь бы мне не достаться. Они оба прыснули от смеха. - Посмотри, как там прекрасно, Генрих. Я так хочу освободиться… Ее дыхание было поверхностным, разум мутнел. Де Блуа знал, что будет дальше, как никто другой. Он взял небольшую подушку и положил на лицо Анжелик, слегка придавив рукой, и устремил расплывающийся от слез взор в окно, за которым царила юная весна. - Возлюбленная моя, мы сейчас возьмем твою белоснежную Арфу и поскачем с тобой вдоль зеленых берегов Сены. Свежий теплый ветер будет развевать твои волосы и нежно ласкать лицо. И мы полдня будем лежать на траве, позволив лучам солнца утопить нас в своих тёплых объятиях. А затем мы будем наблюдать закат, и как багровеющие небеса… Генрих горестно всхлипнул, понимая, что даже малейшие сопротивления под его рукой прекратились. Он отшвырнул подушку в угол, и, не взглянув на мертвую девушку, выбежал прочь. Спустившись вниз по лестнице, он застал отца Анжелик в кресле. Тот обернулся, и Генрих отрицательно покачал головой. Ги тихонько взвыл и закрыл лицо руками, сотрясаясь от безмолвного рыдания. Де Блуа же выскочил из дома, забежал в конюшню и оседлал Арфу. Истерично хлестая ее, он гнал кобылу куда глаза глядят. По тому же берегу Сены, который он еще несколько часов назад описывал Анжелик. Солнце уже садилось, когда изможденная лошадь пала, захлебываясь пеной. - Вставай, безмозглая скотина! - кричал Генрих, избивая мертвую лошадь ногами. Мужчина, тяжело дыша, обессиленно опустился на колени: - Я тоже хочу умереть! Ты, Бог! Забери меня! Внемли же мне! - бил он себя кулаком в грудь и кричал, обращаясь к небесам. Едва добредя до Парижа, Генрих молча миновал ворота и удивленного стражника и отправился прямиком в трактир. Намеренный ни на секунду не оставаться наедине со своими мыслями, он напился там до беспамятства. Верный Озанн, впервые увидев хозяина в таком состоянии, донес Генриха до кровати, на которой тот забылся мертвецким сном. Проспав более суток, де Блуа очнулся вечером. И первые три секунды показались ему очень сладкими, несмотря на дикую головную боль, но уже через мгновение он вспомнил о произошедшем, и его сердце вновь словно разорвало на куски. Мужчина облачился, пристегнул к поясу меч. Спустившился вниз, попросив кружку пива у трактирщика, Генрих осушил ее в пару глотков и потребовал повторить. Такая же судьба постигла и третью кружку пива. Вдруг кто-то схватил его за плечо. - Ваша Милость, достаточно вам уже, - то был Озанн. Генрих ответил ему ударом кулака в лицо: - Никогда не смей мне указывать, конюх! Шатаясь, Генрих выскочил из трактира и едва не упал, споткнувшись о бродягу. - Осторожней, пьянь! - возмутился нищий. - Слушай, а я тебя где-то уже видел. «Странно, что в сумерках он смог различить мое лицо», - промелькнуло в голове Генриха. - Да меня весь город знает, я чумной доктор! - воскликнул он, икнув. - Не-е-ет, - протяжно возразил бродяга, - я видел тебя, давно… А-а-а, узнал! Ты был тем мальчишкой на площади двадцать лет назад! Помнишь? Ты тогда увидел дракона, как и я. Де Блуа попытался вглядеться в его черты, но в памяти всплыло лицо желтоглазого уродца. Генрих отогнал это воспоминание, однако его сменил образ больной Анжелик. Мужчина в гневе схватился за меч: - Сейчас ты вспомнишь хорошие манеры! - Стой! Я знаю, откуда берется чума! Генрих недоверчиво спросил: - Мне это неведомо, а тебе, нищета, откуда знать?! - Я давно слежу за ним, за этой тварью… Да, я нищий, а нищих никто не замечает! Даже дракон! Он прячется в пещере под Фридриховым выступом. Думаешь, мы бы не облюбовали такую милую пещерку? Да только никто из бродяг не ходит туда. Известное дело - дракон! И толпы крыс валят оттуда. Генрих, отшатнувшись, устоял на ногах и коротко спросил: - Отведешь? - За золото я мать родную продам! Монета со звоном ударилась об мостовую и через мгновение исчезла в грязных ладонях нищего. Вскоре мужчины оказались на месте. Из пещеры доносился запах тлена. -Дальше я и шагу не ступлю, - сказал попрошайка, указав пальцем в темноту, и поковылял обратно. Де Блуа, выдохнув, обреченно шагнул вперед.
Глава 9.
В пещере было темно, но вскоре глаза Генриха привыкли к сумраку. Сквозь небольшую дыру в своде проникал лунный свет, позволивший заметить старые деревянные балки. По всей видимости, это был отработанный и заброшенный рудник. Генрих осторожно ступал, схватившись за рукоять меча, но под ногами не ощущалось твердой почвы: всюду сновали крысы. Приглядевшись, он увидел посреди пещеры фигуру человека в плаще, стоявшего к нему вполоборота. Тот держал в одной руке огромную крысу, и, взмахнув другой, создал в воздухе темный сгусток. Эта субстанция окутала трепыхавшегося грызуна, а затем через ноздри и уши проникла внутрь него. Крыса покорно спрыгнула с рук и побежала к своим собратьям. Незнакомец вышел на свет и скинул плащ. И оказался получеловеком-полурептилией! Грубая чёрная чешуйчатая кожа покрывала всё его тело до кончика хвоста. Пальцы рук завершались длинными, походившими на тонкие лезвия, когтями. Генриха накрыли жуткие воспоминания из далекого детства о том самом ненавистном воскресном утре, после которого все пошло наперекосяк. И он, в нежелании поверить своим глазам, впал в оцепенение. «Это пьяный бред… Этого быть не может!» - промелькнуло у де Блуа в голове. Но скоро все сомнения Генриха по поводу действительности происходящего были развеяны. В мгновение ока рептилия оказалась с ним лицом к лицу, не дав даже возможности выхватить меч, и сдавив шею, подняла мужчину в воздух. Когти существа медленно вонзались в плоть Генриха, пока не засочилась кровь. Ящер, восторженно шипя, полоснул мужчину по лицу и отшвырнул безвольное тело лекаря к стене, и тот, едва живой, упал на черную мокрую твердь пещеры. Сновавшие рядом тощие крысы с длинными, словно плети, хвостами тот час же бросились поедать плоть из открытых ран - уродливо расцарапанные шея и лицо прекрасного де Блуа стали их главным блюдом в тот вечер. Некоторые твари не гнушались и крови Генриха. Звон в ушах постепенно нарастал, боль отступала. Взгляд Генриха устремился ввысь, где через небольшую дыру в своде пещеры были видны луна и звезды. И вот показалось, что одна из них упала в пещеру, прямо под лапы жуткой твари. В дыре мелькнуло лицо нищего. - Привет от людишек! - донеслось сверху, и раздался оглушительный взрыв. Часть пещеры обрушилась прямо на существо и раздавила ему череп. Уцелевшие после взрыва крысы с радостью устремились попировать телом дракона. Тем временем жизнь покидала Генриха. Наконец-то его мучениям придет конец. Ему привиделась юная Анжелик в самую первую их встречу. «Не в этот раз, любимый… Мы еще увидимся!» - склонившись, прошептала она ему на ухо. Отчаяние застыло в глазах Генриха, когда образ девушки развеялся. И вдруг на ее месте, рядом с левой рукой, оказалась черная, будто окутанная бархатом, сфера, источавшая притягательное и вместе с тем мрачное свечение. Сам не понимая почему, он решил во что бы то ни стало дотронуться до беспощадно манящего шара. Собрав остатки сил, Генрих протянул руку и схватил его… Черная дымка окутала де Блуа, просачиваясь внутрь под кожу. Боль силой в тысячу копий пронзила тело лекаря. Будто все кости сломались одновременно, а мышцы - превратились в камень. Обессиленная плоть вновь начала наполняться новой неведомой мощью. И новая жизнь вселилась в тело мужчины. Генрих, стоя на ногах в лунном свете, осматривал свои руки и тело, понимая, что так хорошо себя ещё никогда не ощущал. Вдыхая воздух полной грудью, он вышел из полуразрушенной пещеры и наткнулся на нищего. - Уцелел?! Я решил, ты уже преставился! Не думал, что скажу когда- либо это, но спасибо треклятым англичанам. Это у них я стащил эту занимательную взрывчатую штуку! Слушай, ну и потрепало тебя это чудовище, видел бы ты свою рожу, - усмехнулся порошайка и похлопал Генриха по плечу. «Моё лицо… лицо…», - думал про себя он, щупая лицо и ощущая под пальцами зарубцевавшиеся шрамы. Генрих со всех ног бросился в трактир и вернулся в него до восхода солнца. Он сидел на краю кровати и с отвращением смотрел на свое отражение в свете вновь зарождавшегося дня. Его лицо рассекали четыре уродливые глубоких борозды, вдобавок оно было испещрено мелкими шрамами от укусов. На шее был шрам, какие обычно остаются у выживших после встречи с разъяренной медведицей. Генриха вырвало. - Это не я! - прохрипел де Блуа и тут же схватился за горло. «И голос… Мой голос!» - ужаснулся про себя лекарь. «Вот и все. Отныне я изгой, где бы ни находился. Никто меня не пустит и на порог дома, не то что к больному. Ибо ликом своим я только ускорю процесс отправки на небеса. А кому теперь нужен лектор, чей голос тих и сипл? Всюду буду гоним, а жалости сыщу разве что на паперти. Вернуться в семью и стать объектом насмешек? Они будут стыдиться меня и прятать от людских глаз, как какого-то бастарда. Им радости от моей смерти будет больше, чем от жизни со мной под одной крышей. На что ты меня обрекла, Анжелик? Почему не забрала с собой? Кто я теперь? Что я такое? Лишь уродливый призрак прежнего гордого и смелого красавца Генриха, чья душа умерла вместе с тобой. Что ж, я мертв. Как и просил тебя, Господи! Да ты шутник!» Генрих упал на колени и горько рассмеялся, выдавливая из груди хриплый смех. Увидев себя в зеркале, он схватил первое, что попалось под руку, и швырнул в отражение. Ровная серебряная гладь со звоном разбилась на множество мелких осколков, и теперь каждый из них отражал Генриха. На шум поспешил Озанн, распахнув дверь. - Господи всевышний! Ваша Милость, что с вами вчера приключилось?! - отпрянув с неприязнью, спросил конюх, на лице которого красовался багряный синяк. - Не вспоминай его при мне, Озанн! - зло просипел лекарь. - А теперь собирай пожитки, отправляйся к моей семье и скажи, что я умер от чумы. Чуть помедлив, Генрих выдавил из себя: - Спасибо тебе за верную службу. Озанн стоял, потупив взгляд, пока господин не накричал на него вновь и не велел убираться. Сам же Генрих собрал в походный мешок пожитки и провизию. Накинув плащ и спрятав лицо под капюшоном, Генрих отправился восвояси. Весеннее солнце уже припекало, и смрад в городе становился сильнее. Но несмотря на горы трупов, на улицах столицы играли дети, дружно выкрикивая считалочку: «Кольцо внутри розы, полны карманы трав. Пепел летает, мы исчезнем, упав.» Эти слова, которым ранее лекарь не придавал значения, задели его за живое. Ведь он так же исчезает. Утратив бдительность, Генрих поднял голову, чтобы краем глаза взглянуть на беспечных детей. - Чумной урод! - крикнула противным тонким голосом девчонка. - Урод! Урод! - поддержали остальные. - Бросай в него камни, пусть катится подальше! И, закиданный камнями, де Блуа уносил прочь ноги из Парижа, в который так гордо, жаждая славы и победы над чумой, он вошел почти год назад. Однако город, сам того не осознавая, избавил от чумы обычный нищий. Осознав ироничность этой ситуации, Генрих рухнул на землю и залился истерическим сиплым хохотом, сменявшимся проклятиями в адрес Бога и избиением земли кулаками. Странник уже несколько дней шел на север, когда внезапно, несмотря на предосторожности, набрел на взвод англичан. Он решил обойти его стороной, но не тут-то было. Кто-то заприметил его, и в скором времени он оказался окружён толпой вооруженных мужчин. - Я иду своей дорогой, - прохрипел еле слышно де Блуа. – Я – лекарь. Один из воинов спросил: -Что ты там бормочешь, жалкий французишка? - А может он ничего, на вид-то? – пошло съязвил другой. - Я предложу ему излечить свою душу! В толпе прокатился гогот. Лицо Генриха перекосило от гнева. Вдруг один из англичан подбежал сзади и сдернул капюшон. - Фу! - Вот мерзость! Как его земля носит! - Да он чумной поди! Очередная волна смеха, донесшаяся до ушей Генриха, утихла и на смену ей пришел нарастающий звон в голове, порожденный яростью. Ущемленное самолюбие и опасность для жизни послужили катализатором. Вдруг на кистях Генриха появились перчатки с торчащими вместо пальцев тонкими, словно иглы, лезвиями из черной стали. Странник так искусно орудовал ими, истребляя своих врагов одного за другим, будто делал это не впервые. Казалось, что само орудие двигало человеком, и тот не в силах был остановиться, или попросту не желал этого. Когда Генрих пришел в себя, первым, что он увидел, была запёкшаяся под ногтями кровь. По всей видимости, руки он вытер об себя, потому что характерные разводы были на одежде в районе груди. А вокруг – не менее пятидесяти трупов. «О нет! Что случилось?» Лекарь заметил, что один из людей был ещё жив и медленно отползал в сторону. В три прыжка он настиг его. -Нет, не трогай меня, чудовище! - взмолился раненый и, перевернувшись, вперился в Генриха пустыми глазницами. Де Блуа в ужасе отшатнулся, понимая, что именно он совершил это зверство. Сломя голову странник бросился прочь. День и ночь он брёл на северо-восток. Не в силах смотреть на свое отражение в речной глади или даже самой маленькой луже, Генрих помешался на идее уничтожить солнце. Ведь тогда никто не смог бы видеть его ущербность и не стал бы показывать на него пальцем. И он, призванный лечить людей, перестал бы бесконтрольно убивать. Поначалу странник, придя в себя после очередного убийства, в животном ужасе убегал подальше от тех мест. Затем он стал оплакивать их. А потом и вовсе равнодушно бросал на них взгляд, вздыхая, мол, не повезло, и продолжал свой путь. Та черная, манящая за собой, сфера, до которой дотронулся на пороге смерти Генрих, даровала ему вместе с безумием и жаждой убийства вечность. Минули сотни лет, а Генрих все продолжал свой пеший путь на восток, прячась от людей. Его пуще прежнего притягивали пещеры, и он на десятилетия впадал в сон, наслаждаясь его безмятежностью. Именно в них он видел себя в благопристойном образе, в дорогих одеждах, увлеченного медициной, влюбленного в Анжелик. В своих грезах он ощущал умиротворение и приходил в бешенство, если кто-то выдергивал его сознание из идеального мира. Его жертвой запросто становились и люди, и животные, даже самые опасные из них. Минуло около шестисот лет, когда странник нашел очередное укромное место для погружения в мир сновидений на вершине одной из гор, в суровом снежном краю необычайной красоты.
Глава 10.
- Игорь, а здесь пещера! Может, в ней заночуем? – крикнула девушка, указывая лыжной палкой вход в пещеру, зиявший чернотой на фоне белоснежного снега. Остальные восемь лыжников, шедшие друг за другом, остановились и обернулись на отставшую. - Мы итак выбились из графика, Зин! - отверг предложение молодой мужчина, руководитель туристической группы. - Завтра я намерен вывести нас на «1079»! Самый старший из туристов, на вид около сорока лет, почесал затылок, сдвинув шапку набекрень: - Пещера, говоришь? - Она самая! - Зина угадала заинтересованность в словах мужчины. - Самая что ни на есть таинственная! - Игорь, а давай-ка я проверю ее? Мало ли? Опять ветер подымется, мы в ней и укроемся, чтоб совсем-то не спускаться, как вчера? - Всегда нужно иметь путь к отступлению, Александр Алексеевич? - риторически спросил Игорь, намекая на военное прошлое сотоварища. - Я же просил: просто Саша! У нас игра на выживание с самой природой. А ей, в отличие от людей, плевать на заслуги и звания. И проигрывать я не намерен. Игорь, поразмыслив немного, дал добро, махнув рукой: - Только быстро! Нагоните! Следовавший за руководителем лыжник, подойдя чуть ближе, тихо произнес: - Слушай, ты его наедине с Зинкой оставишь? Не нравится он мне. У нас уже схоженная группа, а он… - За него поручились, Коль, - резко оборвал Игорь. - Он войну прошел до самого Берлина. И опыт его пригодится нам. Вот помяни мое слово. - Ох, смотри, Алексеич… - Двинули! - скомандовал молодой человек и подбодрил вторую девушку в группе: - Людмила, не отставай! Тем временем ветеран дошел до пещеры и достал фонарик. - Следов зверей на подходе нет. Поберечь бы заряд надо, но куда деваться. От этой пещеры, возможно, зависит наша жизнь. Ну что, пойдем, Зинаида? Туристы осторожно вошли. Луч фонарика устремился вглубь. - Вроде не видать никого, - прошептала девушка. - Быть может, мы вообще первые люди, ступившие сюда! - Не первые, - громко констатировал Александр, остановив луч на иероглифах, выбитых на стене. - Это, должно быть, манси… Подержи фонарь. Я сделаю фото. Мужчина расчехлил тяжеленный, почти двухкилограммовый, фотоаппарат. Звонкий звук щелчков отражался от стен и уходил вглубь. Пещера будто жадно проглатывала столь редкие признаки жизни в ней, в ответ издавая урчание. - Вы слышали? - не веря своим ушам, спросила Зина. - Я думал, это у меня в животе… - Не похоже. Мужчина направил объектив вглубь пещеры и сделал пару снимков. Теперь до людей отчетливо стало доноситься негромкое рычание. - Наверно, медведь! - прошептал Александр и тихонько попятился назад к выходу. - Медленно отходим… Рычание вперемешку с грубым хрипом донеслось до людей, и они стремглав бросились вон, не оглядываясь назад. Вечерело, и было принято решение разбить палатку. Порывы ветра усиливались, а мороз крепчал. Ребята, дрожа от холода, жались друг к другу плотнее и пытались уснуть после утомительного похода. - Надо выспаться, - сказал Игорь. - Сегодня будет тяжелая ночь, но я не хочу терять высоты. Думаю, к утру распогодится. Александр держался поодаль и не собирался спать. - Ты чего? - спросил Игорь. - Алексеич, ты будто сам не свой. Что-то случилось? - Да ничего. Пойду покурю. И вышел из палатки. Было уже очень темно. Ветер шумно трепал палатку, порывы мешали прикурить. Зинаида выскочила за ним следом. - Ты чего? Замерзнешь тут! – он попытался загнать девушку назад. - Ответьте мне, что вас гложет? Ну подумаешь, медведь… Вовремя ноги унесли! - Мне послышалось кое-что… в его реве. Я долго думал, на что это похоже. Множество раз проигрывал в памяти тот момент. - И? - девушка с тревогой смотрела на ветерана, понимая, что тот насмотрелся ужасных вещей, и напугать его могло действительно что-то серьезное. - Qui est-ce… Я разобрал «Qui est-ce»… «Кто это» по–французски. Глаза девушки едва не вылезли из орбит: - Так может там человек и ему помощь нужна! - Заткнись, дуреха! Он схватил девушку за грудки: - Молчи вообще об этом… Кому надо, тот об этом узнает. Только не твоего ума дело, ясно? Он медленно опустил девушку на снег, так как его внимание привлекла темная фигура вдалеке. Она медленно приближалась к палатке и стала явственно видна, когда неожиданно в небе вспыхнули огни, а через пару секунд звуковая волна от взрыва докатилась до людей. - Может, это он? - будто бы не заметив взрыва в небе, робко спросила Зина, глядя на приближавшегося человека. Из палатки выскочил Игорь, глядя вверх, где большой огненный шар, разделившись надвое, быстро падал и угасал. - Вы видели? Что это было? Ракета? Александр схватил товарища за плечо и развернул в сторону, откуда шел незнакомец. - Что за чертовщина здесь творится? - удивился Игорь. - Кажется, он ускоряется… или даже… бежит… к нам, - проговорила девушка. Александр заметил, как в воздухе блеснули лезвия: - Вот черт! Игорь заглянул в палатку и громко скомандовал: - Быстро наружу! Бегом!!! Ребята, кто в чем был, выскочили на лютый мороз, разрезав палатку изнутри, и бросились бежать вниз по склону. Кто-то оступался и катился кубарем, натыкаясь на камни. Кто–то бежал без оглядки, не чувствуя снега под ногами. Почувствовав себя в безопасности, они остановились. Игорь и Александр, убедившись, что туристов никто не преследует, решили развести огонь и нарвать лапник в качестве настила. - Что случилось? - Что такое там взорвалось? Ребята сыпали вопросами, но Игорю, Зине и Александру нечего было ответить им. Сказать, что им угрожал человек с ножами в руках было бы по меньшей мере странно. - Мы здесь замерзнем к чертовой матери! - синеющими от холода губами произнесла Людмила. Все устремили на нее гневный взгляд, но понимали, что она права, и не посмели ее осудить. Прошло больше трех часов. Ребята жались друг к другу в попытках согреться. Двое уснули. - Юра, проснись! Юра! - Людмила тщетно трясла парней, те уже были холодны. - Ноги, надо отогреть им ноги! Она стала стаскивать их тела ногами в огонь. - Люда! Прекрати истерику! - велел Александр. - Они уже мертвы! - Это все ты! Это все из-за тебя! Зачем ты увязался за нами? Без тебя отлично ходили! Твои товарищи погибли на войне, а ты выжил! Хочешь и нам той же уча… - пощечина, полученная от Игоря, заставила ее замолчать. Повисла тишина. Парень признался: - Это моя вина. Надо вернуться в палатку за вещами, пока не занялась заря. - Я не вернусь туда, Игорь, - твердо решил Александр. - Твое право, как и каждого из вас. Вы доверились мне в этот раз, возможно и зря. Я допустил ошибку, выбирая из двух зол. Зина и еще один парень вызвались идти с ним. - Русь, ты же совсем раздет. Снимите вещи с ребят, они им уже не понадобятся. Ребята попрощались, и троица отправилась в обратный путь к палатке. - И что теперь? Что нам делать? - спросила Людмила. - Я думаю, нам стоит… Александра прервал хруст веток под ногами приближающегося человека. - Это ты, Игорь? - окликнул он, впиваясь взглядом в темноту. На свет, пряча лицо под капюшоном брезентовой штормовки, вышел мужчина. На нем были странные штаны, похоже из старой немецкой формы, и армейские высокие сапоги. Тут ребята с ужасом поняли, что хозяином куртки был Юрий, он оставил ее в палатке. - Господи, да что же это?! - завизжала Люда, всматриваясь в его лицо. - Чудовище?.. - Генрих… - прохрипел незнакомец и сипло рассмеялся. Пламя отразилось от тонких лезвий, рассекших воздух, и туристы в ужасе бросились врассыпную. Но они не смогли убежать далеко. Острые ножи, торчащие из перчаток вместо пальцев, протыкали их глаза, срезали плоть и вырывали языки. Особенно чудовище было жестоко к Александру. С чувством выполненного долга Генрих побрел в сторону своей пещеры. Он равнодушно прошел мимо замерзшей насмерть по пути к палатке троице, сорвав с одного из них длинный шарф и намотав его себе на шею.