В ночь перед судом, который назначен на 17.1.2006, звонок в дверь.
Я у компьютера. Совсем забыл об этом мире. За первым звонком немедленно второй продолжительный. Ноги опережают моё решение: немедленно открыть дверь, дать спать Любимой, её сон важнее любого моего геройства, успеть от-крыть до третьего звонка.
На лестничной площадке передо мной двое в форме. Не впускаю их, разгова-риваем. Спрашиваю:
- Зачем так рано, ведь суд днём?
- Приказано, – отвечает старший по возрасту.
А младший зачитывает записку, в которой им велено брать меня в 6:00 утра. Беру из его рук записку, разглядываю.
Старший доволен, что так славненько всё обошлось, жмёт мне руку. А я жму младшему. Уходят.
Укольчик? Больничка? Дорожная катастрофа? Сколько там ещё в арсенале КГБ!
Спать осталось самая малость.
Рано утром, до их прихода, чуть приоткрыл дверь, чтобы не звонили. Люби-мая спала, узнает потом. Щемило от потрясения, которое ей предстояло. Но лучшего придумать не мог.
Всё было обычное: задержание и доставка меня, содержание до суда в разных участках полиции, а потом поездка в предбанник суда в пятидесяти метрах от полиции. Обязательно в компании с арабами, их много, ни одна поездка без них не обходится.
В предбаннике дожидаются суда. В нём две маленькие комнаты, в каждой вдоль стен узкий невысокий каменный выступ от пола, на который поднимают-ся стреноженные, чтобы вертухаю было удобно снять наножники. На этих же выступах и сидят, но всем не хватает места, когда набивается много народу. Двери комнат выходят в малюсенький коридор, в котором можно только пово-рачиваться, но не ходить.
Сначала был в комнате со щелью в двери, потом меня переводят в комнату, дверь которой в верхней части решётка из толстых прутьев. А двух арабов, что были в ней, переводят в оставленную мной комнату, в которой теперь их много, а я один. Читаю псалмы по своей карманной книжке. Вдруг вижу, за решёткой стоит «моя защита», смотрят на меня. Одна половина «защиты», известная мне по имени, представилась, а её подруга спрашивает:
- Ну, и хорошо тебе в предварительном заключении?
- Не желаю с вами разговаривать, – ответил и отвернулся, ушёл в дальний угол, стоял к ним спиной, читал псалмы. Они бесшумно испарились.
Потом был суд с закрытыми глазами, получил протокол, меня вернули в предбанник, там его и читал.
Протокол
Суд: Обвиняемый закрывает глаза при входе в суд.
Защита: Отсутствие соучастия продолжается, так же и утром, когда навести-ли обвиняемого, он отказался говорить с нами. В таком случае, когда мы не зна-ем версии обвиняемого об обвинении, мы не можем согласиться с рекомендаци-ей психиатра. Если суд решит осуществить рекомендацию психиатра, то не де-лать это с условиями госпитализации.
Суд: На вопрос суда, если есть у него мнение, обвиняемый не отвечает.
Решение
Так как обвиняемый не соучаствует, рекомендовал заместитель областного психиатра дать постановление о наблюдении в рамках психиатрического отдела с целью завершения рекомендации. Обвиняемый не соучаствует с судом и с за-щитой и не выражает мнения в этом деле и в других делах. Мне видится, что надо принять рекомендацию специалиста с целью выяснить состояние обвиняе-мого, потому что не ведётся суд таким образом, когда обвиняемый ничего не говорит, так же и его представитель. Поэтому, я указываю, чтобы обвиняемый находился под наблюдением в психиатрическом отделе с целью дачи рекомен-дации. Поскольку из опыта нет другой возможности обещать его присутствие, останется обвиняемый в заключении до завтра, 18.1.06, самое позднее в 11:00, и будет переведён с помощью сил сопровождения в психиатрическую больницу с целью наблюдения. Прокуратура объявит суду и силам сопровождения, после того как выяснит это с доктором <>, в какую больницу надо доставить обвиня-емого. Назначается продолжить заседание 21.2.06 в 13:00. Секретариат перепра-вит копию этого протокола областному психиатру. Дано сегодня 17.1.2006 в присутствии сторон. Судья <>.
(Так!)
В предбаннике меня продержали до его закрытия, вывели последним и от-правили в камеру. Снова машина, потом коридоры. Завели в камеру, первую по дороге. А в ней ещё двое. Было время конца ужина. Мы начали кричать, что ещё не ели. Повели в столовую.
После ужина собрался в столовой миньян, попросились в синагогу. Люди вошли, и их закрыли на ключ. Молитва не кончилась, вошёл один вертухай и громко торопил закончить её. Бритую голову вобрал в плечи, натянул на неё полицейскую куртку. Так делают евреи без кипы, уважая святость места. Но сейчас было бы смешно, если бы не его неприятные глаза. Встречал его и рань-ше, но не мог понять, что в них неприятно. Он торопил и меня, тянул сзади за куртку. Я оглянулся, а он смотрел на меня своими страшными глазами. Гово-рился кадиш, и я противился вытолкать меня из синагоги, не хотел, чтобы рас-пался миньян. Еврей, который как-то прикрывает голову, обязательно говорит «амен» и другим не мешает сказать, а этот только дёргал меня. Потом молив-шихся повели по камерам, а он что-то угрожающее проворчал мне и стрельнул отвратительными глазами.
Я ещё раньше обратил внимание, не пугает ли яркая белизна глазных белков, как у кафельных плиток. Другой раз рассматривал его голубой зрачок, похожий на колючую звёздочку на погоне. Но и у моей мамы-красавицы голубые зрачки. В ответ он спросил, из какой я камеры. Угрожающий намёк я понял.
Конечно, глаза самое важное, но вместе с жестами, движениями тела и инто-нацией голоса, и обязательно, чтобы рядом был еврей, – вот тогда видно, что это двуногое, которое работает на уничтожение еврея, – нацист.
Когда дверь за мной и ещё одним сокамерником захлопнулась, увидел не-обычное. В камерах постели двухэтажные. Нижняя – каменное возвышение над полом – начинается узкой стороной от стены; верхняя – тоже каменная и тоже начинается от стены, а второй конец опирается на две трубы, торчащие из ниж-ней постели.
Третий сокамерник, Аси, сидел на нижней постели спиной к трубе, руки вы-вернуты за спину и наручниками пристёгнуты к трубе. Измученные тело и го-лова клонятся к протянутым ногам, подобно лебедям из балета Чайковского, которые, присев, вытягивают одну ножку вперёд, тонкие ручки отводят за спи-ну и склоняют головку на длинной шейке к коленке, срывая бурные овации.
Аси стонал. Я дал ему высосать вкусной сладкой воды из стакана, приставив к вытянутым губам; второй стакан он так же жадно высосал. Он искал облегче-ния, клонясь к ногам, но тело тянуло руки, в которые врезались наручники. На одной кисти были два кровавых следа, на другой – два вспухших бугра.
Превозмогая боль, он рассказал, что нацист и ещё трое, взятые им в помощь, скрутили его за то, что он стоял возле синагоги, не успев войти, и хотел вместе с нашим миньяном молиться рядом у двери, и не подчинился, когда нацист по-тащил его оттуда.
Мы тоже устроили Аси бурную овацию: стучали в дверь и кричали, чтобы его освободили. Пришёл нацист, и ему сказали и показали, что несчастный не разгибается. Нацист ответил, что пусть разогнётся. И ушёл. А мы продолжили стучать в дверь и кричать.
Пришли вертухаи и один из них перестегнул несчастного. Теперь он лежал лицом к трубе, обняв её руками, как родную. Попросил положить одеяло под лицо, чтобы было повыше, и закрыл глаза.
Неожиданно пришло избавление: эту камеру от нас освободили и нами уплотнили другую камеру, как обычно, с симпатичными людьми.
С ними читали мой протокол вслух, я комментировал, было весело.
Утром рано меня отправили в судебный предбанник. Долго ждал до того ча-са, когда «будет переведён с помощью сил сопровождения в психиатрическую больницу с целью наблюдения». Потом было далеко после этого часа, и меня вывели из предбанника, стоял возле лестницы в ожидании следующей команды.
А по лестнице величаво спускается подруга «защиты», одна рука выставлена вперёд, держит лист, повёрнутый в мою сторону, на листе несколько рукопис-ных строк – заинтриговать меня. «Михаэль! – обращается ко мне, а я подался от неё, и она уже обращается к спине: – Ты не хочешь говорить со мной?» Не-сколько шагов от неё и ещё шаг за угол, здесь тоже можно ждать вертухая, они мне доверяют.
Что-то происходит за моей спиной, решают, пишут. И обходятся без меня. После шести часов в предбаннике меня вернули в камеру. Только вернули, зо-вут на выход. Объясняю человеку, который стоит в двери, что без бумаги, кото-рую видел сейчас в суде, не выйду. Человек схватил меня за плечо куртки и вы-швырнул из камеры в коридор. Там он громко крикнул:
- Он у меня не выйдет из камеры?!
- Кому кричишь? – спросил его.
- А вон тому, – махнул рукой вдоль пустого коридора. И пошёл. И мял дру-гой рукой плечо руки, которой вышвырнул меня, крутил его и морщился.
Он был за главного в специальном рейсе в психушку.
Твой ход, товарищ КГБ.