Для строительства нового дома расчищали площадку. На её месте экскаватор раскопал такую свалку-помойку, что у прораба от изумления глаза на лоб вылезли, а волосы на голове неделю дыбом стояли. Целый месяц десять грузовиков возили мусор за город.
На большой кочке из одного самосвала за борт вывалились осколок зеркала и кусочек стекла. Осколки шлёпнулись у канавы. Придя в себя, стряхнули сухую старую грязь, налипшую за годы пребывания под землёй.
Осмотревшись, увидели друг друга.
– С новым рождением, дружище! – радостно воскликнул зеркальный осколок.
– А по мне – лежать бы погребённым еще тысячу лет, – ворчливо откликнулся кусочек стекла, – ни забот ни хлопот. Зачем только откопали?
– Не скажи, – возразил осколок, – я только на воле считаю себя полноценным.
– Ха, нашёл счастье. Ты же не целое зеркало, – парировал кусочек.
– Просто у тебя глупое воспитание и ненормальные особенности характера, – не сдавался зеркальный.
– Не заводись, дружище, – миролюбиво сказал стеклянный, – не хватало ещё подраться.
– Верно, – согласился зеркальный, – чего нам с тобой делить. Мы же ничего не знаем друг о друге. Давай лучше приведём себя в порядок. А то если люди захотят увидеть себя в моём отражении, они не простят мне неопрятности.
– А ты, действительно, чтоб тебя разорвало, грандиозно, ну просто колоссально чумаз, – захихикал стеклянный.
– Можно, наверное, обойтись и без явных насмешек, – обиделся зеркальный осколок.
– Опять двадцать пять, – сказал стеклянный, – что ни скажи, обижается...
Они замолчали. И молча подобрались к зелёной траве. Тут они дали себе волю. Начистились так, что заблестели на солнце.
– Теперь не стыдно показаться на людях, – торжественно провозгласил зеркальный, – пойдем!
– Я не люблю их, – резко обрезал стеклянный. – На своем веку я столько от них натерпелся, что и не хотел бы слышать их название. Посмотри, что они сотворили со мной. Когда-то я был большим стеклом и жил в оконной раме приличного дома. Жил припеваючи лет пятьдесят. Меня мыли, чистили, одним словом, лелеяли и хвалили: какое прозрачное и без дефектов. Сквозь меня каждый день и дети и взрослые смотрели на улицу: кто идёт, к кому и с кем, кто едет и на чём, как одет и как выглядит. И мне вместе с ними было страшно интересно подсматривать. Одно поколение сменялось другим. Казалось бы, с прогрессом должны улучшаться нравы, но куда там... Скорее наоборот. Незадолго до моей кончины глава семьи настолько пристрастился к стопочкам, что ни единого дня не мог обойтись без них. Напившись, он давал волю кулакам. Гонял жену и детей почём зря. А в тот день дошёл до такой кондиции, что схватил утюг и запустил в жену. Попал не в неё, а в окно. Стекло вдребезги, и я вылетел во двор вместе с утюгом. На другой день меня вместе с другими осколками собрали в мусорное ведро и выбросили на свалку. Вот там пришлось крайне несладко. Каждый норовил унизить, оскорбить. Но у меня характер тоже острый, я терпел-терпел, а потом и сдачи стал давать. Смотри, даже рёбра в боях затупились. А какие бои происходили! Восхитительные. Об этом даже песни слагали.
Стеклянный кусочек замолк, видимо, погрузился в воспоминания. Осколок же зеркала быстро вывел его из раздумий:
– Я тебя прилично слушал. А теперь послушай меня. Моя жизнь, конечно, в корне отличалась от твоей. Лет сто назад я был шикарным зеркалом и висел в большой прихожей богатого дома. Сколько гостей перевидало меня — ни описать, ни пересчитать невозможно. Тысячи, наверно, а может, миллионы.
– Ну ты загнул, – перебил стеклянный.
– А ты не перебивай, – снова обиделся зеркальный, – я тебя не перебивал.
– Ладно, валяй, ври дальше.
– Не вру, истинную правду говорю. Однако, несносный же у тебя характер, у людей, что ли, перенял? Задира какой-то, буян. Не зря тебя утюгом учили.
– Но-но, покороче язычок. А то получишь по первое число.
И не миновать бы крупной драки, если бы не дождь. Первые капли сразу остудили задиристый пыл.
– Нет, у нас точно полная несовместимость, – сказал зеркальный, – нам лучше расстаться. И жить врозь.
– А я и не собирался жить с тобой вместе, – усмехнулся стеклянный.
Дождь припустил ещё сильнее, и спорщики примолкли. Зеркальный опрокинулся лицом к дождю, чтобы капли не повредили чёрную эмаль на спине. «После такого душа я стану хоть куда! – радовался зеркальный. – Кончится дождь, и пойду в люди, мне они нравятся, в отличие от стеклянного. А может, мне повезёт, и я устроюсь на работу в комнату смеха».
Кусочек стекла вертелся под дождём как веретено, подставляя под струи то один свой бок, то другой.
– Ой, как мне смешно, ой, как щекотно! – кричал он изо всей силы. – Хорошо, что меня выкопали из свалки. Так бы провалялся там, не испытав истинного блаженства. Ой, как здорово! Ну-ка, дождик, полей ещё хлеще!
Но дождь скоро кончился. Выглянуло солнышко. Оно быстро всё высушило. Умытые задиры забыли про ссору, и стеклянный попросил:
– Слушай, дружочек, ты хотел рассказать что-то интересное про себя?
– Конечно, расскажу. Слушай. Висел я в просторной прихожей в виде великолепного зеркала – от пола до потолка. И потому мог видеть у гостей и ноги, и головы. И сапоги, и шапки. Какие были шапки, какие были сапоги! Век бы любовался ими. Собольи меха, хромовая кожа. Люди смеялись, радовались, увидев меня: какое шикарное зеркало. «Оно показывает нас лучше, чем мы есть на самом деле». И сыпали хозяину и хозяйке комплименты. Днями и ночами они веселились. Ели, пили. Но чтобы ссоры – ни-ни. Не было заведено. А потом что-то случилось. Какой-то катаклизм. Я в политике не силён. Газет не читал. Да и мои хозяева тоже газет не держали. Словом, исчезли хозяева. Как я потом услышал, их куда-то сослали или они сами за границу убежали. А вместо них заявились кирзовые сапоги и серые шапки с красными околышами. Они быстренько сняли со стен все украшения. Попытались снять и меня. Но потерпели неудачу. Зеркало пластом грохнулось на паркет и разлетелось на куски. Меня, как самого большого, сунул в карман телогрейки какой-то мужик. Долгое время жил я у него в кармане и частенько показывал ему его бороду. Потом и мужик куда-то сгинул, а телогрейку оставил на гвоздике в дырявом сарайчике. Меня из кармана вытащили шустрые мальцы. Они не хотели учиться в школе. Родителям скажут, что идут на занятия, а сами в солнечный день залезут в кусты перед окнами класса, и я для их развлечения должен был пускать в класс зайчиков. Мне это, конечно, нравилось, но не нравилось учителям. Однажды, крепко надрав уши мальцам, директриса отняла меня у них. Я долго лежал в школьном музее, потом кто-то украл меня, выменял на канарейку, потом на левую резиновую калошу. Словом, начались такие приключения, что до сих пор голова кругом идёт.
Стеклянный слушал внимательно и, когда зеркальный сделал паузу, спросил его:
– А за что ты любишь людей? Они же тебя сделали инвалидом.
– Ну ты и неблагодарный. Я тебе столько интересного рассказал, а ты меня обозвал инвалидом. Сам ты инвалид.
– Инвалид, инвалид, инвалидский инвалид, всё на свете у него болит! – и стеклянный глумливо запрыгал вокруг зеркального.
– Ну, этого уж я не потерплю, – разозлился зеркальный, – я тебе сейчас как дам!
– И я тебе как дам! Ух, как я тебе дам! – в бешеном восторге завопил стеклянный.
Он подпрыгнул, потом взвился ещё выше, и с высоты обрушился на зеркального. Но тот тоже был наготове.
– Кракс! – только и раздалось после взаимной атаки.
Стеклянный и зеркальный разлетелись на множество мелких осколков. Эти осколочки в азарте тоже передрались между собой. После бурной упоительной драки они превратились в какую-то еле узнаваемую зеркально-стеклянную пыль, которая, увы, говорить уже не могла, а только летала в пространстве и зло шипела. Беда, если она попадет кому-нибудь в глаза.