Здравствуйте, всемилостивая, найлюбезнейшая душенька, Ольга Александровна! Храни Вас Бог!
Спешу узнать перво-наперво состояние организма бесценнАго Вашего, и всяко-разные подробности на предмет здоровия? А, посему имею переживания всякого рода, к дорожайшей пассии- к Вам то бишь, голубушка! С таго преезду Вашего, случайного визита, нанесённого мне как подарок от самой судьбы, храню в душе и прочем, сердешном месте надёжно. И никакия посягательства причинить раздор и всякия там мытарства Ваших светлых мыслей, не может окончательно... Ей Богу! Томительно и долго протяжно время, стало быть с момента факта Вашего отъезда. Иной раз аж невмоготу бывает оказия внутряная, просто конфуз, неимоверной невыносимости, да! Вы понимаете о чём я толкую конкретично. Осень нынче наводит уныния повсюду, жалко смотреть на это бичевание самой природы, так само, как и тяжесть чувств моих теперешних, невыносимо тоскливых. Сдаётся, на долго зашёл дождь, как беспощадность некая, порочность - порча. Грязи столько, что не пройти, не испачкавшись.., а проехать лошадьми, и того сложнее. Вот и отправил Вам, Ольга Александровна это послание с последним возом артельщиков в сторону Вашей губернии.
Нынче вечер печалится рано, и расход большого толку на свечи, а за карасин то и говорить не приходится...! Уж больно-те дОроги нынче карасина-литры. А на пензию, так само вовсе нехвАтачной, больно напасёшься ли...! Однако, бедствовать не позволяют гонорары малые, кое каких соченительств- бумаг, случайных депеш там, и прочих, просительного характера изложений к начальственному рангу -чиновникам. Городок то поди Ваш, голубушка по боле значимости нашего, неказистого местного перелесья,у чёрта на куличках...! Потому особо то и, не шибко здесь идут дела. Разве что только торговля, да и то сезонного периода: плод ещё не созрел окончательно,а распутица рано тут, вот товар то неказист, и не в цене. Однако не стоит отвлекать Вас любезная моя, Ольга Александровна, делами от Вас далёких, и вводить в толк совсем с Вами несовместимый категористически. Ваш быт и занятия далеки от хлопотного, коммерческого плана бытия. Ваш удел благой, словесность- слово Божье.
Однако о делах, пустое, хотя без них то никуда не уйти, не смолчать нельзя. Печаль дюжая ухватит иной раз так за грудки, за душу, что бывало совсем худо мне. Вот иной раз, и не знаю, что с ею делать то, хандрою негожей, да и водка под рукой,не помощница...! Прошу оправдать меня, любезная, Ольга Александровна, за признание, временной слабости воли моей, но так легче перенесть жгучую боль, неимоверную. Часто вижу Вас в сновидениях, разно-разно! То, где-то по саду мы гуляем, то смеёмся от счастья! Да, я точно всё помню, от счастья! Иной раз соберусь, да и выйду куда-нить за рощи,всё присматриваюсь как во сне то было...! Возвращаюсь, когда уж звать начнут, искать меня. Вот так и живу покуда. Плохо, дюже плохо. Да и живу ли?
На этом уважаемая душенька, Ольга Александровна, письмо торопливо заканчиваю. Мужики торопятся с отправкой, надеюсь месяца за два это послание попадёт в Ваши драгоценные руки, и взор глаз Ваших коснётся сего, махонького голубочка, которого я Вам рисую тут на конверте. Непременно жду ответ, конечно уже в зиму, что и будет мне, самым дорогим и лучшим подарком в Новый год. Суетно Вас обнимаю с поцелуем горячих губ! До свиданье голубушка, Храни Вас Бог! Ваш покорнейший слуга, любящий Вас до безумия Д.
P. S.
Кучеру Прошке денег давать не стоит, пропьёт шельма. Я заплатил ему в обе стороны по семи копеек. На Крещение обоз пойдёт обратно, уже рекой на санях. Оно и шипче и сподручнее. Всё, жду непременного ответа.
*******
И потянулись дни, как нарочное препятствие временному ходу. Серые, не уютные, не ухоженные, они издевались медлительностью, и затянувшимися дождями. Каждая капля, холоднее другой, норовит ужалить всюду, где обязательно ...случайно открытое тело, именно за ворот, а всякая лужа чавкала-пожирала обувь, ухитрившись измазать исподтишка, противной жижей, как можно выше.
-Как она там? ...Что сие создание Божие сейчас делает? ...Так ли то,что выпорхнуло тогда из уст милейших. - Дрёмов, и за что я люблю тебя...? ...Господи, так ли всё, ? ...Святая женщина,,, святая, как же я её люблю!
Сон совсем не шёл. Уже целую неделю Дрёмов хворал слегка,а после хворь одолела его, уложив в постель.
- Что, что же тревожит так то, Господи, что...?
Дрёмов метался взглядом в пространстве и в мыслях. Грудь стиснуто дышала-маялась, ей не хватало места, всё давило и прижимало невидимым,но ощутимым грузом, тяжёлым при-тяжёлым.
-Только бы уснуть, только бы,,, Прочь ,прочь , только бы не слышать себя! ...Замолчи же,,, что ж ты за зануда такой?
- Ну всё. ...Всё - всё дружочек, - уговаривал сам себя, ...не стоит так то изматываться.
Из темноты, вдруг поплыл свет... просто ослепил, неожиданно и странно так.
- Что это? ...шептало что-то в внутри живое.... - не уж то сон?
- Барин, а барин...! - свеча над головой освещала денщика, мужика в серой рубахе навыпуск.
- Барин, что с тобой, слышь ко, барин? ...Да, ты барин никак плох совсем, ась? ...Худо небось то? ...Лекаря то счас не докликаться, время то за полночь. ...Мож чего примешь ка,ась? ...Мож водочки, барин принесть? ...Ты гли ка, жёлтым то весь, как свеча стал, не приведи Господи..!
Денщик крестился и смотрел в мутные, влажные глаза Дрёмова. Тот таращился, дрожал и исходил потом.
- Неси, неси чёрт водки, чуешь, неси скорее..... она там... она...
- Да знаю я барин где водка, мигом счас, мигом я!
- Не водка, чёрт ты дурной, - не вооодка...!
- Так про что же ты барин?
- Про неё, дурак, про неё про душеньку мою, там она, там чуешь?
Дрёмов скрипел зубами и выл от какой то безысходности, не излечимой хвори, но известной только ему одному. Будто туман застилал глаза. От выпитой водки из графина, тело успокоилось, пришло в равномерное дыхание. Дрёмов блуждал взглядом. Клубы белой пелены, застилали взор. Из неоткуда вышел конь...!
- О, божественно то как, очаровательно! - на коне сидела ...Она!
- Голубушка моя, что ж так то милая, в одном платьюшке...? ...Куда же, куда же Вы голубушка моя, тут же я, тут!
Конь с наездницей вошёл снова в туманную пену, не оставив и следа.
- Как же так, почему мимо?
Дрёмов, ещё долго-долго всматривался в странную-странную даль, сомкнутыми, крепко-накрепко, спящими глазами.
*******
Утро шумело дождём. Стылая хата ещё не отапливалась, да и от вида, серого цвета стен, казалось ещё студёнее, и не хотелось подниматься, выбираться поверх одеяла, простого блёклого, когда то красного. На столе со скатертью - не весть какого узора, стоял огарок толстой, ещё недавно свечи в подсвечнике, простеньком, не дюжей работы.
- Вот так и я, - подумал первое, что пришло на ум Дрёмову: ...Скорчусь, сопьюсь и свечкой такой же вот, окочурюсь.
Графин с водкой, ближе к толстому дну, мерцал полосой в полном покое. Зато в душе что то сидело и ворчало, злилось.
- Ну так мы на вас ...счас и,,, нальём то вывв,,, водочки. - бурчал губами из себя организм, с каким то при иканием.
- Гнааат...! ...А, Гггнат! ...Чёрт, да ты где тама, поди ко сюда живо, слышь, нет?
Завозился в дверях, заскрипел-заёрзал старый, когда то, ходивший в денщиках, Игнат, мужик хромой от неясной порчи в бою с турком. Где то его проткнули штыком, то ли пулей пробило,то ль ещё что-то, и так каждый раз по разному, когда его спросят про ту хромоту.
-Здеся я барин. ...Так ведь ишо рано то водку подавать.
- Тащи, нуууу! ...Дай допить этого, в стакан лей. ...И принесь потом графин полон... ии ишь, раааано ему!
Игнат молча кивал головой притоптывая с места на место, терпя свою свыкшуюся ношу -боль. Отлил водку в стакан, с мутным стеклом, от жирных потных рук, и так же молча заёрзал к двери, обняв ладонями пустой графин. Дрёмов часто впадал в состояние беспрерывного пития с утра до ночи. Недели две, пока не кончалась водка. Потом долго болел, и переносил всё стойко, не похмеляясь. Как будто наказывал себя за всё сразу. За водку, за оскорбления старика - денщика, за свою жизнь, совершенно не правильную, как считал он, где то внутри себя в пол голоса.
- Ты, это, Гнатий, - так одобрительно и любезно обращался он к бедняге Игнату, после мучительной "победы" над собой, уважить добрым словом, то бишь вниманием.
- Всё ли ладно то, братец мой? ...Ты уж не серчай на барина, слышь ко?
- Да что ты барин заладил,,, и так всё ладно, и слав Богу! - быстро быстро крестился, водя перед самым носом пучком огромных пальцев Игнатий, и топтался на месте.
- Гарцууует шельмец,,,- думал про себя Дрёмов одобрительно.
- Ааа, нынче то обоз возвернулся, во как! - вдруг выдал Игнат, и загорцевал ещё чаще, предчувствуя неладное...
- Это как, почему...? - громыхнул голосом, вложив как можно больше не довольствия, закашлявшись на самом выдохе.
- Что случилося, Гнат? ...Знаешь ли шельмец, говори же чёрт хромой!
Игнат зачастил - замотал головой, будто примеряясь перескочить некое, невидимое препятствие.
- Знаю барин, знаю,,, давеча один из обоза вернулся, а апосля то и все остальные. ...Так ведь худо то барин, худо. ...Леший их то попутал, леший! - Игнат, не переставал креститься, больше тряся рукой.
- Так что ж там было то чёрт ты хромоногий! - и двинул кулаком об стол.
- Так это, сказывають ,,, напал леший и всё тут, вооот. ...Ей бо,,. леший!
Дрёмов вскочил с кровати и стал суетиться, обуваясь в сапоги.
- Лееший говоришь, живы то хоть мужики то? ...Товар то цееел?
- Та живы барин, живы,ааа там хто ж его знаить,,, тооолько это, нууу.. - и он не знал как же объяснить барину, что пол обоза утеряно при суматохе, ещё не ясно какой.
Дверь так громыхнула что, Игнат полу-присел и схватился обеими руками за воздух над головой. Как будто это было его спасение от всего, что могло посыпаться сверху от Господа Бога, страшным наказанием на его бедную голову. Дрёмов выскочил из комнаты как узник, запертый на вечный срок, не имея никакого шанса на вызволение ни-ког-да...!
- А ну к, пшла вооон, нехристь...! - ногой пнув, кинувшуюся к нему, радостную собачонку, Дрёмов пробирался напролом сквозь низкий коридор, и ещё какую то комнатушку, тёмную и невзрачную, как и то, что приключилось неожиданное, тревожное, но очень важное и значимое. Собачонка визжала от боли, забившись под лавку возле входа, на которой стояло деревянное, широкое ведро с водой. Дрёмов схватил ведро, и резко выплеснул воду на предмет его раздражения, на маленькую, слабую животинку.
- Замооолчььь! - крикнул он, срывающимся голосом.
Утро уже переходило в день, но разницы особой не было. Серое утро, и такой же будет день, серый и дождливый.
- Эй, любезный! - по ту сторону, широкого двора, возился мужик с лошадью, запряжённой в телегу, той самой на которой должен был ехать Прошка с письмом от Дрёмова.
- Ты-ты, мил человек! ...Ну к сказывай, не томи, сказывай, что да как?
- Нету ти Прохи боле, нету барин.., вот лошадка то и осталася цела, бедная.
- Как нету, да ты что идол говоришь то, как нету? И, где ж он, говори!
- Разбойники, в балке перестрели... много их была тама, вот стрЕлили Проху первого наповал, сразу... дажь не крикнул сердешный, опромя в лужу то и ...не приведи Господь...!
Мужик, произнёс в пол голоса, глядя в мутную пелену неба, сыпавшую оттуда как слезой, мелким-мелким дождём:
- Святый Божий, святый крепкий... Святтт свят..!
Ааааа...! - раздался протяжный вопль человека, похожий на тот, собачий лай, только что под лавкой. Они были точь в точь схожи одной, не справедливой, самой горькой-горькой болью на свете, болью несусветной.
- Уууммм, ..да за что же это? ...За чтооо? ...А, и где ж он сердешный то Прошка мой?
- Тама он, барин, тама и остался. ...Стрельба то началась гласная, кони спужались, спутались, где там поймёшь, что да как... сами вот еле живы осталися. Так то.
Прошку похоронили, и с ним ещё одного подельщика, такого же мужика как и он, ездового с обоза по найму. Причитали жёны, причитали вокруг такие же простые здешние бабы. Так принято тут, как само собой разумеющееся. Делили горе на всех. Оно расходилось по закоулкам, по домам и колоколам, привычно, подхватывающих общий плач-беду. Дрёмов горевал вместе со всеми, со всеми и пил. Он сливался с общей массой обычного, простого люда, и ничем не отличался в этот момент, что отличало его на словах, - барин.
- Нет в этой жизни счастья, - сидя за столом в заскорузлой харчевне думал Дрёмов, перебрав, как всегда водки.
- Та и где ж оно счастье то, есть ли оно на свете? - этот вопрос частенько возникал, приставал внутри.
- Вот кабы она, голубушка моя, вот счас прям, тут ..и всё! ...Вот счас прям, тута!
Дрёмов фантазировал то, что ему диктовало его, может сердце, а может ещё что. Вот так часами ему удавалось приблизиться в фантазиях до того, что он всё воспринимал как наяву.
- Вот, - думал он: ...Ну сюртуком то я дааа- шипче малость, ну и что? ...А, я вот ехай там с ними, и что, ...? - Дрёмов надувал свои губы, как можно больше, и как пузырь, громко его профукивал с при свистом,-прфуууть, разводя руки в стороны с вопросительно-выразительным взглядом, -прибавляя при этом, - И, всё...!
В глубоком кармане сюртука лежал измятый, в бурых пятнах от крови конверт, тот самый, что совсем недавно он велел строго-настрого передать лично в руки, своей голубушке Ольге Александровне, стоявшей перед глазами, болезненно-преданно влюблённого в неё Дрёмова.
- Она ждёт ведь...! Знает и ждёт письмо...,весточку мою ждёт, а я нииичего не могу сделать. ...Как же донесть ей, как? - и он думал о распутице, осени и зиме. Случай с обозом теперь на долго отложит все выезды в свет. Всегда исполнительный и требовательный от других исполнять всё в срок, Дрёмов задумался крепко, уставясь куда-то в стену, далеко-далеко, сквозь.
*******
Остыло и похолодало в одночасье. Всюду стихло от осенней чехарды-шумихи. Мерзкая морось, всё мельче и мельче, скорее всего пылила-брызгалась, превращаясь к вечеру в острые, мелкие, ледяные иглы. Река у берегов на мелководье, больше и смелее отдавалась, ещё хрупкому, молоденькому ледку. Но ещё немного, и пройдут эти первые ласки. Вся река вот-вот уже будет в надёжных, и крепких объятьях. Тут и снеги зачастили один за одним, да и пора уж им, зима то пришла. В это время, Дрёмов с Игнатом любили чаёвничать. У Игната был огромный, какой то старинный, походный чайник. Он таскал его всю войну, всюду с собой по лесам, да покосам, знал все секреты ценные, как и что заваривать. Чай всегда получался вкусным, даже иногда и без сахару.
Самое интересное было слушать, как происходит процесс закипание. Сначала слышался некий шепоток, как буд-то, кто-то уговаривал поверить кого-то в его тииихий, очень важный секретик. Затем, затевался шумок-возня с говорком и милым хихиканьем. Дрёмов вслушивался каждый раз, и не мог понять, о чём же они? Испив вдоволь чаю, ложились спать, оставляя чайник с краюшку печи. В полной темноте из чайника доносились печааальные-печальные, и причитания вдов, и песни весёлых девчат, и много-много разного, на что способна только фантазия Дрёмова в тот момент. Он засыпал под разноголосье, этого старинного, ворчащего иногда, чудища. Этой ночью, Дрёмов испугался лая собаки, той самой, невинно пострадавшей от него: он проснулся, и позвал:
- Игнатий! ...Слышь, Гнааат? - тот молчал. Чайник словно специально "скулил", собачонкой...!
- Гнаааттт, огня дай ка! -тишина затянулась. Вдруг крышка чайника шумно забеспокоилась, но пригорюнившись, тут же смолкла. Дрёмова охватил страх...!
Старика похоронили там же, рядом с Прошкой. Земля ещё не замёрзла особо, копать было относительно легко. Да и хошь, не хошь, а дело то земное.