Глава 2. Знакомство
В один из дней Заботкин был на заявках в отделении милиции. Сидел в потертом костюме и галстуке за своим рабочим столом. Обтёрханный кабинет с жёлтым прокуренным потолком завален вещдоками – точно барахолка: несколько колес вдоль стен, стопка магнитофонов и приёмников на стульях, фомки, дверные замки в бумажных свёртках. На всём наклейки с печатями, записки с номерами дел или акты изъятия.
Коллеги были задействованы в мероприятии, и ему пришлось самому разбираться с дневным уловом – доставленными с чердака подростками.
На стульях у стены сидели четыре токсикомана. Строили рожи, кривлялись. То ли ещё не отошли от глюков. То ли сами по себе уже были такими. Хотя... не все.
В центре, согнувшись вперед, сидела девочка лет четырнадцати. Локти упёрты в колени, подбородок в ладонях. Короткие пальцы с грязными ногтями играли по скулам. Короткие смоляные волосы торчали клочьями. Внешне она походила на своих друзей – сверстников: чумазых, лохматых, в грязной одежде воняющей ацетоном, на воротнике и груди пятна засохшего коричневого клея.
Но выпученные мышиные глазки-бусинки заворожёно смотрели на Антона. Разглядывали попеременно его узкое лицо, болотные глаза, нос с горбинкой, воротник синей рубашки, стянутый голубоватым галстуком, расстёгнутый пиджак и снова возвращались к лицу, глазам. Точно старалась запомнить или что-то понять для себя.
Антон пытался вразумить подростков. Рассказывал о вредных последствиях вдыхания паров. О высохших мозгах, неизлечимых болезнях, плохой наследственности, сложностях жизни и криминале.
- Кто же будет Родину спасать, - заученно спрашивал он, хотя и сам не понимал, кто и как это должен делать, - если вы, наша смена, дебилами станете, или умрёте до совершеннолетия? Кто работать будет, страной управлять? С преступностью бороться, жизнь налаживать?..
Подростки в ответ негромко хихикали, выдавливали отрыжку. Пальцы в красных цыпках скребли нечёсаные головы. Задницы елозили на стульях, раскачивались.
Антон выяснял места жительства доставленных, данные родителей, их род занятий. Потом звонил в информационный центр – проверял по учётам.
Пацаны щипались, передразнивали друг друга, что-то изображали…
- Я Алла Никанорова, - назвалась девочка, когда очередь дошла до неё.
- Алка – давалка! Всем... – ехидно пискнул высокий худой парень, сидевший с краю, но закончить не успел.
Девочка, не отводя взгляда от Антона, выкинула влево руку и тыльной стороной ладони сильно шлёпнула того по лицу. В мгновенье приняла прежнюю позу – точно ничего не произошло. Попала остряку по губам. Те зарделись, стали припухать через мелкие трещинки выступила кровь.
Друзья, готовые было поддержать шутку, прижухли. Стали опасливо переглядываться. Алла продолжала сидеть, как ни в чём не бывало, глазами- бусинками преданно глядя на оперативника, наивно хлопала ресницами.
Антон решил не заметить случившегося, спокойно спросил:
- А отчество как? - подумал, что девочка – не промах, за ней не заржавеет.
- Не знаю... отца не помню. Надо спросить у воспиталки.
- Какой воспиталки?
- Да в нашем интернате. Мать бухала по-черному, потом села. Вот меня и забрали. Здесь на Заневском живу! А как вас зовут?
- Антон Борисович.
- АнтОн БОрИсОвИч, - тихо повторила она с непонятным едва скрываемым восторгом, перекатывая во рту гласные звуки, точно пробуя их на вкус. Улыбнулась и снова повторила с выражением торжественной официальности: - АнтОн БОрИсОвич!
Другой сосед девочки хотел что-то сострить, наклонился, приставил ладони рупором ко рту. Но Алла резко повернулась к нему, посмотрела в упор. И он испуганно отодвинулся, покосился на неё, передумал: выпрямился на стуле, прикрыл губы ладонями.
По телефону сообщили, что каких-либо правонарушений ребята не совершали. Никто их не разыскивал.
В этот момент в кабинет заглянул Игнатьев Юрий, коллега по работе. Круглая лоснящаяся физиономия хитро улыбнулась. Был он толст и неопрятен с выпирающим животом. Костюм измят, ворот рубашки с грязной окантовкой. Вызвал Антона на минутку в коридор. Зашептал:
- Слушай, у меня платный агент Сыч без работы. Давай твоих беспризорников к нему в камеру по очереди. Может, расколет на что. И тебе зачёт будет!
Заботкин знал Михаила Сыча. Тому было под сорок. Маленького роста, сухонький, неприятное лицо глубоко изъедено оспой точно червями. Глазки белесые бегающие, едва видны из-под набухших век.
Говорили, что в молодости он был хорошим детским доктором. Будучи под градусом, Сыч хвастливо показывал оперативникам небольшой нож с загнутым вверх лезвием и короткой костяной ручкой, утверждая, что это хирургический инструмент восемнадцатого века.
Агент был опытным разработчиком, многим рецидивистам сумел язык развязать. Но имел слабость – нравилось ему прессовать мальчишек. После чего те частенько выходили из камеры зарёванными и замолкали совсем. Что он там с ними творил – оставалось только догадываться. Но это начальство мало волновало – главное раскрыть преступление. Слёзы подростков с лихвой компенсировались информацией о разбойниках и убийцах.
Заботкину агент не нравился:
- Жаль времени нет, их уже забирают, - с неудачно скрываемым сожалением отозвался он на предложение коллеги.
Игнатьев недовольно промолчал, в глазах мелькнула злость, ушёл к себе.;
Вскоре появилась сотрудница инспекции по делам несовершеннолетних и позвала ребят с собой, чтобы поставить на учёт. Подростки встали и направились к двери. Неожиданно из заднего кармана девочки выпал блокнотик. Алла быстро наклонилась и подняла его, убрала за спину.
- Что это? – спросил Заботкин.
- Это Асадов, - скороговоркой произнесла она смущённо, покраснела, зыркнула на друзей, мельком показала обложку книжечки, - поэт такой был слепой...
- Знаю, - удивлённо согласился Заботкин, хотя совершенно не помнил, о чём тот писал. Протянул руку. Взяв брошюру, пролистал – обычные столбцы. Вернул назад. Подумал, что никогда не любил стихов – не запоминал. В школе заставляли. Мать кричала, что памяти нет – давала подзатыльники…
Пацаны, выходя, снова начали обезьянничать, шлёпали друг друга по задницам, уворачивались, пытались дать леща, отпрыгивали.
И только Алла не отрывала взгляда от Антона. Двигалась к двери, а голова оборачивалась, точно была привязана за нос ниткой к оперативнику. Губы едва слышно шептали: «Антон Борисович, Антон Борисович…»
Внезапно сорвалась и, подбежав к столу, громко зашептала:
- А можно я к вам ещё приду?
От неожиданности Заботкина шатнуло, но взял себя в руки улыбнулся:
- Конечно,… конечно если... - хотел пошутить что-нибудь о чердаке или ацетоне с клеем, но увидев устремленный на него пронзительный умоляющий взгляд, запнулся, тихо спросил:
- А зачем?
Девочку словно прорвало:
- Я буду вам помогать! Я хочу вам помогать, Антон Борисович! Вы же про Родину говорили, её спасать надо! Вот увидите! Они у меня все воровать перестанут… Я их…Антон Борисович, только скажите…
Заботкин онемел, сердце застучало, представил своих сыновей, в душе защемило сочувствие. Он отечески ласково улыбнулся:
- Нет-нет, милая! Самая хорошая помощь будет, если ты прекратишь клей нюхать и друзьям не позволишь! Будете учиться хорошо! А тогда приходи, конечно!
Глаза девочки сверкнули, повторила губами: «милая»…Будто остального не слышала. Улыбнувшись, показала полный рот жёлтых щербатых зубов и, прижав книжку к груди, радостно выскочила из кабинета, догоняя своих друзей.
У Антона отлегло. Напряжение схлынуло. Он постарался понять, что могло взволновать его в случившемся знакомстве, но не мог. Гадал. Неужели этот патриотический порыв подростка задел за живое. Напомнил о молодогвардейцах, боровшихся с фашизмом? Или что-то другое, более близкое и понятное, таившееся глубоко в сердце за семью печатями – в чём он и сам не хотел себе признаваться.
Казалось, что с тех пор, как поступил на службу, добровольно надел невидимый бронежилет – стал «человеком в футляре», отстранился от чувств и переживаний, от людского вскипающего горя, обжигающего грудь. И неожиданно слова этой девочки легко прошли через годами выстраиваемые преграды, задели, растормошили. Вспомнил о матери, о детях, о жене.
Окружающая действительность всё сильнее закручивала происходящие события, жизнь менялась на глазах. И только граждане, оказавшиеся по ту сторону стола от Заботкина, оставались всё теми же беспомощными существами с правом навешивать ярлыки и ничего не знающие ни о себе самих, ни о своём будущем, прошлом или настоящем…
Скоро эта встреча забылась.