«Не лазь в гнездо, - строго говорил мне дед, - а то не прилетит более». Я и не лазил, был малого возраста и малого роста. Конечно, можно было взять стульчик, но, слава добру, ума на это мне не хватило. Много лет строгий наказ деда сдерживал меня, а потом, уже с чувством защитника, я посматривал на гнездо и его хозяйку. И вот я подрос до хулиганских лет, но творить зло я не умел и не хотел, был просто озорным мальчишкой и все чаще стал заглядывать в коровник, где под потолком был свит маленький кустик из сухих веток.
Мой интерес пробуждала сама птичка, а не её домик, мне хотелось подержать её в кулачке, погладить темно-синие перья и вглядеться в её маленькие черненькие глазки. И, однажды, в солнечный полдень я устроил за ней охоту и думал, что всё пройдёт безобидно, а вышло так, что к следующему лету она не прилетела… не прилетела и через год, и через два и через три…
В нашем коровнике стояли две двери – одна внешняя, сплошная, днем её открывали, а вторая - решетчатая с широкими пролетами, в которые маленькая красавица ловко пикировала. Справа от двери находилось маленькое окошко, на которое я и рассчитывал. Бесхитростный и коварный план охоты созрел ещё зимой, предшествующей моему летнему пребыванию в деревне.
Наступило лето, а я всё мешкал со своей затеей, никак не мог решиться. И вот, в конце августа настаёт тот злосчастный день, и в жаркий полдень охота начинается. Я помыл окошко в коровнике, освободил из петли крючок решетчатой дверцы, чтобы во время охоты быстро её открыть и уселся в другом конце двора ждать. Птичка покружилась над двором и быстро шмыгнула в сарай, я вскочил с места и побежал к коровнику, открыл дверцу и забежал внутрь, закрыв за собой внешнюю сплошную дверь. Летучая красавица кругами летала под потолком маленького сарая, бедняжка непрерывно и надрывно чирикала, а я просто стоял у стенки и ждал, пока сработает мой верный план. И вот она начала биться в светлое, солнечное стекло, как глупая мошка, как безнадежно беспомощный мотылёк… тут-то я её и схватил.
Ласточка… в моей руке ласточка, и ладонью я чувствовал, как бьётся её сердце, а её крошечное сердце билось так сильно, так часто, что я боялся за её жизнь, и это омрачило мне всю радость, всё моё охотничье счастье. Я вертел рукою, рассматривал легкое творенье природы, смотрел на птичьи глазки. По детской наивности я полагал, что подержу птичку в руке, отпущу, и она обязательно меня простит, она прилетит снова и, как раньше, не будет бояться сараев с дверьми. Прости меня, ласточка…
Каждое лето, почти что каждый летний день я вспоминаю эту историю, потому что летом часто курю на балконе шестого этажа. А для городских ласточек это, как мне кажется, излюбленная высота. Они кружат кругами, восьмерками между многоэтажками и чирикают, и пищат… они для меня вестники постыдной радости и чувства вины, как вороны для кого-то есть вестники мрака, тоски и свободы смерти. Кружитесь, ласточки… кружитесь…