Дед разбудил меня около четырёх утра - время, когда выгоняют скотину. Удивительно, но я выспался, наверное, потому что ещё с вечера был весь погружен в мысли о предстоящей поездке, а мой настрой, радостный и волнительный, избавил меня от тяжести недосыпания. Умывшись на улице холодной водой, и съевши два варёных яйца, я побежал открывать гараж. До сих пор помню эти сухие деревянные створки, выкрашенные светлой голубой краской. Затем открыл замок, вошел и улыбнулся, представив, как помчится этот мотоцикл среди бескрайних скошенных полей. Дед в это время выпускал кур и подросших к осени цыплят, выводил за двор телёнка на неощипанную траву. А бабушка собирала еду нам в дорогу, ехать недолго, но находиться там придётся часа три-четыре - проголодаемся. И вот я выкатываю из гаража "Днепр" с люлькой, ещё со вчерашнего дня загруженной мешками с зерном. Мы едем на мельницу!
Ехать недалеко - до соседней деревни минут двадцать. Двадцать минут холодного предрассветного ветра в лицо. Поэтому одеваемся как зимой. На мне майка, рубашка, пуховая дедова безрукавка и фуфайка, а на голове кепка; деда бабушка одела ещё теплее. Курим на дорожку. Выезжаем. И вслед только лай собак, разбуженных тарахтением мотора, да громкие кличи проснувшихся петухов.
Мост через речку остался позади, и мы медленно поднимались на бугор, с которого мне всегда нравилось смотреть на деревню и искать глазами деревья у нашего дома. А мы уезжали всё дальше и дальше; посадки вдоль дороги закончились, и вокруг нас лежали благодатные поля. Кое-где, прямо на дороге, копошились вороны - клевали свежее зерно, которое рассыпалось при перевозке с большегрузных машин. Я с улыбкой смотрел на то, как они с недовольством каркали, отпрыгивая от дороги, и затем возвращались. За спиной деда моя голова крутилась во все стороны, порой от ветра захватывало дыхание. Но уже через несколько минут я не могу оторвать взгляд от зарождающегося рассвета. Легко и непринуждённо над горизонтом поднималось красное солнце. Оно ещё не такое яркое и жаркое, как в полдень, и можно было, совсем не щурясь, наблюдать за ним, проникаясь вдохновением жизни. Вот снова начались посадки, в ветвях которых замерцало уже взошедшее солнце, и мы подъезжали к мельнице.
Ворота были закрыты, и никого вокруг. Порадовавшись тому, что будем первыми на помол, мы с дедом сняли фуфайки, сели у ворот, и я с радостью закурил. А дед грыз бабушкины карамельки. Мечтая и думая о разном, мы поглядывали то на землю, то в небо. И так, как ни странно, вовсе не скучая, просидели мы два с половиной часа, за которые два раза принимались за еду и все съели. Затем пришел фермер и приказал нам ссыпать зерно и после запустил гигантский агрегат. Мельница зашумела, и в новые мешки посыпалась мука, а я ходил вокруг и разглядывал её, куря сигареты одну за другой. Особенно привлекали мой взгляд отсеивающие элементы, они так быстро дрыгались (по-другому и не скажешь), казалось, вот-вот, да вылетят со своих мест; но ничего нештатного не происходило. Мельница занимала только половину амбара, во второй стояли различные станки, а на верху, на балке перекрытия, все это время ворковали голуби. Вокруг амбара стояли опустевшие и заброшенные коровники, а их шиферные крыши были разворованы деревенскими мужиками для своих хозяйств. И только гулкий шум мельницы придавал этим печальным картинам какую-то оживленность.
Через два часа все наше зерно было перемолото, мы с дедом погрузили мешки в люльку мотоцикла и уже отряхивали одежду от белой мучной пыли, когда подъехала повозка, да не повозка, а так, обычная телега с мешками с зерном. На этой телеге сидели мужик, баба и мелкий пацан, который встретившись со мной взглядом, закричал, именно, закричал: «Очкарик! Очкарик!». Я показал ему кулак, а он засмеялся. Мужик, ругнувшись на мелкого, спросил деда: «За вами кто есть по очереди?» - «Да никого». И тот удовлетворенно протянул, но уже не для кого-то, а так, для себя: «Дай бог, и нам быстро перемелет». Предстояла дорога домой.
Те же посадки, те же поля, и те же вороны на асфальте, только солнце уже гораздо выше, и воздух теплее. Левой рукой я держался за ручку заднего сиденья, а правой придерживал мешки, которых было много, а один из них, самый верхний, того и гляди, сползет. Бабушка сидела на лавочке у ворот, она всегда там сидела, когда мы с дедом уезжали, волнуясь и не находя себе места. Увидев нас, она встала со скамьи и зашла во двор. А я, не привлекая деда, перетаскал мешки в сарай, и мы пошли в дом обедать.