ПОВЕСТЬ О ЖЕНСКОЙ ДОЛИ
Часть 1.
1.
Вениамин Андреев покинул окопы империалистической войны в первых числах декабря 1917 года, после небольшого затишья на германском фронте и отбыл Петроград по направлению солдатского комитета. Случилось это , как прогнали из дивизии последних «советчиков», ратующих за войну до победного конца, прозванных среди солдат глашатаями Керенского. Офицеры полковых штабов и командиры передовой нехотя подчинялись требованиям большевистских агитаторов, быстро сколотивших эти комитеты, особенно, среди войсковых единиц, где преобладали формирования из крестьян. Лозунги «Долой войну» и «Земля крестьянам» были им понятны больше, чем кому-либо. Весна была не за горами, а дома голодали матери и жены с детьми, оставшиеся без рабочих рук. Скоро подойдет время пахать, а дома старики и сплошь и рядом одни солдатки. Сколько можно кормить вшей, покинув малых детей, обрекая их на голод. Кому нужна война проклятущая, когда в тылу такое творится. Скорый мир с германцем и роспуск по домам принимался ими без особого нажима, хотя офицеры и немногие из солдат, потерявшие товарищей в этой кровавой бойне оставались верны присяге и были полны решимости патриотов, готовых отомстить и отстоять то, что им доверено. Не так-то просто было их переубедить.
Вениамин, примкнул в полковой комитет после того, как дважды был избит во время потасовок, возникших из-за таких споров, но остался верен себе. В марксистских взглядах большевиков, обосновавшихся в их полку, он не особо разбирался, хотя пичкали его разными лозунгами, а действовал по наитию, убеждая себя в правильности этих агитаций. Сам, будучи крестьянином и вдовцом, он ежедневно не переставал думать о дочери Варваре, которой шел семнадцатый год. Ещё до войны похоронил жену, заболевшую брюшным тифом, а Варвара осталось с его единственной его сестрой Екатериной, работающей писарем при волостной управе. Как они там? Пожалуй, сестра, имея хотя бы такую должность, сможет договориться на счет лошади и семена найдёт, но что они могут две женщины. То, что дочь, имея начальное образование и благодаря почерку, начала подрабатывать писарем, о чем писала сестра, успокаивало мало. Больно уж она худенькая от рождения, а теперь, поди и вовсе одна тень осталась. Скорей бы попасть домой. Став в ряды агитаторов, он часто бывал и в других полках вместе с комитетчиками и каждый раз убеждался, что революции не нужна война, в которой погибают тысячи лучших сынов России, кто кормит страну и кровососов капиталистов. Бедственное положение в деревнях его удручало. Вооружившись первичным агитационным материалом для фронта, снабжаемым большевиками, он выступал перед солдатами, разъясняя положение дел в деревнях по простому и его слова доходили до каждого.
- Ты у нас дважды битый за общее дело, - смеясь, говорил ему председатель солдатского комитета дивизии товарищ Якушев, к которому офицеры, открыто презирая слово «товарищ» обращались «Яков Саввич» или просто «Яков». Звать господином большевика также было бы унизительно.
- Мирный труд в наше время тоже требует упорства. Землю так просто, как хлеб с солью, на рушнике не преподнесут. Её нужно, во первых взять и , во вторых - удержать. Я даю рекомендацию и адрес в Питере, а там тебе всё разъяснят. Такие люди нам нужны.
В Петрограде его снабдил брошюрами совершенно лысый представитель реввоенсовета по крестьянскому вопросу и имел долгую беседу.
- Поедите до Челябинска вместе с товарищами из ЦИК, едущими в Екатеринбургский обком в специальном вагоне. С вами едет товарищ из Челябы Стручков. Остальные рекомендации получите там на месте. Как представитель центра, напоминаю вам ещё раз, что основная наша задача в агитации и разъяснениях. Сейчас для вас начинаются новые бои с эсерами, меньшевиками и различным сбродом. Их вообще не должно быть в Советах. Они разлагают бедняцкие массы в деревне, сеют недоверие к нам. Теперь они - первые враги революции.
Разъяснения товарища из ЦИК совсем было сбили с толку вчерашнего солдата Вениамина Андреева, что он всё ещё имел некоторые сомнения в своем выборе. Что сейчас творится в деревне? Как можно установить власть там, где каждый держится за свой надел? Однако же сами большевики вселяли такую уверенность, что становилось стыдно за свои мысли. Транспаранты «Да здравствует Советская республика» на вокзале не особо убеждали, ибо видел в них лишь желание самоутвердиться и к тому же этот вид агитации заполонил все главные улицы и к чему только не призывала. А вот, войдя в охраняемый специальный вагон, оборудованный телеграфом и слушая речи товарищей, Вениамин понял, что большевики слеплены из особого теста и пришли к власти насовсем. Первые революционные призывы занять банки, вокзалы, почту с телеграфом, были не напрасными. Видать башковитые они со своим Лениным и задачи свои давно расписали и распределили. Параллельно с агитацией шла работа по созданию Красной армии. Царя скинули, создают Советы и сторонникам Учредительного собрания вряд ли будет по силам свернуть такую силу.
В течении всего времени, пока ехали, Вениамин читал брошюры и прокламации, которых было в спецвагоне множество для распространения на местах. Особенно интересным ему казалась брошюра, где разъяснялась сущность Антанты и интересы капиталистических держав относительно России. Множество заводов Урала, а именно - предприятия Кыштымского, Южноуральского и Сысерского акционерных обществ контролировались капиталистами из Англии, где они имели свои большие проценты; французские капиталисты скупили так же акции Камских заводов, Катаевского завода и Авзяно-Петровского завода. А какой-то магнат по фамилии Гувер из Америки вместе с англичанами эксплуатирует богатые месторождения цветных металлов и каменного угля на Урале и Сибири. Вот почему, - думал Вениамин, - так ненавистна их капиталистам власть Советов, объявившая все богатства страны достоянием народа. Вот почему так бедны наши рабочие. Они содержат своим трудом не только своего заводчика, получающего большие деньжища, всю страну и вдобавок иностранных капиталистов. Интересная, очень интересная брошюра. Видать, не зря создается своя Армия. Вот тебе и цена лозунга «за царя и отечество», с которым гнали на бойню. Воюют капиталисты, чтобы делить богатства других стран и все они не о народе пекутся. Народу остается лишь воевать за них, помирать в окопах, а если остался живым, то жить впроголодь на подачки.
Понял Вениамин, что знает очень мало и необходимо заниматься самоучением. Будет ли время? Так же он видел, что пока не окончательно связал себя с большевиками и никаким мандатом его не наделили. Ему только нужно прибыть на место, встать на учет в местном Совете и выполнять указания. Даже в вагоне не все сообщения делались при нем, а летучки по указаниям и директивам, получаемым по телеграфу, проводились в специальном купе.
Прибыв в деревню, первым делом, побежал к сестре Екатерине, но ее дома не оказалось. Дверь в небольшой дом, состоящий из кухни и одной комнаты, был закрыт на замок. Вениамин пошел в соседнюю улицу, к старому дому, где до войны проживал с дочерью. А вдруг дочь вернулась туда, ожидая отца, и наводит порядок. Эта мечта так же не оправдалась. Дом стоял, окруженный крапивой, с забитыми окнами, а в заросший растением двор без косы не войдешь. Что ж, придется подождать у сестры, пока она не вернется из волостной управы. Немного уже оставалось. Пришлось вернуться во двор сестры.
- Папа! Папочка!
Этот надрывный крик прозвучал так неожиданно, отдаваясь болью в сердце, что у Вениамина подкосились ноги, и он едва не упал, стремительно обворачиваясь к дочери, которая неслась в объятия, причитая и обливаясь слезами.
- Доченька! Кровинушка моя, - задыхался он от застрявшего в горле кома, так же не пряча влажные глаза и целовал дочь. – Родненькая моя! Золотко!
- Папочка мой! Папочка! Счастье-то какое! – ревела дочь, не отпуская объятия, словно боясь потерять отца снова.
Обоим казалось в этот момент, что это долгожданное огромное счастье теперь никогда их не покинет. Не для этого они около двух лет помнили и жили лишь одним – дожить до этого дня. Дочь ежедневно скучала и мечтала о том, что вернется отец такой огромный и надежный, дома появятся продукты, будет звучать смех, и она сможет снова идти учиться дальше. А Вениамин между боями успевал радоваться, что снова остался жив, а значит вполне возможно, что они встретятся и молился, оглядываясь по сторонам, чтобы не выглядеть смешным. Не может быть, чтобы его убило так далеко от единственной доченьки, не дав возможность обнять её и прижать груди - думал он, понимая в то же время, что так, скорее всего, думали и те, кого они хоронили десятками ежедневно. Ей нельзя остаться сиротой. Никак нельзя.
К вечеру вернулась и Екатерина, такая же деятельная, но похудевшая.
- Ох и поседел ты, брат, - говорила она, качая головой после слёз радости, - отца напоминаешь. Раньше не замечала, насколько ты похож на батю. Вот мы и в сборе, дождались, выходит. Как хорошо брат…
Вместе с радостью, как было заметно, она испытывала и другое чувство, о котором не хотела сообщить сразу. Вдруг брат не одобрит её заботы и новый смысл жизни. Пусть продлится этот миг встречи как можно дольше. О делах можно поговорить и после чая с настоящими бубликами, привезенными Вениамином. Нашлась и бутылочка, припрятанная Екатериной почти год назад. Сели и только Варвара подошла к отцу и, обняв его сзади, упершись подбородком о папино плечо, смотрела на неё слезами радости.
- Тётя Катя, папа всё знает, и можешь говорить о своей работе уже сейчас. Извини, что выболтала, но папа расспрашивал обо всём, и я не могла смолчать или соврать. Так получилось.
Екатерина подняла голову на брата, смотрела озабоченно- вопросительным взглядом, но успокоилась, видя заговорщическую улыбку племянницы.
- Ты и вправду одобряешь? – спросила она, не скрывая радость.
- Не только одобряю, сестра. Вместе работать будем.
Всё заключалось в том, что сестра уже более года состояла в уездном Совете, где отвечала за оргработу, часто помогая бедным сельчанам, но постоянно чувствуя за спиной враждебные взгляды. Об этом и пришлось Варваре проговориться отцу, который расспрашивал о местных порядках и сестре.
- Большевики разогнали всё уездное начальство, но я осталась, как лояльная к новой власти и, представь себе, втянулась. Мне по душе всё, к чему стремятся коммунисты. У меня появился смысл и интерес к жизни. Обратной дороги уже не будет.
Сестра не дождалась мужа с японской, а детей не было. Так и осталась вечной солдаткой и, казалось, сохла на корню, но теперь ожила, и было видно, что привыкла жить чужими интересами.
- Я, брат, вообще собираюсь добиться рекомендаций и вступить в их ряды. Наверное, заметил - какие книги стала читать. Часто ездим по деревням, созываем сельские сходы, где читаю лекции о задачах революции на текущий момент и веду учебу среди своих. Мало у нас грамотных среди населения.
- Ну, что я скажу сестра. Рад за тебя. Я к вам с рекомендательным письмом из Челябинского реввоенсовета. Это, конечно, не мандат и в партии тоже не состою, но отношусь к ним так же, как и ты. Состоял в солдатском комитете и тоже втянулся, как ты выразилась. Всю дорогу голову ломал, поскольку о сельских Советах почти ничего не знаю. Единственно, что успели рассказать – это о необходимости создания комбедов, товарищеских артелей и агитации против эсеров и меньшевиков. Надеюсь, что введешь в курс дела, и для меня найдется место в каком-либо отстающем комбеде. Всю войну мечтал пахать, можно направить в любую деревню. Буду пахать и вести пропаганду. Вот пойду, покурю и буду слушать тебя.
То, что рассказала сестра Екатерина заставило задуматься. Комбеды существовали почти во всех селах уезда, но состояли из тех бедняков безлошадников, кто ничем не мог обогатить общее хозяйство. Кроме собственных рук и инвентаря в виде лопат, кос и граблей ничего не имели. Середняки не хотели туда идти. Вначале, когда вооруженная власть разделила земли, отобрав у богатых хорошие наделы, желающих было больше. Они оставались и тогда, когда собирали семенной фонд, заставляя бывших хозяев поделиться урожаем прошлого года. Семенной фонд собрали и должно хватить, чтобы засеять земли комбедов. Богатые и середняки отдавали небольшую часть своего урожая, скрепя сердцем, кладя в карманы расписки, скрепленные печатью уездного Совета об оказанной ими помощи. Улыбки при этом у некоторых более напоминали звериный оскал, чего они и не собирались скрывать. Благодарности от новой власти богачи не ждали и относились распискам, скорее как доказательству о бесчинствах проклятых большевиков, поскольку продолжали верить, что старые времена вернутся, и они за все ответят. Не может быть, чтобы эта голоштанная толпа могла управлять такой огромной страной. С этой же целью вредили и эсеры с меньшевиками, чтобы приблизить последний час большевизма, поднимая недовольство и недоверие к Советской власти. В последнее время из комбедов бежали даже некоторые бедняки, не говоря о середняках. Виною всему служили участившиеся кулацкие мятежи в соседних уездах. Там прятали урожай, избивали агитаторов и активистов. Сжигали амбары и волостные управы. Участились случаи убийств членов Советов. Уездная милиция имел совсем малый штат, и милиционеры плохо вооружены и обучены, В последнее время враги притихли, после того, как в соседний Багарякский уезд нагрянул вооруженный отряд, хотя и с большим опозданием. Несколько человек арестованы и увезены в округ. Пока уездный Совет занимался всем тем, чем занималась любая власть: регистрацией брака, смерти, выделение участков по лесозаготовки, распределение средств, но ко времени посевных можно ожидать чего угодно.
2.
О семье богатого дома Староверовых говорили в селе по-разному. Многие крестьяне, охотно пользуясь «добротой» хозяина дома Ивана Мироновича, толком разъяснить что-либо о жителях вряд ли смогли бы. Зажиточного сословия было не мало, но это семейство стояло особняком, а потому и ползли среди селян различные толки. Всем было известно, хотя никто не знал – из чьих уст, что комнаты дома все обставлены зеркалами, а семейство обедает вокруг круглого стола, сидя на высоких стульях со спинками и пользуются посудой из фарфора и хрусталя, хотя для бедняков большой роскошью читались все стеклянное. Их посуда была из глины.
На самом деле, Староверовы ничем не старались выделяться от своих знакомых, таких же зажиточных жителей большого села. Такой же большой дом на фундаменте с железной крышей, теплые хлева, амбры, баня и торговая лавка недалеко от храма. Однако интерес к ним был вызван тем, что очень многие пользовались услугами семейства. Иван Миронович, всегда улыбчивый и «внимательный» ко всем, никогда не навязывался, а работали на него многие крестьяне и предпочитали арендовать наделы на его землях, ибо брал он потом частью зерна, как говорили, по-божески. Людей, кто нанимались, всегда принимал сам, расспрашивал о жизни, выказывал участь, но встречал всегда в маленькой застекленной террасе. Его жена, небольшого роста набожная женщина показывалась разве что в храме, в дни больших праздников. Звали её Анной, но по имени её мало кто знал. Оба сына Ивана Мироновича учились, домой приезжали редко. Всем в доме управляли Анна с кухаркой Фимой, а в один из сараев был приделан теплых пристрой с печкой, где жил башкир по имени Карим, который мог работать без устали. Жизнь батрака на своего бая из-под Оренбужья ему надоела. Какой толк заниматься бесконечными степными скитаниями с табуном. Жизнь у Мироныч-ака устраивала, а родных своих он не помнил.
Старший сын Староверов Петр двадцати четырех лет от роду уехал учиться в Оренбургское казачье училище, но в связи с началом мировой войны, прошел там ускоренные курсы и, получив чин прапорщика, воевал против германца, а младший, девятнадцатилетний Павел второй год обучался в Челябинском реальном училище. Иван Миронович и жена его Анна гордились старшим сыном, от которого изредка приходили письма, но после революционных событий известий никаких не было. Скучали старики по сыну. С Павлом было труднее, и родители терпели множество неудобств из-за буйного характера сына, переходящего временами в садистское бешенство. Скрывать эту болезнь сына от сельчан худо –бедно удавалось, но в училище преподаватели были другого мнения. В последний случай произошел совсем недавно, где Павел учинил бесчинства, пробил голову другому учащемуся и подлежал к отчислению. Много трудов приложил Иван Миронович, изрядно потратился, чтобы уладить вопрос. Кроме «добровольной благотворительности» на процветание училища, пришлось выложить немалую сумму и родителям пострадавшего. Однако, оба родителя понимали, что этим все не ограничится и были готовы ко всему. Поручить ему стоящую работу нельзя, а по причине возраста держать дома взаперти так же будет затруднительно. Приступы болезни Паши начались в возрасте семи-восьми лет, садистские наклонности стали проявляться ярче. Он мог вилами заколоть ягненка или задушить котенка. Уже в тринадцатилетнем возрасте приставал к кухарке Фиме непристойностями. Случались эти приступы временами, скрывать от сельчан было тяжело, и чувствовалось, что шептались за спиной. Учиться его отдали в церковно приходскую школу для мальчиков, где преподавал священник отец Пантелей, хотя подростки его возраста в большинстве своем ходили в земскую начальную школу, где обучались дети обоих полов. Ивану Мироновичу тоже хотелось, чтобы сын соответствовал современным требованиям и имел понятия в предметах географии, химии и биологии, чтобы можно было выпустить его свет и не стыдиться за наследника. Не получилось. Мать любила сына и, она одна имела хоть какое-то влияние, читая в глазах сына ответное чувство. Но она сама была тенью мужа, послушная, не имеющая в семье никакого веса. Отец так же пытался, в начале, окружить сына отцовской любовью и влиять добрым словом, но видел, что сын становиться от этого неуправляем, чувствуя полную свободу. Глаза его во время таких приступов излучали пустоту и злорадство одновременно, что начинали бесить отца. В таких случаях, Иван Миронович вынужден был накричать и даже замахнуться на сына, глядя в упор взглядом, излучающим силу и такую ответную ярость, что замечал, как сын внезапно вздрагивал, испугавшись, и уходил, чтобы прятаться часа два, пока не проходил приступ. Со временем приступы случались реже, но юноша становился нелюдимым. Его стали отпускать одного на улицу, к другим детям, с которыми учился. Казалось, что он действительно при людях становится вполне нормальным, боясь непредсказуемость со стороны посторонних малознакомых лиц. Таким образом и решили подходить родители к проблемам сына. Ему нужно окружение чужих лиц, от которых он боится получить отпор и физическую боль, хотя понимали, что такое положение прекратится тут же, как только он привыкнет к этому окружению и перестанет их бояться. Так получилось и в училище. Но и там потихоньку наладилось после того, как его самого избили трое учащихся, но оставлять на учебе было уже опасно. У парня развилась новое желание – отомстить. Глаза его горели об одном упоминании об обидчиках. Павла забрали домой и, он ходил первые дни по селу в черной форме реального училища, как случайно повзрослевший, удивляясь всему, что раньше не замечал. Никаких стычек с сельчанами не было. Он помнил боль. Со временем родители почувствовали и другие перемены в его поведении. Сын стал часто задумываться, а иногда улыбался загадочно, подружился с Каримом и порой ухаживал вместе с ним за скотиной. Удивлению и радости не было конца. Он стал одеваться прилично и часто выходил в люди.
Молодой человек испытал новое чувство, повстречав на сельском сходе девушку Варвару, которая вела запись происходящего. Девушка, с огромными серыми глазами с длинной косой, смотрела на него время от времени, удивляясь к такому к себе вниманию , проявляя ответный интерес. Как бы случайные мимолетные ее взгляды сопровождались незаметной улыбкой, едва тронувшие уголки губ. Позже, он был удивлен и ошарашен, узнав, что Варвара приходится единственной дочерью начальника волостной милиции Вениамина Андреева, но уже не мог не думать о ней. Все его мысли были только о ней, а родители были рады, что сын переменился до неузнаваемости, но выяснив о предмете его вздыханий, перекрестились оба. От сообщения жены во время обеда, Иван Миронович чуть не поперхнулся, а когда оказавшаяся рядом Фима проговорила «А чем не родня», так на нее крикнул, что та боялась появляться до самого вечера. Не спали в эту ночь Староверовы, долго разговаривали, прикидывая всякие варианты. Было ясно одно – сына нужно женить. Такой решение казалось единственным, что могло спасти Павла и приручить к нормальной жизни. Но как отвадить его от этой Варвары и заставить жениться какой –либо девке из своего круга? Ответа пока не было.
Варвара так же была заинтригована вниманием такого видного парня. У неё в голове ещё держались обыкновенные мысли сельской девушки, вполне созревшей в половом отношении, без каких-либо предрассудков или классовых делений, коими привыкли мыслить отец и тетя Катя. Парень был одет в пиджак из тонкого сукна и в настоящую ситцевую рубаху. Над пухлыми губами едва очерчивались пушистые усики, а голубые глаза, под дугами черных бровей, смотрели изучающее и обволакивая её всю, что становилось радостно. Она ещё не понимала, что может увлечься и полюбить, но уже была рада, что имеет свою тайну, с которой хотелось делиться и секретничать. С кем бы поделиться?
Вениамин Андреев вооружал и обучал милицию в волости и на местах, получая тревожные вести и указания подпольного уездного комитета и Уральского губкома. Настроенные Антантой против Советской власти чехи свергли в Челябинске установленный режим и образовали новое правительство. Были расстреляны руководители Челябинских большевиков В.И. Могильников, Е.Л. Васенко, Д.В. Колющенко, М.А. Болейко, П.Н. Тряскин. Возвращались старые порядки. Многие из чехов переходили на сторону Советов, но уже было ясно, что весь корпус не будет двигаться на Восток исключительно по железной дороге, не вмешиваясь во внутренние дела молодой Советской республики. Им внушали, что большевики пытались разоружить корпус, чтобы потом разгромить и раскидать по тюрьмам. Чехи, дескать, тоже их враги, поскольку являются, по сути, союзниками именно царской власти, столь ненавистной большевикам. После захвата Челябинска, мятежники повели наступление в трех направлениях6 на Север по линии Кыштым - Екатеринбург, на запад к Златоусту и на Восток в сторону Кургана и Омска.
Интервенция на Севере и Приморье, а также помощь чехам в вооружении , ставили новые задачи. «Революция в опасности!». Всюду создавались отряды Красной гвардии. Рука об руку с белочехами на Урал двигалась, так же снабжаемая Антантой, армия Колчака.
Небольшой отряд, состоящий из двенадцати большевиков и чуть более двадцати человек сочувствующих выбрали Андреева своим командиром. И Вениамину приходилось разрываться между делами комбедов волости и проверкой готовности в военном отношении. Ничего он не мог поделать с кулаками, как начальник местной милиции. Богачи никакую агрессию не проявляли, спокойно наблюдая и радуясь в душе, что краснопузым наступает конец. Тот же Староверов захватывал земли крестьян, возвращая отнятые у него участки, не совершая никаких нарушений против Советов. Крестьяне бежали из комбедов, предпочитая в эти тревожные времена вести частное землепользование, а за неимением достаточной тягловой силы, недостатком семян или рабочих рук сами присоединяли свои наделы к землям Ивана Мироновича . Они учитывали, что косить и обрабатывать землю можно с его инвентарем, при помощи его батраков, в надежде получить взамен за это часть урожая натурой, достаточной прокормить семью. Контрой за это не обзовешь. Сам Староверов виновато разводил руками, дескать, не гоже оставлять земляков в беде, приходится идти на уступки.
3.
Колчаковцы нагрянули рано утром 11 июля. Небольшой отряд работников Совета с ополченцами, которыми командовал Андреев встретили их за мешками, забитыми песком, расположенными сразу на выходе из моста через речку. Мост мысленно был обстрелян ими заранее и до прихода подмоги, обговоренной между соседями, можно было продержаться. Белые, вступившие на мост, отпрянули назад сразу за первым залпом , уводя двух раненных. Нужно было пропустить их хотя бы до середины моста, но несколько человек из отряда не выдержали напряжения и выстрелили, едва вступили на мост первые из наступающих. Следом нажали на курки и остальные бойцы. Иван выругался, но было уже поздно. Задержать врага на мосту не получилось. Зато со стороны противника заработали сразу два пулемета. Пули летели со свистом и впивались в мешки, издавая глухой своеобразный звук, в лица бил пороховой дымок и, пока защитники спрятались за свой искусственный бруствер, появился пулемет и на самом мосту. Били по прямой, полетели первые ручные бомбы. Несколько человек были ранены и убит молодой учитель земской школы от ранения в живот двумя пулями.
Отступали бегом по команде Андреева, чтобы под защитой каменной стены храма подобраться в нижнюю улицу и уйти в лес. Андреев , с бывшим солдатом Прохором Завьяловым, возглавляющим усадьбу центрального комбеда, отстреливались из наганов, пытаясь обеспечить отступление , но напоролись на конников, переправившихся через речку с тыла. Выстрелить не успели ни тот, ни другой. Оба они были изрублены шашками на месте. Остальные активисты, кто оказались между двумя огнями, были сбиты с ног лошадьми и прикладами винтовок.
Иван Миронович вышел навстречу к вооруженным белогвардейцам с хлебом и солью, и снимая картуз низко кланялся, но быстро искусственно сдал назад и развел руки в стороны.
- Ты ли это, Анрей? – проговорил удивленно, узнав в командире, сидящем на гнедом жеребце сына давнишнего кума Нистрата из-под Увельска. – Вот так встреча!
Андрей соскочил с коня и обнялся со Стороверовым.
- Доброго здравия, Иван Миронович. Нет ли известий от Петра?
- Известий нет, но думаю как и ты, скачет где-нибудь с атаманом Дутовым. Было такое известие, передали с оказией, что повышен в чине и видели его в какой-то станице, уже и не помню название.
- Доброе известие. Доброе, - приосанился офицер,- Думаю, что уже скоро встретимся с ним где-нибудь в районе Троицка. Смелый, говорят, атаман, держит свои станицы и весь круг казацкий. Слышал, что не побоялся малой силой совершить набег на Оренбург и порубал многих большаков.
К разговаривающим, толкая в спину прикладами, вели пленных активистов, всего 19 человек. Все они, раненые и избитые остановились, сбиваясь в кучу, поддерживая тяжелораненых товарищей.
- Главного ихнего не вижу, Андрей Нистратович, - проговорил Староверов, - Андреева не вижу.
- Извините, Иван Миронович, не приберег. Успели зарубить мои хлопцы, - весело отвечал офицер.
К ним со двора вышел Павел, еще не узнавая в военном сына дальних знакомых семьи. Андрея он не видел лет восемь и не мог представить того подростка в обличии лихого командира конников. Вот как надобно жить настоящему мужчине, - думал он, глядя с завистью, - Рубить врагов острой саблей, чтобы знали свое место.
- Узнал, Андрей?, - обнял он знакомого и не знал как дальше вести себя, увидев среди пленных Варвару и её тетю Катерину.
- Прошу отобедать Андрей Нистратович, как говорится, чем богаты. И хлопцам твоим Фима с Каримом накроют столы во дворе. Жаль Андреева живым не доставили. Он тут воду мутил, отбирал инвентарь, зерно на семена и фураж. Расписки давал, что , значит, способствовал им. А вот те две женщины родственники Андреева, главные агитаторы. Во всех деревнях поднимали народ, организовали комбеды. Мы с тобой для них, Андей Нестратович, кровопийцы. Куда ты их теперь?
- В Касли поведу, нашим судом судить будем. Не анархисты мы, порядок любим. Только вот могу не довести, больно слабые оказались, может найдется для них повозка какая?
- Найдется. А как же. Таких дорогих гостей нельзя пешком отправлять, - смеялся Староверов.
Едва успели скрыться конные с повозкой замученных активистов, как к Ивану Мироновичу подошла Анна, встревоженная, побелевшим от испуга лицом. То, что она хотела сообщить пугало саму, но и смолчать не могла.
- У сына такой приступ надвигается, что страшно становится. Раньше такого не было. Послушай его Ваня…
В это время из терассы вышел сам Павел, побледневший и решительный взъерошенными волосами.
- Отец! Верни Варвару, отец. Нужно срочно догнать, пока есть такая возможность. Я никому не смогу простить, если её расстреляют.
Что именно так будет, сомневаться не приходилось. Житья никому не даст и собой может сотворить непотребное. Однако не входило в планы Ивана Мироновыча освобождать пленницу. Всё отродье Андреевых нужно изжить, а тут родной сын просит вытащить её из плена. Пусть она и была лишь писарем, но все что написано ею столь красивым почерком касалось волостного комитета. Она воплощала все ненавистное для богатых в официальные документы. Её руками стало документом требование Совета, когда у Ивана Мироновича отобрали самые лучшие наделы чернозема возле урочища Три сосны. Она вела записи, как забирали под семена, припрятанные для пропажи зерна и брали косилку, когда им вздумается, будто это он – Иван Миронович обязан кормить всю эту голытьбу.
- Как ты это себе представляешь, Павлуха? Я сейчас должен идти и кланяться в пояс, чтобы освободили эту красную сволочь, которая была готова стереть нас с лица земли и присвоить всё, что добыто годами упорного труда деда, отца и моего. Как я буду выглядеть? Соображаешь, что ты просишь?
Павел не хотел слышать слова отца, мотал головой и в ярости порвал у себя на груди рубаху. Он был в бешенстве и мог стать не управляемым.
- Отец. Нужно спешить и перехватить их по дороге, пока командует Андрей! У больших начальников уже не выпросишь. Или дай коня и ружье, я сам освобожу её!
Староверов не ожидал такого оборота и сам смекнул, что нужно спешить. Ведь натворит делов, выставит посмешищем перед всеми сельчанами. Дальше крытого двора никто об этом не должен узнать.
- Запрягай легкий тарантас, Карим, со мной поедешь! – прокричал он, а сам побежал в дом и стал собирать сверток с салом и самогоном. Нужно угостить Андрея, усластить. Поди, в память отца, не ослушается старого друга семьи.
Обоз с арестантами и конвоем догнали почти на полпути, конников не было. Видать ускакали вперед или свернули разорять соседнюю деревню, находящуюся справа около версты от дороги.
- Во даёт ваш Павел, - смеялся Андрей, выслушав сбивчивый рассказ Староверова, - он всегда отличался от Петра. С детства было заметно. Петр у вас более правильным будет. Он бы не пожалел обидчиков отца.
- А подводу с конем оставь, Андрей, себе, - говорил Иван Миронович, вручая магарыч. – От всего сердца. За нас воюете, поклон вам.
Варвара не хотела покинуть Екатерину, держалась крепко за её рукава.
- Куда?! Зачем?! – не понимала она, оглядываясь на Староверова с Каримом.
- Иди, Варя. Иди с ними. Не противься судьбе своей, - говорила Екатерина, силой разжимая её пальцы, - может, хоть ты от всего рода Андреевых живая останешься. Иди. И прощай, Варя.
Так Варвара попала в семейство Староверовых, а остальных активистов, после небольшой формальности, расстреляли в Ручейных горах возле Каслей, куда пригоняли для этой же цели и из других населенных пунктов. Железная рука контрреволюции восстанавливала старые порядки, чтобы впредь было неповадно.
Павел встретил отца во дворе и казался растерянным, увидев Варвару, словно стеснялся показать свою радость, но, пересилив себя, подошел решительно и увел её в дом. Отец с матерью не знали как вести себя в таких случаях. Анна была не прочь накрыть на стол, но Иван Мироновыч никак не хотел усадить в красный угол вчерашнего врага и трапезничать при ней, как ничего не бывало. Если бы не сын со своим бешенством быть бы ей расстрелянной. Туда бы и дорога.
Однако Староверов, всегда чувствовавший себя хозяином судьбы, не мог теряться и бездействовать при любых обстоятельствах. Он отправил Карима на речку за рабой и повел Анну в церковь. Нужно было поставить свечку Николаю угоднику за возврат к старой мирной жизни, где он сможет вернуть не малую выгоду, отобранную властью большевиков. Пусть пока пользуюся тем, что у него арендуют, но у него будут оставлять гораздо большую часть всего, что вырастет. По сути, как и раньше, начнут работать на него, получая символическую плату в виде натурального продукта. Сохранится видимость, что он продолжает думать о благополучии селян. Мало ли чем всё это обернется. А кто не согласен мизерной платой – скатертью дорога. Беднота пусть почувствует, на чьей стороне сила. А то придумали, понимаешь, что такая голытьба способна жить без хороших хозяев земли, как он – Иван Миронович Староверов.
Варвара была измучена и перед глазами стояла тетя Катя, обреченная на смерть, а когда представила отца, зарубленного беляками, слезы лились непроизвольно, и хотелось бежать неизвестно куда, забыться, забившись в какой-либо угол. Видеть никого не хотелось. А Павел приставал, пытаясь обнять, словно ничего этого не было. Тут жизнь – не мил, что хотелось лечь и помереть, а он смотрел на нее и лез целоваться, распуская руки. Что он не понимает?!
- Не надо. Мне нужно время, неужели не видишь, что я потеряла всех и не в состоянии понимать, что творится. Я всех ненавижу. Я не хочу больше жить
- Ты что? Не можешь понять, что нужна мне? Думаешь, легко было уговорить отца спасти тебя. Ты не можешь быть такой неблагодарной!
Павел начинал терять терпение. Ему не нравилось, что она такая красивая сидит перед ним и не хочет понять, что осталась жива лишь благодаря ему. Если подумать трезво, то она принадлежит ему, и он вправе творить всё, что вздумается. Неблагодарная!
В нем поднималась та ярость и бешенство, дремавшее до поры до времени. Когда Варвара пыталась оказать сопротивление, он уже не управлял собой. В результате он избил её почти до потери сознания и взял с силой.
Когда Анна глянула, придя из церкви, в комнату, то Варвара лежала на полу возле кровати вся в крови и почти неслышно стонала, вздрагивая всем телом. Павла нигде не было. Хозяйка осторожно сообщила мужу о случившемся, боясь, что весь гнев будет обрушен на неё. Однако, муж не сильно переживал, будто допускал возможность такого оборота событий.
- Справьте баню и приведите её в порядок. Что случилось, то случилось. Он молод, кровь играет и, может, к лучшему, что теперь имеет под рукой то, чего не хватало. И перестань так смотреть на меня! Сама знаешь, что по другому быть не могло!
- Он ведь мог убить её, - прошептала Анна, закусив уголок платка.
- А ты что думала, не убивать её везли в Касли? Кто знает, может это как раз то, чего Павлу не хватало. И вообще уйди сглаз!
В баню Варвару вели Анна с Фимой вдвоем, сама идти она не могла, и там издав крик боли, сползла с полка на пол. Острая боль с промежности поднялась по животу, болело всё нутро и отдалось саднящими болями переломанного ребра. Мыли лежащую. Варвара не чувствовала жар натопленной бани и приходила в себя, когда поливали прохладной водой из ушата. Ей уже было все равно, что случиться, но очень хотелось истечь самой через щели на полу вместе с обильно водой. Хотелось забыться. Исчезнуть. Зачем вообще жить?
На другой день тихо в комнату вошла Фима, чтобы убедиться – жива ли? Варвара лежала на кровати, куда они взгромоздили ее накануне, и беззвучно плакала от безысходности. «Откуда столько слез у такой худощавой женщины. Помоги ей, Господи».
Последующие дни, Варвара ходило тихонечко по комнате, стесняясь и боясь выйти в залу, и питалась тем, что приносила Фима, не разбирая вкус пищи. В ней исчезли все мысли о самоубийстве, которыми бредил первые дни. Нужно набраться сил и сбежать, - уже думала она. – Исполнить последнее желание тети Кати и продолжить жить, как последний росток Андреевской породы. Впредь никакой жалости к этим извергам, кто живет чужим трудом, обрекая остальных крестьян питаться одной тюрей, а работать с утра и до вечера. Вон какие они сами упитанные и ладные. Нужно выжить. А лучше бы, конечно, убить изверга Павла и покончить собой.
За все время, пока излечивалась одним лишь временем и терпением, Павел заходил к ней только дважды и спрашивал «Как ты?». Она еще не понимала, что за характер такой и на что он еще способен. Временами казалось, что Павел сам такой же, как и она, послушник чужой обители.
Как-то вечером он зашел к ней, присел рядом и долго смотрел в упор. В глазах его была жалость и что-то похожее на чувство, но продолжалось это не долго. Он тут же почти, переменил тему разговора.
- Привыкай пока. Никто тебя отсюда не прогонит. Скоро нам освободят боковую комнату и начнем спать рядом.
От этих слов, Варвара вздрогнула. Ничего похожего на нежность она испытать к нему не могла и не хотела повторения постыдного издевательства над собой. Павел временами бывал нежным, но едва добившись своего, превращался в садиста. Ему нравилось причинять боль и он испытывал от этого истинное удовольствие. Он больно до синяков щипал различные части тела, кусал ей груди и выворачивал с непроходящими синяками ноги, доводя себя до оргазма, а после оскорблял бездомной собакой и прихлебателем.
Между отцом и сыном состоялся разговор возле конюшни. К этому они оба готовились, но не могли говорить при других в домашних условиях.
- Что соберешься делать, сын? Жениться ты, похоже, не думаешь, а так получается как-то не по православному. Не по нашему это. Держать её, как кухарку Фиму нет смысла, а терпеть в доме, как гулящую бабу для утехи сына не лезет ни в какие рамки.
Павел и сам не знал, как быть дальше, но вопрос был решен сам по себе. В один из дней, когда хозяева были в церкви, Варвара исчезла из дома. Повел с Каримом объездили всю округи, но так и не смогли её найти.
Ночи стали холодными, но Варвару выручали теплые вещи, врученные ей Фимой, и она опасными приключениями смогла добраться по железной дороге до Челябинска. Везде были патрули, но они кого-то ловили. Уже в здании вокзала её остановили двое вооруженных патрульных, но пронесло. С ними поравнялись несколько человек, следующих под конвоем. Впереди один из солдат гнал троих задержанных мужчин, а второй сопровождающий вел, схватив за шиворот двух беспризорников. Патрульные поспешили к ним на помощь, махнув рукой на Варвару и, она затерялась в толпе, не веря своему освобождению.
Дом деда Василия, работника путей Челябинской станции, отца мужа тети Кати удалось найти не сразу. Варвара бывала у них только дважды и давно, ещё девчонкой. Сами, дед с бабой приезжали к ним в последний раз после смерти мамы, на похороны. Отец, тогда сам едва выкарабкивался от тифа, а потому отправил их обратно сразу после похорон от греха подальше. Многие тогда помирали в деревнях. Варю отец поместил в волостную больницу, где был организован карантин, а потому она их в тот раз не видела.
В бараке на несколько хозяев жили, в основной массе, ремонтники локомотивов, и даже в воздухе общего коридора стоял запах мазута. И все же было тепло и уютно, без толкотни общего вагона с криками и затычками в бока со всех сторон. Дед не узнал её, но услышав имя, засеял от радости. Варвара, опустив голову, молчала. Было видно, что она неспроста заявилась одна.
Старики поутихли, услышав о гибели снохи и ее брата.
- Я не могу оставаться у вас надолго, - предупредила Варвара и, не вдаваясь в подробности, сообщила, - Вдруг и меня искать начнут. За отца вы не отвечаете, но если меня обнаружат у вас - будет плохо. Мне бы наняться куда-нибудь на любую работу.
- Куда ты пойдешь, сиротинушка наша? - запричитала со слезами баба Нюра. – Мы не изверги какие, чтобы прогнать единственную внучку на улицу в такое время. У нас полбарака безработных, а ты без документов собралась работу найти.
- Поговорю я с надежными людьми завтра же, - проговорил дед после длительной паузы, - в обиду не дам. Если что, костьми лягем сами, но отпускать тебя одну нельзя. Поживи пока.
Подпольная организация ВКП(б) в Челябинске была, пожалуй, самой многочисленной на Урале. Она поддерживала связь со многими районами, участвуя в конференциях Урало-Сибирского бюро. Подпольщики имели связи с тройками и пятерками во всех предприятиях города. Представители этих троек поддерживали связь с подпольными ячейками города, которые охватили все стороны жизни. Подпольщики имелись в военных подразделениях городского гарнизона и даже в контрразведке. Осуществлялась связь со всеми уездами и ЦК. Большая работа велась к подготовке вооруженного восстания, способного поднять при наступлении красных весь город и ударить по врагу с тыла. С этой целью в Челябинск с запиской от Я.М.Свердлова прибыл большевик и большой организатор З.И.Лобков и работа закипела. Была организована подпольная типография, где, впоследствии, часто бывала Варвара, пристроенная дедом Василием через знакомых, входящих в железнодорожную ячейку большевиков. Дед догадывался, что стоит за этими товарищами, но сам в ячейке не состоял. Он даже жалел, что внучка может пойти по стопам отца и пропадет от рук колчаковцев, но другого выхода не видел. Обратиться в такие времена за помощью кому-либо малознакомому было опасно. За себя с бабкой он не волновался, но за внучку считал себя в ответе.
Варвара у деда с бабушкой бывала редко, пользовалась у подпольщиков особым доверием как дочь расстрелянного революционного командира. К поручениям она относилась серьезно и очень скоро стала связным между населенными пунктами уезда. Часто она, вооруженная различными легендами, возила собой листовки, припрятанные в холщовом мешочке или в чемодане с двойным дном. Времена наступили такие, что мужчинам поручить такую работу не было никакой возможности. От колчаковской мобилизации бежали не только рабочие и крестьяне, но участились случаи дезертирства солдат. Задерживали, допрашивали пытками и проверяли показания у всех мужчин в возрасте от семнадцати и до шестидесяти лет. Не было никакой гарантии от случайного провала. Именно в момент провала городского комитета ВКП(б), она находилась у товарищей в городе Кургане.
Левый эсер Образцов Н.Г., (подпольная кличка Маруся) состоявшийся членом временного революционного штаба Челябинского подпольного комитета , был схвачен колчаковцами вместе со своими боевиками и выдал на допросе почти всех комитетчиков, с кем был знаком. Были замучены и расстреляны все руководители организации З.И.Лобков, А.А.Григорьев, В.И. Гершберг, Д.Д.Кудрявцев, С.А.Кривая, О.П.Хотеенков. По городу шли аресты, были переполнены тюрьмы и она, совершенно случайно не смогла выехать обратно , осталась в Кургане.
Часть 2.
4.
Освобождение Урала Варвара встретила в качестве агитатора Челябинского ревкома, работая в тесной связи с политотделом 27-й дивизии Красной Армии, остановленной на подступах к городу войсками генералов Войцеховского и Каппеля. Колчак возлагал большие надежды на своих генералов, считая их стратегическим резервом, способным разгромить большевиков и переменить весь ход сражений. Красные дивизии были остановлены на подступах, но с каждым днем в их ряды вливались сотни добровольцев из числа рабочих и крестьян окрестных населенных пунктов. В самом Челябинске вооружались рабочие отряды с численностью более четырех тысяч человек, которые с ходу вступали в бой. В первых числах августа город был освобожден полностью.
Варвара, часто рискуя быть схваченным, жила одной лишь мечтой приблизить победу, за которую погибли ее отец и тетя Катя. Борьба закалила ее и она была при деле, но после освобождения города вдруг почувствовала себя опустошенной. Возвращались воспоминания о былом, а после похорон деда Василия с бабой Нюрой, который померли друг за другом с разницей лишь в три месяца, вновь почувствовала себя круглой сиротой. В Ревкоме видели её состоянии и дали месячный срок для восстановления сил. Воспринималось, что она устала от частых поездок и бесконечных выступлений перед коллективами, работая при этом в новой редакции, оставленной бывшими хозяевами, где подготавливала материалы о наступлении на фронтах и корректировала чужие корреспонденции. На самом деле Варвара ощутила свою ненужность в мирное время. Жизнь, сопряженную радостями любви или проблемами семейного быта она не понимала и не хотела понимать. Воспоминания о той времени пыталась забыть. Она не видела счастья в семейной жизни и готова была уйти с войсками на западный фронт, но получила отказ. Временами, пользуясь отсутствием посторонних, ревела, вспоминая одну и ту же картинку, как отец, огромный и добрый обнимает её после возвращения с войны. Даже запах махорки помнила. Это были лучшие годы её жизни. Теперь же не хотелось жить. Кому она нужна и для чего жить вообще. Только последние слова тети Кати «живи, ты последняя из Андреевых» останавливали от последнего шага. Нужно было поднимать заводы, фабрики и собирать женские конференции, срочно составлять заметки по подбору делегатов от волостных Советов. Женщинам в восстановлении мирной жизни уделяли особую роль. Многие мужчины так и не вернулись к мирной жизни, продолжая воевать дальше. Кто гнал Колчака в сторону Сибири, а кто шел на Запад под лозунгом «Все на борьбу с Деникиным». В результате, кандидат в партию товарищ Андреева вернулась обратно, отказавшись от предоставленного отпуска. Работы хватало, но она обратилась с просьбой направить её на учебу, ибо чувствовала, что именно учебой сможет освободить голову от назойливых воспоминаний. Пусть эта голова всегда будет забита различными науками и задачами да так, чтобы не оставалось лишней минуты на воспоминания.
Воспоминания не собирались её покинуть, хотя действительно преследовали реже. После окончания Шадринской окружной партийной школы, она взяла направление в Уральско-Сибирский коммунистический университет имени В.И. Ленина, который закончила в середине 1932 года. Работа в аппарате городского комитета партии хватало, нужны были специалисты. Работая в женотделе, она познакомилась с прекрасными женщинами, которые отдавались полностью к любимой работе, которым испытывала чувство, похожее на зависть, но места себе не находила. Это были трудные для нее годы. Подружилась как-то женорганизатором постройкома Челябинского тракторстроя Марией Евсейчик, которая не зная усталости пропадала на стройки днем и ночью, устраивая соревнования, организуя местную печать, собрания, где награждали бригады переходящим Красным знаменем. Много было женщин среди тех, кто поднимал пришедшие в негодность за время гражданской войны предприятия. Особо запомнился день пуска ЧТЗ в июне 1933 года, где она побывала в числе приглашенных, видела счастливое озаренное лицо Марии, к которой обращался прибывший на празднование М.И. Калинин, которого называли всесоюзным старостой. Страна поднималась с колен, кругом все, казалось, были счастливы. Сколько раз Варвара пыталась найти настоящих подруг, но все разговоры женщин, в конечном итоге, переходили на дела семейные. Тут она старалась обойти эту тему, не вызывая подозрения, а открыться ни перед кем не хотела.
Любовь к ней пришла нежданно в год образования Челябинской области, выделенной из Уральской, как отдельный самостоятельный регион. Очень много делалось в этот год для поднятия образования. Строились сразу более пяти школ, и при гороно открылся свой институт по обучению будущих директоров, где она иногда читала лекции о международном положении. С работником облзема Михаилом Капустиным встретилась на совещании, и сердце Варвары словно дало сбой от одного его случайного взгляда. Такое чувство она никогда не испытывала, понимая после, может, оправдывая себя тем, что Михаил напоминал чем-то отца – Вениамина Андреева. Не так уж и похож он был, и Варвара, скорее всего, просто искала объяснение своему чувству. Переглядываясь с ним и отвечая на его улыбки, заметила, что и сама улыбается. Должно быть, смешно все это выглядит со стороны, - думала она, стыдясь как девчонка, - Что люди подумают. Коммунист со стажем, в веду себя, как подросток.
Первым заговорил Михаил.
- Здравствуйте. Вас, кажется, Варварой зовут? Видите, успел уже расспросить товарищей, - улыбался он, глядя прямо в глаза.- Я тут человек, можно сказать, новый и , как говорят, навожу мосты. Вы приметнее остальных, вот и подошел.
Слово «приметнее» было сказано с особым нажимом, но вид у него был, в то же время, вполне официальным, а потому Варвара не приняла его обращение как личную заинтересованность. В то же время она, к своему удивлению, хотела бы именно личную заинтересованность. «Что это со мной? Готова увязаться за первым встречным».
- Я Михаил из Питера, - представился он, - Был направлен партией на Урал в помощь Красной гвардии, был комиссаром, а вот теперь , видите, сугубо мирный человек. Мной распоряжается партия и, наверное, у вас тут и пущу корни свои.
Снова улыбался.
- Чем вы заняты, Михаил из Питера? – отвечала она вполне деловому разговору. – Много работы?
- Да. Работы хватает и , наверное, много придется чертить и писать, к чему я совсем не приучен. Пока вот второй день облетаем на аэроплане границы области, съемки производим. Настоящей карты области нет и в помине, отделились, можно сказать, лишь на словах, перепихивая друг другу лишь населенные пункты. Область большая получается, и не совсем ясно – какие будут входить районы, даже не все названия которых определены.
Да, - соглашалась она, кивая головой, - факт, надо сказать, исторический. Структуру Советской республики создаете.
Варвара испытывала чувство, что её мешает столь официальная беседа, хотя и понимала, что сама не хотела личностных отношений при людях. Это уже было что-то новое. Только не совсем была уверена – стоит ли радоваться, или пусть остаются официальные рабочие отношения.
- Вы замужем? Я в смысле, у вас большая семья?
Михаил спросил и тут же пожалел, увидев ответную реакцию. По лицу Варвары пробежала тень недовольства, напоминающего неприязнь, хотя она тут же взяла себя в руки.
- Нет. Я не была замужем, - ответила она пересилив себя. – Вас ответ устраивает?
- Очень даже устраивает.
Молчание затянулось, а Михаил не собирался оставить её в таком положении перед расставанием.
-Надеюсь, вы не станете меня призирать за обыкновенный безобидный вопрос и не откажете видеться с вами? – говорил он, нарочито изображая обиженное лицо. - Можно сказать, что нахожусь среди незнакомых почти людей, где ткнули мордой в совсем неизвестную мне работу, а товарищ Варвара отказывается понимать меня. Почему вы помрачнели, разве я чем обидел?
- Извините, - нашла силы улыбнуться в ответ, - Отвлеклась. Всегда буду рада с вами встретиться, ответила она, но подумала – «Больно ты прыткий.
- Тогда разрешите завтра пригласить вас в театр, организованный в здании бывшего народного дома имени Цвиллинга . Дают «Сцены московской жизни» по пьесам Островского. Одному, знаете, как-то несподручно. Вы там бывали уже?
- Нет. Не получалось как-то.
Варвара посмотрела на Михаила, изображая удивление, но тот лишь разводил руками, дескать – а что тут такого?
- Хорошо, - ответила она.
Придя домой, в общежитии наркомпросса, Варвара с удивлением обнаружила, что не имеет ни одного платья, в котором можно было бы отправиться в театр. Среди вороха официальной рабочей одежды было немало барахла, среди которых даже имелись две гимнастерки. Выражаясь про себя не очень приличными словами, она поняла, что нужно надеть такую одежду, которое еще вчера относила к предметам мещанства. Что делать? Туфли, больше напоминающие боты, тоже не годились. В них ходят лишь сельские библиотекари. Ни времени, ни денег бежать на барахолку , в данный момент не имела. Ей поочередно предлагали свои платья и обувь жильцы общежития, от которых она наотрез отказывалась, но слезно согласилась, выслушав «лекцию», что эта женская необходимость, вызванная временем, и что они все так и поступают, отправляясь на подобные мероприятия.
Та, которую Варвара увидела в зеркале, была ей незнакома. Себя она такую не знала и не представляла. Однако понравилась она себе. Только непривычно было чувствовать себя в такой легкой и красивой одежде. Бала не была!
- Эх, Варвара Вениаминовна, - говорила Фрося Морозова, - вам бы еще кокетничать научиться. Ну хотя бы чуточку.
- Скажешь тоже.
Михаил был ошарашен видом знакомой. Не сразу узнал. Перед ним стояла совсем другая, молодая и красивая женщина. К тому же ему пришлось по нраву нерешительность и стеснительность Варвары, которая чувствовала себя как на показе мод. Надо же вырядилась. Хотя, кажется, ему нравится. Пусть.
Встречи их продолжались недолго. Оба, пройдя суровые годы, понимали, что не может так долго продолжаться. Не могли они, а может, и не хотели встречаться чуть ли не тайком, посещать танцплощадки или гулять вечерами, целуясь по углам на ровне с «малолетками». Михаил сделал предложение уже на втором месяце знакомства. Узнавать друг друга, приноравливаться характерами, как им казалось, можно и сподручнее уже во время совместного проживания. Такой революционный подход был приемлем обоим. Жили первоначально на съемной квартире. Тем более, половину квартплаты выплачивал обком партии. Первым разговором между ними на новом месте был рассказ Варвары, как она готовилась к театру, примеряя чужие наряды. Смеялись от души, понимая свою неустроенность и неготовность к новой жизни, но зато первыми их покупками были обновки для молодой жены. «Хоть сейчас в театр иди!»- говорил, смеясь, Михаил. Варвара так же обнаружила, что , как оказалось, это не совсем пустяшное дело для женщины - уметь одеваться.
Михаил был чутким и ласковым мужем, хотя в первое время Варвара доставляла немало хлопот, вскакивая по ночам от кошмаров, вставала и долго извинялась перед ним за причиняемые неудобства. Начало половой жизни ударило, как возвратным механизмом, будто спит с ненормальным Павлом.
- Извини, - говорила она виновато со слезами, - Какое время мы жили… Никак не хотят отпускать воспоминания.
- Да. Много было смертей, - говорил Михаил, подразумевая отца жены, изрубленного колчаковцами, - но все позади. Мы вместе все одолеем.
- Счастье ты моё, - шептала она, засыпая на груди мужа.
Со временем кошмары прекратились, и это совпало с тем, что Варвара почувствовало внутри себе новую жизнь. Она была беременна и безмерно счастлива.
5.
Много было перемен в жизни Советской республики. Молодежь рвалась в пилоты, строились дворцы и здания, сдавались в строй новые гигантские заводы и фабрики.
Варвара, перейдя на преподавательскую работу, с гордостью делилась с молодежью о «семимильных шагах». Годы раскулачивания она воспринимала, как должное, ибо знала их не из газет. Партия все видела и исправляла положение. Такие, как Староверовы не должны пить бедняцкую кровь. Все было предельно ясно. Участившиеся случаи раскрытия все новых и новых скрытых врагов внутри государства так же приветствовала. « Мы как кость поперек горла ненасытных империалистов, которые спят и видят крах первого в мире всенародного государства, но все их агенты будут разоблачены и уничтожены железной революционной рукой ».
Сына назвали в честь отца Вениамином. Мальчик родился здоровым, доставляя новую радость молодой семье. Михаил прибегал с работы поздно, но начинал всегда с того, что носился с сыном вокруг стола.
- Садись уже. Остынет все. Боишься обжечься? – шутила Варвара, радуясь вместе с Михаилом. – Бессовестные мужики. Вдвоем на моей шее сидите и ноги свесили. Один готовить мешает, а второй жрать не хочет. Бедная-бедная я мамаша.
В скором времени Михаил стал приходить с работы озабоченным и на взводе. Варвара, расспрашивая мужа, удивлялась с каждым днем все больше.
- Как же могли проглядеть столько врагов среди своих партийных рядов? А ведь не подумаешь… Мы же знакомы с ними, Миша. Мы же доверяли им.
- Я не могу объяснить тебе, но это уже кажется заразой. Все начинают бояться друг друга, ибо выявляют всех знакомых этих вредителей, родственников. Забирают ведущих специалистов, заведующих отделами. Арестованы первые секретари двух районов, завотделами, многие руководители колхозов. Страшно становится. Значит, проглядели мы, и иностранные государства насаждают свою агентуру в самое сердце – партийные и советские организации. Не получилось у них с интервенцией, вот и решили действовать изнутри путём вредительства.
Однако, аресты продолжались и, казалось, что завербованы чуть ли не каждый четвертый. Как же такое могло случиться?
Михаил не хотел затрагивать больше эту тему, но осунулся, молчал, ломая голову. Никто не знал, кого могут арестовать завтра.
В начале ноября 1937 года Михаил не вернулся с работы, и Варвара, почуяв неладное, побежала в соседний подъезд, где проживал инструктор орготдела Евгений Истомин, с семьей которого были хорошо знакомы. Встретила её молчаливая Татьяна Васильевна, немолодая уже женщина и не приглашая в комнату ответила с порога то, чего больше всего боялась Варвара.
- Ваш муж арестован. Только не надо беспокоить Женю, он болен. Ничем помочь не могу, извините Варвара Вениаминовна.
Словно свет померк перед глазами. Возвращалась домой, шатаясь словно пьяная. Глаза застилали слезы. «Сыночек. Сына. Как нам теперь жить на этом свете. Кому мы теперь с тобой нужны?».
Неужели такое короткое счастье ей отпущено? И все же она еще верила, что там разберутся и через пару день ее Миша вернется домой. Какой же он враг народа? Он, кто по призыву партии добровольно поехал на Урал бить Колчака, был награжден именным оружием, а после остался поднимать промышленность, и работал, не считаясь с личным временем? Разберутся!
Однако Михаил не вернулся и на второй день и на третий. Варвара пошла в обком партии. Пусть подтвердят, каким он был ответственным работником и надежным товарищем. Может, возьмут под защиту, и его отпустят домой, пока не разберутся окончательно. Однако все её надежды улетучились, едва поговорила в секретариате. Собственно разговором назвать такое отношение было бы преувеличением. Все секретари сразу оказались заняты или отбыли по делам в различные учреждения.
- Я не смогу одна с грудным ребенком, - говорила Варвара секретарю-делопроизводителю, - и обращаюсь как член партии. Поднимите, наконец, личное дело моего мужа. Он ведь ваш работник и кто же будет бороться за честь своего работника? Он в состоянии являться в органы по вызову. Если так продолжится, то мне придется выйти на работу самой, чтобы прокормить семью и нанимать няньку.
- Да. Вам действительно нужно явиться в гороно. - ответили ей. – Вопрос касается вас и мы не в состоянии решать кадровые вопросы конкретных школ города. Вопрос о муже мы решим отдельно и сообщим вам. Извините.
Слово «Извините» прозвучало таким же контекстом, каким прозвучали слова жены Истомина. Так говорят незнакомым людям, постучавшим в двери по ошибке. Так выпроваживают.
В гороно её встретили не так официально, ибо почти все были знакомы и, как выяснилось, в их рядах врагов народа не обнаружено. Об этом, конечно, вслух не говорили. Завгороно товарищ Шапиро просто намекнул, что все идет своим чередом, и он попытается подобрать место хотя бы в какой-либо начальной школе, недалеко от дома, поскольку её место уже занято по уходу на декрет. Первый раз за эти дни, Варвара поговорила по-человечески, где встретила понимание. Нечего не изменилось. Все идет, как и прежде, а значит и с мужем все будет хорошо. С этой новостью, она уже сможет идти к мужу на свидание, которое обещал следователь НКВД. Свидание состоится через два дня, а до этого, как объяснял следователь, она должна взвесить все «за» и «против», переписать всех знакомых, с кем проводили свободное время и сотрудников обкома, с которыми муж поддерживал доверительные отношения.
- Вы, Варвара Вениаминовна, просто возьмите два листа, запишите на них заглавия «друзья семьи» и «связи мужа по работе в обкоме» и на каждом из листков укажите список этих лиц. Это даст следствию сэкономить время и послужит доказательством, что он поддерживал отношения лишь с проверенными и надежными товарищами. Можете взять передачку и теплые вещи. Проверки занимают много времени, а сейчас уже холодно становится. Можете прийти с малышом.
Наконец-то, муж повидает сына и будет рад, что пока идет следствие Варвара найдет няньку и будет при деле. Он обрадуется. Пожалуй, и не стоит больше дома сидеть. Маленький начинает есть из соски, а скоро и вовсе можно будет из ложки измельченную пищу давать. Все образуется.
Михаил осунулся, но ужасно был рад видеть сына, но свидание проходило при следователи, в его кабинете, который предупредил, что на данной стадии следствия они не имеют право касаться вопросов обвинения и должны говорить только о семейно-бытовых делах. Варвара рассказывала, как из обкома её отправили в гороно, поскольку она работает в городском учреждении, а он состоит в областном комитете.
- Твои дела будут решать отдельно. Результаты обещали сообщить.
Домой она вернулась с надеждой на лучший исход дела, хотя видела озабоченность мужа. Да и как он должен себя вести? Тюрьма, все таки. Ничего. Потерпим.
Господи, за что мне кара такая? Почему я не могу жить так же, как все нормальные люди? Почему счастье мне дается лишь малыми кусочками, едва успеваю привыкнуть, как снова исчезает? Она вспомнила отца после возвращения с фронта. Как надежно было при нем, и все мечты казались исполнимы. Не долго продолжалось такое состояние, и наступил черный мрак в доме у Староверовых, о чем хотелось забыть. А как она была счастлива в столь недолгой семейной жизни. И снова верилось, что это будет продолжаться вечно. Как они радовались с Михаилом, ожидая ребенка? Неужели она не заслужила, чтобы жить, как обычная женщина, наслаждаясь семейным уютом, со смешными, как теперь кажутся, проблемами неустроенности быта?
Не знала Варвара и не могла предвидеть, что впереди никакого просвета нет и её ожидают еще более невыносимые испытания, которых не каждая способна пережить. Вместо ожидания того, что органы разберутся и выпустят мужа, наступили невыносимо черные дни, которым было суждено продолжаться годами. Слезы, слезы, слезы.
Никаких свиданий с мужем больше не было, и в один из вечеров в дом ворвался оперативник НКВД с двумя вооруженными, которые устроили обыск. Кроме книг и личных вещей ничего не обнаружили.
- Не убирайте детские вещи, Варвара Вениаминовна и свои, кстати, тоже. Вы едете с нами.
- А как же…
- Не расстраивайтесь. Ребенка возьмете с собой. Соберите самое необходимое и, пожалуйста, быстрее.
Варвара могла подумать что угодно. Вплоть о предоставлении им длительного свидания в тюремных условиях, но от услышанного потемнели в глазах. Она что едва успела схватиться за спинку кровати. В глазах потемнело, и могла упасть.
- Вы арестованы, поэтому перестаньте собирать вещи на выбор. Не в гости едите, а надолго.
Один из конвойных помог нести вещи в узелке и чемодане. На улице стоял крытый воронок, внутри которого находились еще двое женщин. Их брали по списку, по маршруту следования воронка. В этот вечер начались аресты членов семьи врагов народа. Тюрьма полнилась женщинами и молодыми людьми семнадцатилетнего возраста. То, что будут арестованы жены с малыми детьми, никто не ожидал. Все еще верили, что у них должна быть иная участь. В то же время, Варвара боялась, что могут разлучить с детьми, забирая их в детские дома. Этого, к счастью (или к несчастью) не случилось. В стране не могло быть столько детских домов, со всем обслуживающим персоналом, чистыми кроватями и кухнями детского питания, а возможно были, но не для детей врагов народа. Слова Сталина, что дети не отвечают за своих родителей, оказались неверными. Они отвечали за них с момента рождения, отличаясь от взрослых только тем, что часто умирали в лагерных условиях без соответствующего ухода и надлежащей медицинской помощи, оставаясь и после освобождения мам в тайге, внутри маленьких необтесанных гробиков.
Первым помер маленький ребеночек ещё во дворе Сызранской тюрьмы, во время преждевременных родов, когда грузились на этап. Женщины ревели, обнимая своих детей, словно стараясь защитить их от произвола. Варваре объявили, что она осуждена на четыре года лагерей, как жена врага народа. Детям, естественно ничего не объявляли. Они были виновны уже тем, что родились.
Так начался новый этап жизни Варвары в Темниковском женском лагере, расположенным в лесах Мордовской АССР.
Территория большого лагеря охранялась в основном по периметру, а внутри лагеря заключенные из всех участков, в свободное от работы время, могли встретиться и даже переговариваться, хотя в бараки других участков не допускались. Так же строго запрещалось передвижения в рабочее время. Участки были разделены по профессиям. Швейный участок, куда определили Варвару вместе с другими «мамашами» занимался тем, что шили нехитрую, в основном рабочую, одежду хотя имелся небольшой цех, где работали настоящие мастерицы и на новых машинках Зингер вытворяли чудеса модной одежды. Никаких особых льгот они не имели. И там и тут в промышленной зоне можно было встретить и уголовников, которые ничем особо не отличались, но жили своим бараком, работая в общих бригадах, питаясь, как и все, тем же ржаным хлебом и чечевичной кашей. В последствии , матерям стали выдавать по двести граммов белого хлеба. Теперь работники лагеря не удивлялись, встречая новые партии с детьми. Для них были отдельные бараки, где, вместе с «мамками» жили более сотни детей в возрасте от новорожденных и до трех лет.
Выдача этих двухсот граммов белого хлеба было большим событием.
-Никогда бы не думала, что от такого небольшого пайка сразу появится молочко, - говорила удивленная Тамара из соседних с ней нар.
Вообще, Варвара не чувствовала со стороны работников лагерной администрации какой-либо жестокости, кроме строгости к нарушителям внутреннего распорядка. Женщины с детьми часто посещали санчасть, где им оказывалась помощь, но сравнить больницей её нельзя было. Хороших лекарств, специалистов, а тем более медицинской аппаратуры не было, и дети продолжали умирать. Каждый месяц хоронили не менее пяти детей, но доходило и до пятнадцати, но прибывающих с детьми женщин стало меньше. Видимо, на воле поняли возможность такой участи и многие жены ответственных работников, отправляли своих чад, готовясь возможным арестам, к родственникам и знакомым. Детей таких никто и не собирался разыскивать, просто записывали их местонахождение, а через год в лагере тоже установили порядок и ввели положение, когда разрешили передавать детей родственникам, после исполнения им трех лет. Смертность поубавилось.
Со стороны женщин, судимых за уголовные преступления, никаких поползновений так же не было, хотя бывали случаи стычек между самими уголовницами или между ними и женщинами, не имеющих с собой детей. Только однажды одна из судимых за кражи по имени «Нюра рябая» выговорила Варваре, чтобы она не распускала нюни. Возможно, что она даже хотела подбодрить.
- Не хныч, мамашка. Это ваши мужики хотели равноправия во всем мире, вот мы и равные теперь. Успела хоть пожрать сладкого, что у буржуев отобрали? – но тут же смягчила тон, - У тебя кто растет-то?
- Сын, - отвечала Варвара, не чуть не обижаясь, - Михаил растет.
Эти слова она сказала с такой любовью и гордостью, что Нюра, как было видно, испытала неожиданную для себя зависть.
С ними и встречались редко. К этому способствовали особый режим и быт самих женщин, которые находились возле детей и в свободное время больше занимались тем, что искали ответ на одну тему – почему они оказались в таком положении? Наиболее открыто при этом выступали жены красных командиров, которые наводнили в последнее время лагерь. Прибыла целая партия жен краснофлотцев.
- Скоро возможна новая война с германцами, - говорила одна из жен высокопоставленного чина Красной Армии, - но если бы вы только знали девки, сколько арестовано командиров, способных вести за собой солдат. Командиров соединений, дивизий, полков брали просто по спискам. У меня муж политкомиссар дивизии.
Её остановили, находящиеся рядом женщины, давая понять, что такие слова нежелательны даже в лагере. Уже перед сном ей рассказали, что лагерь не последний и не самый плохой исход в подобном случае. Можно схлопотать чего похуже, чем лагерь. На участке вышивальщиц была арестована жена высокопоставленного партийного руководителя за то, что разъясняла товаркам о работе Ленина «Письмо к съезду», где В.И. Ленин, якобы, обращался к съезду, что Сталин на посту генсека может натворить бед и ему нельзя давать такую большую власть. Эту женщину больше никто не видел, а работники оперчасти с тех пор многих подбивали «докладывать» о подобных разговорах, обещая послабления в содержании и должности при кухне или в других вспомогательных местах, где сытнее и свободнее. Женское сословие такие опасения, естественно, не могли остановить. К тому же многие из заключенных, не в пример лагерной администрации, хорошо были осведомлены в вопросах партийной жизни и знали, что творится в самых высоких эшелонах. В Темниковском лагере в это время отбывали наказание жены Якира, Гамарника, маршала Тухачевского и даже дочь Бонч-Бруевича Елена. Более сносно было чувствовать себя и Варваре среди жен начальников цехов Челябинского тракторного завода, жены председателя Челябинского облисполкома Татьяна Головиной, муж которой был знаком с Михаилом по гражданской войне. Рядом находились множество своих, с кем можно было поделиться, и они поддерживали друг друга. Всегда находились темы для разговоров. Особые отношения сложились с женой уполномоченного ЦК партии Совнаркома по заготовкам Челябинского и Свердловского областей Зоей Сергеевной.
Много было в лагере и людей, кто относились к своему положению совсем иначе. Бывшая работница одного из райкомов Елена Захарова ударилась в своеобразную религию, состоящую из смеси Евангелия и Марксизма. Её окружали многие женщины, пытаясь найти в её словах утешение.
- Никто не будет спорить, что общество нужно было разделить на классы. Они всегда есть и будут, классы эти. Стремление к свободному труду заложено в самом человеке, - говорила тихим голосом, - но общество не может быть свободным без духовности. Иначе снова наступит классовая борьба, лишь перевернется всё с ног на голову. Те, кто завоевал власть, теперь станут эксплуататорами и начнут эксплуатировать старых хозяев. И это будет происходить революционным путем и так быстро, что бедные снова не успеют получить полную свободу и опять останутся не с чем. Все потому, что революция должна быть духовной. Без духовности она будет лишь войной за власть, а не за освобождение бедных. Единственное учение о духовности – это религия. Мы победили царство и защищали с оружием свою революцию, и нас поддержал бы весь мир, если бы не атеизм и гонения на Церковь. Нельзя идти на такое святое дело за освобождение человека труда без Божьего благословения. Без веры в Бога вся борьба превратилась в месть чревоугодникам и властолюбцам теми, кто сам желает занять их место. Любить ближнего мы так и не научились
- Вот вам вся философия эсеров, переодетая в рясу, - говорила одна из надзирателей. – Будто не Церковь держалась за свои земли и поддержала убийство тех, кто хотел отобрать эти земли для бедных. Захарову продержали в одиночке недолго, и она снова появилась в участке. Видимо решили, что к террору она не призывала, а потому пусть шьет дальше. Правда, выступления её с тех пор прекратились.
6.
Началась война, которая воспринималась заключенными, как личное горе каждого. Женщины трудились с большей силой, организовывали бригады для соревнований, чтобы выполнить раньше намеченного срока оборонные заказы. Шили гимнастерки, бушлаты и шинели. Они оставались верны Родине, как настоящие её дочери так, что не любая уголовница могла их понять.
- Странные вы люди, - говорила при встрече Нюра, - непонятно за что сидите и готовы благодарить Советское правительство за счастливое будущее ваших детей, которые мрут, как мухи. Разве нельзя, чтобы так просто дожидаться, когда пройдет срок и прозвучит звонок хозяина, что каникулы начинаются. Последние деньги готовы отдать…
- Не то ты говоришь, Нюра. Родина – это мы все, а не правительство и даже не партийные ряды страны. Испокон веков люди объединялись против врага, забывая все передряги. Скольких бойцов мы одели за это время, чтобы не мерзли они в окопах.
- Ничего себе передряги, - говорила Нюра. – У меня, например, на воле есть знакомая, которая вместе с хахалем зарубили топором двоих мужиков во время пьянки. И знаешь, эта подруга не только не села, как подельник, а вообще прошла свидетелем по делу и теперь снова барыжничает, продает на толкучках ворованные вещи. Вот и выходит, что к тебе твоя партия относится хуже, чем мокрушнице. А сын твой в чем виноват?
Разговор вели почти шутейно, после смены и обе – усталые – не собирались вести спор на серьезные темы.
- Зря надеешься, Нюра, - говорила Варвара. – После войны мы построим такую страну, где воров вообще не будет.
- Ой ли? – улыбалась Нюра, демонстрируя фиксы.
Действительно на участке началось такое соревнование, что кроме доски почета, стали зачислять на личные счета небольшие премии и, многие женщины с боем добились права перечислять эти суммы в фонд обороны. Что сталось с мужьями многие, в том числе Варвара, не знали. Письма не разрешались. Им казалось, что нужны Родине и продолжается активная жизнь, хотя в этот лагерь мало кто мог попасть, у кого мужья получали различные сроки. Не тот был контингент. Отношение к ним оставались те же – они жены тех эсеровских террористов, которые, в свое время, убили Урицкого, Володарского, Кирова и стреляли в Ленина. И мужья у них, в основной массе, как и Михаил, были расстреляны еще в 1937 году.
Подошел срок, когда должны были предать маленького Веню в детский дом, расположенный в сорока километрах от лагеря, а еще через год должна была освободиться и сама Варвара. Мальчику шел уже четвертый годик, и она пыталась уговорить лагерное начальство разрешить оставить его с матерью, чтобы можно было отправиться домой вместе.
- Он уже привык здесь, - говорила она отрядному, - зачем ему такая травма из-за нескольких месяцев. Не разлучайте нас.
Ходила она и начальнику лагеря, пытаясь дотянуть бесконечными разборками время наступления своего срока. Ей, вначале, давали надежду, откладывая различными отговорками типа «Возможно так и сделаем», «это не так-то быстро решаемо», но все же вынесли решение, что сын поедет в детдом со следующей партией, ибо и без того мальчик пропустил все сроки. Лучше бы его забрали туда. Именно в эти дни, сын заболел желудком.
Обычно все лагерные дети болели желудками, ибо сама такая пища плохо усваивалась детским организмом, но в основном они случались детьми более младшего возраста. Дети срыгивали пищу и таяли на глазах, хотя им начинали давать другую пищу, промывая маленькие желудочки. В таких случаях в лагере находили возможность найти молоко через рынок, действующий за территорией зоны, где проживали вольнонаемные работники. Во многих случаях это помогало. Однако же спасти сына не удалось
Свет померк.
- Будь оно всё проклято! Кому нужна такая жизнь! Венечка,! Венечка, сыночек мой! – кричала Варвара и билась, разрывая на себе одежду, пока не упала в глубоком обмороке.
-Ничего, Варвара. Ничего. Уже на днях выпишут и, пожалуй, сразу отправят домой. Пока ты была больна, вышло положение, что, якобы, освобождают всех, у кого сроки меньше пяти лет. Видимо, по случаю победы под Сталинградом. Дома быстрее оклемаешься.
- Какой дом, Валентина? Родных не осталось. Кому теперь нужна одинокая жена врага народа. Господи! За что?! Спасибо тебе, что пытаешься успокоить меня, Валя. Спасибо. У меня было так мало счастья, а жизнь оказалась такой длинной. Ей нет конца. Хватит с меня. Я не буду больше жить, пусть даже это грех. Я не смогу выдержать
- Не говори глупости, Варвара. Нельзя так.
Варвара жила еще долгую жизнь, но уже без ожидания счастья. Осталось в общежитии за лагерем на правах вольнонаемных, работала в своей бригаде и дождалась реабилитации себя и мужа, И даже восстановилась в партии. Сама об этом не помышляла, но помогали и вели всю переписку старые знакомые из гороно, кто пережил войну.
Часто можно было видеть в Челябинске одинокую, седую как лунь старуху, которая через весь город ездила в Махмутовское кладбище Курчатовского района. Садилась она возле любой могилки, ибо не знала, где точно лежит ее Михаил. А за кладбищем кипела жизнь. Жизнь, которую создавали и так яростно защищали те, кто лежат под этими, заросшими травой, холмиками.