Херувим

               

До сих пор не знаю - когда он появился впервые. Во сне, области обманчивой запредельной реальности, или уже давно обнаруживал себя - в случайном взгляде прохожего, в наводящем тоску приглушенном голосе из толпы, в мелькающей за спиной тени, чье присутствие чувствовалось порой как навязчивое человеческое преследование? Может, он даже жил рядом со мной долгие годы, но как-то смутно, беспамятно, будто по ту сторону, отличного от меня...
Что такое история моего страха? Если рассматривать ее в шизофренической плоскости - сюжет крайне банальный. Мне приснился сон. Я куда-то опаздывала и торопилась закрыть дверь, но не могла найти ключ, холодный кусочек металла. Желтая тяжеловесная дверь, покрытая точками нестираемой пыли, она так мучила меня, она становилась почти символом мучения.
Ключ я не нашла, зато дверь неожиданно отъехала в сторону и образовалась широкая щель, которую нужно было чем-то заполнить, переставить замок, тогда злополучная дверь могла закрыться.
Плотник. Сделайте что-нибудь, умоляю, помогите мне! Прекратите безостановочное шарканье своими тупыми стоптанными подошвами - чтобы выслушать меня. У вас всегда такие добросовестные, выпученные глаза, а живот так мягок и велик, что не может принадлежать подлецу.
Не останавливаясь, выразительно, куда-то мимо меня произносит: «У меня нет доски, которая нужна вам...»
И вот тогда появился он - высокий бледный юноша, чье благородство породы хищнически почувствует любая женщина. Откуда? - не могу ответить. Как и не могу сказать - откуда я знаю, что на земле такой красоты существовать не может, что она - из категории невыразимого словами?.. Я чувствую его сияние, в этот миг оно сосредоточено на мне. За какие такие заслуги, но этот сияющий херувим сейчас нуждается во мне. В руке он держит доску именно той величины, которая требовалась. Удивительно: неужели мне только что была нужна эта мертвая, совершенно невыразительная вещица?
Дверную поломку он устранил в два счета. Но странно: я больше не спешу. Мне хорошо. Так светлы и мощны два изумрудных, направленных на меня глаза, два маяка любви, что слепнешь от них, доверяясь их свету с еще большей, утроенной страстью.
Моя голова уже в его больших добрых ладонях: «Я приду за тобой через три года».
Внезапных спасителей иногда ждут всю жизнь. Что значит три года для нашего условного мира игры света и тени? Под конец спектакля он решил показаться в подлиннике: вместо двух блистающих изумрудин на меня смотрели черные бездонные впадины...
Так ты же дьявол! Чудовище, нагло ворвавшееся в мой уютный человеческий хаос и наведшее там свою, дьявольскую, гармонию! Как могла я допустить тебя до своих пределов (крик, стон, приглушенные рыдания - что-то мое, из меня вырвавшееся...)
«Тебе не будет хуже от этого»,- так прозвучал ответ, но уже не его голосом, а всем его нутром, которым так любят смущать чуткие детские души...

Утром, где-то очень далеко и глубоко - затяжной туман, копошение в нем двух резких враждующих начал - ужаса и благоговения. Когда же все оттенки цветного, словесного и бессловесного прояснились, меня затрясло...

И вот я снимаю с себя крест, исключительно по бытовой надобности - перед душем, кладу это тонкое искристое целое перед собой так, что получается крошечная каменистая дорожка и закрываю глаза, чтобы хоть мысленно уйти в существование другой жизни...
Но - почему именно Оптина пустынь? Первое покаяние - это как первая любовь. Но как страшно, как невыносимо представить возможное разочарование...
Главное произошло - я смогла сказать себе о своей порочности. В признаниях друзьям или родным все же кроется душок декоративности, позы. Хотелось проверить - снимется ли тяжесть греха от покаяния, которое примет совершенно чужой человек, ежедневно выслушивающий десятки подобных признаний?
Скорее всего, то было провидением Божиим. Сон, страх, разговоры о возрождении Оптины, наконец, Сергей Борисович, бывший алкоголик, а ныне лысеющий уверовавший драматург, который окончательно соблазнил меня на паломничество к преподобному старцу Амвросию.

Еще проще - меня начинал одолевать страх. Хронометр - три года, три месяца, три дня... - включился. И вот, безжалостно заглатывая время, он толкает меня к новой роковой встрече, за которой... Сразу начинает казаться, что не успеешь главного в своей жизни. Нелепо, бессмысленно, смешно, но все-же так утешительно верить в свое особое предназначение!..

Но тогда он был еще маленьким, жалким зародышем, мой мистический страх. Я могла успокоиться многим, и прежде всего - бредовостью этой навязчивой идеи. Однако время не имеет мозгов. Это - однажды заведенная, самая ритмичная и очень тупая машина, которая даже не знает, что она тоже когда-то сломается...

Страх доходил до абсурда. Я боялась, что в любую минуту в комнату ворвется элегантный монстр и факирским жестом, вскинув крылья своего сюртука, воскликнет: вы уже не существуете! - и укажет веером на дверь. А самое страшное - если я поверю ему...

Наконец, я ступаю по блестящему мягкому чернозему, будто вымокшему плюшу, что податливо оседает под ногами. Вокруг - гигантские майские сосны с великолепными, седеющими на солнце кронами, предостерегающее карканье козельских ворон, скрипение ботинок серьезного Сергея Борисовича впереди. И - как магическим покрывалом покрыто все окружающее, одним лейтмотивом отдающее в висках: Оптина пустынь.

Тихое, чудесное, поистине благословенное место; неприхотливые возле монастыря деревянные постройки идеально дополняют святую обитель. Чисто русская картина. А по утрам - петухи, больше горластых, хриплые, воинственные - под блестящими на солнце храмовыми куполами. По узким дорожкам в сосредоточенной спешке - от храма к трапезной, к разбросанным по монастырскому двору кельям и обратно мелькают черные согнутые фигуры. Кажется, они озабочены какими-то важными делами, что при видимом однообразии их жизни удивляет. Они выглядели бы зловеще, если не сознание монастырского благочестия.
- Сейчас увидишь отца Сергия, - предупредил меня Сергей Борисович. - Половина прихожанок влюблены в него по уши...
Я, конечно, не верю, да и слышу-то вполуха. Мое настроение не подчиняется какому-либо определению. Хочется смеяться над попыткой такого самоспасения, и страшно, страшно, если действительно поверить - насколько все это серьезно...

Отца Сергея я увидела не сразу. Сначала мы отстояли три часа на вечерней службе. Потом я долго не могла оформиться в «женской гостинице» - так назывались две большие комнаты, вплотную заставленные раскладушками.
Только потом я поняла, что вижу отца Сергия. Вернее, сначала, в полутуманном храмовом пространстве с духотой домашнего тепла и запахом воска, меня как бы не стало.Отовсюду в мои клеточки проникала тихая, но очень властная непорочность: что-то чистое, необходимое и... опустошающее... Это был какой-то высококлассный гипноз. И отец Сергий воспользовался образовавшейся во мне пустотой: место, заполненное ранее какими-то чувствами, знаниями, элементарным опытом, он занял легко, без малейшего сопротивления...
Я рассказала ему все о себе и своих пороках. Они прут изо всех углов жизни, и она, пользуясь этим, щедро демонстрирует свое сексуальное разнообразие. Я выплеснула на него столько естественного, что он захлебнулся. Да, я действительно устала от пороков. От объективной необходимости все про них понимать, и на самой границе порока - останавливаться, словно проснуться. Даже не останавливаться, а просто опомниться, вернуться в себя. Во мне очень много меня, иногда это множество раздражает. И - подталкивает к пороку, а на этой точке только два выбора: либо нырнуть в самую его гущу, либо сослаться на слабые плавательные возможности... Остановиться на игре, на воображении. Говорят, это еще более низменно - быть порочной в воображении. Но так остается какое-то будущее, а если все происходит в действительности - это грозит пустотой. И скукой (Господи, суди меня строго!) И потом, порок (то есть злое, животное, дьявольское) - понятие тупиковое, особенно для сопротивляющегося сознания. Я же предпочитаю не служить никому...
Отец Сергий был потрясен и как будто... растерян. «Молитва, молитва, избавление от суеты и вера в Спасителя - вот твой путь», - сказал мне оптинский иеромонах Сергий Рыбко.

Не знаю насчет испытания временем, но тогда, на аналое под епитрахилью, пахнувшей благовониями, мне казалось, что чудо произошло. Он простил меня, и прощение этого, уже не совсем земного человека, было для меня важнее того, единственно истинного прощения. Но глаза, его глаза!.. Они поразили меня не только выразительной ясностью синевы, но показались настолько родными, что я испугалась и тотчас стала мысленно перебирать - где могла я видеть что-то подобное... Увы, ничего не вспомнилось...
Деревянная кровать, покрытая простынями, покрывалами, простой и тоже деревянный стол, печка в углу - это его келья. Точнее, выделенный закуток в обычном бревенчатом доме. Под окном - клумбы с фиалками и цветущими ландышами; чуть поодаль - захоронения святых старцев.
Мы пили чай втроем и тихо разговаривали. Сергей Борисович то и  дело скреб лысый затылок и рассуждал о знамениях. Я молчала. Я видела лишь отца Сергия, его тонкие прозрачные пальцы, была вся в его голосе, блаженной улыбке. Чувствовала себя сосудом, размякшим под пламенем и готовым подчиниться любой лепке, но - его руками и с единственным условием - неприкосновенностью содержимого этого сосуда...

В переполненной паломницами гостинице мне не хватило места. Отец Сергий устроил меня прямо в храме на полу, возле мощей преподобного старца Амвросия. И - страшно было, и жутко-весело, как перед прыжком в холодную воду.
Утром - стыдно сознаться - торжественная литургия показалась неестественной - настолько же, насколько вчера была возвышена до степени абсолютной святости. Я не смотрела на отца Сергия. С тяжелым сердцем, кое-как отстояла утреннюю службу и уехала, не попрощавшись.

Вскоре я впервые подумала, что уход в монастырь - это слабость. Как самоубийство: легкий выход из сети жизненных проблем. Любовь к Богу? Может быть, но сначала - ненависть к жизни. А может, я просто представила, как сильно мы могли бы любить друг друга? Но он уже сделал свой выбор. Теперь я понимала «всех прихожанок, влюбленных по уши» в моего ясноокого херувима...

Лысеющий драматург приехал с каким-то особенным сиянием глаз. Ему казалось, что поиски Бога и скитания по монастырям - важнее жены с двумя младенцами-погодками, перебивающимися в деревне с хлеба на воду.
Я вернулась в Москву неспокойная - меня уже не устраивало мое двойственное положение. Завеса на пути к спасению, едва приоткрывшись, опустилась и стала еще плотнее: спасаться без отца Сергия не имело смысла... Как всякий избалованный цивилизацией человек, я приближалась к Богу как бы с двух противоположных концов: на одном активно умствовала и сомневалась в истинности института церкви, религии вообще; с другого же то и дело могли раздаться тупые удары об пол моего мгновенно бездумного лба. Они уже почти начали раздаваться, но появился отец Сергий.
Сергей Борисович только плеснул масла в мой огонь. Оказывается, после моего посещения Оптины душа отца Сергия летает над Москвой...

Мне тоже снились прекрасные, не способные оказаться пророческими сны. А просыпаясь, безжалостно сжимала пульсирующие от разочарования виски.
Он не мог позволить своей душе летать над Москвой, то есть надо мной, и во снах грешить с моей душой. Я не верила этому. И потом, отец Сергий - это другое, это особое понятие: сосуд, в который плюют, обливают дерьмом, загрязняют изо всех сил, а он - не загрязняется. Это - как идеал, который никогда не позволит приблизиться к себе вплотную...

Декоративность. Сквозная, пронзившая все и вся установочность. В каждом предмете, живом существе - определенное предназначение, и если сильно покопаться, то можно найти начало и предсказать конец. Но - как ничтожно будет с человеческих позиций и само копание, и плоды его -  в сравнении с действительным Замыслом!..

Меня снова начинал одолевать страх. Оставалось меньше года до обещанной во сне встречи. Я понимала, что искать выход нужно сегодня, сейчас, иначе «завтра» может и не быть...

Когда просишь о помощи, всегда ждешь ее, а не последствий.
Осенью я поехала в Оптину одна: для меня она уже стала каким-то заколдованным местом. Желтые первенцы, опавшие листья берез - солнечными островками лежали на увядающей траве. Надо мной снова возвышались могучие сосны и лиственницы, что, быть может, помнили Толстого, Достоевского, Николая II.
Усталость осени - усталость падающих листьев, бессильно опустившихся на землю...
Отец Сергий встретил меня радостно, но его родниковые глаза помутились, едва он выслушал сбивчивую историю моего страха.
- Бояться - значит провоцировать нападение. Нельзя бояться тех, кто часто приходит по наши души.
- А если он придет, но уже действительно в последний раз?
- Вот это и есть дьявольское искушение, подогреваемое внушением. Молитва очищает и избавляет от страха, страдания, суеты...
Я вспыхнула. Он говорит это всем, всем прихожанам - и девицам, смотрящим ему в рот; и наркоманам, которые привыкли к чудесам и быстрым сменам декораций; и даже стукачам, которые теперь усиленно искупают грехи и добиваются прощения, чтобы выглядеть как можно естественнее в современных личинах демократа, депутата Государственной Думы или владельца частного магазина. Понятно, Вам положено любить всех, но неужели для меня не найдется каких-то других слов? Спуститесь со сцены: то, что вы говорите, я уже слышала сотню раз!

Подсознательно, даже генетически, в человеке прежде всего заложено ощущение статики, какой-то вечной бесспорной догмы. Недаром любое развитие, изменение вызывает у нас восторг, удивление и... непонимание... Может быть, Он хотел населить землю послушными роботами и, видимо, сделал для этого все возможное, но ему помешали... Или... Оба Они заключили на своем «высшем уровне» своеобразный контракт, расторгнуть который можно лишь при условии победы одного из партнеров?..

Мы поругались тогда. Сидя на его кровати, я заметила, как дрожат его тонкие пальцы. Такие же тонкие, как у пианиста или профессионального карманника. Беспощадность иногда помогает не раскиснуть окончательно. Я обвинила русскую православную церковь в сговоре с советской властью. Как вы можете прощать стукача, если сами священники работали на КГБ?
- Не мы, Бог прощает, - отвечал он сухо. - Откуда в тебе этот максимализм?
А откуда в Вас это серое видение жизни и такое-же решение всех проблем, в человеке, который какие-то пять лет назад курил анашу? Сочинял тексты для своих песен и импровизировал на гитаре?..

Я плакала, а он смущенно молчал. Никто не может мне помочь. Я действительно нуждаюсь в покое, но проблемы одолевают меня так же, как и мужчины. Не нужно смеяться. Я полюбила Вас после Вашего первого слова, даже после первого банального слова. Дело не в словах, а в том, что действительно исходит от человека.
Я не могу уйти в монастырь: я слишком люблю жизнь. Чтобы смириться и возлюбить Бога, мне нужно, чтобы Вы полностью обладали и руководили мной. Иначе... любой грех, любая близость с мужчиной будет моей местью Ему - за то, что Он посмел украсть Вас у меня. Я не угрожаю и не шантажирую, просто трезво оцениваю ситуацию.
Кажется, все это я сказала отцу Сергию. Он слушал меня с неестественно-бледным лицом, и в тот вечер больше не поднял на меня глаз.
На следующее утро на меня наложили двухмесячную епитимью - отлучили от причастия за новые грехи после первого покаяния...

Три месяца мы переписывались. На бумаге он был более интересен: казалось, здесь его утонченность приобрела более совершенные формы. Он писал об искусстве слова, звука - как это понимали древние монахи. О том, как прошел день, о прихожанах и их проблемах. И - ни слова о своем отношении ко мне. В конце-концов, это было не важно.
Я же не скрывала от него ничего, ведь мой Херувим требовал правды, и я подчинялась своему духовному наставнику. Чтобы меньше мучить его, я не расписывала в подробностях свои увлечения. Но во снах он упрекал меня, и на утро вся подушка была мокрая от слез.
Вкратце я знала историю его богоискания. Когда наркотическая зависимость стала приобретать уродливые формы, отец Сергий увидел перед собой огромный светящийся столп и понял: вот единственное, что еще может спасти его и сделать счастливым. Так началось - сначала скромная церковь во Владимире, а после - три нелегких, незабываемых оптинских года. Ощущение долгожданного благодатного покоя...
«Не сможешь ли ты приехать на Пасху?» - писал он перед нашей третьей встречей.

Следующим вечером я уже была в монастыре. Мы трижды, по-русски поцеловались, и отец Сергий побежал в храм служить всенощную.
Ночью, мучаясь бессонницей на скрипучей раскладушке в «женской гостинице», я снова не могла понять: за что мы мучаем друг друга? Я знала, что отец Сергий тоже спит и думает обо мне.
В открытый пролет двери, из узкой и слабой полоски света, протяжно зевала настоятельница «гостиницы» мать Татьяна, дородная пятидесятилетняя женщина кавказской наружности. В дальнем углу у иконы Николая Чудотворца худенькая женщина на коленях бубнила молитву.
Мне было так плохо, так неуютно, что заболело сердце.

Проходя мимо матери Татьяны, я старалась придать своему лицу сонное выражение. Она молча, без слов открыла дверь, бросив напоследок: «Побыстрее там...»
Там быстрее не получилось. Добраться до кельи отца Сергия в кромешной тьме, оживляемой подвыванием собак, стоило немалых трудов. Последние шаги были самые мучительные: очень не хотелось наступить на могилы святых старцев.

Дверь отец Сергий в ту ночь не закрыл (как выяснилось потом, он закрывал ее лишь в непогоду, чтобы она не скрипела от ветра и не мешала спать). Она все-таки скрипнула. У него горела свеча и лицо, наполовину скрытое тенью, мне показалось таким вытянутым, изможденным, какое может быть только у тяжело больного человека. Я вдруг подумала, что отец Сергий умирает и бросилась к его кровати.
- Прости меня, - открыв глаза, невозмутимо ответил оживший Херувим. - Видимо, я слишком громко думал о тебе.
Это я должна просить у Вас прощения. Меня никто не звал сюда, но в этой вонючей гостинице я больше не останусь. В конце-концов, я приехала к Вам, а не к матери Татьяне...
Он поспешно, успокаивающе кивал. Потом долго, как ребенка гладил меня по голове. Я заметила, что глаза его увлажнились.
«Боже мой, почему так поздно? Почему мы не встретились пять лет назад?» - читала я его мысли. Мой суровый праведный монах, я устала разрываться: душой полностью принадлежать Вам, а телом - каким-то другим мужчинам. Я не хочу так дальше жить! Так или иначе, я буду искать в людях вашего совершенства и, наверное, никогда не найду его...
- Не ищи совершенства на земле, - вдруг сказал отец Сергий и перекрестился.
- Но почему? Я не хочу опережать события, ведь у меня еще будет возможность искать его на небе?
Он улыбнулся и долго, с какой-то щемящей благодарностью целовал мои влажные дрожащие пальцы.
Господи, как глубоко я в Вас, и как глубока я в Вас. Вот, эти губы, что ежедневно приобщаются к святым таинствам и помогают сходить на землю Духу Святому - эти губы теперь почему-то прикасаются к моим грешным пальцам!..

Не помню, как я заснула. Обычно так бывает, когда тебе невыразимо хорошо. И там, в монастырской келье, мне приснился удивительный сон. Отец Сергий лежал в лодке и слушал плэйер, блестевший на солнце лакированной чернотой. Он напоминал моему Херувиму неподаренную в детстве чудесную игрушку и вот, почему-то случился сейчас этот запоздалый подарок - ребенку с кудрявой бородкой и явно обозначившейся лысиной. Белые громады облаков, ветер, покачивание лодки убаюкивали отца Сергия. И как продолжение истомы - опустились на его лицо воздушным, щекочущим покрывалом мои мягкие волосы...
Неподалеку, белыми голубями взлетали с золотистого курортного песка паруса с испуганными смельчаками, то и дело тревожно гудели причаливающие катера, было пестро от людского шума и ярких купальников, от парусиновых грибков на пляже, которые не исчезали даже при закрытых глазах...
Наклонившись, с зажмуренными от страха веками, я осторожно поцеловала его теплые узенькие полоски губ. Кинувшись к моим ногам и не замечая своего исступления, он побежал по воде на берег.
Я закричала, схватила весла, но они соскользнули в море. Тогда я кинулась за ним, но через несколько шагов почувствовала тяжесть и стала тонуть. Лодка, оставшаяся позади, перевернулась вверх дном, наступила темнота...

Оказывается, во сне я кричала. Отец Сергий успокаивал меня и всю ночь не мог заснуть. А утром потребовал, чтобы я немедленно уезжала. Мне хотелось остаться, хотя бы до завтра, но ясноокий Херувим был неумолим. Он растерянно глядел в окно, на маленький оранжевый диск, набирающий свою солнечную силу, и повторял: «Нет, милая, нельзя, тебе нужно уехать отсюда...»
Боится! Следующей ночи боится!..

Истинную причину я поняла потом. Оказывается, мое ночное пребывание в келье иеромонаха Рыбко наделало переполох во всем монастыре. Мои крики во сне слышали священники, живущие за стенкой. Мать Татьяна не преминула доложить настоятелю монастыря отцу Мельхиседеку - что развратная паломница не ночевала в гостинице. Путем автоматических исчислений отец Сергий попадал в преступники. Ах, вы, лицемерные святоши! С видами, отрешенными от всего житейского, земного!..
Я навсегда запомнила его последний взгляд перед очередным расставанием: робкий, но полный какой-то светлой решимости. Когда я уже открывала дверь, чтобы больше никогда не вернуться, отец Сергий дотронулся до моего плеча: «Я молчал, когда хотелось говорить... Но ты понимала... На все воля Божия: ни да, ни нет... Но, - он надолго замолчал, - если свидимся еще раз, то навсегда...»
Из всего сказанного им я поняла одно: «если».

Полтора месяца он не писал мне. Я бросила учебу, стала раздражительной, чаще обычного ссорилась с матерью и она уехала на юг к отцу - он жил там со второй семьей.
Моим любимым занятием стало созерцание жизни нашей улицы. Я садилась у окна, жили мы на первом этаже, и разглядывала проходящих мимо людей. На мое удивление, красивых было гораздо больше, чем некрасивых. Мне хотелось узнать: как у них столь естественно получается быть довольными этой жизнью? Может, они действительно знают что-то такое, чего мне до сих пор неизвестно?..

... Грани, повсюду грани. Хождение по пропасти. Их видимое благополучие создается от того, что они гуляют по этой пропасти, хорошо изучив законы грани. Они ориентируются в преградах, возникающих на пути, замечают ямы, прикрытые хворостом и влажным мхом. А я... Я не сумела предугадать всю подлость этой острой тоненькой полоски шириной с человеческую ступню и бездумно шагнула за нее...
Но - за пределами грани они были профанами. Их узкая специализация не распространялась на мое внезапное  выпадание...

Каждый день мимо моего окна проходил больной человек, я помнила его еще с детства: тогда мы называли его «королем города» - за то, что он ходил, сотрясаясь всем телом. С громким шарканьем волочил искривленные ноги, выписывая в воздухе руками и особенно пальцами, замысловатые авангардные композиции. При этом челюсть его ходила ходуном, а прыгающие губы, казалось, постоянно смеются и одновременно выговаривают какие-то сложные словосочетания. Это было ходячее, живущее рядом, роботизированное чудо. Оно могло быть только «королем», и - каков король, таковы и его подданные. Только... над чем он смеялся?..
В провинциальных городках тоже называют «королями» инвалидов-шизофреников. Там они - на особом социальном положении. Им всегда уступают место.
По-крайней мере, это впечатляет.

«Скоро, скоро решится, милая Ларочка. Не буду вдаваться в подробности, но к середине июня я рассчитываю быть в Москве. А самое главное, я знаю, что теперь никто не сможет отговорить меня от поступка, на который я решился...»
Видимо, иеромонаха Сергия Рыбко проклинала вся его монашеская братия.
Письмо пришло в конце мая, как раз к моему дню рождения. Все-таки, питаться «завтраками» полезно: когда-нибудь это желанное «завтра» можно будет съесть как самый изысканный деликатес...

Я больше не нуждалась в помощи довольных жизнью прохожих. Это они могли мне завидовать: как легко я выкарабкалась из пропасти, и как ощутимо расширилась моя грань!.. Сопротивление материала всегда дает более высокий, обнадеживающий результат.
За неделю я героически проделала ремонт в своей лачуге. Я вспомнила опыт преподавания частных уроков музыки и больше не нуждалась в материных денежных переводах. Я изменила прическу и даже начала заходить в ювелирные магазинчики, высматривая там дешевые обручальные кольца. Знакомые не узнавали меня. Старые приятели вдруг все одновременно решили возобновить наши неплатонические связи и оставались в недоумении: почему «нет»?
О, никто и не подозревал, какое это было огромное, мощное, выстраданное за год всеми правдами и неправдами, на весь земной шар «НЕТ»!!

В последние два дня перед его приездом я лишилась сна. Не от предстоящего супружеского счастья, а от нахлынувшего вдруг беспокойства. Я не могла есть, улыбаться как прежде. Неужели происходит что-то непоправимое? И виной всему - я? Может, это был первый зов совести, ведь, как ни крути, я бесцеремонно украла у Бога его отца Сергия...

На утро после второй бессонной ночи в моем окне появился «король» и, привычно изгаляясь, поманил меня пальцем.
Он привел меня к заброшенному сараю возле помойных контейнеров. Внутри него, захламленного, пропахшего дерьмом, увлеченно совокуплялись люди. Это были уроды, шизофреники, алкоголики: все хихикали, менялись позами и партнерами.
Видимо, он решил доказать мне, что музыка, которую я играю - чья-то коварная, лживая шутка. На самом деле жизнь - то, что происходит сейчас внутри этого сарая.
Подходя к своему подъезду, я обернулась, не идет ли за мной назойливый «король»?.. Навстречу мне, бросив чемоданы, с широко раскинутыми руками бежал отец Сергий, мой возлюбленный ангел-хранитель, мой ясноокий Херувим.

Наши первые ночи напоминали извержения каких-то мощных вулканов. Как правило, они сменялись картиной умиротворенно капающей лавы, и тогда мы чувствовали такую восхитительную нежность к друг другу, что вулканам приходилось снова сотрясаться под нашими легализованными чувствами. «Как ты смог пять лет жить наедине с таким темпераментом?» - спросила я. Отец Сергий ответил, что он может все и жутковато рассмеялся...

В первую же медовую неделю он настоял, чтобы я отказалась от работы. На все мои расспросы - как он ушел из монастыря и что делал все это время - отец Сергий отнекивался: есть более интересные вещи, чем копание в прошлой, полностью перечеркнутой жизни.
Он не говорил - куда уходит утром из дома, а возвращался ночью с набитыми деньгами карманами. От него пахло чужими духами и дорогим коньяком. Я же была лишена права спрашивать его - что происходит?
На мое предложение встретиться с его духовным сыном Сергеем Борисовичем - он отвечал категорически: «Я давно потерял к нему интерес».
Моя грань сузилась до небывалых ранее микроскопических размеров. Как я еще держалась на этой обвислой, головокружительно качающейся полоске?

Наверное, я очень любила его. Но то, что он вытворял со мной: как смотрел иногда, не отрываясь, в какой-то жуткой, нездешней улыбке, приводило меня в отчаяние. Это был другой отец Сергий. Мой ясноокий Херувим не мог быть таким!..

И все-таки, это был он, с родинкой на мочке правого уха и кудрями на затылке. «Почему ты это делаешь?» - упрекала я его, когда он приходил под утро, насквозь пропитанный «всеми ароматами Франции». «Ты сама этого хотела, - отвечал он. - Я жил в монастыре, и был спокоен. Сейчас я живу здесь, в миру, и не могу иначе... Запомни: преступны только обстоятельства, не зависящие от нас. Других, человеческих, обстоятельств, просто не существует!..»

В конце-концов, мы так не договаривались. Первые два месяца супружества я не жила, а лихорадочно соображала - что же мне делать дальше? Да, он спас меня, но лишь в определенном смысле: я настолько была озадачена, что не могла и думать о каких-то новых увлечениях. Он обладал мной полностью, я действительно хотела этого, но наши отношения я представляла все-таки иначе. Так стала ли наша полная близость моим действительным спасением?

Не выдержав, я написала Сергею Борисовичу. «Может быть, ты сошла с ума, - писал он мне в ответ, - но отец Сергий умер 14 июня, когда плыл на теплоходе в Афон, чтобы получить благословение на брак с тобой у своего духовника, старца Кирилла. Вся Оптина обвиняет тебя, хотя, по большему счету, не ты в этом виновата.  Мне искренне жаль, Лара, что так все получилось...»

С некоторых пор я обожаю временные совпадения, которые, казалось бы, на самом деле невозможны. Но, благодаря этой невозможности, они и происходят, чем уже не вызывают должного шокирующего эффекта.
Этот, ненастоящий отец Сергий приехал 15 июня - именно в тот день, обещанный мне три года назад бесподобным ночным красавцем.
Как можно было забыть эту дату?

Мне никогда не были чужды мистические элементы повседневности. Я умела замечать их, и - не бояться. Но здесь... Недоразумений быть не могло. А отступать было поздно, да и некуда. Уничтожив письмо Сергея Борисовича, я решила продолжать игру, но уже - с несколько изменившимися правилами...

И сама я менялась все больше. Даже не менялась, а чувствовала тяжесть его недоброй, непонятной энергии. Я как будто тронулась. Обычно трогаются с места или умом. У меня это получилось, видимо, одновременно: то ли с местного ума, то ли с умного места. Или... я уже проиграла эту партию в шахматы?..

Во мне появились его, дьявольские, замашки. Я стала отслеживать моего «Херувима»: вот он берет черный зонтик с лихо изогнутой блестящей ручкой и выходит на бульвар. Он становится наблюдателем, я - хвостом, внештатным агентом какой-то непонятной разведки. Он стоит в подвортне, нагло оперевшись о свой зонт, привычно разглядывая в толпе потенциальных жертв. Потом он идет за кем-то и, пользуясь любым удобным моментом, очаровывает своей галантной внешностью, изысканными манерами и широкими жестами.
Вот он помог бабульке дотащить до дома авоську с продуктами, одарив ее напоследок пятью тысячами - возможно, настоящими. Пописал в одном из захудалых двориков (так, чтобы его видели) на гнусно мякающего кота и тот, к моему удивлению, смиренно ретировался.
Он соблазнял - и женщин, и мужчин. Но самое главное было то, что после двух-трех слов Херувима никто их них не просто хотел, а уже не мог не идти за ним хоть на край света. Это был какой-то гипноз. Я вспомнила свои ощущения в первый оптинский вечер, и - начинала понимать природу чувства зависимости.
После сближения с Херувимом никто из его жертв уже не мог быть самим собой, прежним. Он создавал своего «нового человека» с обостренным, уродливым восприятием действительности. Я знала это по себе. Также  я знала, что эти люди могли плохо кончить. Как-то мой Сергий соблазнил одну девушку, совсем еще ребенка: я стояла три часа возле дома, куда он увел ее. На следующий день, проходя мимо этого дома, я увидела толпу людей: девушка выбросилась из окна.
Теперь я догадываюсь - для чего водил меня к сараю «король»...

Меня, как свою жену, отец Сергий мучил с особой изощренностью, выдавая это за жизненное разнообразие. Увидев из окна смазливого человечка (принадлежность к полу не имела значения), он срывался за ним. Иногда ко мне заходила близкая подруга. И однажды, после нескольких бокалов шампанского, он увел меня в спальню. А потом, когда я играла на фортепиано, он увел в спальню мою подругу. При этом вел себя так естественно и любезно, что нельзя было и подумать о его коварных, далеко идущих и унизительных для нас обеих, замыслах. Приводил домой и молоденьких розовощеких мальчиков, уверяя, что в такой связи нет ничего постыдного, ведь главное - не само ощущение, а его эстетика. И в этом ракурсе мог позволить себе любую вольность.
В периоды полного отчаяния, когда единственным выходом казалась петля, он становился так нежен, так искренне любил меня, что эти бурные проявления сводили меня с ума. Тогда я ловила себя на мысли, что действительно люблю этого изверга с внешностью настоящего отца Сергия, и ради нескольких минут блаженства могу простить ему любую подлость. В те редкие минуты его глаза становились глазами оптинского иеромонаха, который, хоть и бросил меня в лапы этому мерзавцу, но иногда все же возвращался и возвращал меня к жизни.
Блаженство быстро кончалось. Он снова облачался в свой элегантный маскарад, выходил на охоту, и я снова безвольно плелась за ним.
Я обожала его даже в позе хищника, когда он стоял чуть поодаль от толпы, широко расставив ноги и бросая из под черной шляпы свои дерзкие синие взгляды. И плащ, свободно ниспадающий с его плеч, красиво колыхался на нем, напоминая парус зловещей яхты, вышедшей в свободное пиратское плавание.
Мне стало казаться, что теперь эти два разных отца Сергия слиты воедино, и раз я полюбила того, мне приходится любить и этого...
Кажется, что он знал о моей слежке, но лишь прикидывался простачком, которого полностью захватила его «разнообразная жизнь»...
«Игра всегда стоит свеч», - говорил он и улыбался.

Как вы смогли вытерпеть все это? - спросили как-то у репрессированной женщины, сестры великой поэтессы. Человек ко всему привыкает - ответила она: банально, но честно. А если человек не хочет ко всему привыкать, то это называется несмирением, вызовом Всевышнему, грехом. Получается, что индивидуальность испокон веков считается греховной - как одно из проявлений богоотступничества. Но для чего-то же он создавал себеподобных марионеток - людей? Или вся наша история религии, то есть представление о религии, перевернута вверх дном? (подозреваю, что тоже не без Его участия...)?

Неожиданно одно за другим маме стали приходить письма от родственников из Краснодара. Вообще-то я не вскрываю чужой корреспонденции, но тут был исключительный случай. Писали те, кто всегда недолюбливал мою мать - сестра отца, его мать, и наш двоюродный дядя. На протяжении всей жизни мать не слышала от них ни одного доброго слова. Они никогда не писали нам писем, подозреваю даже, что не знали нашего адреса.
Я чувствовала, что там - какая-нибудь очередная гадость. В последнее время я старалась одаривать мать лишь сюрпризами, прошедшими строжайшую цензуру. И потом: она же гостила в Одессе - или они не знали?..

«Вчера я узнала, что твоя дочь умерла», - писала тетя Линда. Далее шли неуклюжие, длинные фразы сочувствия. Письмо заканчивалось приглашением в гости.
Машинально я дотронулась до своей коленки. Подошла к зеркалу и внимательно рассмотрела себя. Это не могло быть розыгрышем со стороны незамысловатой тети Линды.
Сочувствующие слова дяди Эрика показались мне более искренними. Он тоже, вместе с моей матерью, скорбел о моей смерти, но особенно поразили меня ее подробности. Дядя Эрик недоумевал: как могла я оказаться на военном пароходе, плывущем в Грецию? И что у меня были за отношения с кудрявым монахом, который простудился в пути и скончался на второй день... от ангины? «Это ужасно, что причины смерти Ларисы выяснить так и не удалось... Говорят, если любимые умирают в один день, они и на небе будут неразлучны... Ужасная, ужасная история... Нелепая судьба...»

Итак, отец Сергий постарался за меня: если бы не он, не видать мне рая, как своих ушей. Что же мне оставалось? Только сжечь письма и забраться в постель. Жить мне было настолько же плохо, насколько и хорошо.
К чему усложнения? Пусть все идет  своим чередом, даже если я вдруг оказалась мертвой и, к тому же, двумужней: там - за душой ангельского отца Сергия, здесь - за телом его дьявольского двойника. Или - не двойника, а просто за телом, от которого отреклась его непорочная душа? В конце-концов, меня устраивала эта ясность.
Засыпая, в голове моей прокрутились последние строки из письма двоюродного Эрика: ужасная, ужасная история. Нелепая судьба...

Но самое смешное, когда однажды приехала с юга моя загоревшая мама. Она привезла с собой покупателя квартиры своей умершей дочери...