Первая часть повести называется НА РЕКЕ БЫСТРИНКЕ
http://www.proza.ru/2016/08/22/276 - первая глава
http://www.proza.ru/2016/09/04/83 - полная версия
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Пролог - http://www.proza.ru/2016/10/22/807
-----------------------------
ОКОНЧАНИЕ. ГЛАВА 7
Беженцев нового поколения Егор Громов увидел сначала по телевизору, а потом и воочию. Три семьи привезли в Преображенское и одну поселили в том самом доме, куда весной сорок второго года Глафира привезла Горпыну, Грицька, деда Мыколу и будущую жену Егора Михалинку.
Новых беженцев привезли к обеду, а под вечер решили Егор с Михалиной посмотреть, как устроились эти несчастные люди, молочком их угостить, а заодно и узнать, не надобна ли какая помощь. Да, видать, пришли не ко времени - несмотря на распахнутые настежь двери, гостей тут явно не ждали. Двери-то новые хозяева распахнули, но это, чтобы проветрить дом, а вовсе не для посетителей.
Молодая женщина на чистейшем русском языке разговаривала по мобильнику, однако, заметив незваных гостей, тут же перешла на украинский. Ей и в голову не могло прийти, что эти «дыкуны», как она называла сибиряков в беседе с невидимым собеседником, смогут понять, о чём она говорит, ибо не знала, что дед и мать "дыкункы" Михалины до самой смерти общались "тилькы на своий ридний мови".
Так вот, эта беженка советовала своей соотечественнице (или соотечественнику) всеми силами удерживаться в областном городе, не торопиться принимать первый же предложенный вариант, требовать благоустроенное жильё и соглашаться лишь на ту работу, за которую будут платить не менее сорока тысяч, или сидеть на пособии. Хватит ли пособия? Да вполне!
Не отрывая мобильника от уха, женщина свободной рукой повела в сторону стола, а когда Егор поставил банку с молоком на указанное место, хозяйка-беженка кивком головы то ли поблагодарила его и Михалину, то ли с ними попрощалась. Скорее, последнее, потому что той же свободной рукой был сделан весьма не двусмысленный жест, деликатно заменявший грубое «проваливайте!»
Некогда хлебосольному дому Фёдора и Глафиры с новыми хозяевами явно не повезло. К счастью, они здесь надолго и не задержались – наверное, выбили для себя и высокооплачиваемую работу, и жильё со всеми удобствами.
А внуку старого Егора за десятичасовой рабочий день с одним выходным в неделю работодатель платит тридцать тысяч, что считается довольно не плохим заработком. Впрочем, внук не беженец, ему и столько много будет. На оплату съёмной квартиры хватает, и ладно. А на питание пусть его вторая половина зарабатывает.
Справедливости ради, нельзя не отметить, что другие две семьи беженцев были не столь амбициозны, манны небесной не ждали, на добро отвечали добром и в селе прижились.
***
В сороковые от войны бежали только старики, женщины и дети. А мужчины, как им и положено, защищали свою землю. Беженцам давали кров, делились с ними куском хлеба, а те пытались отблагодарить приютивших их своей работой. Всё было понятно.
Сегодня другая война, другие беженцы и всё непонятно. С Донбасса бегут не от чужеземцев, а от украинцев, причём, бегут не только русские, но и сами украинцы. Украинцы бегут от украинцев! Да не только женщины с детьми и стариками, но и здоровые мужики! Многие явно не желают довольствоваться только кровом и куском хлеба, однако не всяк из них, как дед Мыкола, подойдёт и попросит:
- Мени б яку-небудь роботу, щоб не сыдиты у вас на шыи.
Но самое непонятное, что бегут украинцы в страну, которая, по словам их президента, эту войну и развязала.
Егор политикой не интересуется и не знает, кто там чего развязал у того президента с мятым лицом. Однако странно было бы, если бы в сороковые роковые украинцы бежали от войны не в Сибирь, а в Германию.
***
Хоть и мал он был, когда появились в их селе тётка Агапа, дед Мыкола и Грицько с Михалинкой, но многое из того времени помнит.
Помнит, как по утрам его старший брат Илюша с Танькой и Веркой уходили в школу. С ними уходила и мама, она их учила.
Танька и Верка – беженки, их отцы воюют, а мамы работают в колхозе.
Он помнит, как они с бабушкой Варварой ходили к тётке Глаше присматривать за малыми, пока Надя была на уроках. Там много ребятишек и всегда весело. Правда, иногда было настолько весело, что бабушка, не разбирая, где свой, где чужой, награждала их чувствительными шлепками по мягкому месту и разводила по углам. Это когда они сильно кричали или дрались.
Михалинка с ними не играла, она играла с куклой, которую бабушка сшила из старой Егоркиной рубашки. Девчонка и есть девчонка.
Егор подружился с мальчишками и скучал, если в какой-то день бабушка оставалась дома. Одного Егора не отпускали, говорили, что маленький.
А ещё он помнит вкусные оладьи из картошки. Их пекла тётка Гапа и называла дерунами. Они всё: Петька, Стёпка, Грицько, Михалинка и он, Егор, - усаживались на лавку и ждали, когда им разрешат есть эти вкусные деруны. Жалко, что у тётки Гапы было мало свободного времени, а то она бы эти самые деруны каждый день пекла. Сама говорила.
После каждой зимы наступало лето, и всех их выпускали на волю, но под присмотр Таньки, Надьки и Верки. Они бегали в ближайший лесок, собирали ягоды и грибы, играли в догонялки, в прятки и в другие игры, которые придумывала Танька. В селе их называли Громовскими. И Петька со Стёпкой были Громовским, и Грицько с Егором, и даже Танька с Веркой и маленькой Михалинкой.
Он помнит, как билась в рыданиях тётка Глаша, получившая в марте сорок пятого похоронку на дядьку Фёдора, а тётка Гапа сначала гладила её по плечу и приговарила: «Шо ж тут зробишь, милая. Поплачь, поплачь, моя ясочка, можа полегчае».
А потом и сама заголосила: «За шо ж таке горюшко тоби выпало!»
Тогда он впервые услышал слово бандеровцы. Он не знал, кто это такие, но если бандеровцы убили его дядьку, значит, они фашисты.
Тётка Глаша почти два дня лежала на кровати и смотрела в потолок, но уже не плакала. Потом она встала, и Егор, зашедший по дороге в школу за Грицьком, увидел, что красные волосы тётки стали белыми.
Но чаще всего память уводит Егора тот день, когда пришёл с фронта отец и привёз гармонь, которую дед Мыкола называл аккордеоном. Тогда почти всё село собралось в их доме.
Выпив за Победу и за тех, кто не вернулся с войны, дед Мыкола, ставший другом деда Ильи, бережно взял в руки сверкающий перламутром инструмент и заиграл что-то очень красивое. По его морщинистым щекам катились слёзы.
Радость Победы смешивалась с горем потерь. Все плакали. Уже было известно, что отец Грицька и Михалинки погиб, об этом написал воевавший с ним то ли их дальний родственник, то ли сосед. А ещё он написал, что вся Украина в руинах, и стало ясно: возвращаться семье Бондаренко по сути некуда.
Получив в конце апреля того же сорок пятого столь печальные известия, уже тётка Гапа билась в рыданиях, а тётка Глаша обнимала её и плакала вместе с ней. Две вдовы, общее горе. На Украину уехал только дед Мыкола, но вскоре вернулся – никого из родных он там не нашёл. Семья Бондаренко осталась в Сибири.
Только Грицько, отслуживший срочную на Черноморском флоте и успевший за время службы жениться на гарной дивчине из Николаева, живёт на Украине.
***
Егор включает телевизор и смотрит «Новости».
Опять факельное шествие. Портреты Бандеры. Флаги со свастикой.
Когда он впервые увидел по телевизору скачущий майдан, услышал призыв некого Тягнибока: «Москалив – на ножи!» и дикий рёв толпы, повторяющей этот призыв, он отказался верить своим глазам и ушам.
Как такое могло произойти? Ведь это же родина его жены и тёщи! Это родина деда Мыколы! Неужели Киев, где живёт его друг и шурин Грицько, готов поднять Егора на ножи только потому, что он русский?
Не может такого быть, чтобы они с Грицько стали врагами!
Старик выходит на крыльцо и окидывает взглядом окрест. Вон зеленеет берёзовая роща. За ней раскинулся сосновый бор. Туда они с Грицком и с Михалинкой бегали за маслятами. Впрочем, того бора уже нет, его вырубили. На его месте выросли новые сосны и ели. И не только на его месте. Молодая поросль вольготно раскинулась на заброшенных огородах, расползлась по некогда ухоженным колхозным полям. Везде упадок, а премьер и президент бодро рапортуют друг другу и всему российскому народу о стабильности в экономике и даже о некоем её росте "от Москвы до самых до окраин". Когда в связи с санкциями по всем каналам зазвучало не слыханное ранее слово "импортозамещение", Егор сразу понял, что наши гении собираются одного импортёра заменять другим. Он оказался прав: привозимые доселе из Европы продукты и ширпотреб заменили азиатскими. Всего-то делов!
Всё ложь! Россия летит в тартарары, а все наши СМИ вещают о грядущем дефолте на Украине. Радостно так вещают… Второй год уже или даже третий…
Правда, Грицько про дефолт в своей стране молчит. Или он ничего о нём не знает, или не хочет расстраивать свою сибирскую родню.
Егор с Михалиной тоже ничего не рассказывают ему о том грязном дне жизни, куда алчные олигархи-правители скинули всех простых россиян.
Он спустился к реке, сел на поваленное дерево.
Вспомнилось послевоенное детство. Отец взял их с Грицьком на рыбалку.
Они на плоскодонке поднимались вверх. Было очень тяжело сопротивляться течению. А отец объяснял им тогда:
«Плыть против течения трудно, но зато человек приплывает к тому, что ничем не загажено. Исток всегда чист. Это потом к воде присоединяется всякая грязь. Слава Богу, наша Быстринка отличается от многих рек тем, что имеет удивительную способность отталкивать от себя всякий мусор, потому и чиста от истока до устья».
«А ведь не о реке говорил тогда отец, а о людях, - подумал Егор. – Это нам он завещал проплыть своей Быстринкой от истока до устья и остаться чистыми. Мы-то исполнили отцом завещанное. Выполнят ли его завет наши внуки? Как знать, как знать… Увы, не каждому дано пройти по грязи жизни и не увязнуть в ней …»