Начну с цитаты из рецензии Плахова:"Этот фильм целый год со времени своей европейской премьеры в Лейпциге вызывает волны полемики.
Виталий Манский приехал на съемки в Пхеньян, сюжет и герои (отец, мать и восьмилетняя дочь) были утверждены корейскими товарищами. Документальное кино в тамошнем понимании предполагает тщательные репетиции под эгидой кураторов-спецслужбистов.
По ходу их многое меняется: герой из журналиста превращается в инженера, план на фабрике выполняется на 150 процентов, в следующем дубле — уже на 200. Картина становится все более совершенной, близкой к идеалу, а отвечает ли она реальности — вопрос риторический. Так же как нельзя быть стопроцентно уверенным, что выступающие в фильме папа, мама и дочка — это действительно семья, а не подставленные статисты.
Так или иначе, сюжет задан. Папа-инженер и мама-работница молокозавода добиваются все более ярких профессиональных достижений. Дочка, готовясь вступить в ряды пионеров, встречается с ветераном войны и готовится к всенародному празднику, который становится кульминацией фильма. Маленькие девочки, читая со сцены стихи о великих вождях, впадают в экстаз, а сидящие в зале взрослые дяди с каменными лицами внимают этому почти порнографическому зрелищу.
Но режиссеру, обманув бдительность спецслужб, удалось также запечатлеть кое-что из репетиций и немножко — из подлинной жизни Пхеньяна за окном отеля: например, серая масса на улице, толкающая автобус, чтобы он тронулся с места. Съемки не были завершены даже наполовину, когда корейская сторона прервала работу над фильмом, так что он монтировался из того, что все же успели отснять и вывезти из страны.
В адрес Манского посыпались обвинения в обмане, и не только со стороны корейцев. Негодующие инвективы звучат и из России: ведь обман может обернуться репрессиями, чуть ли не казнями для героев картины. "Стоит ли искусство слезинки ребенка?" — вопрошают моралисты. Они не слышат пошлости, звучащей в этом вопросе, подозреваю, от нее поморщился бы и Достоевский, доживи он до наших дней. Ведь, как правило, эти моралисты легко мирятся с чудовищными гнусностями, творящимися не только в Корее, но и гораздо ближе, у них на глазах.
Дилемма "спасать или снимать" подстерегает каждого документалиста, и каждый решает ее в согласии со своей совестью и интуицией. В определенном смысле роль кинематографиста, попадающего на территорию тиранического антимира, можно сравнить с работой разведчика. Но стоит сменить оптику, систему приоритетов — и вот уже документалист обернется злокозненным вредителем, тогда и впрямь выйдет, что Манский — шпион германский...
Фильм не дает никаких оснований полагать, что герои непременно пострадают. Они с блеском выполнили все порученное им кураторами, а девочка сорвалась только один раз, от напряжения бесконечных репетиций пустив слезинку (ту самую?). Другое дело, что маразм деспотической власти не имеет границ, и в любом случае ни о судьбе снимавшейся в фильме восьмилетней Ли Джин Ми, ни о ближайшем будущем миллионов ее соотечественников мы могли бы ничего и никогда не узнать. Однако случилось иначе, и это, если угодно, можно назвать хеппи-эндом фильма Манского. Как сообщила наша агентура, Джин Ми теперь самый известный ребенок в КНДР: ей поручили вручать цветы лидеру на закрытии съезда партии". Конец цитаты.
Дочитав, вздохнула с облегчением. Действительно, хеппи-энд!
У режиссёра, по его словам, была возможность выбрать героиню из нескольких девочек, и, сравнивая личико выбранной им девочки с лицами ровесниц, видишь, что выбрал он самое выразительное.
В фильме есть длинные безмолвные крупные планы героини, когда в школьном автобусе февральским утром девочка едет в школу и смотрит за стекло, ничего особенного, но личико такое выразительное, глаза такие печальные, что ни к селу ни к городу вдруг вспоминаешь: "Как будто бы железом, обмокнутым в сурьму, тебя вели нарезом по сердцу моему".
Поэт так сказал о дорогой ему женщине, на долю которой выпала тюрьма и сума, а тут всего лишь маленькая девочка из далёкой чужой страны.
В финале фильма автор спросит у неё сам - единственный раз - о ёё сокровенном, и она скажет, что теперь, вступив в пионеры, она уже взрослая, сама отвечает за свою жизнь и должна сама думать о том, что она может сделать для дорогого вождя. И заплачет.
Тут я с Плаховым не согласна, сколько бы не было репетиций, мне кажется - это не от напряжения, это она сама себе умилилась, мужчинам этого не понять.
Маленькая тоненькая девочка, изящно танцующая и тянущая руку в пионерском салюте. Вообще не заметила в кадре ни одного не то что толстяка, но просто упитанного человека, то ли, действительно, национальная корейская кухня такая правильная, сбалансированная, то ли до сих пор, после массового голода в середине 90-х, едят через раз.
Если не помнить об этом факте - недавнем масссовом голоде - то многого в фильме не поймёшь: почему они такие послушные и улыбаются по команде.
И откуда берутся эти "кураторы", вездесущие шестёрки-шестерёнки власти, суетящиеся в кадре.
Я вступала в пионеры в 1973-м году. Голода не помню, ну разве что "перестроечный", но то был не столько "голод", сколько "диета", совсем голодать не приходилось.
А Манский снимал в Корее зимой - весной 2014-го. Я почитала его интервью, говорит, что раньше думал, там всё на страхе держится, но когда пожил и поснимал там - убедился, что нет.
Странно, что ему не пришла в голову эта мысль, о голоде и хроническом недоедании, одними лагерями всех так не построишь и всех туда не загонишь, а вот "диетой" многого можно добиться.
"Красные кхмеры" - это тема отдельная, не буду сейчас об этом. "Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись!" - кроме как на русской земле.
Читаю сейчас с сыном Повесть временных лет, откуда пошла есть русская земля, и склонна согласится с летописцем, что "по потопе разделил Ной землю между сыновьями и Хаму достался юг, Иафету - север и запад, а Симу - восток".
Пишут, через севернокорейскую границу только на воздушных шариках можно переправить флешки - диски, в том числе с Библиями и прочей христианской литературой. Интернета для народа там нет, христианской церкви как таковой нет, только немногие отдельные общины...
Позабавило замечание Манского о том, что по пересечении российской границы, во Владивостоке, им просто эйфория овладела от того, что свобода! Но ненадолго.
Позабавило тем, что мне это чувство знакомо, в молодости я один семестр училась в режимном лётном училище, жила в казарме. А потом, бывало, в монастырях отпуск проводила, и вот вернёшься в город и какое-то время словно на крыльях летаешь от того, что никакого тебе подъёма в 6, правила и грядок с сенокосом.
Причём после монастыря эйфория больше, чем после казармы, может, потому, что в монастыре мне физический труд тяжелей давался, чем за партой сидеть: ученье - свет, а неученье - чуть свет и на работу.
Чем больше себя принуждаешь - тем больше потом эйфория осовобождения, кто испытывал - тот поймёт, а кто нет - тому ничего не объяснишь.
Но я отвлеклась от фильма. Виталий Манский хороший снял фильм, как говорится: "Госпожа Бовари, ой, Джин Ми - это я".
В Контакте в комментах к фильму выложили видео с Прохановым с "России 24", где он воспевает КНДР. Угу, угу. Бедный старик.
Про "обыкновенный фашизм". Есть у Манского этот отсыл, но, кажется, что в его фильме смешные эпизоды не нарочно сняты. Когда на школьной сцене увешанный до конца торса наградами ветеран закончившейся больше 60 лет назад войны рассказывает сонным детям о своих подвигах под руководством великого вождя, или, как-то очень смешно подпрыгивая, маршируют великовозрастные пионерские лидеры и военные, комический эффект возникает спонтанно. Но в итоге получился мой любимый жанр "трагикомическая мелодрама для семейного просмотра", а что документальная - так тем лучше.