Зоопарки перестали мне нравиться еще лет в десять. К вящей радости, дочери тоже хватило всего трех или четырех походов туда. Так что я не особо наступала себе на горло, таскаясь с дитятком и рассматривая заключенных, ах, простите, культурно содержащихся в неволе животных.
Но пара историй, произошедших в этом заведении, мне запомнились до мельчайших подробностей. Кстати, ничего трагичного или как нынче принято писать – при «создании» этого рассказа ни одно животное не пострадало. Ну, я не в счет...
После окончания института, моя подруга, которая приехала учиться аж из Мурманска, вдруг сказала:
- Ирка, я пять лет прожила в ****ве, а ни разу не была в вашем хваленом зоопарке. Ну, пошли, сходим?!
Не сумев найти благовидный предлог для отказа, я побрела с Леськой на свою «голгофу» зоопарковую. Была середина недели, и народа почти не было, только несколько табунков младших школьников иногда проносились мимо нас, с визгом и мороженым, сопровождаемые парой-тройкой замученных взрослых, мечтавших в этот жаркий день оказаться где угодно, но только не на экскурсии с тридцатью детьми.
Мы предусмотрительно отслеживали эти смерчи и ловко сворачивали на многочисленные аллеи, чтобы не быть затоптанными юными натуралистами.
В результате хаотичного передвижения, мы таки набрели на клетки с высшими приматами. Ну, младенец орангутанга, которого выставили в корзинке с подвешенными погремушками, был, безусловно, одним из самых милейших детенышей, что я видела. Лапки, как у паучка, и такие детские, наивные глазки, любопытно и доброжелательно рассматривающие все вокруг. Поохав над обезьяним ребенком, мы рассиропились до такой степени, что потеряли всякую бдительность и, свернув за угол, нарвались на бурлящую детскую толпу, по виду восьми-девятилеток.
Перевозбужденные дети подпрыгивали и гомонили перед клеткой с гориллами. Надо сказать, что гориллы содержались не просто в клетке, а в домике, передняя часть которого была не только из металлических прутьев, а еще и закрыта снаружи особым толстенным стеклом. Что было, в общем, оправдано, ибо самец гориллы, который был уже весьма раздражен детским гомоном и мельтешением, встав в полный рост, вызвал у меня желание бежать подальше отсюда. Помимо огромных габаритов, он сверлил умнейшим и злым взглядом так, что начинало холодеть в районе живота.
- Вот это мужик, мамочки мои, даже животным как-то оскорбительно назвать... – благоговейно ужаснувшись, прошептала Леся.
Уйти сразу мы почему-то не смогли, поэтому происходившее далее я до сих пор вспоминаю, как некий театр абсурда, на представление которого мы неожиданно попали.
Дети от переполнявших их эмоций пошли в полный разнос, стали вопить, подпрыгивать, хохотать, что-то выкрикивать, жестикулировать в духе клоунады, тыча руками в сторону клетки. Самец гориллы постепенно сатанел от происходящего безобразия, сначала он просто раздувал ноздри и скалился, потом стал попеременно то бить себя кулаками по необъятной груди, то дергать прутья клетки так, что казалось, они сейчас оторвутся. Но детей уже было не остановить, ибо каждый жест зверя только усиливал скорость их «броуновского» буйства.
Когда самец понял, что обычные предупреждения не пугают этих непонятных существ, он решил пойти на крайнюю меру.
Отойдя метра на полтора вглубь клетки, он ловким жестом извлек не пойми откуда (даже школьные стихи вспомнила: «достаю из широких штанин...»), свое внушительное самцовое «достоинство» и, обхватив его двумя лапищами, пустил струю в сторону толпы.
А вот тут и началось самое веселое, потому как клуши из сопровождения вдруг спохватились и завизжали похлеще детей, экстаз которых достиг полного апогея! С криками, вроде - отвернитесь, закройте глаза, мы уходим, всем двойки за поведение и, самым милым, это же неприлично, они метались в попытках оттеснить их от клетки или, если уж это было неисполнимым, то хотя бы прикрыть широкими телесами «непристойное» зрелище от невинных детских взоров.
Самец же гориллы, со смаком разукрасив стекло своей клетки потоками мочи, вздернул суровый лик и, возможно мне только показалось, но в его глазах вспыхнула такая явная усмешка, что, наконец, отмерев, мы с Леськой принялись даже не смеяться, а всхлипывать, размазывая вместе с тушью, брызнувшие из глаз слезы. Мудрый зверь развернулся к народу не менее впечатляющей кормой и гордо скрылся в глубине вольера...
Напоследок, добрые женщины, которым все-таки удалось построить детвору, проходя мимо нас с подружкой, продолжающих давиться от смеха, сочли необходимым выразить свое недовольство нашим «аморальным» поведением:
- Вот мы в свое время, увидев такое, провалились бы под землю от стыда, а эти нынешние девки, ну ни капли скромности и пристойности, ржут и не краснеют, кобылищи!