Взял бы я-а банду-рууу
Типа кон-трабас,
Через ту банду-рууу
Стал лабать бы джаз.
(из песни)
Коллаж моего друга Якова Марьяхина. г. Бней-Брак
Жили мы в послевоенном Ленинграде на Чернышёвом переулке, в самом центре города, учился я в 206-ой школе. Шикарный фасад нашей школы выходил на Фонтанку, почти напротив Дворца пионеров. А там, во дворце, были всякие разные кружки, были и музыкальные классы. Возможно, это и натолкнуло родителей моих на оригинальную мысль – учить меня музыке. Давно известно – еврейских детей, кровь из носу, надо учить играть на чём-нибудь. Пианино у нас не было – во время нашей эвакуации оно благополучно пропало из запертой комнаты, и мама записала меня на скрипку – инструмент тогда бесплатно выдавали. Проверили мой музыкальный слух и чувство ритма - более или менее, выдали скрипочку-«четвертинку» и стал я после школы ходить учиться играть на скрипке в бывший Аничков дворец – пешком, через Чернышев мост и дальше по набережной, по плитам тротуара, во многих местах сдвинутым со своих мест взрывами снарядов.
Учился, дома занимался из-под палки,сказал бы сегодня. Желания учиться на скрипке становилось всё меньше и меньше, но до конца учебного года дотянул. Тут «на семейном совете», а точнее отец с мамой решили – дальше не стоит, не будет из меня скрипача по чисто медицинской причине: играешь на скрипке - носом надо дышать, а у меня аденоиды. Стал изучать с мамой английский язык, это у меня пошло хорошо и очень пригодилось потом, когда оказался в Израиле. Пока иврита не было, на работе общался и с хозяевами, и с коллегами – инженерами, и с рабочими исключительно на английском. Но это – через много, много лет.
После школы поступил в Водный институт, стал ухаживать за девушками, ходить на танцы, там слушал оркестры. Шли 1955-56 годы, тогда в Ленинграде возрождался джаз. После войны джаз запретили, нельзя было даже произносить это слово, ведь «сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст»! На танцах играли хорошие профессиональные оркестры, но их репертуар строго контролировала цензура, так называемый Горлит, не разрешалось играть американские вещи и вообще всё, по их понятиям, джазовое. Вместо фокстрот , танго заставили писать в программах «быстрый танец» , «медленный танец». Но – джаз поднимался, возникли в городе пока-что нелегальные биг-бэнды Стаса Пожлакова, Валерия Милевского, потом Геннадия Гольштейна ,диксиленд Шурика Усыскина.
На закрытые вечера, где они играли – как правило в вузах – молодёжь прорывалась правдами и неправдами, бывало , что и двери ломали, лезли в окна. Прорвавшись в зал, многие даже не танцевали, просто стояли у сцены, слушали джаз. Я с компанией приятелей был таким вот любителем. Нас тогда называли стилягами, хотя какие мы стиляги – денег на «стильную» одежду не было, чтобы постричься модной тогда стрижкой «канадская полька» стояли, пропуская лекции, длиннющие очереди в парикмахерскую на Майорова. Брюки ленинградского пошива мне сестра заузила, чтобы хоть немного походили на стильные «дудочки». Стояли мы у сцены, слушали, и очень мне хотелось играть джаз самому, стать музыкантом, «лабухом». Но как научиться, с чего начать, нотную грамоту – и ту я давно позабыл. Как пишут в очерках, помог случай.
Раз, на третьем курсе, послали всех нас проверять лёгкие, делать флюорографию. Тогда, в 1957-м,это было дело новое, единственная в городе флюорографическая станция была на Васильевском острове, почти час ехать на трамвае. Сижу в вагоне вместе со всеми и слышу разговор нескольких наших ребят – они почему-то последнее время ходили в вуз с гитарами. Организовался, оказывается, на факультете ансамбль - три гитары, баян, ф-но, ударник. Репетируют почти каждый день после занятий, готовятся играть на конкурсном вечере. Жалко, говорят, нет на факультете контрабасиста, есть профкомовский контрабас, можно было бы взять его. И тут я возьми и скажи:
- Я контрабасист!
- Как так?
- Да, учился во Дворце пионеров, ещё в младших классах, играл даже в оркестре.
Ребята обрадовались - отлично, поедем сегодня с нами, у нас репетиция. Не сообразили они – как бы я мог тогда, в младших классах, играть на такой громадине!
Сказал, а самому страшновато, ведь кроме скрипки в детстве, никакого инструмента в руках не держал. Но уж больно хотелось!
- Не могу я сегодня, говорю, приду завтра.
Вечером дома подошел посмотреть телевизор – недавно купил его отец. Папу тогда только что демобилизовали - хрущевское сокращение армии на миллион двести тысяч. Он продолжал преподавать в военном училище, но уже вольнонаёмным, за много меньшую зарплату. На выходное пособие отец и купил телек ( пардон, тогда слова такого не было, говорили уважительно ТЕЛЕВИЗОР). Мало у кого была тогда эта роскошь. Марка телевизора КВН-49 (смеялись: Купил-Включил-Не видно), диагональ - 14 сантиметров. Потом к нему добавили увеличительную линзу, плексигласовую, заполненную водой. Показывали в тот вечер большой эстрадный оркестр, и в нём – контрабас! Посмотрел, по крайней мере, как музыкант держит инструмент, с какой стороны от него стоит.
На следующий день в большой перерыв зашел я в кабинет марксизма-ленинизма, там была Малая советская энциклопедия, открыл в ней статью о контрабасе. Прочел – четыре струны настраиваются так: Ми-Ля-Ре-Соль. Очень это озадачило меня – как такое может быть, ведь скрипка, я хорошо помню, Соль-Ре-Ля-Ми настраивалась. Может, я что-то не понимаю, басовый ключ или ещё что-нибудь? Но, так или иначе, прихожу после лекций в актовый зал, идём за кулисы, в сторонке стоит контрабас, разглядел его вблизи. Ну и бандура, подумал, тяжелая, наверное. Подтащили мы его с ребятами к пианино, а как настраивать? Все на меня смотрят. Я сказал – как скрипку, по квинтам от нижнего Соль. Сегодня я не понимаю – как мы его тогда не разломали! Две струны пришлось натянуть со страшной силой, две другие просто болтались – ведь на другой строй рассчитан инструмент. Стали играть ребята, гитарист Гера, руководитель ансамбля, игравший когда-то на танцах где-то в Поволжье, говорил мне тональности, я пытался находить нужные ноты.
Контрабас, как говорят музыканты, инструмент тёмный, в том смысле, что если дёргаешь струны в такт со всеми, твою фальшь - «лажу», на жаргоне музыкантов, мало кто заметит. Оказалось, что ритм я держал хорошо, играть не мешал, а контрабас придал ансамблю солидность. Отыграли мы концерт «с большим подъёмом», наши певцы и певицы пели хорошо, были красивы, обаятельны, мы им подыгрывали, как могли, нам аплодировали, поздравляли с дебютом. А меня пригласили контрабасистом в институтский «джаз» - два сакса, две трубы, ф-но , акустическая гитара и ударник, их контрабасист ушёл на диплом. Тут уж руководитель оркестра, пианист танцевального оркестра Дворца культуры моряков, учил меня всему - и настраивать инструмент, и играть по нотам, и по слуху аккомпанировать.
Чему-то я ,видимо,научился, вскоре после окончания института набрался смелости и пошел играть в неаполитанский оркестр. Там играли классику на неаполитанских инструментах - мандолины, мандолы, лютни и я - на контрабасе. Потом - большой симфо-джазовый оркестр во дворце культуры имени Ленсовета. С ним даже ездил в Москву, играли в Кремлёвском театре.
Меня стали приглашать в возникавшие тогда в Ленинграде буквально, как грибы, джазовые составы, игравшие в стиле "диксиленд". В этих оркестрах играли вариации на традиционные джазовые темы, я эти вещи освоил и мог заменять контрабасиста в любом из составов. Потом, как говорится, без отрыва от инженерной работы и от джазовых «халтур», учился в вечерней школе джаза.
Так сбылась моя мечта – стал я «лабухом».