Октябрь 1971
И снова кручу колесо времени.
Каторжный труд – крутить колесо времени моего народа, махину, отяжелевшую под страшным грузом прошлого.
У каждого народа есть своё колесо времени, но для многих оно счастливо застопорено в сегодняшней устойчивости, и поглаживают, и похлопывают его с самодовольством собственника, иначе не могущего родиться.
А я кручу колесо времени.
Оставшиеся в живых уходили. За спиной оставались погромы, душегубки, ямы с заживо закопанными, костры с заживо сожжёнными. Впереди были только слёзы. И они несли их по миру; и не было земли, способной впитать их слезы.
И сколько надо было испытать горя, чтобы обозначилась впереди Стена Плача и от горя к горю становилась ближе, и стало жизненно необходимо принести к ней это горе – как сокровище и как жестокую плату за возможность прижаться к ней.
И сколько надо было пролить слёз, чтобы возникли из них потоки и хлынули к Стене Плача, камни которой способны впитать море слёз.
И вот она близко, Стена Плача моего народа, – грубые камни и травинки торчат из щелей между ними.
Осталось несколько шагов.
Но ноги, как прикованные.
Кажется, можно дотянуться.
Но руки, как связанные.
Последние шаги.
Самые трудные.
И будем плакать.
И высохнут наши глаза, как на груди матери высыхают глаза прижавшихся к ней детей.
Мы придём к тебе, Стена Плача!
Ноябрь 1971
И снова кручу колесо времени моего народа от зарубины к зарубине. О каждой из них, как о музейном экспонате, известно всё: что было, когда было, где было, скольких не стало. И как в музее, где ничего не меняется на веку человека и после прохождения школьной программы делать вроде бы нечего – разве при случае забежать укрыться от дождя и побродить из зала в зал, от экспоната к экспонату, поглядывая в окно, не прошёл ли дождь, – так и на колесо времени можно повесить табличку «музей».
Но чтобы сдвинуть вперед эту махину из горя и слёз и в будущем ощупать неровности – нет ли новых зарубин моего народа, – приходится сначала отклонить её назад, сжав горе и слезы в мощную пружину, – лишь так можно ворваться в непроницаемое будущее – огромным напряжением на пределе человеческой возможности. Ноги не держат, руки опускаются на колени, голова ложится на руки.
И толкаемый горем и слезами, ощущая каждую зарубину моего народа как свою, врываюсь в будущее и чувствую какие-то неровности – не новые ли это зарубины моего народа?
Оставшиеся в живых крутили колесо времени от зарубины к зарубине. Это их единица времени, с ней они родились, по ней отличаются. Она нарушает их связь с этим миром, в котором другие единицы времени – дни, годы, века, которые плавно текут и переходят: дни – в годы, годы – в века, века – в вечность.
Незамысловатые ходики – их переводят, подкручивают, – вот и кончился день, а завтра – будет новый. И так будет в этом мире и завтра, и послезавтра. И для живущих в этом мире это означает – жизнь.
А они, со своей единицей времени, оказываются вне этой жизни, простой и понятной, но им недоступной.
Вроде бы и у них прошёл день, но они его не ощущают, потому что не было в нем зарубин их народа. Вроде бы и они ждут завтра, но ждут не новый день, а будет ли новая зарубина их народа?
И так из поколения в поколение – не живут, а присутствуют от зарубины до зарубины.
Незамысловатые ходики – что означает их время, когда просыпаешься не в своем доме? Может быть, хозяева дома недовольны, что рано встал и нарушил их сон, а может быть, они недовольны, что до сих пор не встаешь? Прислушиваешься к каждому скрипу, шороху, пытаясь разобраться, что происходит в доме, в котором присутствуешь.
Но однажды мы проснёмся и увидим те же незамысловатые ходики – часы нашего дома. И с первой секундой нового дня мы впервые ощутим, что то, что с нами может произойти, произойдёт, как происходило, происходит и будет происходить с каждым в его собственном доме.
И эти первые ощутимые секунды начнут складываться в ощутимые минуты, часы, дни, годы, века. И восстановится наша связь с миром, в котором те же самые единицы времени, что и у нас.
И мы начнем жить.