"Come Live The Life"
You rush out, it's another day
And pass yourself along the way again
How much longer ?
And you're keeping up the pace you're in
You feel like crashing into something new
How much longer ?
If your eyes are the gateway to your soul
What's broken will be whole again
And whole is hard to shatter
I'll dive into your eyes
I'm never coming out
Not until we all dissolve into what matters
You wanna bury secrets deep inside
But it's too cold a place to hide them all
How much longer ?
So somewhere in your eyes I see
A wall of fire moving toward me
I'm here
If your eyes are the gateway to your soul
What's broken will be whole again
And whole is hard to shatter
I'll dive into your eyes
I'm never coming out
Not until we all dissolve into what matters
So come on, come on, come on
All is forgiven
So come on, come on
Come live the life you're given
If you go out, it's a sunny day
Away, away, away, away
Come on, come on, come on
All is forgiven
So come on, come on
Come live the life
So come on, come on, come on
All is forgiven
So come on, come on
Come live the life
So come on, come on
Come live the life you're given
K’s Choice “Come live the life”
Неожиданно слетели все листья. Неожиданно весь дом оказался засран. Неожиданно я оказалась где-то между девичеством и старостью - и не знала, вешаться, рыдать или просто жить дальше – сколько дадут. Что-то менялось, что-то происходило. Я вернулась к подростковым привычкам. Начала слушать рок. Потихоньку бегала курить в ночи. Пять минут медитации – время спалить сигарету. Я сидела перед своим домом, в своем саду, на своей скамейке – тридцатишестилетняя идиотка - и прикрывала папиросу рукой, как запуганный подросток – еще дети увидят. Унюхают, почувствуют. Я пила по ночам – боги, пила! Не много, но для меня – долготерпящей жены многолетнего алкоголика это было немыслимо и непотребно. Жизнь катилась под откос, - легкая как перекати-поле, тяжелая как осенняя ночь, а мне было все равно – я распушала крылья в ожидании полета вниз. Ну не лбом же об землю – пока еще не скованную костлявой лапой многомесячного мороза, душистую, мягкую, покрытую ворохом кленовых листьев со смолистым терпким запахом, от которого наворачивались слезы. Хватит уже. Набились уже башкой – слава богам, еще рог на этом месте не вырос. Я изживала себя. Свою душу, свой покой. Назад не поворотишь – за все в этом мире надо расплачиваться.
Все казарки уже улетели на юг. Дети начали ходить в школу в куртках и шапках. Я, вечная мерзлячка, щеголяла в косухе и тонких «мартенсах». Мне было не холодно – или было холодно постоянно – но не снаружи. После часа ночи всегда знобит. После трех – уже не понимаешь, где ты, кто ты – теряешь точку опоры, теряешь саму себя. После четырех – тебя уже нет. И становится фиолетово, что уже не трясет – колотит, что постель – стылая, а жизнь - проходит. Тут зима всегда рядом – я иду босиком по паркету – мне уже все равно. За кухонным окном бьётся на ветру сладкий багрянник – уже порядком облетевший, каждое утром оставляющий на искривившейся скамейке несколько побуревших, нестерпимо пахнущих карамелью медальонов-листьев. На кухонном столе мертвенным синим цветом манит к себе редких выживших жучков гирлянда, старательно запихнутая мной в бутылку из-под брусничного вина. Пора спать. Только успеешь заснуть,- как топор, без мыслей, без сновидений – когда они начнут касаться моего лба - как раз будет время вставать. Здравствуй, мать, пришел новый день!
С утра наваливается тоска. Вчера, пока ехала на работу – в лобовое стекло неожиданно застучало не дождем, но крошечными льдинками. Вот она – та, что близко. Ближе, чем кажется. Дети не слушаются, собака воняет – и даже не мускусом – псиной! Младший потерял библиотечную книжку – муж ругается, что не собрались с вечера и не занялись поисками заблаговременно. А не изволите ли, сударь, заняться этим за компанию с женой? Нет, куда там. Привычно бубнит, что не принесла с кухни бутерброд. Тащусь наверх, попутно заглядывая под сваленные на перилах лестницы журналы – чем черт не шутит – может туда заползла злокозненная книжка про паровозик Томас? И вот ни хрена. Словно ее кто-то съел, эту книженцию. Трачу все утро на поиски – перебираю весь долбаный книжный шкаф наверху, потом еще один – внизу. Ничего. Пятница… Про писанину вообще даже не думаю – становится так тоскливо, как будто в холодильнике стоит гигантский кусок тирамису – а я дала себе зарок медитировать и питаться одним кефиром. Сегодня мои мысли улетят к кому-то еще. Герои – в очередной альковной – пусть их себе. У кого постель – а у кого – уборка в детской перед выходными. Идите все в пень. Под детским журналом обнаруживаю счет за электричество – который полагалось оплатить две недели назад. Не день – сказка. А я даже еще не умывалась. Только наскоро причесала свои новые крашеные космы – чеши не чеши, а все равно похожа на Страшилу из «Волшебника Изумрудного Города» … На моей толстовке написано «I am no man” И вправду – ни хрена не мен. А не выспавшаяся истеричка среднего возраста с графоманской зависимостью, дурно покрашенными волосами, пожилым мужем и вздорными детьми. У меня правда появилась работа – я приношу пользу и оправдываю свое существование. Я помощничаю в школе, во время ланча и переменки. Свою работу я обожаю – дети – интереснейшие объекты для наблюдения. От крошечных (как это теперь принято говорить мимимишных) застенчивых, как малютки из книг Туве Янссон, пятилеток в подготовишке – до здоровенных лбов-пятиклассников, мимо класса которых приходится проходить, зажавши нос – пубертат, мать его. Два часа в школе – и дом уже кажется землей обетованной – там тихо… Там компьютер… Кофе…
Зато в школе – общение. Мои коллеги – добродушные американцы: рыжий кудрявый мистер Тим (по фамилии Мазерати – боги, пути ваши неисповедимы), - душа школьной столовой и любимец всех четверо-пятиклассниц – по совместительству массовик-затейник и неплохой исполнитель всяческой любимой поп - кантри и слегка рок музыки. С ним просто – у него тоже двое сыновей в средней уже школе – мы друг друга понимаем без слов. Остальные – женский коллектив. Их слегка боюсь. Но, как и все американцы, они прямолинейны, добродушны и любят пошутить – беззлобно, по-дурацки. Пожилая светловолосая ехидная леди - Бонни – степенна и обстоятельна. С ней мы говорим иногда о погоде и много – о подростках и школьном футболе, который надоел нам обеим – к концу перемены мальчишки, что играют в него, превращаются в осатаневших бестий, агрессивных и истеричных. Болтушка старая дева Тесс – тоже блондинка, с длинными кудрявыми волосами набережно скрученными в пучок и зелеными глазами. Она любит посмеяться и рассказывает мне о том, где делают лучшие сандвичи с яйцом и куда надо ходить за выпечкой. К ней я остерегаюсь подходить во время работы – заговорит. А я все же тут без году неделю – надо соответствовать. Джесс – стройная женщина моего возраста, классика жанра по-американски – платиновые волосы, голубые глаза, спортивная и властная. Она любит чтобы ее слушались – тоже капрал в юбке – если играешь по ее правилам, она – само очарование. В эти дни Джесс бывает редко – ее жених сломал себе ногу по пути ночью в ванную Она со смаком рассказывает всю эту душещипательную историю, и я понимаю – она страшно гордится тем, что он у нее есть – жених, хоть бы и со сломанной ногой – который, дурак не свалился с Харлея и не был бит в процессе сражения в американском футболе, а просто пошел отлить и сковырнулся в темноте на ровном месте, переломав себе к бубеням берцовую кость В нашем возрасте на такое везение рассчитывать не приходится – особенно девушке с детьми. Бог с ней, с костью. Срастется.
Последние два элемента нашего дружного коллектива (помимо меня): крепко сбитая мусульманка повариха - миссис Атар. Откуда она - не знаю, но думаю, откуда-то с Ближнего Востока– судя по большим глазам, четким красивым бровям и правильным чертам лица. Она лихо ездит на Шевви, носит брюки и платок и обладает жёстким, волевым, нетерпимым характером. У нее тоже мальчишки – уже большие – она из нашей породы: капрал. Всех матерей мальчиков характеризует эта самая военизированная повадка – она вырабатывается сама собой за долгие годы каждосекундной надобности строить потомство. У нашей уборщицы детей нет – она моложе нас всех. Очень пухлая, застенчиво-грубоватая тетенька неопределённого возраста, поведению напоминающая пятнадцатилетнего закомплексованного подростка. У нее темные волосы и невыразительные черты лица – она, как и я, постоянно слушает музыку (наверняка тяжелый рок или металл) и тайком бегает курить за территорию школы. Руки и спина – в красивых татуировках – тут любят это дело. Я ей слегка завидую – мне такого не дозволялось ни когда я была в ее возрасте, ни теперь. Каждый день мы встречаемся, шутим, проводим вместе дав часа в нашем инкубаторе – иные дни хороши, как сегодняшний – пока я выезжала на хайвей, выглянуло солнце – и сразу стало легче дышаться. Осень вдруг осветилась словно изнутри, и все вокруг запестрело, засияло желтым и оранжево-багряным – октябрь тут великолепен. Сегодня дети гуляют – от этого жизнь упрощается и у учителей, и у нас. Иначе приходится загонять засидевшихся товарищей в классы – и цыкать на них, чтобы не сильно орали, раззадориваясь процессе сражений в настольные игры., пока учителя торопливо где-то поедают свой ланч. Впрочем, мне и в классе не страшно. Мне нравится моя работа. Тем более сегодня пятница – а за окном солнце, в понедельник Хэллоуин, - жизнь все же идёт вперёд, словно и нет проблем, кризиса среднего возраста и предутренних ночных кошмаров. Сегодня – завтра – послезавтра у меня есть моральное право сидеть до четырех утра – потому что потом можно догнаться после семи заслуженным сном. Это пятница – и до нее мы дожили. Зима близко – ну и что? Если даже сломается котел, у нас всегда остается камин…