«Всему свойственна своя справедливость».
(Квинтилиан)
На четвёртый день после храмового праздника, морозным ноябрьским утром того самого года, когда сбросили царя, в усадьбе около помещичьего дома с раскрытой крышей, сорванными с петель дверями и пустыми глазницами окон стоял крик и галдёж. Деревенские, кучками группируясь на вытоптанных клумбах, горячо обсуждали вопрос о дележе мёртвого господского инвентаря (с живым инвентарём они полностью разобрались неделей раньше).
-Делить поровну! – сбив картуз на затылок, надрывал горло маленький, взъерошенный, как воробей, Андрюшка-гармонист. - Как намедни дойных коров делили!
-Ага! И беднейшим давать в первый черёд! – утирая нос рукавицей, вторил ему рябой от оспы обтёрханный мужичок с бородой-метёлкой, облачённый в рыжую, с чужих плеч, дырявую поддёвку.
-Правильно! По справедливости! Всё чичас обчее, народное! Чужого не требуем, но наше отдайте! – загомонили неимущие, и, хотя насчитывалось их около десятка, шум они производили такой, как если бы их было втрое больше.
Тут поднял руку коренастый, невысокого роста, с большой во всю голову лысиной дядька лет пятидесяти, в белой ситцевой косоворотке навыпуск, овчинной безрукавке и «гамбургских» сапогах, покуривавший в кулак возле амбарных ворот. Все сразу смолкли, как по команде. Это был Прохор Ипатьич, арендатор, человек большого авторитета, когда-то – сельский староста, по духу и разуму принадлежавший к числу тех натур, которыми богата русская земля: мастер на все руки, и швец, и жнец, и на дуде игрец. У себя в хлеву соорудил он хитрую поилку: ткнёт корова мордой в железную раковину - появляется вода. Мужики уважительно-ласково называли его "мозгой"...
-Говоришь, Андрюшка, хорошо коров делили? – притушив «козью ножку», начал Прохор Ипатьич голосом твёрдым и значительным, окинув хозяйским ястребиным взглядом «обчество». – И где они тапереча, энти дойные коровы, а? Ни одной ваш брат не сберёг. Или заморили, или на мясо продали, или на самогон обменяли… Вы, бедняки, только об себе и думаете, на людей вам начхать. Ранее в драных портках ходили, и тапереча в рванине шлёндраете. Живёте по-свински… крыши текут.. в сенях лужи… птица не кормлена… огороды бурьяном заросли… Хочь вам тут золотую гору насыпь, всё пропьёте, испохабите, по ветру пустите.
-Хватит с голодранцами нянчиться! – поддержал арендатора кузнец Никифор.
-Поделим всё промеж собой, а им остаток отдадим, - предложил выход бондарь.
Голоса одобрения представителей имущей части деревни посыпались, словно горох, со всех сторон, только отсутствовала в них классовая железная убедительность, свойственная голосам партии беднейших.
-Давно пора энтим горлопанам хвост прижать!
-Бога забыли, мать вашу!
-Точно, распоясалась нищета дырявая сверх меры!
-Чужое добро легко раздавать!
-Им бы только нахапать и надраться!
И даже кто-то запустил такое диковинное словечко:
-Вымогатели!
После этого энергичного демарша имущих, молча поддержанного также середняцкой прослойкой, «обчество» опять зашевелилось, загудело возбуждённо, словно растревоженный улей.
Однако беднейшие, оказавшись в явном меньшинстве, на попятный не пошли. Их заводила - Андрюшка-гармонист - сипло крикнул в толпу, мотнув вихрастой головой:
-Хочут умными себя показать! Грамотеи! Сказано, что беднейшие чичас самые главные – и крышка!..
Все замолчали.
Круглое лицо Прохора Ипатьича вытянулось.
-Кем сказано?
-Уполномоченным из волости, товарищем Халявко. Так что будем делить, дядя Прохор… по справедливости. Иначе... Иначе товарищ Халявко сотрёт вас, мироедов, в мелкую пыль и даже не чихнёт. А мы, бедняки то есть, ему подсобим.
Прохор Ипатьич сплюнул под ноги, выпустил сквозь ноздри глубочайший вздох:
-Из блохи шубы не выкроишь. Ладно, будет вам по справедливости. Только скажи-ка мне, Андрюшка, телега-то тебе на кой ляд? У тебя ж лошади нет. Кого в неё запрягать собрался?
-Кто пондравицца, того и запрягу,– огрызнулся гармонист.
В общем, открыли амбар. Сначала поделили серпы. Всем досталось по серпу, а некоторым даже два. Потом поделили косы и грабли. Та же благостная картина. Когда стали делить телеги, получилась нескладица: выяснилось, что претендентов на них больше, чем самих телег, ровно в четыре раза. Что делать? Снова заспорили. В итоге опять взяли верх безлошадные. Телеги разобрали на части и разделили по справедливости. Причём неимущие брали, в основном, рамы и оглобли, а имущие – оси и колёса. Та же плачевная участь постигла сенокосилки, сеялки и жатки-самосброски (их тоже не хватило на всех). До позднего вечера деревенские в полном штатном составе гайки крутили на господском дворе, словно барщину отрабатывали.
Прошло дней шесть… У тех, кто взял оси и колёса, во дворах появились новые телеги, а в сараях у них вовсю кипела работа по сборке сенокосилок, сеялок и жаток.
-Нешто угадаешь… - бурчали, глядя на всю эту вопиющую несправедливость беднейшие, сжимая кулаки. - Опять обмишурили, сукины дети! Погодите, ироды, придёт наше время, ужо мы вас тогда засупоним!