Передача

аудиоверсия - https://yadi.sk/d/KIhDMx2JxQ25Z


Глава 1.  Солнечное сплетение.

...Всё началось с невообразимо красивой, тихой на грани исчезновения мелодии - хотя здесь, на горе, среди деревьев, травы и камней ей вроде неоткуда было взяться. Где-то шуршал радиоприёмник, но эта мелодия приходила из другого источника, казалось, она играла внутри неё самой.  Музыка была одновременно и грустной и счастливой, простой и сложной, вначале это была флейта, потом она незаметно превращалась в пианино, гитару и даже в женский вокал.
В её голове не было ни одной мысли, в уголках губ она чувствовала влажную солоноватость слёз. Настя вдруг вспомнила, что эта музыка всегда и во всех обстоятельствах была с ней, она была тонкой нитью, которая с самого рождения связывала её эмоции, страхи, желания и события. Мелодию не было слышно из-из постоянного внутреннего монолога; чтобы её услышать, требовалась полная тишина в голове и особая тонкая настройка. В детстве, когда предметы и люди были ещё будто полупрозрачными, нетвердыми, во всём таились сюрпризы, волшебные открытия и новые волнующие возможности, осязаемый, но не осознаваемый магический музыкальный аккомпанемент был ещё слышен. Позже музыка приходила только во снах и лишь однажды наяву, - на втором курсе, в состоянии острой влюбленности в преподавателя по экономике.
Музыкальная нить иногда выныривала из тёплой немой темноты, становясь частью человеческой музыки - детсадовских песенок, эстрадных пластинок родителей, школьной попсы, студенческого рока, клубного хауса и техно, а потом регги, транса, этники, - за разнообразием форм и стилей всегда прятался один и тот же тихий животворящий источник.
Настя открыла глаза и неожиданно ощутила, что пространство, в котором она находилась: деревья, камни, земля, и уходящее в горизонт слияние моря и неба подсвечивалось изнутри; этот свет и был вечной мелодией, а мелодия была Настей, и всё-всё внутри и снаружи было (Настя долго не могла подобрать подходящего слова) - священное.
Её захватило желание немедленно с кем-то разделить это удивительное открытие и она громко прокричала в угасающий день: “Эге-гей!”. 

********

На вокзальном перроне, под дребезжащий звук катящихся сумок на колёсиках, в слегка едком железнодорожном воздухе в его груди всколыхнулась волна предчувствия большого и важного приключения. В вагоне было душно, как почти всегда в советских и пост-советских вагонах, хотя и не слишком многолюдно: середина сентября, курортный сезон пошел на спад. Соседи оказались среднестатистическими пассажирами: в трениках, с чаем, шуршащими кулёчками и газетными кроссвордами, бегающие в тамбур покурить. Стоял знакомый с детства уютный коллективный запах неизбежной варёной курочки, дешёвого пива и пота; разухабистая попса булькала в вагонном радио, пока не оборвалась так же внезапно, как и началась.  Стал слышен мерный колесный стук, под который приходили занятные мысли. «Вот я сколько уже ездил в поездах, может за всю жизнь раз сто, и всегда в начале поездки думаешь: «О, все еще только начинается, о, у меня столько всего впереди».  А потом вжик! - будто что-то быстро промелькнуло и ты уже едешь обратно, вспоминаешь те мысли и думаешь: “Где он теперь, тот день и тот момент с думами о предстоящем, с медитативно жующими пассажирами, с мельтешащим за окном разноцветным днём? От того момента остались только смутные всполохи и пятна в памяти нескольких десятков людей - и всё. И любой другой момент точно так же очень скоро превращается в размытое радужное пятно... Чаю, что ли, попросить?”
Потом был закат, красный шар солнца мелькал сквозь бегущие деревья, ему даже показалось, что этот мерцающий мир за окном слал сигнал, отчаянно пытаясь поделиться с ним какой-то важной тайной, а он, по убогости своей, никак не мог постичь эту солнечную азбуку Морзе, и незаметно провалился в мерно стучащую, лязгающую, со всполохами бегущих фонарей темноту.
Ночью при прохождении никому не нужных, но таких суровых границ за ногу дважды дергала проводница (не спать! гражданин, не спать! паспорта готовим!). Украинские проверяльщики были поласковее, хотя по общепринятому вагонному   мнению, держали пальму первенства в мастерстве вымогания денег за отсутствие каких-то печатей и бумажек. Утром, уже в Украине, мужички с голым торсом стали чаще выскакивать из вагонов и скупать на станциях заметно подешевевшее пиво, пирожки и мороженое, не забыв покурить и бросить под рельсы бычок.

Проснулся от резкого толчка, когда поезд уже тормозил, а пассажиры шумно доставали свои сумки и чемоданы.  С левой стороны вагона уже можно было разглядеть море, оно казалось таким маняще-безмятежным после почти электрического московского напряжения. 
Выйдя на перрон в теплый день, ему показалось, что под покровом вокзальной суетливости ощущалась какая-то вечная, не подверженная изменениям основа, и она терпеливо, по матерински, ждала его возвращения. С этой мыслью он бодро зашагал к автостанции, где его уже поджидал потрёпанный автобус.
Через час он уже набивал рюкзак продуктами в курортном поселковом магазинчике. 
- А на Заячий мыс как попасть, не подскажете? - Продавщица смерила его ироническим взглядом, усмехнулась:
- По берегу направо, не заблудишься.
Народ был здесь грубоват, но простодушен.  В Москве же было наоборот.

********

Заячьим мысом назывался холмистый участок берега в некотором отдалении от посёлка, еще с советских времен облюбованный нудистами, йогами, хиппи, панками и эзотериками всех мастей.  Местный горный массив был официально памятником природы, а неофициально - аномальной зоной, где кто-то периодически видел НЛО и общался с духами предков. Здесь сложился небольшой альтернативный социум, где, пока позволяла погода, можно было спрятаться от благ цивилизации и её надоевших условностей.

Приближался полдень, он шагал по гальке, иногда прыгая по камням пустынных пляжиков, иногда огибая преграждавшие дорогу валуны и скалы.  Местность была гористая, поросшая пожелтевшей травой и кустами, со следами недавнего пребывания большого числа людей. На камнях стали появляться странные рисунки и надписи: “Смешные вы. Люблю я вас!”, “Голосуй за Джа!”, “The naked will save the world”, но особенно ему понравился камень со неуклюжим и трогательным стишком:
“Я буду вспоминать
Тебя с большим волнением
Осенний поцелуй
В солнечное сплетение”.
Сразу представилась томная длинноволосая полуобнаженная нимфа, маленькая грудь, русалочий изгиб, божья коровка на полу-детском плече готовится взлететь, а тонкие пальцы старательно выводят букву за буквой.
Палаток было немного, их обитатели нежились на пляже либо суетились с кастрюльками вокруг небольших очагов. Где-то стучал барабан, кто-то задумчиво бренчал на гитаре.
- Друг, хоп-хоп, только приехал?
- Ага, с автобуса иду. Хоп-хоп. - Перед ним стоял очень смуглый, даже прокопчённый, сильно заросший и совсем голый парень неопределенного возраста с грустной похмельной улыбкой.
- А у тебя винчика глотка не найдётся?
Он уже знал, что “хоп-хоп” было местным универсальным приветствием (его этимология была неизвестной). Другим таким приветствием было “Добрый вечер”, которое употреблялось независимо от времени суток, видимо, указывая на то, что всё еще только начинается.
Кеша скинул рюкзак, достал оттуда пластиковую литровку купленного в магазине портвейна и протянул её парню. Тот обрадованно припал к бутылке и медленно, с наслаждением (Кеша завороженно смотрел на его ритмично двигающийся кадык), выпил примерно треть. С безмерной, блаженной благодарностью он посмотрел на своего благодетеля и спросил:
- Уважуха, чувак. С меня причитается. Меня Сэм зовут. Дунуть хочешь?

Потрёпанная и выгоревшая палатка Сэма стояла под большим можжевеловым кустом неподалёку. Вокруг неё виднелись пластиковые бутылки, нехитрая посуда, разрисованные камни - сама палатка была в выцветших рисунках в стиле примитивной наскальной живописи. Возле небольшого костерка смуглая девушка в одной набедренной повязке возилась с прокопчённым котелком.
- Это Кая, знакомьтесь - сказал Сэм, набивая глиняную трубку. 
Кая была весьма привлекательным, и по всей видимости только что проснувшимся созданием лет двадцати с небольшим. Лицо было несколько простоватым, загорелой фигурой она напоминала коренастых индейских скво, а крепкие, сочные грудки немедленно вызывали аппетит у смотрящего.  Кеша с трудом отвел от чудесных магнитов глаза и представился. 
- Иннокентий. Можно Кеша.
- Катя, но лучше Кая. 
- Кая? А ты Пелевина читала?
- Ну Чапаева, конечно, и этот ещё... про лису-оборотня.
- Почитай S.N.U.F.F., там тоже Кая есть, классная.
- Прикольно. А ты на фейсбуке есть?
- Да, но подумываю оттуда самоудалиться.  Всё-таки пустая трата времени. Френдлента кажется такой захватывающей, интересной, а уже на следующий день ничего не помнишь.  Мишура.
- Ну не скажи, я столько знакомых там нашла, которых потеряла давно, школьных друзей и даже детсадовских.  Это ж здорово!
- А у меня даже мейла нету, и ничего, жив как-то! - вмешался в разговор Сэм. - Вот мы тут сейчас вживую общаемся - вот это я понимаю. Вот вернусь домой, устрою клуб живого общения - а то все только в сетях сидят, задолбала уже эта кибернетика!

Сэм протянул Кеше глиняную дымящуюся трубочку в виде свернувшегося в калачик медитирующего инопланетного младенца с продолговатым черепом, который служил вместилищем для курительной смеси.
Когда дым рассеялся, Сэм сказал:
- Классная трубочка, да? Чувачок один тут их делает, на горе живет, Штирлицем звать. Ты вообще надолго на Зайку?
Зайкой аборигены называли Заячий мыс.  Кеша неопределенно повёл плечами. 
- Правильное время выбрал, щас самый ништяк. Не жарко уже, а то знаешь, тут в августе сковородка. Цивилы с матрасниками разъехались почти, остались только правильные люди, индейцы короче. Урожай опять таки, дербан. Виноградники! Вечеринку, может, eщё устроим. - Глаза у Сэма теперь горели. Три месяца на Зайке добавили его облику первобытной дикости. Это касалось и Каи.
- Кеша, держи чай - Кая протянула ему дымящуюся кружку. С её левого плеча на него смотрел Будда с улыбкой от уха до уха, в губах у Будды дымился огромный косяк. 
- Спасибо. 

Чай был скоро выпит, в ход пошёл Кешин портвейн. Все трое теперь что-то возбуждённо обсуждали, смеялись.  Через какое-то время Кеша посмотрел на часы на своей мобилке и вспомнил, что ему нужно было успеть до темноты обустроиться:
- Ну что ж пойду дальше, спасибо, друзья. - Язык у него заплетался. - Поставлю палаточку, обустроюсь, кашки сварю. ...Кашки сварю? Что за бред, я же не хотел говорить “кашки сварю”, и варить ничего не собирался. Почему же сказал? Хм.
- Поток сознания, мэн - улыбнулся Сэм. - Чувак, всю жизнь, не поверишь, его изучаю. Через нас фигачит поток сознания. И нам просто надо в нем полностью раствориться. Тут один олдовый чел приезжал с Питера, семинары там какие-то ведёт духовные, так вот он говорит,  что никто на самом деле свои действия не контролирует, свободная воля - это только хитрая иллюзия.  Всё просто происходит само собой, и если в это хорошенько врубиться и перестать вмешиваться в происходящее, настанет полный ништяк и свобода, поскольку теперь, что бы ты ни делал, всё правильно и ошибиться нельзя, поэтому можно всё. О как! - и Сэм опять протянул Кеше дымящуюся трубку.
Откашлявшись, Кеша закрыл глаза и увидел золотистый поток сознания и как он растворяется в нём. Мысли прекратилась, он был в центре сияющего  ритмично пульсирующего пятна света. Сэм продолжал что-то говорить, но смысл слов не доходил до его сознания, теряясь где-то на пути. Он вдруг перестал понимать, где находится. Любые идеи на этот счет просто лопались, словно мыльные пузыри, и конца этому не было. “А травушка-то позднячковая, добрая но ух, лютая! Добролютая... Добролюбов одобрил бы лютость добра, бро.  Надо бы записать...”
- А пойдёмте окунёмся - прервала его вышедшие из под контроля грёзы Кая и решительно сбросила последний платок, который для внимательного глаза (а Кеша был внимателен к таким вещам) и так практически ничего на закрывал.

Прохладная, искрящаяся в солнечных лучах вода частично вернула Кеше ясность в мыслях. Теперь они безмятежно лежали под ярким солнцем, голые, мокрые, рука Кеши почти касалась Каиной руки и он подумал, что если это касание не дай бог произойдёт, будет короткое замыкание, и клокочущая раскаленная энергия спалит его до дна.  Перед ним один за другим возникали образы: мини-юбки в метро, голые коленки однокурсниц на лекции, глубокие декольте офисных дамочек, красотки на улице, в рекламе, в экранах - всё это постоянно дразнило, провоцировало мощную, страстную силу в Кешином теле, не давая ей при этом шанса реализоваться. Он вспомнил, как лет в двадцать однажды чуть не потерял сознание, когда на мгновение перед ним мелькнули грудки неловко наклонившейся институтской секретарши. 
Кеша представил себе идиллический мир, где эту телесную энергию не приходилось бы вечно и мучительно сдерживать. Ему пригрезилось хаотичное сплетение, сложный букет из мужских и женских тел, преодолевших наконец навязанный обществом стыд и свои физические границы в едином любовном порыве на фоне дикой природы.  Солнечное сплетение... Но и эти фантазии приходилось контролировать, дабы не оконфузиться вследствие естественной физиологической реакции.
Тут подул спасительный свежий ветер и заставил их вновь одеться - короткий осенний день подходил к концу.

Кеша наспех поставил палатку неподалёку на пригорке.  С приходом темноты ветер усилился. Кое-как поужинав, Кеша пытался спать, но ветер всё крепчал, и пришлось дважды выходить и укреплять трепещущую под натиском ветра палатку.  Когда ветер ненадолго стихал, был слышен мощный прибой, а потом всё опять тонуло в завываниях, свистах и хлопаньях.
Зато утро выдалось солнечным и тихим. На пляже купался, загорал, чистил зубы, делал йогу и мыл посуду разномастный голый люд, и по степени загорелости было видно, кто сколько здесь обитал. Там же нежились на солнце Сэм с Каей.
Вскоре он уже был знаком со многими здешними обитателями - дредастой семейной парой Гариком и Офелией с двумя игривыми детьми лет шести-семи, стройным йогом с бронзовым телом Костей из Днепропетровска, бледнокожими и вечно под каким-нибудь кайфом московскими программистами Вадимом и Геной, а также весьма симпатичной и романтичной питерской девушкой Настей.  Были также две лесбиянки Зита и Гита, но они держались особняком и дружили только с местной легендой Биофилом, бросившим научную карьеру ботаником, который жил безвылазно на Зайке уже года два и в совершенстве освоивший непростое искусство жить без денег, а иногда и без еды.
Кеша незаметно и легко влился в эту радостную компанию, ему нравились его новые знакомые, которые вместе с одеждой словно сбросили свои защитные слои и социальные образы, обнажив свои настоящие качества.  Особенно его впечатлила история Гарика.
В своей родной Дубне, что под Москвой, он с детства практически не слезал с велосипеда и постоянно с ними возился. И как-то раз в своём велоклубе, уже будучи студентом, когда он помогал приятелю что-то отрегулировать в его шоссейнике, перед ним вдруг возникла живая, объёмная картина истории этого велосипеда - как тот был сделан и куплен, первый хозяин, первый прокол, причина царапины на раме. Он посмотрел на другой велосипед - и увидел другую историю. История велосипеда формировала его характер и будущее. Один был усталый и пораненный, другой рвался в бой, желая реализовать нерастраченный потенциал и высокие ходовые качества. С тех пор он стал за небольшое вознаграждение или просто косяк помогать друзьям и знакомым при покупке велосипедов, как подержанных, так и новых. Так продолжалось до тех пор, пока кто-то не попросил его помощи в покупке подержанной иномарки - выяснилось, что его дар распространяется и на автомобили и вскоре он уже был консультантом по покупке авто. Постепенно Гарик стал известным специалистом, на его услуги выстроилась очередь. У него завелись деньги, он купил квартиру в кредит, женился, стал путешествовать по миру.  Тут его талант заметили какие-то мутные секретные органы, и прямо из аэропорта, когда он как-то раз прилетел из Тайланда, отвезли на чёрном БМВ на секретный объект и сделали предложение поработать на родину, от которого нельзя было отказаться.
- Они мне показывали какие-то машины и катера, хотели выяснить историю их владельцев, а я им такой пурги нагнал, что им пришлось от моих услуг отказаться - ухмыльнулся Гарик. - Там, конечно, не дураки и догадывались, что я их просто саботирую - но что со мной поделаешь?  Но от греха подальше пришлось-таки переехать в Киев. Стараюсь теперь особо не высовываться, семья всё-таки.
- Слушай, а людские истории ты тоже видишь? - спросил Кеша.
- С тобой всё будет хорошо - уклончиво улыбнулся Гарик.
Тут раздались восклицания - незнакомая темноволосая стройняшка принесла на пляж бутылку шампанского с бокалами, откуда-то появился арбуз, веселье вышло на новый уровень.

Ближе к полудню Кеша присоединился к походу за водой на родник с Костей и Настей.  Натоптанная тропа вела вверх, в горы, через выжженные ушедшим летом холмы и заросшие дубками и кустарниками ложбинки. Панорама залитых солнцем  долин и сходящих в море скал была великолепна и местами даже величественна.
Девушка Настя в основном приятно молчала и интеллигентно улыбалась.  Она приехала несколько дней назад и пока с интересом осваивалась.  Костик же приезжал на мыс уже несколько лет подряд и обычно оставался на пару месяцев.  В сезон на горной поляне, подальше от шумных пляжей, собиралось довольно много йогов, цигунщиков, медитаторов и разного рода эзотериков.
- Лучшего места для занятий не сыскать - энергетика здесь уникальная, древние вулканы, долина мёртвых, уши земли - настоящие места силы. Действует на всех, но не все замечают - вот некоторые бухают как черти и чадят как паровозы, а утром хоть бы хны, никакого похмелья - с упоением рассказывал Костик.
На роднике Костик с фырканьем и брызгами обливался холодной водой.  Кеша с Настей, поёжившись, отказались - всё-таки было уже прохладновато.  Набрав свои пятилитровки (или “пятишки” на языке индейцев), они отправились обратно.
- А кстати, давайте к Штирлицу зайдём на чаёк, это почти по пути, он рад будет - предложил Костик. 

Штирлиц смастерил в горах крохотный домик из смешанной с травой глины, камней и подручных материалов и даже оборудовал его глиняной печуркой для обогрева и готовки. Вообще таких “индейских” домиков было в горах над Зайкой несколько, в них зимовала горстка наиболее радикальных индейцев,  но домик Штирлица считался образцовым.
Однако дома его не оказалось.  Место было очень живописно и в то же время защищено скалами и деревьями от ветра и любопытных глаз.  Домик был трогателен в своей эльфичной первобытности и весьма гармонично вписывался в окружающую картину. Рядом был даже крохотный огородик и росли посаженные деревца. У костровища лежало несколько свежеобожжённых небольших курительных трубочек в том же марсианско-инопланетном стиле, что Кеша видел вчера у Сэма. 
- А у Штирлица есть трубки на продажу? - поинтересовался Кеша.
- Очень может быть, сейчас ему нужны деньги - зима впереди. Поговори с ним, он бывает на берегу - ответил Костик.
- Такое место чудесное, уходить не хочется - мечтательно сказала очарованная панорамой Настя. - Нирвана какая-то. А у меня из окна только стену соседнего дома видно, печальная питерская классика.
Она изящно сидела на краю большого камня, и Кеша втайне любовался ее очертаниями - вроде ничего особенного, но в её грации было какое-то неловкое изящество и трогательная подростковая угловатость. Костик неподвижно сидел в какой-то асане, с идеально ровной спиной и закрытыми глазами.
С началом сумерек появился ветерок, сделалось свежо.
- Что ж, давайте спускаться, пока не стемнело - сказал, поёжившись, Костик, прервав затянувшееся молчание.

*********

...Следующие три дня дул сильный холодный ветер, ознаменовавший смену сезонов. Народ иногда собирался в кучку на общей поляне, кутаясь в куртки и даже в спальники, но сидеть на таком ветру было некомфортно и часто приходилось прятаться в палатке, жечь свечки, перечитывая от скуки всё вплоть до конфетныех фантиков, ведь книжек совсем не много.  Когда к Кеше начала подбираться тоска, ветер наконец стих, но пошел холодный моросящий дождь. Всё стало пронизывающим, склизким, у Кеши появился насморк. Тоска превратилась в уныние, но всё же уезжать ужасно не хотелось, ведь ничего особо интересного в Москве его не ждало.  Он решил держаться до последнего - и тут случай сблизил его с Настей. Как-то раз, когда он, убаюканный дождевой капелью, начал проваливаться в сон, он вдруг сквозь дрёму услышал Настин голос:
- Кеш, прости, ты не спишь? Нет? У меня по палатке что-то ужасное бегает - спаси пожалуйста!
- Да, конечно, секунду!
В Настиной палатке приятно, по-девичьи пахло и действительно кто-то шебуршал под вещами в углу.  Кеша откинул вещи и в свете фонарика на миг увидел странное продолговатое существо, которое могло получиться от брака сороконожки и скорпиона. Существо проворно прошуршало в другой угол. Как впоследствии ему объяснили, это была сколопендра, ее укусы болезненны, но в общем не опасны.  Кеша долго гонял шустрое насекомое по палатке, пока ему наконец не удалось выкинуть его наружу.

Дожди продолжались. Кеша и Настя стали от нечего делать ходить друг к другу в гости и подолгу общаться. К своим 25 годам Настя успела сделать небольшую, но стремительную карьеру от менеджера до помощника руководителя петербуржского маркетингового агентства с отличной зарплатой, но вскоре разочаровалась в незамысловатых идеалах городской и офисной жизни. Тягостные отношения с бывшим одноклассником приближались к неминуемому финалу, а повышенное внимание со стороны финансового директора агентства вызывало у неё лишь тоску.
- В одно дождливое утро я почувствовала, что всё, момент пришёл, пошла сделала себе новую причёску (наверное, слишком короткую, но теперь это уже не важно), на следующий день написала заявление об уходе, прощальную смску надоевшему бойфренду, объявление о продаже своей когда-то любимой тойоточки и купила билет на море.  Думала, бросить устоявшийся жизненный уклад будет сложнее, но видимо, перемены назрели и всё произошло само собой. Хотя я по-прежнему не знаю, чего хочу и не понимаю, что делать со своей жизнью. Но по крайней мере теперь я знаю, чего не хочу, - очаровательно улыбнулась она.
Слушая Настю, наблюдая, как шевелятся в такт речи её губы и как ветер разбрасывает по плечам её волосы, Кеша чувствовал, что внутри него растёт полузабытое тянущее ощущение прогрессирующей влюбленности, предвкушение рая, которое он пытался от себя отогнать, помня, как быстро сладость любовных грёз превращается в горькую душевную боль.   
Но он не мог ничего с этим поделать и Настин образ мало-помалу поселился в Кешиной голове страстной, мечтательной надеждой.
Через пару дней, к большому Кешиному сожалению, погода вновь наладилась.  Не все выдержали испытание холодом и дождём: палаток стало заметно меньше.  После ненастья и вынужденного безделья всех охватила  эйфория, возобновились общие борщи, посиделки с чаем и вином, барабанами и хохотом. Настала пора безвременья, безмятежные ласковые дни один за другим переходили в прохладные звёздные ночи. Все понимали, что надвигались настоящие холода и отъезд не за горами, но пока что надвигалось полнолуние. 
На одной из таких посиделок Кешу познакомили со Штилицем, оказавшимся мягким, задумчивым парнем за тридцать, в очках и с бородкой. Его красиво порванная белая рубашка будто служила символом побега их душного офиса.  Кеша купил у него недорого трубку с фигуркой марсианки с огромными, устремлёнными в космос глазами и весьма выразительными формами и получил приглашение зайти как-нибудь на чаёк.
В день полнолуния вечеринка постепенно начала обретать очертания. Гарик снял со своей восьмёрки аккумулятор, магнитолу и колонки и приволок всё на общую поляну.  Затем Вадик с Геной, вооружившись проводами, отвёрткой, двухлитровкой пива и видавшей виды трубкой, не сразу, но всё же успешно соединили все компоненты. Кая с Офелией тем временем украсили поляну цветастыми полотнами и свечами.
Из посёлка вернулся Сэм с вином и травой, все радостно делили и пробовали на вкус добычу.  Погода благоволила: ветра почти не было, всё было готово к вечеринке.  Биофил пошёл за дровами для общего костра, кто-то - за виноградом, где после уборки сняли охрану и можно было беспрепятственно собирать оставшиеся гроздья. 
Вот только Насти с утра нигде не было видно и от этого у Кеши было тяжело на сердце. 
“И когда это я успел влюбиться?” - крутилась в его голове мысль при ощущении горечи от утраты того, чего он даже не успел обрести. Чтобы хоть как-то отвлечься, он решил прогуляться на родник. 

*********

Было еще тепло, но солнце садилось и подступала прохлада. Казалось, склоны отдыхали после летней жары и недавних ветров. Он вышел на плоскогорье, но там его печаль была усугублена видом свежей, уродливой колеи от бульдозера, пролегавшей через всю предгорную долину - видимо, клали какой-то кабель.  Колея выглядела особенно грубо и нелепо на фоне окружающей природной красоты.  Ощущение беспомощности против злой, мощной силы повергло Кешу в уныние. “Как так можно? Сколько там - 30, 50 лет будет заживать эта рана? Это если по ней не ездить..”. Гнев не находил выхода и метался по Кешиному сознанию. “Что я в принципе могу сделать? Писать жалобы в инстанции? Да ну. Поджечь бульдозеры? Хм, а ведь это было бы эффективно. Раздобыть бензин несложно.  Интересно, где надо поджечь бульдозер, чтобы горел? Не, ну его, не буду об этом даже думать, что-то в этом неправильное. Насилие порождает насилие, это ж порочный круг. Кроме того, ну что такое для природы пятьдесят или даже тысяча лет? А может быть, я просто трушу?”.
На роднике было тоже пустынно.  Набрав пару пятишек воды, Кеша побрёл обратно.
Медленно смеркалось. Степное безмолвие лишь изредка прерывалось шелестом ветра и редким криком птиц. Не доходя до поворота к домику Штирлица, он услышал с его стороны женское “Э-ге-гей!”. Кажется, это был Настин голос. Кеша остановился в хмурой задумчивости, липкая, тяжёлая ревность уже разливалась в груди. Похоже, Настя теперь со Штирлицем.... Пластырь лучше отрывать одним резким движением, подумал Кеша и решительно зашагал в сторону домика. 

В домике негромко работало радио. Кеша снял рюкзак, сердце учащенно билось, то ли от резкого подъёма, то ли от волнения, и никак не могло успокоиться. Что-то странное, будоражащее, может быть, даже опасное витало в воздухе.  Кеша почувствовал на себе взгляд и повернул голову.
На него смотрела, широко улыбаясь, Настя. От её обычной скованности не осталось и следа, а глаза и даже всё лицо будто подсвечивалось изнутри мягким светом.
- О, привет, Насть. Ты кричала. - Кеша выдавил из себя улыбку.
Настя подошла к Кеше и всем телом крепко обняла его и медленно прошептала на ухо: 
- Всё, что есть и всё, что происходит - свято.
“О, так она под кайфом”,- понял Кеша, а вслух сказал:
- Интересная мысль. А я тут иду с родника, слышу, ты кричишь, ну дай, думаю, зайду, тем более Штирлиц приглашал - а он дома, кстати? Вечеринка же сегодня, пойдёте?
Настя как будто его не слышала, продолжая держать Кешу в объятьях. Он чувствовал тепло Настиного тела, ее пальцы еле заметно гладили его волосы, усиливая головокружение.
В нем нарастало необъяснимое волнение, шершавый комок подступил к горлу. Что-то одновременно манящее и отпугивающее происходило в его душе, он физически ощущал какое-то движение в солнечном сплетении. Голова кружилась, колени ослабли, а мысли испуганными зайцами скакали по горящему лесу.
 
Тут из домика тихо вышел Штирлиц со светлым, каким-то просветлённым лицом, молча подошёл к ним и обнял обоих.
- Эээ... чем это вы тут... прикалываетесь? - растерянно пробормотал Кеша и беспомощно закрыл уже мокреющие глаза. Грудь как будто проломил гремящий поток и быстро заполнил её изнутри искристым флюидом, часть которого стала просачиваться из Кешиных глаз в виде слёз.  Слёзы будто смыли налипшую грязь с органа чувств, о существовании которого он даже не подозревал и всё вдруг изменилось, приобрело мягкую сказочность, глубину и родственность.
- Да что же это такое? Я не понимаю, вроде ничего такого не принимал - бормотал Кеша, понимая неважность и ненужность своих слов в свете удивительных ощущений и откровений, которые сейчас переполняли его.
Среди них была волна глубокой нежности и благодарности, которую он ощутил не только к Насте, но и без тени смущения к Штирлицу, и он был уверен, что они чувствуют по отношению к нему то же самое.  Такая же щемящая нежность немедленно появлялась ко всему, что оказывалось в поле его внимания: всё вокруг стало обнимающей его Настей.  От тоски и напряжения не осталось и следа, всё лопнуло и растаяло в единстве и безграничности. Его жизнь теперь виделась живой нитью, вплетённой в бесконечный узор немыслимой сложности и красоты. Всё, что пытались сказать духовные учителя в своих книжках, и психонавты в своих кислотных и грибных трип-отчётах, всё стало наконец очевидно, но по-прежнему совершенно невыразимо. 
Потом Штирлиц пошел делать чай, а они с Настей молча сидели, взявшись по-детски за руки, завороженные панорамой восходящей из-за моря оранжевой луны и редких огоньков на берегу.
- Я знаю, у тебя есть вопросы и я думаю, Штирлиц тебе всё объяснит.  Ну, всё не всё, а то, что он сам знает.  Я и сама ничего почти не знаю. - Голос у Насти был обволакивающе-бархатный.
- А это ... ну вот это, не знаю как назвать, - закончится?
- Не спеши, Штирлиц тебе всё расскажет.  Ты знаешь, это я тебе кричала, ну точнее, не тебе, я не знала, что это ты по тропинке идёшь. Меня так разрывало от восторга... очень хотелось с кем-то поделиться.  Хорошо, что это оказался ты.
- Я тоже очень рад, что ты - это ты - улыбнулся в ответ Кеша.
Настя положила Кеше голову на плечо, и он гладил её ладонь, наслаждаясь простотой, ясностью, и отсутствием присущего ему в таких случаях напряжения; Кеша будто вернулся домой и впервые в жизни не мог, да и не хотел унять слёзы. 

Они задумчиво пили в домике чай при свече, когда Штирлиц сказал:
- Кеша, ты сейчас узнаешь что-то совершенно удивительное и я попрошу тебя сохранить это в тайне, пока мы не поймём, что с этим делать.   
Кеша кивнул.
- Любишь радио? Я вот с детства и до сих пор его слушаю - люблю белый шум, шорох, треск, незнакомые языки, непонятные новости из дальних стран - и всё это из ниоткуда, из воздуха.
Штирлиц взял в руку всё это время что-то тихо бубнивший приёмничек “Грюндиг” и с интересом посмотрел на Кешу. Кеша прислушался - низкий мужской голос проникновенно читал что-то похожее на поэму на каком-то восточном языке - это был не арабский и не турецкий, скорее фарси, но он не был уверен.  Штирлиц выключил приёмник и тут Кеша заметил какое-то странное движение в районе солнечного сплетения, будто внутри него выключили свет. Тут он понял, что прежний Кеша, его обычное восприятие с тревогами и страхами вновь возвращалось к нему.
- В первый раз я заметил это ровно три недели назад. - продолжал Штирлиц. - Этот приёмник валялся у меня без дела всё лето, и только недавно я нашёл батарейки и стал его иногда слушать.  Он всегда работал как нормальный приёмник, но однажды я поймал эту волну в ультракоротком диапазоне, оставил на какое-то время - голос понравился, глубокий такой, поэтичный, как восточная мелодия. И тут произошла... не знаю, то ли трансформация восприятия, то ли сдвиг точки сборки, ты теперь знаешь, о чем я. Это продолжалось несколько часов, а потом передача закончилась, а с ней и эффект.  В последующие дни я каждый вечер пытался опять поймать эту передачу, но мне это никак не удавалось, и когда я почти отчаялся, я вдруг опять нашёл её, час в час через неделю после первого раза.  Насколько  я теперь  понимаю, передача выходит только по воскресеньям и продолжается с восьми до двенадцати. Это всё, что я знаю. Ни малейшего представления о том, что это такое, откуда и как работает, даже не знаю, на каком языке. Сегодня днём Настя зашла, а тут как раз воскресенье, решил её в это дело посвятить, а потом и ты пришёл - как чувствовал.
- Мне кажется, всё это совсем не случайно - сказала Настя. - Тут какая-то мистика! Одно могу точно сказать: мы уже никогда не будет прежними. И это офигенно. - Глаза у неё блестели.
- Блин. Невероятно. Невероятно. Как это может быть? Не знаю, что и сказать, - ошеломленно произнёс Кеша. - В армии у меня сослуживец был, он мне признался как-то по секрету, что ловил дома по радио инопланетян, которые что-то ему парили.  Вроде шиза чистой воды, а теперь даже и не знаю.  Можно включить?
Штирлиц кивнул, Кеша осторожно взял приёмник и повернул колёсико. Услышав знакомый речитатив, он почти сразу почувствовал щекотку в груди и головокружение.  Его накрывала волна тихой эйфории.  Захотелось танцевать, двигаться.
- А кстати - чуть не забыл - сегодня же вечеринка на берегу.  Что если нам пойти на неё... с приёмничком?  Каков радиус действия?
- Кажется, метров 10. Ну не знаю, идея, конечно, интересная, но мы ведь не знаем как радио на кого подействует и вообще всех последствий - неуверенно ответил Штирлиц.
- Идея супер! Я уверена, всё будет прекрасно - воскликнула Настя. - Знаете, этот опыт - лучшее, что вообще можно кому-нибудь пожелать. Мы не можем это скрывать от друзей!
- Ладно - махнул рукой Штирлиц. - Но только помните: никому пока ни слова, окей?

Когда они вышли на бульдозерную колею, Кеша осознал, что гнев его по поводу это уродливой борозды как-то исчез, и появилась уверенность, что всё, что происходит - правильно, включая даже бульдозеры, бороздящие древнюю степь.   Правильно просто потому, что абсолютно всё происходящее - изначально свято, как сказала Настя, а позитивные или негативные краски - вторичный продукт ума.

*********

Уже издалека было видно, что вечеринка в разгаре. У костра сидели с кружками чая или самогона чумазые, счастливые панки, неподалёку стоял в асане Костик, резвились дети, ходила по рукам трубка мира.  Диджеем вызвался Гарик и было видно, что он отлично справляется.  На площадке между колонками лихо отплясывала под разухабистый, заводной даб благодарная публика, среди которой выделялся Биофил, диковато скачущий в военной шинели на голое тело. Настя сразу побежала на танц-полянку.

Первым их встретил вездесущий Сэм.
- Хоп-хоп, чуваки! Я уж думал не придёте. Тут у нас клёво! С проводами заморочка была, но у нас же два компьютерщика!  О-о-о, так я смотрю вы под чем-то? От вас прям прёт.  Это у тебя радио в руке - во ржака, на вечеринку с приёмником! Классно придумал! Покурить не хотите?
- Мы тебя любим, чувак  - улыбнулся Штирлиц.
- Я вас тоже! Инджой йо трип! Там одна чувиха марочки предлагает, говорит хорошие, мы с Каей уже.  Вам не надо? Ой, вообще да, куда вам ещё. А у вас винца нет, а то не успел принести, так уже и выпили всё, а чачу с панками пить - бррр!  Ну нет так нет. Ладно, пойду Гарика подменю, а то он уже два часа играет.

*********

- Ну что, включаем? - спросил Кеша, когда они остались со Штирлицем одни.
Луна была в зените. Кто-то демоническим голосом крикнул: “Радоваться!” “Радоваться!” - подхватили с другого конца. У костра загоготали панки. Сменивший Гарика Сэм поставил заводной гоа-транс.
Кеша закрыл глаза, прислушиваясь к внутренним ощущениям.
Штирлиц щелкнул переключателем.

*********

. ..Мало-помалу разговоры и танцы сошли на нет. Сэм, видимо, забыл поставить следующий трек и музыка смолкла, но казалось, никто этого не заметил.  Многие замерли с удивленными улыбками, кто-то произнёс “о, Боже” и начал плакать.  Наступившая тишина иногда прерывалась тихими восклицаниями и всхлипываниями.
Спустя какое-то время лысый, весь в наколках панк Абырвалг, известный своим безобидным, но брутальным эпатажем, вдруг закрыл глаза и стал читать стихи, покачиваясь в такт внутренней мелодии:

“На частоте центра тайного сердца
Вплетается в солнечное сплетение
Едва различимое, сверх-сокровенное
Лунного радио шёпот и пение

Кратерный джаз, марсианские новости,
Мантрой плывут по эфирной реке,
Детским стишком с суперважным паролем,
На самом забыто-родном языке:

Энеке-бенеке, госпоси сейдиджи
Ащигатиша, сияма басё
Джама Тафария, луно раярвика,
Дамо ристосики, бох е сё”

К Кеше подошла Кая с огромными блестящими глазами и спросила “А ты тоже это чувствуешь? Смотри какие все странные... и ужасно клёвые! Наверное, полнолуние какое-то особенное. Во луна шарашит, нереально офигенно, ваще улёт, я никогда, никогда...”- и вдруг заплакала.  Кеша обнял её, чувствуя лёгкие содрогания её упругого тела и своё мокреющее от Каиных слёз плечо.  Её волосы пахли морем, костром и полынью.
Постепенно общее настроение вновь начало меняться - начался общий эмоциональный подъём, возбужденные разговоры с радостными откровениями, возгласами и обниманиями. Всех охватила необыкновенная и всё нарастающая эйфория и эмпатия. Кто-то воскликнул “А ведь мы летим сейчас в космосе!” “А почему нас не сдувает?” “А-А-А-Атмосфера деержит! Спасибо, атмосфера! Спасибо, космос”.  На танц-поляне образовался уже целый круг из десятка обнимающихся индейцев, и кто-то пел, кто-то непрерывно смеялся. Солнечное сплетение, подумал Кеша.
Он посмотрел на Луну, выходящую из-за порванного ветром облака, почувствовал себя Землей, летящей сквозь черное, холодное пространство с мерцающими звёздами и верной спутницей-Луной. Космос был пронизан разумом и дышал, танцуя под неслышную музыку, и в то же время здесь, на земной поверхности, непостижимым образом плескалось под облаками море, шевелилась трава и деревья, рождались и умирали многообразные существа. Необъятная величественность картины совершенно захватила его и заставила надолго замереть - всё, что обычно наполняло его сознание, показалось ничтожно малой соринкой в великой пустыне, где даже планеты были всего лишь песчинками.  Но и каждая мельчайшая пылинка являлась порталом в другую сторону бесконечности, и там, в микрокосмосе, точно так же в чёрном, безбрежном пространстве кружились в вечном вальсе атомы и электроны. Каждый Кешин шаг или даже вздох означал крушение и рождение бесчисленных вселенных. Микрокосмос не отличался от макрокосмоса, а Кеша был ошарашенным свидетелем посередине.

Когда он открыл глаза, Биофил, давно стоявший до этого на коленях, теперь рыдал и смеялся, путано каясь в каком-то давнишнем преступлении, Зита и Гита наперегонки целовали всех подряд. Откуда-то из темноты раздавались любовные стоны.  Кто-то кому-то громко сказал: “Ты весь состоишь из еды!” Раздался смех,   быстро охвативший всех и даже Биофила.  Снова включилась музыка, все с горящими глазами пошли танцевать. 

*********

Кешу разбудил размытый желток солнца, просвечивающий через стенку Настиной палатки. Палатка была оранжевой, отчего внутреннее пространство было наполнено тёплым светом.  Светло и радостно было и у Кеши на душе - переполненный нежностью он смотрел на безмятежно спящую Настю и думал, что память об этом моменте еще долго будет его терзать своим хрупким и неповторимым совершенством.  “Лучшее утро моей жизни” - подумалось ему.  Настины волосы были в травинках, а на щеке - небольшой след от сажи.  Кеша вспомнил, как когда-то давно, гуляя с девочкой, в которую был безнадёжно влюблён, он заметил засаленные рукава её курточки и неожиданно почувствовал, что любит даже эту грязь. 
Он припомнил события минувшей ночи - действие волшебного радио прекратилось, но тем не менее у него внутри продолжалась какая-то тонкая работа, словно радиопередача разбудила что-то спящее в нём и это что-то росло и развивалось.
Но тут вдалеке послышались незнакомые голоса, эйфория быстро сменилась смутной тревогой.   Вскоре на стенке палатки выросла большая тень.
- Есть кто в палатке?  Проверка паспортного контроля. Здравствуйте. - Кеша приоткрыл палатку и увидел полного человека в милицейской форме с профессионально-внимательным, сверлящим взглядом.
- Проверка контроля? Это как?
- А так - паспорта предъявите. Эй, трусы хоть одень. Где были сегодня ночью?
- Здесь, спали, а что случилось?
- Кто-то из ваших технику связистов пожёг в долине.
Кеша оторопел - новость была совершенно неожиданной, но быстро собрался.
- А почему обязательно мы?
- А кто ж еще - ухмыльнулся милиционер. - Хиппи неформальные. Коноплю курите? - вдруг резко спросил он, внимательно наблюдая Кешину реакцию.
- А её что, курят? - удивился Кеша с нарочитой наивностью. - Я думал, вкалывают. Нет, мы простые нудисты на отдыхе.
Было видно, что милиционеру шутка не понравилась.
- Руки покажи, умник.
Милиционер брезгливо понюхал руки ничего не понимающего Кеши и, вернув паспорта, мрачно удалился.
Настя всё это время безмятежно спала.
 
Как Кеша узнал потом, той ночью сгорели оставленные бригадой на ночь 2 бульдозера, один самосвал и уазик.  Неподалёку нашли табличку на палке: “Присылайте ещё”.
Стали проверять всех подряд и задержали панка Колумба (прозванного так то, что он совершал длительные вылазки в море на надувном матрасе) - у того руки пахли бензином.  Тот утверждал, что он не при чём, а бензин он просто нюхает, но его все равно забрали.

Несмотря на то, что общее настроение было подпорчено утренним происшествием, в обитателях мыса чувствовался эмоциональный подъём после вчерашней вечеринки - словно все увидели той ночью что-то крайне важное и до невозможности сокровенное, потом забыли, что именно, но ощущение глубокой общей радости и близости осталось. Как кто-то удачно выразился - “Все влюбились во всех”.  Были разговоры о том, что надо бы насадить по мысу побольше деревьев, и сейчас самое время для этого. Вадим, Гена и примкнувший к ним Биофил объявили глобальную уборку на Зайке и пошли с мешками собирать накопившийся за сезон мусор. 

После полудня Кеша с Настей решили проведать Штирлица.

*********

Уже на подъёме к домику у Кеши появилось ощущение, что что-то не так. И действительно - на месте домика, они обнаружили полный разгром.  Крыша была проломлена, а вокруг были разбросаны утварь и вещи.  Штирлиц невозмутимо паковал рюкзак.
- Они пришли рано утром, лесник с парой ментов. Спрашивали про сгоревшие бульдозеры, потом стали докапываться, что тут, мол, охранная зона, не то что строиться, разводить костры запрещено и я должен всё разобрать и удалиться.  Я говорю - а покажите хоть какие-нибудь бумаги на этот счет. Это их сильно рассердило, они стали выбрасывать вещи, проломили печь и крышу и вот результат. 
Казалось, Штирлиц был скорее озадачен таким поворотом событий, чем расстроен.
- Ну я воспринял это как знак судьбы: засиделся, наверное.  Поеду домой. Всё равно максимум через неделю собирался, так что... - Он вдруг как-то нервно поперхнулся.  Было что-то ещё.
- Но главное вот. - Штирлиц подошёл к рюкзаку, достал оттуда небольшой пакет, раскрыл его. В пакете лежали обломки того самого радиоприёмника - похоже, кто-то на него наступил тяжёлым сапогом.
Кеша не нашелся, что сказать. У Насти повлажнели глаза.

Вниз они спускались молча, а ближе к вечеру пошли провожать Штирлица домой в Харьков.  В посёлке перед автобусом они решили съесть в татарской кафешке по чебуреку с сыром и прощальной бутылкой вина.   

- Всё-таки ужасно жаль твой домик - промолвила Настя.  - Столько труда коту под хвост. И ты ж никому не мешал!   
- Иногда трудно понять вселенную, все эти необъяснимые события. - отвечал философски Штирлиц. - Я уже и не пытаюсь их расшифровывать. Без толку. Но я вспомнил одну библейскую притчу.  Иисус брёл по пустыне, и его застал там сильный дождь.  Он был вынужден укрыться прямо в логове шакала, поскольку больше прятаться было негде.  И вот он слышит голос свыше, что щенки шакала не могут уснуть из-за его присутствия, поэтому ему надо уйти.  В сердцах он взывает к Богу - как же так, даже у шакала есть пристанище, а у меня, сына Божьего - нет. На что голос свыше ему говорит, что его неприкаянность - проявление Божьей любви и часть пути, ведущая его в царство Божье.
- Я тоже где-то читал, что кого Бог любит, тому посылает страдания.  Так что наверное нужно стараться просто смиряться принимать  - сказал Кеша.
- Это да, хотя принятие часто кажется невозможным.  В этом случае остаётся только смирение. А вы знаете, несмотря на то, что модель приёмника старая и редкая, мне кажется, его можно починить, хотя это будет и непросто - сказал несколько повеселевшим голосом Штирлиц. - Приеду домой и сразу займусь. Кстати, заезжайте в гости, всё равно ж все поезда мимо Харькова идут.
На том и порешили.  Вино и новая надежда подняли у друзей дух и даже солнце стало пробиваться сквозь сизые, тёмные тучи. Помахав Штирлицу в уезжающем автобусе, Кеша с Настей ещё долго стояли, обнявшись и смотрели вслед, впервые отчетливо осознав, что их собственный отъезд уже совсем не за горами.
 
*********

После прощания с Штирлицем время как-то ускорилось - вечером только что  прошедший день вспоминался как яркая фотовспышка.  Виновника поджога строительной техники так и не нашли, а Колумба отпустили уже на следующий день - побитого, но весёлого и торжествующего. По случаю знаменательной победы над Вавилоном панки закатили грандиозный “бахалай” (на местном индейском наречии - вечеринка, вышедшая из-под контроля) и гудящий рой не расходился трое суток.  Вывезти сгоревшую технику из долины видимо было проблематично, поэтому она так и стояла, став своего рода музеем.  Холодало, народ потихоньку разъезжался по домам - почти каждый день кого-то провожали. Вечерами готовили на всех трапезы, за которыми велись откровенные беседы. 
- Раньше я всё думал - воодушевленно говорил у костра Костик - почему всё так несправедливо, убого и в целом разрушительно устроено в социуме, войны, загрязнение, потребительство, люди будто сами создают себе ад .Но потом я понял, что это - необходимый фон для того, чтобы могло проявиться прекрасное, духовное, высокое. Одно без другого не бывает, без ада рая нет.  Поэтому может быть, надо сказать спасибо всему так называемому “плохому”.
- Так-то оно так, но это не значит, что надо сложить лапки и позволять Вавилону себя топтать - возражал Гарик.  - Вот бульдозеры кто-то спалил - отлично, спасибо ему!
- Придут новые - парировал Костик.- Ну даже если удалось бы отстоять этот кусочек природы, для общей разрушительной тенденции это не имеет никакого значения. 
Вадим с Геной по утрам стали заниматься с Костиком йогой - к тому моменту его учениками стала почти вся женская половина Зайки. У Биофила появились элементы юродивой святости, он бросил все свои вредные привычки, говорил мало и всё время блаженно улыбался, но тем не менее на сумасшедшего похож не был. Зита и Гита одновременно влюбились в Костика и вместо конкуренции и драмы просто стали жить втроём.

Почти каждый день спонтанно возникали танцы, теперь хватало портативных колоночек, а когда все батарейки сели - танцевали под радиоприемник.  Чего там только не было – ловились молдавские народные пляски, баптистский рок, турецкая эстрада, речитативы муэдзинов, шуршание и треск придавали такому музыкальному сопровождению особый аромат.    Однажды волна, как это часто бывает, сбилась, остались радиошорохи с загадочными вкраплениями звуков музыки и голосов на неизвестных языках, которые смешивались с шумом прибоя и ночных сверчков – оказалось, танцевать можно даже под белый радиошум и эта ночь особенно всем  запомнилась. 
Отсутствие электричества, информации и других элементов цивилизации и комфорта оказывали благотворное влияние на Кешину психику и тело. Он перелопачивал слои за слоями, уходя всё глубже в себя, в свои корни. Иногда ему казалось, что он стоит на пороге какого-то внутреннего прорыва, финала, кульминации, но потом неизменно начиналась какая-то новая внутренняя история. “Бог несомненно есть, и он водит меня за нос” - написал он в свой фейсбук, впрочем, так и не опубликовав пост. С Настей они были практически неразлучны, упоительно погружаясь друг в друга.
Но вот начались затяжные дожди, похолодало, проводили Гарика с семьёй, потом и Вадима с Геной. Гарик с подружками уехали на йоговский фестиваль на южный берег в Кацивели. Кеша с Настей наконец решили, что настал и их черёд.  В тот день накрапывал дождь; разделив последнюю и уже размокшую шоколадку с провожающими друзьями (после них оставались только зимовщики Биофил и Сэм к Каей), они отправились с рюкзаками по мокрой, ветреной тропе в посёлок.
У Насти навернулись слёзы, когда она в последний раз обернулась на исчезающий в дождевой дымке Заячий мыс. В последние дни у неё внутри колыхался бередящий душу коктейль из непомерного счастья и вселенской грусти, поэтому плакала она теперь часто. 
Посёлок казался совершенно покинутым, все кафешки, кроме одной, были закрыты до следующего сезона, ветер гонял груды опавших листьев по безлюдным улочкам - в этом было своё меланхолическое очарование. Полупустой, полуржавый автобус распахнул перед ними двери, спасая их от очередной порции холодного дождя.

- Как ты думаешь, удастся Штирлицу приёмник починить? - спросила она Кешу со скрытой надеждой, задумчиво глядя на бегущие змейки воды за стеклом трясущегося автобуса.
- Очень хочется в это верить, но лучше не надеяться, чтобы потом не обламываться, Насть.  Знаешь, как в песне поётся: “Надежда - мой компас земной”. А мне кажется, надежда - мать всех обломов.  Даже если надежда сбывается, тут же рождается другая надежда, что рано или поздно всё равно заканчивается обломом. Поэтому именно надежда делает человека несчастным, хоть и окрыляет ненадолго.
- Наверное, ты прав, хотя звучит как-то пессимистично. Точнее, безнадёжно.
- А ведь безнадёжность, отсутствие ожиданий на самом деле - основа безмятежности.  Хотя можем ли мы противиться надежде? Вот я пытался в тебя не влюбиться, чесслово, а вот видишь, не получилось. - Кеша с наигранной печалью развёл руки.
- Ах вот как? - воскликнула она. -  Будешь любить меня всегда, до гробовой доски, ты понял, понял, понял? - и стала игриво щипать его в бок.

В поезде он впервые за всю поездку услышал певучую украинскую речь, соседи по плацкарту под мерный стук колёс долго обсуждали экономические новости, рост цен, размер пенсий, ругали какую-то донецкую мафию.  “Та вони там зажралися зовсим, коррупцьонэры вже не знають на шо ворованы кошты потратить, а бабусе пенсии на хлеб не хватает” - возмущалась пухлая тётушка, аппетитно жуя немаленький бутерброд с дивно, совсем не по-магазинному пахнущей колбаской. Глава 2. Вавилон

Голоса и музыка куда-то уплыли и сразу забылись, потом словно кто-то бешено раскрутил её до тошноты на детской дворовой карусели, с которой она вылетела, врезавшись всем телом в кирпичную стенку, после чего наступила темнота.  Когда сознание начало к ней возвращаться, она почувствовала, как зловонный шершавый язык почти царапая, лижет её лицо.  Она с трудом открыла глаза и сквозь пелену увидела безумные пуговицы глаз и зловещий оскал большой собачьей морды. Зита попыталась пошевелиться, но тело сковывал железный, нечеловеческий холод и совершенно не слушалось её.  Был слышен тихий треск, как будто что-то неподалёку догорало, ноздри обжигала горячая гарь, каждый вздох давался с большим трудом и болью. Она совершенно не знала, где она и что с ней.  Руки были в чём-то липком - кровь? Она собралась с силами и ей удалось выдавить из себя глухой нечленораздельный хрип.  Никто не отозвался, но к счастью, псина в испуге отпрянула - но надолго ли?  Зита ощутила волну безумной паники. “Может быть, это просто страшный сон? Как бы хотелось проснуться, где угодно, только не здесь, Господи, только не здесь! Мама...” Закрыв глаза, она в отчаянии  вспоминала “Отче наш”, но дальше “и на земле, как на небе” дело не шло; потом пыталась ни о чём не думать, как учили когда-то на семинаре по дзен-медитации, но воздуха стало катастрофически не хватать и кошмар уже проламывал топором двери, неумолимо заполняя собой её сознание. Когда кроме запредельного ужаса не осталось ничего, она вдруг ощутила себя в центре пылающего взрыва... и тут наступила оглушительная тишина.
Всё сразу исчезло, выключилось, растворилось, и этот кошмар, и вся её предыдущая жизнь, стёрлось и её имя, и даже время и пространство, в котором текла её жизнь. “Так всё-таки это и был сон, но сном оказалась сама я” - ошеломленно подумала она. - “Но куда я проснулась?” Здесь не было ничего, а была лишь глобальная безмятежность и висящая в нигде крупица осознавания себя, и ещё были мысли, лихорадочные, но невероятно ясные.  Это “нигде” было строительной площадкой, где из пространства и времени, моментально создавались любые вселенные. Просветление, пробуждение, абсолют, рай, вечность, блаженство, - все эти слова обрели кристальный смысл и ясность. “Нигде” было всем, и даже больше - оно было богом, и бог был Зитой.
“А ведь это и есть смерть” - поняла вдруг Зита; от этого слова опять повеяло ужасом, но совсем ненадолго. “Или это пробуждение? Или рождение? Но рождение кого? Меня? Я? Йааааа... - это же только слова, только мысль...“ Способность мыслить оставила её и Зита была теперь эфемерным сгусточком пустоты, балансирующего на грани полного исчезновения в блаженной безмолвной вечности. Ещё мгновение, и... запах лаванды, мягкие губы касаются её виска: “Ты как, родная?”

********

Харьков приятно удивил Кешю и Настю парадоксальным сочетанием советской монументальности и местечковой провинциальности, с гигантской площадью и целыми кварталами частных домишек в самом центре города. Штирлиц жил в одном из этих домишек.
После дикой жизни на мысе выхлопные газы неприятно щекотали лёгкие, от обилия движения людей и машин голова шла кругом.  На тихих зелёных улицах частного сектора, где жил Штирлиц, они почувствовали себя легче.

Штирлиц был всё таким же невозмутимым. Они застали его в потёртом рабочем фартуке - в своей небольшой мастерский он лепил и обжигал керамику, чем и зарабатывал на жизнь. В домике было чисто, минималистично и аккуратно - по всему чувствовалось, что руки у хозяина растут из правильного места. После радостных объятий сели пить чай и домашнее вино. 
- Ну в общем починил я приёмник - сообщил Штирлиц друзьям. - Пришлось серьёзный консилиум мужиков с радиорынка собирать. Нашли такой же неработающий Грюндик и собрали-таки рабочий аппарат.
Настя и Кеша замерли.
- Но нашу передачу поймать не удалось.  Может быть, дело не в приёмнике, а в особой энергетике места - надо будет выбрать время, съездить на Зайку, проверить там.
- Ну что ж... - немного разочарованным голосом промолвил Кеша. - Слушай, а у тебя запись передачи вроде осталась - можешь мне на флешку скинуть? Я знаю, что она в виде записи не работает, мне просто на память, да и хочется узнать, что это за язык, дам послушать знающим людям.
- Без проблем. Как там наши -  Биофил, Сэм, Кая?

Насте нужно было возвращаться в Питер по семейным делам - слёг в больницу с неясно-тревожным диагнозом её отец.  Поезд шёл через Москву и Кеша решил тоже ехать на нём, хотя он решительно не знал, чем дальше заняться. Перспектива устройства на работу (Кеша был переводчиком с английского) и прозябания в режиме офис-работа в холодной, неласковой Москве совсем его не радовала. 
Наутро снова были проводы и тёплые объятья, когда поезд тронулся, яркие осенние пейзажи за окном опять пришли в движение. В поезде он предложил Насте отправиться на зиму в Индию, куда его тянуло после первой поездки прошлой зимой.  После последней работы у него еще оставались деньги, тем более можно было сдать квартиру, как делали многие дауншифтеры-рантье. Настя, недолго думая, согласилась, однако ситуация с отцом вносила в их планы большую неопределенность.

Москва встретила их мелким холодным дождём. Поглощенный грустью расставания, Кеша не замечал в прощальных объятиях ни дождя, ни перронной сутолоки.
- Уже проводник вон машет. - Настя оторвалась от него. - Всё! Пока! Люблю! - упорхнула в вагон. Они еще долго смотрели друг на друга через мутное стекло вагона, пока поезд не тронулся.

********
Кеша занырнул в привычный московский мир, сразу показавшийся слишком шумным, искусственным и перенасыщенным машинами, людьми и рекламой. В метро, медленно двигаясь в сплошной человеческой массе на Киевской, Кеша вспоминал необъятное пространство горно-морского пейзажа, открывающегося с площадки у домика Штирлица. По хрипловатому громкоговорителю звучали вперемежку с рекламой набившие оскомину призывы к гражданам быть бдительными из-за террористической угрозы. Кеша подумал, что эти объявления звучат в метро в неизменном виде уже лет семь и единственным их эффектом было лишь поддержание уровня напряжённости на должном уровне.  “Фабрика несчастья” - думал Кеша, вглядываясь в иногда угрюмые, иногда безразличные, погруженные в свои мысли и гаджеты лица пассажиров. “Будда все же прав: жизнь - это страдание.  Если бы они всего лишь на миг смогли увидеть... воспринять тот свет, который везде, даже здесь, под землей. Но людское восприятие как бы покрывает мутный кокон, искажающий этот свет до неузнаваемости. Он вспомнил о приёмнике. Радиопередача почти мгновенно делала это - срывала все преграды на пути света истины.
Символы максимального потребления непрерывно маячили с маленьких и больших экранов, стен, билбордов, динамиков, множились в разговорах, приходили во сне, заботливо окружая потребителей с самого детства и до последнего вздоха. Вот уже заплывающий жирком школьник увлеченно бьёт по планшету толстым пальчиком. Старушка напротив уже не в силах гнаться за рекламным счастьем, и что теперь? Пустота, болезни и печальное догорание. Череда символов наперебой обещают окончательное удовлетворение и счастье, но достижение желаемого быстро сменяется погоней за новым объектом вожделения. Карусель потребления эффективно лишала людей возможности обнаружить радость, которая была с ними всегда и за которой нужно было не гнаться, а наоборот - выключить все экраны и посмотреть внутрь себя незамутнённым взором... так просто, слишком просто и поэтому почти невозможно. 

Но в то же время было в этом городе и что-то родное, с детства. Он вспомнил старую улицу Горького с кафе-мороженым “Космос” и вечной очередью, лабиринты переулков ещё не загламуренного Замоскворечья,  облупившиеся особняки Бульварного кольца, когда-то казавшийся футуристичным и несоветским Новый Арбат - всё это вроде было на месте, но после реконструкций вместе с треснувшими, заплесневелыми фасадами что-то безвозвратно ушло. Эх родина, родина...
Какая-то Кешина часть была откровенно рада вернуться к квартирно-городским радостям - горячей воде, гипермаркетам, а главное, быстрому интернету. У него была своя однушка в тихом дворе на Бабушкинской, обставленная с аскетичным комфортом. Спал Кеша на полу на дорогом ортопедическом матрасе, как и положено мегаполисным дауншифтерам и духовным ищущим, к коим причислял себя Кеша.  На кухне вместо стола был дастархан с подушками, а стены были увешаны привезёнными из Индии полотнами.
Пару недель он жадно утолял информационный голод, читая всё подряд - новостные сайты, ленты в соцсетях, статьи на популярных порталах, пока не заметил, что бесконечное брожение по ссылкам превращается в зависимость. Быть в курсе событий казалось важным, но на следующий день он уже не помнил, что он такого важного узнал накануне.  К тому же получалось, что за всё время пребывания на Зайке почти без средств связи он практически ничего важного не пропустил.  Но когда он волевым усилием перестал беспорядочно поглощать информацию, появилась масса свободного времени, которую некуда было девать.
Однажды, скучая, он включил телевизор, чего не делал уже пару лет - пришлось сначала стереть с него толстый слой пыли.  Пощёлкав каналами, он остановился на ОРТ - там шли какие-то странные дебаты, где упитанные, возбуждённые гости передачи старались перекричать друг друга, и ведущий явно поощрял такой стиль, крича громче всех - тему шоу было сложно понять, кажется, что-то внешнеполитическое.  На РТР диктор строгим голосом разоблачал оппозиционеров и американские спецслужбы - Кеше сразу вспомнились кондовые советские пропагандистские передачи.  На НТВ истерический  фальцет ведущего  сразу поднимал адреналин - криминальные истории, одна зловещее другой, холодили душу.  Кеша физически ощутил, как внутри него расползается мутное, ядовитое пятно. Он решительно встал, выдернул шнур, взял листок бумаги, написал на нём “Работает”, взял телевизор, вышел из дома, поставил его рядом с помойными контейнерами и прицепил бумажку.  Краем глаза он увидел пристально следящую за ним пенсионерку на лавочке у подъезда.  Кеша немного постоял в нерешительности, потом взял валявшийся неподалёку обломок кирпича, стукнул по экрану, и, секунду полюбовавшись змейками трещин на стекле, бросил телевизор в мусорный контейнер.  Пенсионерка теперь смотрела на него с ненавистью, но Кеше сразу стало легче.

********

У Кеши из головы не выходила история с радиопередачей.  Он чувствовал - нужно что-то сделать, но что именно - было непонятно. Он решил куда-то выбраться, прочистить голову.
Выбора особо не было и Кеша решил навестить давно знакомое ему место - клуб восточной культуры “Исчезающее племя”, где по выходным проводились танцы под этническую музыку. У Кеши было там несколько хороших знакомств, в том числе диджей Прем-Баба (с ударением на последний слог - бабАми в Индии называют людей с духовными заслугами).  Туда он и направился в ближайший выходной.
В “Племени” было как всегда - людно и экстатично, пахло хорошими благовониями. На танцполе под забористый арабский ритм плясали без обуви (таково было правило) московские йоги, дауншифтеры и всевозможные адепты разных духовных учений.  Здесь можно было за один вечер погадать на картах таро, проверить свою ауру, узнать будущее по руке, подобрать партнёра по звёздам, прикупить духовной литературы, благовоний и полезной эко-еды.  В чайной он пообнимался со знакомыми, потом увидел Према, который уже отыграл свой сегодняшний сет. Он был в просторной рубахе и мужской индийской юбке “лунги”, волосы были убраны в косичку, его сопровождала свита - две прелестные, по-восточному одетые барышни, которые, впрочем, куда-то быстро упорхнули. После теплых объятий друзья сели беседовать. 
Поговорив о том, о сём, Кеша спросил:
- Вот скажи, тебя Москва не напрягает? Жесть же блин, и ведь она усугубляется. Тут ещё грех попутал - ящик посмотрел, так до сих пор словно кошачьих какашек наелся. Зачем, кому это нужно? И всё вокруг денег, потребления и комфорта крутится, будто не о чем больше помыслить – ну не мрачняк? Это безумное вавилонское колесо набирает  обороты, чадит, плюётся ядом. А за ближайшим заплёванным углом столько прекрасного, ничем не ограниченного и совершенно бесплатного. Почему должно быть так?  Извини, накипело.
- Ну, да, я конечно понимаю, о чем ты – в своей вдумчивой, неторопливой манере отвечал Прем-Баба, -  но во-первых, я переехал в относительно тихое Подмосковье, а во-вторых, стараюсь воспринимать город как этакие причудливые формы энергии - тогда проще плыть сквозь эти потоки, аккуратно, мимо негативных эмоций. В этом смысле Москва крайне интересный город, столько разной энергии.  Главное  - шире смотреть, глубже.  Нам ведь не дано понять, зачем и почему всё это, но раз уж это есть, значит надо так. Хотя всё равно зимовать лучше в Индии.   
- Да ты крут, дружище - Кеша вспомнил бульдозерную колею в Зайке. - Я и сам это совсем недавно проходил, а вот поди ж ты. Спасибо, поправил ты меня, а то что-то я заморочился. Контраст с Зайкой уж больно силён.  Хожу, от машин шарахаюсь, а в метро мрачные мысли гоняю. 
- Для этого мы тут и держим оборону - должен же быть в мегаполисе маячок безусловного позитива. Вот ещё хочу поэкспериментировать с вечеринками внутренней тишины - зажигаем большую свечу в тёмном зале, ложимся вокруг неё и улетаем, точнее, влетаем под специальную музыку в самый центр внутреннего космоса. Как тебе такое?
- Офигенно! Как же это актуально! То, что надо. Я бы обязательно поучаствовал. Мы уже на Зайке экспериментировали, прикинь, улетели под простые радио-шорохи, полный успех. - Тут Кеша чуть не проговорился про Передачу, но вовремя сдержался. - Слушай, а кстати, ты не знаешь случайно специалиста по восточным языкам, нужно определить по записи, на каком языке говорят.
- А зачем тебе?
- Это пока секрет. Но очень надо. Есть идейка одна. Это важно, брат, пока не могу ничего сказать, слово дал.
- Загадочный такой.  Повезло тебе, старичок - ходит к нам танцевать одна барышня, Маша, работает в Институте восточных языков - она там многих знает, свяжет с нужным специалистом.  Сегодня её нет, но я дам тебе её контакты.
- Во, отлично, выручил, бро.  Ну что, купил уже в Индию билет?
- А то - улыбнулся Прем.
********

Едва дождавшись утра понедельника, Кеша позвонил по телефону, который дал ему Прем.  Девушка Маша оказалась весьма любезна, предложила подъехать к ней в институт и на месте разобраться. 
Стёртый скрипящий паркет, стулья с выцветшей обивкой, по всему было видно, что интерьеры института остались нетронутыми с советских времён - сохранились даже древние факсы и еще более древние дисковые телефоны. Даже запах остался каким-то советским.  Пожилой лингвист Пётр Омарович, в очках с толстыми стёклами прослушал запись на флешке и, совершенно забыв о Кеше, стал удивленно листать какие-то словари, что-то бормоча.
- Занятно, молодой человек, весьма занятно - промолвил он наконец озадаченно. - Радиопередача, говорите? Так на этом языке уже лет сто никто не говорит.  Этот язык был искусственно создан на основе фарси небольшим суфийским орденом, существовавшим на северо-востоке сегодняшнего Ирана. Они называли себя “Самати”, об этом ордене почти нет сведений, но известно, что они подвергались гонениям из-за того, что практиковали запрещенную разновидность суфизма. Они и язык этот разработали в попытке избежать обвинений в ереси.  Но это их не спасло и их орден был в итоге запрещён и разогнан. Некоторые самати были вынуждены принять традиционный ислам, некоторые получили тюремные сроки или бежали, но так или иначе считается, что носителей языка уже вроде как не осталось.
- А известно, где они жили?
- Да, - он ткнул пальцем в пожелтевшую от времени карту в каком-то справочнике. - Провинция Северный Хорасан у границы с Туркменией, окрестности города Ширван и горная местность, где сейчас заповедник “Сарани” - вот, видите?  Кстати говоря, считается, что иранский суфизм зародился в 9 веке именно в этой провинции, так что вероятно, этот орден стоял у самых истоков суфизма.  Знаете, я сейчас случай вспомнил лет двадцать назад - был у нас аспирант один, как его там фамилия была - Хомяков, или как-то так, ну не суть важно.  Послали его в командировку в Хорасан от нашей кафедры - сначала исправно слал отчёты, а потом раз и пропал.  Мы уже и посольство задействовали, ищем его, и вдруг получаем от него сообщение - мол, решил остаться здесь, это мой осознанный выбор, не ищите меня.  И с тех пор ни слуху, ни духу. И жену ж, подлец, бросил с трёхлетним ребёнком! Наверное, встретил там другую. А ведь способный был аспирант. 
- Интересная история. Что ж, огромное Вам спасибо - Кеша быстро записал полученные сведения на бумажку и неловко положил на край стола пару купюр (Маша заранее намекнула, что зарплаты в их институте чисто символические).  Пётр Омарович не обратил на это никакого внимания, погрузившись в свои воспоминания.
- А вот ещё был случай презанятный. Поехали мы как-то с покойным профессором Белогородским в северный Узбекистан анализировать социолингвистические и синтаксические особенности каракалпакских диалектов, в частности систему аффиксов, и вот представьте себе...
Деликатный Кеша покивал минут пять и в паузе между предложениями всё-таки ухитрился улизнуть, что-то пробормотав про срочные дела.

Решение созрело в нём как-то само собой. Кеша почувствовал прилив энтузиазма - теперь он знал, что делать: надо ехать в Иран, в то место, о котором говорил лингвист и искать эту загадочную радиостанцию.  Он понимал, что шансы на успех у него, наверное, невелики, но он чётко для себя определил, что он должен сделать всё от него зависящее, иначе его преследовало бы гнетущее чувство незавершенности.  К тому же Настя сообщала из Петербурга, что у отца обнаружили что-то очень серьёзное и в ближайшей перспективе она должна оставаться с ним.
Он связался по скайпу со Штирлицем - тот уже успел побывать на Зайке и вернуться.
- От Биофила большой привет, он, знаешь, решил домик мой восстановить и перезимовать там. Ну я только за. Кстати, бульдозеры сгоревшие так и стоят. - Штирлиц сделал паузу. - Но волну поймать не удалось. Не знаю, в чём тут может быть дело. Честно говоря, немного расстроен.  Надеялся до последнего. 
- Возможно, это свойство чудес - появляться и исчезать, внезапно и без всякой логики - подбодрил друга Кеша и посвятил его в свои планы.
- Ваще круто, старичок! А я уж было отчаялся -ободрился Штирлиц.
- Но лучше надежд не строить, шансов всё-таки немного.
- Всё-таки лучше, чем ничего - ответил Штирлиц.
Настроение у Кеши было приподнятое. “Всё же хорошо, когда есть понятная и стоящая цель. На какое-то время в жизни появляется ясный смысл, а вместе с ним энергия и собранность. И тут он опять ощутил знакомое и волнительное предчувствие большого приключения.

Глава 3.  Камень сердца

Воздух вдруг стал обжигающе горяч и пылен.  В боку что-то саднило, сильно хотелось пить, а по ощущениям в животе было ясно, что он очень давно ничего не ел.   Он стоял в рваных лохмотьях на коленях на каменной мостовой, перед ним лежала драная шапка с парой медных монеток. Залитая немилосердным солнцем рыночная площадь гудела звуками проезжающих повозок и криков смуглых торговцев на непонятном гортанном языке, где-то играла флейта и бил барабан.  Прохожие, одетые в старинные холщовые одежды, не обращали на него никакого внимания. 
Сознание Биофила не успело ещё хоть как-то осознать происходящее, как он увидел, как пара искусно отделанных сандалий остановилось около него.  Биофил поднял глаза, и встретился глазами с незнакомцем в странном тюрбане и свободной белой одежде. Незнакомец смотрел Биофилу в глаза, но как бы сквозь, казалось, он просматривал всю его жизнь от рождения и даже до него, а потом стал говорить на неизвестном, но почему-то понятном языке:
“Спроси даже у самого несчастного калеки на этой площади - продал бы он свои глаза за все деньги мира? Если тот обладает здравым рассудком, то в гневе откажется.  Даже последний нищий владеет чем-то неизмеримо большим, чем то, чего у него нет - денег, дома, еды.  Но и тот, у кого всё в избытке, остаётся нищим, потому что ему всё равно чего-то всегда не хватает, так что не важно, во дворце ты или на помойке. Что важно - так это помнить, как много у тебя уже есть. Способность слышать, чувствовать, видеть - почему мы этого никогда не помним? Воздух заботливо и щедро наполняет твои лёгкие, огонь греет и радует воображение, музыка услаждает сердце, ничего не требуя взамен... Ты ограбил самого себя, напрочь забыв, что ты владелец несметных сокровищ. Поэтому только ты сам избавишь себя от своей нищеты и боли - просто вспомнив, просто вспомнив себя изначального, а когда вода воспоминания омоет твою заплутавшую душу, поблагодари нищету и боль за то, что они привели тебя к этому моменту - моменту великого воспоминания... И тогда даже смерть потеряет над тобой власть”.
Сознание Биофила стремительно неслось в пропасть оторвавшимся лифтом, уже не пытаясь зацепиться за крючок какого-нибудь смысла, и потом словно плюхнулось в океан мерцающей бесконечности и растворилось в нем без остатка. Его глаза открылись - он опять родился на танц-полянке, на зудящих коленях, и вновь была луна и море, и он опять был Биофилом со своей нелепой историей, вокруг были его друзья, и тот мудрец был растворён во всём, что его сейчас окружало. И было совершенно неважно, кто он и где, из всего вокруг сочилась бесконечная радость, и он пил её сердцем со слезами благодарности, каясь в своём преступлении, в том, что не видел и не чувствовал этого раньше.

********

В тёплом тегеранском воздухе был привкус выхлопных газов от дешёвого бензина.  От недосыпа и уличной суматохи у Кеши кружилась голова.  Нужный ему автобус отправлялся на следующий день, он снял недорогой номер и после холодного душа отправился бродить по улицам.  Его сразу покорило то, что большой шумный город был окружён величественными горами с белоснежными вершинами - контраст был фантасмагорический.
Теплота была не только в воздухе, она была в людях, в их южных глазах, иногда чуть насмешливых, иногда хитроватых, но всегда тёплых.  Много девушек с красивыми лицами в часто неожиданно яркой, модной, облегающей одежде, но в косынках, которые, впрочем, отлично дополняли элегантные и довольно легкомысленные наряды. Часто встречались и блондинки, и рыжие, вполне европейского вида.  Кеше вспомнились надменные московские красавицы в безупречном макияже, одетые дорого и провокативно, в духе “возьми меня, если сможешь”. Здесь же даже одетые в традиционные чёрные хиджабы девушки смотрели на иностранца Кешу с живым любопытством и чуть насмешливой и озорной улыбкой, не пряча глаз.
Жизнь бурлила: в уличных забегаловках дымились и шипели кебабы, бородачи в кафешках что-то обсуждали за чашками чая и кальянами (алкоголя здесь не было вообще никакого), между старенькими мерседесами лихо сновали мопеды и скутеры, модно одетые студенты с дымящимися сигаретами говорили по мобильникам и показывали друг другу что-то в своих смартфонах. Строгость нравов всё же чувствовалась, в целом всё было довольно скромно, но вполне современно - дома, стеклянные магазины, старые площади. В городе было мало деревьев, слишком много машин, которые были гораздо проще и старше, чем в богатой, помпезной Москве.  Регулярно с мечетей раздавалось “Алллааа...”, после чего следовал печальный мусульманский речитатив, иногда резковатый и хриплый, но часто печально-красивый и лиричный. Пару раз его приглашали незнакомые люди присоединиться к ним за столик в чайной, но Кеша смущенно отказывался.  С английским у местных было туговато, и Кеше было жаль, что он не может пообщаться с кем-нибудь полноценно.   

Вечером он поговорил по скайпу с Настей и был несколько обескуражен - Настя была необычно отстраненной и даже чужой, разговор не клеился и вышел натянутым.  Может быть, тому причиной было состояние её отца, которое уже внушало серьёзные опасения за жизнь. Может быть.

На следующий день он без проблем добрался до вокзала и нашёл свой автобус. В автобусе было чинно, с разделением салона на женщин, мужчин и семьи.  Кеша чувствовал доброжелательный интерес к себе как к интуристу и беседовал с пассажирами на общие темы на бедном английском. Когда Кеша подъезжал вечером к своей остановке, у него в смартфоне было уже несколько адресов и телефонов гостеприимных попутчиков. 

На автостанции было уже темно, Кеша взял такси до своего отельчика, найденного заранее в сети. Городок был ничем не примечателен, сонный парнишка-дежурный в гостинице показал ему его скромную комнатку и Кеша, едва раздевшись, сразу заснул.
Ему приснился прелюбопытнейший сон.  Он шел по мощёной рыночной площади какого-то старинного восточного города, мимо грубо сколоченных прилавков, с которых продавали всякую снедь. У рыбных рядов он увидел нищего, в котором он не без труда узнал Биофила - изможденного, в грязной одежде, со спутавшимися волосами, завороженно слушающего седовласого мужчину в просторной белой одежде и конусообразном тюрбане.  Когда Кеша приблизился, незнакомца там уже не было, но у Биофила было настолько отстранённое выражение лица, что Кеша не решился с ним заговорить.  Где-то бил барабан и звучала задорным женским голосом песня, Кеша направился туда. На пол-пути кто-то взял его за плечо. Обернувшись, Кеша увидел проницательные глаза того самого незнакомца  в тюрбане.
- То, что ты ищешь, ищет тебя, и через тебя найдёт многих.  Это так, и ты сейчас проснёшься.

...И Кеша действительно сразу проснулся. С минаретов звучал призыв к первой молитве,  который его, похоже, и разбудил.  Или это был незнакомец? 
Кеша поднялся с кровати и долго смотрел в окно на тихую ночную улицу, слушая печальное пение муэдзина.
   
Утром он разговорился с англоговорящим местным студентом, но похоже, об ордене Самати тот знал еще меньше, чем Кеша.  Зато он пригласил Кешу на занятия игры на балабане вечером того же дня - возможно у его учителя можно было что-то узнать.
Едва дождавшись вечера, Кеша пришёл по нужному адресу - пожилого благообразного учителя звали Аскар-ага.  Балабаном оказался не барабан, как ошибочно решил Кеша, а разновидность флейты из дерева, схожей с армянским дудуком.  В скромной гостиной тут же возник чай со сладостями. Кеша при помощи студента объяснил, что ищет информацию об ордене Самати. Аскар-ага, вежливо улыбаясь, сказал, что он наведет справки и если будет информация свяжется с Кешей через его гостиницу до завтрашнего вечера.  Кеша вежливо поблагодарил его и откланялся, отправившись шататься по городку.
На следующее утро весточки от Аскар-аги всё еще не было, а небольшой город был исхожен Кешей вдоль и поперек. Он решил посидеть на скамеечке перед минаретом, подумать.  Там, в расходящейся после молитвы толпе он увидел  неприметно одетого человека небольшого роста в коричневой шапочке, который ему кого-то напоминал.  Но кого он мог в этом городке знать прежде? Кеша решил было поговорить с незнакомцем, но потерял его из виду.
В гостинице новостей никаких не было и Кеша решил, что вестей от Аскар-Аги ждать уже, наверное, не стоит.  Кеша не знал, что еще предпринять  почувствовал растерянность, но вспомнил вчерашний удивительный сон и расслабился - всё равно будет только то, что будет, не больше и не меньше. 
После ужина он проверял почту на своем макбуке и наткнулся глазами на видеофайл “Baba Aziz” - это был один из фильмов о суфиях, который он скачал и посмотрел, когда готовился к поездке.  Кеша кликнул на фильм, стал его лихорадочно просматривать в ускоренном режиме и замер, нажав на паузу.  Сомнений не было - на него в конце 37 минуты фильма смотрел с экрана незнакомец, которого он видел у мечети - в той же шапочке.  В фильме это был секундный эпизод: небритый дервиш смотрит с экрана как бы сквозь зрителя выразительным, пронизывающим взглядом.
Кеша перевёл дух - что бы это значило?
Ему было 37 лет и номер его квартиры тоже был 37 - совпадение было тройным. Его всегда будоражили подобные параллелизмы - они будто на что-то указывали, хотя их смысл неизменно ускользал от него.  Но сейчас это значило только одно - это была его путеводная нить и ему надо найти этого человека.
Утром его огорошила короткая эсэмэска от Насти: “Умер папа”. Болезнь всё-таки победила её отца.  По идее он должен был быть сейчас с ней, но Кеша не без довольно мучительных колебаний признался себе, что ему всё-таки важней было быть здесь. Получалось, у его любви к Насте были границы, и от этого было как-то грустно и не по себе.  Если бы где-то продавали алкоголь, он бы выпил.

*****

На следующий день Кеша встал пораньше и отправился к мечети в надежде, что незнакомец придёт на молитву опять. Рассветную молитву он уже пропустил, но до темноты оставалось еще четыре.  Мечеть была небольшой, и наблюдать за прихожанами не составляло труда, вот только незнакомца всё не было и не было.  От нечего делать Кеша слонялся вокруг, познакомился с лавочником, торгующим всякой мелочёвкой, купил у него воды и фонарик, а потом они долго пили предложенный лавочником чай с какими-то простенькими сладостями со сложным названием. Уже смеркалось, когда к нему подошли двое строгих людей в штатском. “Паспорт?  Америка?”.
Тут он вспомнил, что в Иране есть за всем присматривающая тайная полиция, встречи с которой могут быть неприятны.
- Раша. Русия. Паспорт - хотэл - ответил, похлопав по карманам, Кеша.
- Хотэл гоу плиз - сказал выглядевший поглавнее штатский и махнул рукой в сторону - дескать, пойдём.  Кеша недовольно и беспомощно развёл руками и они пошли к гостинице.  Когда Кеша вынес им паспорт, вопрос был улажен, штатские заулыбались, как бы говоря “служба, понимаешь”, похлопали его по плечу.
- Динер? Кофи? Калиян?
Кеша подумал немного: терять ему уже было нечего, последняя молитва уже закончилась, а эти двое наверняка знают хорошее место.  Да и от кальяна он бы не отказался. 
Кафешка и правда оказалась простой и полудомашней, его новые приятели познакомили его с новыми блюдами - голпар, лабу гхейме, гормех сабзи, фесенджан, мосамма бадемджан...   Названия блюд, конечно, сразу забывались, кроме особенно удивившего его лабу - просто кусочки варёной свеклы и всё.
Кеша в очередной раз удивился, как с помощью нескольких слов и мимики можно вполне интересно побеседовать. Тепло попрощались, новые друзья не дали ему заплатить за ужин и кальян, оставили карточку - мол, будут проблемы - звони.  На пол-пути к гостинице Кеша свернул на соседнюю улочку.  Было еще не поздно, и он решил прогуляться.  Все равно в гостинице делать было нечего.
Было темно, между редкими фонарями двигаться приходилось почти на ощупь и Кеша ощутил знакомое томление и печаль, которые он обычно отчётливо чувствовал в новолуние. 
“Я тут гоняюсь за призраками, а Настя... представляю, каково ей. Даже на эсэмэску не ответил”. Любой ответ ему казался фальшивым, хотя может, в таких случаях лучше фальшивый ответ, чем никакого? Что он вообще тут делает? Ну найдёт он этого чувака, а дальше что? Подумаешь, тридцать семь, говорят, если на определенной цифре зафиксировать внимание, так она и будет всё время попадаться на глаза.”

Некоторые лавочки ещё работали и Кеша, чтобы хоть как-то разогнать тоску, решил купить сигарет, хотя бросил курить года три назад.  В следующей лавочке Кеша указал на какую-то пачку, протянул деньги продавцу.  Продавцом был тот самый незнакомец!

На нём была та же коричневая шапочка, он с едва заметной улыбкой внимательно и пронзительно смотрел в Кешины глаза и как бы сквозь них, Кеша пытался что-то сказать, но от неожиданности у него вылетело из головы название суфийского ордена. Наконец, Кеша решил действовать без слов - достал мобильник, быстро нашёл нужный файл, включил запись передачи.    Продавец ничем не выдал своих чувств, но вскоре он спросил Кешу:
- Самати?
- Йес, йес! - радостно закивал Кеша. - Самати, йес!
Продавец написал что-то на бумажке и отдал Кеше.  На бумажке было завтрашнее число, время (06-30), слово “Reza” и короткая строчка на фарси.
- Реза - показал на себя продавец и протянул Кеше пачку сигарет. 
- Ноу, сэнкс! - чуть не смеясь, отказался от сигарет Кеша. - Баба Азиз? - спросил он на удачу, но Реза только помахал на прощанье рукой:
- Бай, бай.

Когда он вернулся в гостиницу, на часах в вестибюле было 21-37. Кеша внутренне подмигнул цифре “37”, показал записку продавца дежурному, попросил перевести фразу на фарси. “Возьми багаж” - гласила записка.
“Ничего себе” - подумал Кеша. - “Что ж, так даже лучше, а то что-то засиделся в этом милом городке” - и расплатился за гостиницу.

Лёжа в кровати, Кеша вспомнил о Насте.
“Скоро буду. Люблю тебя! Держись.” Send SMS.
New message. “Спасибо. Не беспокойся обо мне. Жду тебя!”
“Подумать только, если бы меня менты не отвлекли, может, Реза так и не нашёлся” - думал он, устанавливая будильник на мобильнике на пять-тридцать семь. -  “Конечно, рано еще радоваться, но по крайней есть шанс, что завтра всё решится”. Ощущение захватывающей и магической предопределенности ещё долго не давало ему уснуть. 

*****
Проснувшись задолго до будильника, Кеша тем не менее почувствовал себя свежим и собранным. Тоску и сомнения как рукой сняло - цикл вновь сменился и впереди был захватывающий день и интересный поворот судьбы.
Когда он с рюкзаком подошел к магазинчику, Реза пил чай с пожилым человеком с длинной, редкой бородой, который был похож на легенду советских пионеров Старика Хоттабыча.  Самое смешное, что его почти так и звали - Фатаб.  “Фатабыч” - сразу окрестил его Кеша.

Когда чай был допит, Фатаб попрощался с Резой, пошёл к припаркованному неподалёку потрёпанному “Пежо” 70-х годов и сел за руль.  Реза посмотрел на Кешу махнул рукой в сторону машины.  Кеша понял, что сейчас поедет с Фатабычем, без Резы.  Он в нерешительности протянул Резе несколько купюр, но тот с мягкой улыбкой отрицательно покачал головой.  “Петрол, окей?” - сказал Реза и показал на машину. Видимо, надо было только заплатить за бензин. “Бе саломат! Иншалла (Всего хорошего! На всё воля Аллаха!)” - Реза  попрощался с Кешей, приложив ладонь к сердцу, как было здесь принято. 

Сидя на переднем сидении, рядом с сосредоточенным Фатабычем, Кеша рассматривал солнечные степные пейзажи.  Он вспомнил главного героя фильма, с которого началась цепь магических событий.  Баба Азиз - слепой старик, бредущий на суфийское собрание, даже если бы знал, в какую сторону идти, всё равно бы заблудился по причине своей незрячести.  Но у него было непоколебимое внутреннее знание, которое больше, чем вера, что он не может не дойти.  Вот и Кеша - куда едет, к кому, и даже зачем, всё было неизвестно, но куда бы его ни вела неведомая рука - там и будет его суфийское собрание.   В конце фильма старик торжественно и с достоинством встречает смерть, которая означает для него долгожданную встречу с Возлюбленной, и в этом предельном смысле Кеша тоже никак не мог заблудиться.  Невидимая сила вела его, создавая события, желания, мысли и иллюзию самостоятельности.
Постепенно пейзаж менялся - сначала появились поросшие лесом холмы, потом холмы превратились в безлюдные горы, а дорога - в узкий каменистый серпантин.  Машинке это явно было не по вкусу - она натужено кряхтела и охала на каждом булыжнике под колесами, пару раз даже заглохла, но не сдавалась. Пейзажи были головокружительно красивы - Кеша вспомнил Зайку и Крым; здесь очертания были резче и красота была драматичней.
Они были в дороге уже часа четыре, когда на их пути возник небольшой аул (или кишлак? Кеша решил, что аул). Фатабыч припарковал машину у глинобитного домика под раскидистым деревом и жестами показал Кеше, что сейчас будет обед. Если бы не провода и не видавший виды грузовичок на обочине, здесь можно было бы снимать фильм о средних веках.  Как бы подтверждая эту мысль, из-за угла появилась девочка в яркой одежде с печальным осликом, везущим на себе большую охапку хвороста. Увидев Кешу, она смешно округлила глаза и прыснула в кулачок заливистым смехом. Фатабыч шутя погрозил ей пальцем, и они зашли в дом.   
В очень скромной, но просторной гостиной им накрыла стол проворная хозяйка, видимо хорошо знавшая Фатаба. Обед был простой, сангяк (полюбившиеся Кеше испеченные на камнях пресные лепёшки с кунжутом, которые в Иране продают на каждом углу) и халим - пшеничная каша с мясными волокнами. Потом долго пили чай со местной сладостью “наренджак” - разновидностью пахлавы, после чего старика тут же за столом сморило в дрёму, и он весьма комично засопел, периодически окуная кончик бороды в недопитый чай.
Впрочем, минут через десять он встрепенулся, посмотрел на свои большие допотопные наручные часы и сказал Кеше - “Гоу?”
Кеша протянул хозяйке наугад несколько купюр, та будто смутилась и взяла одну, вернув остальные.  Кеше цена за обед показалась какой-то слишком символической, и он попытался сунуть хозяйке еще купюру, но безуспешно.

На улице их уже ждала стайка ребятишек во главе со смешливой девочкой. При виде Кеши они встрепенулись, захихикали, но держались в стороне, сверля его любопытными глазёнками. Старик достал из багажника Кешин рюкзак и показал рукой куда-то в горы. “Дальше пешком” - догадался Кеша, и они отправились в путь.  Пару километров их сопровождала растущая свита из местных детей. Постепенно свита начала таять, последней провожающей оказалась та самая смешливая хохотушка, она смущенно приняла от Кеши сувенир в виде ручки и пары российских монет и счастливая, побежала обратно в аул.
Несмотря на полуденное солнце, было прохладно - видимо, сказывалась высота. Дорога теперь превратилась в каменистую, уходящую вверх тропу.  Фатабыч демонстрировал невероятную для своего возраста прыть, а вот Кеше приходилось тяжко - он твёрдо решил по возвращении домой снова начать ездить на велосипеде, который уже пару лет пылился на московском балконе. Фатабыч даже предложил Кеше понести его рюкзак, но Кеша не мог пойти на такое унижение и угрюмо пыхтел, обливаясь потом. 
Когда в Кеше уже начала подниматься волна отчаяния, подъём закончился, и они упёрлись в самодельный шлагбаум и двух крепких бородачей с древними винтовками.  Старик, однако, был невозмутим:  взял у Кеши паспорт, немного денег и что-то объяснял стражникам минут пять, после чего один из бородачей бегло проверил содержимое Кешиного рюкзака, хлопнул его по плечу. “Иншалла!”.  Шлагбаум открылся и они продолжили путь.

Теперь было легче - отсюда начинался спуск, но здесь Кешу поджидала другая неприятность - иногда камни под ногами не выдерживали его веса и вскоре Кеша получил несколько боевых ушибов и царапин; кроме того, он натёр мозоли, ботинки оказались неподходящими для горных испытаний. Фатабыч всё так же грациозно скакал по камням, ловко удерживая равновесие даже на самых крутых спусках, подбадривая Кешу жестами.  На этой стороне хребта местность была уже более сухой и суровой. Через пару часов пути, которые были для изнурённого Кеши мучительной вечностью, наконец показались какие-то постройки.   
Они вошли в пыльный кишлак, состоящий из пары извилистых улиц с двумя десятками домишек из глины и кизяка, с крохотными окошками и похожими скорее на сарайчики.  Кеша подумал, что здесь можно снимать средневековое кино уже без всякой подготовки: ни машин, ни проводов, только пластиковый мусор убрать с немощёной улицы и всё.  Стайка чумазых детишек смотрела на них в упор без улыбок и Кеша обратил внимание, что у них был другой, среднеазиатский тип лица.
По улице пастух в красном ватнике и большой каракулевой шапке гнал небольшую отару овец. Фатабыч что-то спросил у него и было видно, что пастух не вполне понимал Фатаба.  Кеша знал, что Иран - страна многонациональная, и в этих краях можно было встретить курдов, туркменов, азербайджанцев, так что удивляться тут было нечему. И еще по речи пастуха Кеша понял, что он говорит не на наречии самати.
Фатабыч повёл его в какой-то дом на окраине, им открыл человек неопределенного возраста, у него не было левой руки.  Обменявшись с ним несколькими фразами, Фатаб повернулся к Кеше и объяснил жестами, что Кеша  теперь остановится здесь, а ему пора ехать обратно.  Кеше было жаль терять старика в этом богом забытом месте. Ему хотелось что-нибудь подарить Фатабычу на прощанье, он достал из рюкзака новую майку с эмблемой “Исчезающего племени” и изображением танцующих в экстазе девушек с распущенными волосами.
Фатабыч радостно и удивлённо разглядывал рисунок - было видно, что подарок ему явно понравился, хотя представить его в этой майке было почти невозможно. Однорукому майка тоже понравилась и похоже, он рассчитывал получить такую же позже.  Но больше у Кеши маек не было.  Когда они тепло распрощались с Фатабом, Кеша бросил рюкзак в выделенную ему каморку, где кроме прожжённого матраса и десятилетней давности календаря на стене ничего не было. 
Очередного Кешиного попечителя звали Ягмыр, и в соответствии со своим именем он казался каким-то несуразным, хоть и вполне добродушным - как-то странно похохатывал, ёрзал, суетился, закатывал глаза.  По-английски он, конечно, не знал ни слова, зато сыпал искаженными русскими словами, очевидно не зная их значений: “привет”, “как дела”, “давай”, “путин”, “чурка”.  Наверное, геологи какие-то залётные тут проходили, решил Кеша.
Вечерело.  Ягмыр куда-то ушёл и Кешу захлестнула волна беспокойства - он так и не знал, что происходит и где он в конце концов окажется и сколько это займёт времени, и не было никакой возможности что-либо узнать.  А ведь он обещал Насте скоро вернуться, да и просрочка его двухнедельной иранской визы не предвещала ничего хорошего.

Вернулся Ягмыр с дымящимся котелком и большой лепёшкой.  В котелке оказался густой наваристый суп с бараниной типа шурпы, который они с аппетитом уничтожили. 
После ужина Ягмыр достал небольшой китайский приёмник (при виде приёмника Кеша улыбнулся) и стал слушать какую-то монотонную струнную мелодию, которая очень хорошо вписывалась в окружающий колорит. Кеша вспомнил эпизод из фильма “Игла”, где Цой проводил с подружкой-наркоманкой безвременные дни в таком же домике посреди пустынных, ветреных, залитых беспощадным солнцем аральских пейзажей, но во всей этой скудости и суровости была какая-то своя красота и гармония.
Тут открылась причина странности поведения хозяина домика.  Ягмыр полез в какую-то шкатулку, достал оттуда мягкий щарик тёмного цвета и вопросительно  посмотрел на Кешу.   Тому было уже всё равно и даже не зная, что ему предлагают (гашиш? опиум?), махнул рукой: “Давай, однорукий ты бандит, терять уже нечего!”
- Давай, давай! - радостно откликнулся Ягмыр, протянул Кеше  трубку и чиркнул спичками.
Лёгкие мягко обволок ароматный плотный дым и не успел Кеша выдохнуть, как какая-то могучая сила стала мягкой мохнатой лапой прижимать его к земле. Он понял, что если немедленно не ляжет на свой прожжённый матрас, то повалится на грязный пол прямо здесь.  Он с усилием встал, сделал необходимые шаги на ватных, с каждой секундой слабеющих ногах, и повалился в чёрную бесконечную невесомость.

Следующее утро выдалось непростым - чугунная голова, разбитое после вчерашних подвигов тело, тотальная неопределенность - в общем, жить не хотелось.  Умывальником служило ведро с ржавой кружкой, туалетом - яма на заднем дворе.  Кеша не был привередлив, ему даже нравилась определенная аскеза, но это было уже за пределами комфортного минимализма.  А ещё были основания подозревать, что матрас населён блохами, но он старательно гнал от себя эту совсем уж неприятную мысль. 
Ягмыра дома не было, зато на столике стоял помятый медный чайник (как в “Белом солнце пустыни”) с ещё тёплым чаем и вчерашняя лепешка.  Он без аппетита затолкал в себя хлеб с чаем и вышел на улицу. 
Прогуливаясь по кишлаку, Кеша встретил сидевшего у полуразваленного сарая такого полуразваленного старика, вокруг которого резвился пацанёнок лет трёх.  “Салам алейкум!” - вспомнил он вдруг общеазиатское приветствие.  Старик молча кивнул.  Похоже, местные не горели желанием общаться, а тут еще и языковой барьер... Чтобы как-то убить время, Кеша пошёл бродить по окрестностям. Голова понемногу прояснилась, но мозоли на ступнях продолжали гореть, поэтому Кеша вернулся в дом, взял из рюкзака томик Руми в переводе Тираспольского и сел с книжкой на камне перед домом.
“Мы не впереди, мы позади. Мы не сверху, мы снизу... Как кисть в руке художника, мы и понятия не имеем, где мы”
“Это точно” - пробурчал про себя Кеша.- ”Только вот как кисти увидеть художника? Никак. У неё ж нет глаз.”
“О искатель, эти мысли обладают такою властью над тобой.
Из-за ничего ты огорчаешься, из-за ничего становишься счастлив.
Ты сгораешь в пламени, но я не выпущу тебя, пока ты полностью не пропекся, не стал полностью мудр и полностью не стал самим собой.”
“А ведь и правда, мир вокруг всегда тот же самый, а меня бросает из стороны в сторону - из-за простых мыслей.  Эта колбасня и есть сгорание меня.. которое необходимо, чтобы стать собой настоящим.”
“Не жалуйся на страдание, ибо оно - размеренно скачущий конь, несущий тебя в несуществование.“
“Как красиво... все учат, как от страдания избавиться, а тут ...” Ему казалось, Руми говорил именно с ним. Тут его чтение прервал вернувшийся с парой овец Ягмыр.
“Кеша давай давай” - и достал коричневый шарик. Когда Кеша замахал руками Ягмыр вдруг сказал ему “чурка”, засмеялся детским смехом и пошёл загонять овец в сарай.

На следующее утро Кеше было значительно лучше.  Подозрения на матрасных блох не оправдались, мозоли почти прошли, и Кеша позволил себе после завтрака пройти с той же книжкой по окрестным горам, где весь день наслаждался видами, одиночествами и внутренними откровениями, которые пробуждала в его душе книжка. Местные проявляли к нему мало интереса, и может быть, это было к лучшему.

В этот день, и на следующий за ним день ничего не происходило, ну да ладно - сколько надо, столько и будем ждать, смиренно решил Кеша.  Кеша спрашивал себя - сколько он тут продержится? Смог бы он всю жизнь здесь прожить, ходить на яму и мыться из старого ведра, полностью сосредоточившись на внутренней жизни - все учения указывали на то, что именно внутри лежит тот драгоценный камень, к которому так отчаянно стремится любой духовный искатель?  Может быть, этот убогий кишлак - идеальное для него убежище, где вдали от каких-либо отвлекающих факторов он может максимально погрузиться в себя?

Он потерял счёт дням, зарос, запылился, всё так же ходил по окрестным горам, ел с Ягмыром лепёшки с супом, пил неизменный зелёный чай.  Пытался дать Ягмыру денег, тот взял, но как-то странно на них посмотрел, будто первый раз их видел. “Блаженный” - подумал Кеша.
Он много размышлял, прокручивая разные моменты своей жизни, развязывая сложные узлы. Иногда проваливался в безмыслие, и тогда как в настольной игре можно по стрелке перескочить через несколько клеток, он мог в полдень прикрыть глаза и через миг открыть их снова, обнаружив солнце уже у горизонта.  Наверное, срок его визы уже истёк, возможно, его уже ищут родственники и Настя, но беспокойные сигналы не могли пробиться через стену его созерцательной отрешенности.

    ********

Предвестие грядущих перемен пришло ему во сне.  Ему снилось, что вот он выходит из своей московской многоэтажки к машине, садится, поворачивает ключ, на приборной доске загораются огоньки, и вдруг он понимает, что руль - справа, а не слева, где он должен быть. “Ага, так это, наверное, сон” - догадался Кеша, но через мгновение, словно по незаметному движению шулера, руль и Кеша оказываются на правильной стороне, слева.   “Кто это делает? Я сам? - задумался Кеша, но тут что-то мелькает в зеркале заднего вида и Кеша, сразу забыв, что он во сне, видит на заднем сиденье Вику Пастернак, белокурую, стройную однокурсницу, в которую он был когда-то тайно и безнадёжно влюблён.  “Поехали” - нежно говорит она уже с переднего сиденья, он узнаёт её обволакивающий, зовущий в райскую даль голос.  И вот они уже несутся по пустому шоссе вдоль цветущих полей.  Вика в белом платье, с длинными распущенными волосами, ветерок из приоткрытого окна ласково треплет подол платья, оголяя беззащитные, немного детские колени. От близости невозможного счастья у Кеши кружится голова.  “Здесь” говорит Вика и показывает на три древних дуба на обочине.  Через мгновение они идут, взявшись за руки, по цветочному полю к деревьям, и вдруг Кеша понимает, он ведёт за руку не Вику, а Танечку, свою более раннюю любовь, которую он так и не решился пригласить на танец на школьном выпускном вечере.   
Надежда, вожделение, страх разочарования и отторжения, чувство вины - всё воплотилось в этой фигурке в белом платье. Вот они между дубами, напротив друг друга, близко, так близко, что черты лица напротив расплываются, её аромат стирает последние мысли, его грудь встречает два нежных сопротивления её груди, его рука тонет в основании её спины,  космическая стыковка губ, потеря равновесия, взрыв в центре тела, маленькая экстатическая смерть в море высокой травы. И вот земля впускает их в себя, в свою тёплую утробную невесомость, они кружат в блаженном сплетении в окружении пульсирующих под неслышный ритм огоньков.
Наконец Кеша приоткрывает глаза, сначала ничего не видно, потом угадывается белеющая мочка уха... вспышка,  пара седых волосков на виске - это конечно не Танечка, но кто? - и резко отпряв, видит... самого себя!, Изнурённое страданием лицо, влажные, полные отчаяния глаза, в которые почти невозможно смотреть... он разжимает объятья и его двойник уплывает от него в бездну, унося все его страдания, но вместо облегчения - острая боль, ведь это его лицо, его отчаяние, это он, это тоже он!  В попытке воссоединения отчаянно ныряет в его направлении: “стоооой, вернись!”... пустота, чёрная бездна, ничего ... и вдруг яркая вспышка и знакомое лицо с глазами навыкат:
- Штой? Берныс? - Ягмыр старательно произнёс незнакомые слова, вопросительно посмотрел на Кешу.  Тот смущенно отвел взгляд. Ну и сон...
Кеше потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя, и когда он наконец собрался с мыслями, то почувствовал, что в доме был кто-то еще. 
В комнате на матрасе у дастархана пил чай приятной наружности парень лет тридцати.  По его внешности Кеша сразу понял, что тот был не из местных. Его манеры и речь выдавали образованность, он заговорил с Кешей на неплохом английском и Кеша был счастлив, что его долгая языковая изоляция завершилась. 
- Мне сказали, ты ищешь Самати? Зачем? - Фируз (так звали парня) почти сразу перешёл к делу.
Кеша вкратце поведал свою историю и было видно, что Фируз был весьма ею удивлён и озадачен. Он попросил дать ему послушать фрагмент передачи, но телефон у Кеши был давно уже разряжен.  Кеша начал было задавать свои вопросы, но Фируз сразу сказал, что Кеше нужно было говорить не с ним, он лишь может привести его к нужным людям. Сегодня, сейчас.
Кеша быстро собрался, подарил Ягмыру на прощанье перочинный ножик, чему тот был дико рад.  На улице их поджидал навьюченный тюками ослик Фируза - и они отправились в дорогу.
- Далеко идти? - спросил Кеша, когда они покинули кишлак и начали восхождение по горной тропе. 
- До заката должны успеть. Мне сказали, тебя из Ирана сюда привели? - поинтересовался Фируз.
Кеша от неожиданности остановился.
- Как, а это что, не Иран?
- Это Туркмения, мой друг - улыбнулся Фируз. - Хотя границы в этих местах, как видишь, довольно прозрачны.
Пару минут Кеша ошеломлённо обдумывал сказанное. 
- Как же я вернусь домой? Ведь я незаконно, выходит, в страну проник, а это статья.
- А ты знаешь, где твой дом? В любом случае, ты не о том доме беспокоишься - загадочно ответил Фируз. 
- А где твой дом, Фируз?
- Там, куда мы идём. Там, откуда мы идём. И там, где мы идём. Но вообще-то я из Ирана.  Моя биография обычна и неинтересна, важно только то, что совершенно невероятные события привели меня в эти края.  Впрочем, твоя история не менее мистическая. 
- А что ты делал в этом кишлаке?
- Иногда нам нужно пополнять припасы, и раза два в месяц мы ходим в Сейик, так называется этот кишлак.  Поэтому тебе пришлось так долго ждать.  Что ты здесь ищешь, Кеша?
Кеша несколько шагов думал над ответом.
- Понимаешь, то, что я почувствовал благодаря этой передаче, оказалось гораздо важнее всего, что я знал.  И конечно, я очень хочу узнать, откуда идёт этот... свет. И вообще, с помощью такого инструмента можно ведь изменить мир, сделать его счастливее.  Ради этого стоит жить! 
- Хорошо, а ты в Бога веришь, Кеша?
- Да, как в универсальный, глобальный разум и источник всего происходящего.
- Если бы этот источник захотел, он смог бы сделать всех счастливыми, так?  Но по каким-то причинам он хочет именного того, что есть.  Хочешь быть добрее Бога, Кеша?
- Я уже думал над этим, Фируз.  Мы не знаем его замысла - может, именно сейчас он захотел, чтобы счастье пришло к людям через меня, тебя, кого-то ещё и с помощью этой радиопередачи - и именно этот замысел сейчас разворачивается. Такое ведь тоже возможно.
- Ответ мудрого человека, - улыбнулся Фируз, и было непонятно, шутит тот или нет.  -  Мой учитель говорил, что если бы Солнце, источник всей жизни на земле, стало бы ближе,  оно быстро спалило всё живое до тла.  Так же и с божественным светом... если его слишком много, ты не выживешь.

Ослик исправно тянул свою нелёгкую ношу по еле заметной тропе.  Солнце стояло уже в зените, когда они дошли до родника, где остановились на привал.  Фируз достал из мешка  пару лепёшек, овечий сыр, финики.
- Уже недалеко.  Через пару часов будем на месте.
- А кстати, вот куда мы идём, там Иран или Туркмения? - спросил Кеша не без иронии.
- Хороший вопрос. Ни то, ни то. Благодаря неразберихе в картах иранцы думают, что там Туркмения, а туркмены - что там Иран.  В итоге - неучтённый клочок земли,  мы его называем Саматистан.  Сам понимаешь, о нем почти никто знает и я взял на себя огромную ответственность, что веду тебя туда. Но ведь неведомая сила привела тебя сюда не просто так, и я знаю, что поступаю правильно. Даже если это приведёт к нашей общей гибели.

Потом они шли по руслу высохшей реки, видимо осадков здесь выпадало ещё меньше и флора была совсем скудна и суха.  Неудивительно, что на этот почти лунный пейзаж никто не претендовал.  В какой-то момент они свернули в неприметное ущелье и примерно час продирались через булыжники и колючки, пока не вышли на каменистую площадку, со всех сторон окруженную вертикальными скалами.
Фируз начал отвязывать мешки. 
- Опять привал? - спросил Кеша.
- Нет. Пришли. Поможешь перетащить мешки?
Кеша с недоумением оглянулся.  В этом каменном тупике не было никаких признаков жизни.  Тем не менее они стали развязывать мешки и переносить их к одной из отвесных стен.
Когда последний мешок был отвязан, Фируз похлопал осла по загривку и тот поплёлся обратно.
- Он сам дойдёт домой? - удивился Кеша.
- Конечно, дойдет, видел, какие у него глаза умные.
Глаза у ослика и правда были полны печальной мудростью.

Фируз подошел к месту, где были свалены мешки, просунул палочку в трещину в стене, вытянул  оттуда конец веревки, которая тянулась вверх и несколько раз её дёрнул.  Некоторое время ничего не происходило, но потом посыпались камешки и Кеша к собственному изумлению увидел, что сверху к ним спускается на верёвках большая деревянная люлька. 
- Как тебе наш лифт? - спросил Фируз шутливо. 
Когда люлька была на земле, они забросили на неё мешки, Фируз опять дернул верёвку.  Люлька начала движение вверх.  Через некоторое время она вернулась  - теперь была их очередь.

***

Саматистан представлял собой небольшую заросшую лесом площадку, которая с одной стороны была обрамлена обрывом, с которого открывался потрясающий вид, а с другой стороны упиралась в отвесную скалу с пещерами.  Она была идеально укрыта со всех сторон, так что даже с вертолёта разглядеть что-либо было очень трудно.  Всё это немного напоминало площадку с домиком Штирлица  - Кеша с ностальгической грустью вспомнил день первого знакомства с магическим радио. 

Наверху их встретили двое смуглых, интеллигентного вида мужчин, видимо, иранцев, и загорелая женщина европейского вида. Было видно, что появление Кеши было для них полной неожиданностью, на него смотрели доброжелательно, но с удивлением.  Фируз сразу стал на фарси объяснять им причины Кешиного появления.  Те понимающе кивали, было очевидно, что они были чем-то удивлены и обрадованы; потом подошли знакомиться. Все были достаточно зрелого возраста, женщину звали Флоранс, её имя и акцент выдавали французское происхождение, а мужчин - Мирза и Парвиз. Они жали ему руки и обнимали его с таким восторгом, что  Кеша, улучив минутку, спросил Фируза, в чём причина их радости.
- Основания для радости есть, и очень серьёзные.  Ты скоро сам поймёшь, в чём дело - ответил тот и с белозубой улыбкой похлопал Кешу по плечу. 

Флоранс (глядя на её седые волосы, Кеша впервые понял, что седина может быть красивой) вызвалась показать ему Саматистан.  Было видно, что место осваивалось уже давно, хотя было сделано всё, чтобы присутствие человека не нарушало естественного ландшафта.  Кроме нескольких ветряков и солнечных панелей, была пара скромных хозяйственных построек, огородики, теплицы, курятник.  При этом то тут, то там попадались любовно оформленные места для созерцания со скамеечками и искусно разрисованными камнями.  Попутно Флоранс рассказывала ему об общине.  Саматистан начинался еще в конце семидесятых, когда после исламской революции шейху ордена Самати пришлось спрятаться с ближайшими подвижниками вот в это самое место, только так они смогли избежать ареста.  С ним была главная святыня ордена - Камень Сердца, тщательнейшим образом веками оберегавшийся камень, рядом с которым у любого человека раскрывался сердечный центр и начинался радикальный духовный сдвиг и переоценка всех ценностей, своего рода пробуждение.  Об этом камне ходили удивительные легенды, подтверждающие связь раннего суфизма с буддизмом - будто камень  этот происходил из перстня самого Будды и у него было свойство вводить ученика в особое, высшее духовное состояние “самадхи”, которое в некоторых буддийских течениях называется “сомати”.  Видимо, название ордена происходило отсюда. 
Осознавая огромную ценность камня и опасность его утраты, шейх выбрал здесь самую глубокую шахту в пещере и бросил в неё Камень сердца.  Теперь эта пещера - наша святыня.  Вскоре шейха не стало, оставшиеся члены ордена поддерживали жизнь общины, но со временем их тоже становилось всё меньше. За пределами Саматистана о существовании этого места знает не более двух десятков человек, но община мистическим образом стала пополняться новыми жителями из самых разных уголков.  Сейчас здесь постоянно жило всего двенадцать человек, и у каждого был свой удивительный путь сюда. 
- Совершенно ясно, что здесь действует какой-то высший план, как будто сложный паззл собирается  - говорила на своём забавном английском Флоранс. - Мы же не дети, в век спутникового слежения не заметить нас... Да и в остальном - столько поразительные совпадений, что иначе как чудом происходящее здесь назвать нельзя. Ты тоже часть пазла, Кеша.
Навстречу им шёл, улыбаясь, - у Кеши закружилась голова от неожиданности -  настоящий олдовый темнокожий растаман - дреды, шапочка, влажный блеск в глазах. Он представился, крепко пожал Кеше руку.
- Welcome, bro! I’m Mr Joy. Jah loves you!- похлопал его по плечу растаман, широко улыбнулся и пошёл дальше. 
- Мистер Джой у нас душа компании - сказала Флоранс - Его путь начинался аж на Ямайке, но лучше он сам когда-нибудь тебе расскажет свою безумную историю.
Тем временем они подошли к пещере, стены которой были чёрные от копоти, повсюду валялись обугленные железки и провода, но довольно большая радиоантенна была по-прежнему устремлена в безоблачное небо.
- Ну а здесь, как ты видишь, у нас была радиостанция.
- А что же с ней случилось? - Кешина способность удивляться была уже на исходе.
- О, это длинная история.  Среди обитателей Саматистана был бывший полковник-связист афганской армии, специалист по радиосвязи, который после увольнения из армии стал дервишем в иранском “городе дервишей” Гонабаде, где “случайно” узнал о Саматистане и попал сюда.  Он решил построить здесь небольшую радиостанцию, чтобы распространять в эфир записи проповедей последнего шейха, в основном это предназначалось для наших гонабадских духовных братьев.  Было потрачено много времени и усилий, но через несколько лет упорного труда он всё-таки добился своего и вышел в эфир.  Однажды он решил поставить в эфир последнюю проповедь шейха, которую тот незадолго до кончины прочёл у Пещеры Сердца (так мы стали называть ту самую пещеру, куда шейх бросил Камень Сердца) на почти забытом языке Самати.  И мы немедленно получили из Гонабада сигнал о том, что хотя язык самати почти никто не знал, радиопередача магическим образом дистанционно действовала на слушателя как Камень Сердца! Вероятно, дело в таинственном взаимодействии радиоволн с излучением Камня Сердца при прохождении радиосигнала. Естественно, мы были потрясены! Однако нужно было просчитать последствия - это ведь серьёзное вмешательство в устоявшиеся социальные нормы: велика возможность попадания в поле зрения спецслужб, и мы временно прекратили трансляции. 
- После бурных дискуссий мы решили, что эти трансляции - наш долг перед человечеством, и ради этого мы готовы рискнуть всем, и вновь вышли в эфир с проповедью шейха.  Но вот после нескольких эфиров - было видно, что для Флоранс эти воспоминания были болезненны – в антенну попала молния, что-то в оборудовании замкнуло и случился пожар.  Самая главная потеря было не железо, всё это можно было бы восстановить, хоть и с большим трудом.  Главное, что при этом пожаре были уничтожены все записи последней проповеди шейха! Теперь ты понимаешь причину нашей радости от твоего появления, да?  Если, конечно, запись, на которую мы так рассчитываем, у тебя с собой.
- Невероятно! Действительно будто паззл собирается какой-то удивительный! - вымолвил Кеша.
- И я о том же! - воскликнула Флоранс. -  Мистика в действии! Но скоро ужин – наверняка ты жутко голоден. Перед ужином я хочу показать тебе самое главное, наше святилище, пещеру Камня Сердца - здесь совсем рядом.
Небольшой зал святилища был тускло освещён и украшен весьма скромно.  В центре её была обложенная камнями шахта, на дне которой, по всей видимости, хранился Камень Сердца.  Войдя в зал, Кеша сразу почувствовал знакомое щекотание в солнечном сплетении и он чуть не до слёз был рад вернуть себе это мироощущение. Волна благодарности к вселенной и к незнакомому шейху захватила его.  Рядом с колодцем была его фотография в рамке, Кеша вгляделся в смутные очертания.
Сердце его упало.  Это был тот самый мудрец из сна.

***

В соседнем зале уже стоял большой накрытый стол, шли последние приготовления к трапезе.  Но еще до ужина Кеше пришлось сильно удивиться ещё раз.  В зал вошёл мужчина средних лет, сразу направился к Кеше, обнял его и сказал: “Очень рад вас видеть”. Отчётливо, на чистом русском.
- Давнёхонько по-русски не говорил - начал тот.  - Как там, на Родине? Столько лет не был.  Меня зовут Михаил. Вижу, вы удивлены.  Нам еще о многом предстоит поговорить.  Но прежде всего - запись действительно у вас?
- Да, у меня.
- Великолепно! Но сейчас - ужин. - Михаил обратился по- английски к собравшимся за столом саматистанцам. 
- Друзья мои, братья, сегодня у нас знаменательный день.  К нам присоединился Иннокентий, он из России, и в качестве подтверждения того, что миром правит удивительная, чудесная сила, он привёз с собой фрагмент утерянной проповеди шейха и мы сможем возобновить наши радиопередачи!
Все зааплодировали, раздались радостные восклицания.  За ужином, простым и сытным, Михаил поведал свою историю. 
- В середине девяностых меня послали в командировку, в Иран.  Я был впервые за рубежом, впервые погрузился в другую культуру, и уже в Тегеране меня покорили гостеприимство, а главное, сердечность местных жителей.  Контраст с российским да и вообще с европейским мышлением был разителен, особенно в Гонабаде, куда меня направили в командировку изучать наречие самати. 
- Подождите-подождите,  а у вас фамилия не ... как его... Хомяков?
- Почти.  Хомишин я. А ты откуда знаешь? - воскликнул Михаил.
Кеша рассказал о своей встрече в Институте восточных языков. Тут очередь удивляться дошла до Михаила.
- Значит Омарыч до сих пор на боевом посту... Было очень непросто вот так всё бросить - работу, родителей и особенно жену с ребёнком, но знаешь, было чёткое ощущение судьбы, предназначения и неизбежности.  Конечно, у меня не было выбора.  В мою жизнь вторгнулось что-то, что разрушило все мои планы, устремления и ценности, и всё моё прошлое было обречено, хоть это и было мучительно.  То, что я уже не вернусь, я понял через пару недель в суфийской обителе в Гонабаде.  Моим ближайшим другом тогда стал афганец Бахтияр, с которым мы в конце концов очутились здесь и который и ухитрился соорудить здесь радиостанцию. - Михаил указал на бородатого мужчину в белом. Тот приветливо махнул рукой и приложил её к сердцу. – Пришлось, конечно, попотеть. Ну, а остальное тебе наверняка уже Флоранс рассказала – про пожар и прочее. Восстановить станцию, конечно, гораздо проще, чем создавать с нуля– за месяц справимся.  Начнём прямо завтра!  Но, ты пока осваивайся, у нас есть комнатка свободная, правда, больше на келью похожа, зато тёплая – ночи теперь холодные.
- Можно последний вопрос - раз есть электричество, может у вас и интернет есть?
- Конечно, хоть и слабенький, куда ж в наше время без него.  Фируз тебе расскажет, как к вайфаю подключиться и покажет твою комнату.  Спокойной ночи!

***
Кроме нескольких беспокойных сообщений от матери (“Где ты? Куда ты опять пропал? Напиши!”) было  письмо от Штирлица и более позднее от Насти.  Штирлиц писал около двух недель назад, что у него дома кто-то рылся, забрали только ноутбук и все флешки, деньги не взяли.  Вероятно, писал Штирлиц, это связано с Передачей, поэтому он решил предупредить Кешу. Настя писала, что соскучилась, беспокоится из-за его молчания. «Хотя я чувствую, что как бы ни повернулась судьба, всё будет хорошо – и с тобой, и с нами»  – писала она. – «Знаешь, любимый, благодаря Передаче и уходу за умирающим отцом я поняла про смерть что-то очень-очень важное, смерть – это совсем не то, что мы о ней думаем, это рождение, рождение домой… Ох уж эти слова – но думаю, ты меня понимаешь.  И знаешь, я наконец поняла, чем хочу заниматься в этой жизни – хочу быть с умирающими, помогать им в их последние месяцы и дни отбросить, наконец, все убеждения и увидеть истинное значение их жизни и смерти и вместо отчаяния и страха почувствовать огромную радость и предвкушение великого перехода. Я уже записалась волонтёром в интернат для безнадёжно больных…»
Кеша вспомнил запах Настиных волос, бархатистую упругость её кожи, очертания плеч, голос – всё это будто просачивалось сквозь строчки на экране смартфона тёплым излучением.
Кеша почувствовал огромную усталость – денёк, что ни говори, выдался невероятно богатым на события и впечатления.  Едва добравшись до постели, он заснул крепким, без сновидений, сном.
 
********

Что-то разбудило Кешу до рассвета, словно прозвенел какой-то внутренний будильник.  Светало, голова была необычайно чистая, вокруг стояла прохладная, звенящая тишина и внутри у Кеши тоже было тихо.  Он вышел из своей каменной каморки в прохладные предрассветные сумерки, направившись по тропинке вдоль холма и неподвижных деревьев к высокому обрыву – туда, где монохром неба уже начинал окрашиваться в цветную палитру.
Кеша стоял на обрыве, внимательно всматриваясь в розовеющую даль и вслушиваясь в звенящую тишину.  В его груди опять поднималось предчувствие большого путешествия, только на этот раз это не было связано с перемещением в пространстве.  Напротив – предстояло впустить пространство в себя, наполниться и стать им. 
И действительно – в голове зазвенело, он ощутил себя совершенно прозрачным и эта внутренняя прозрачность стала заполняться искрящимися флюидами, рождающими совершенно новое, невероятное бытие.
Тут он вдруг услышал вдалеке ритмичный шум, словно большая птица быстро, со свистом рубила воздух крыльями.  Он обернулся и словно в замедленной съёмке увидел невероятное - с другой стороны плато приближалась огромная птица, но уже через секунду стало ясно, что это был чёрный, заходящий на посадку вертолёт.
У Кеши потемнело в глазах, он сел в траву, уткнулся лицом в ладони и с удивлением обнаружил, что волна лихорадочных мыслей бессильно бьётся где-то снаружи, не в силах проникнуть в наполнивший его сверкающий свет и осознал, что теперь так и будет: настоящая жизнь внутри него, а вокруг – только наполненный приключениями удивительный сон.
Но ведь так всегда и было!
От этой мысли он громко рассмеялся, да так с широкой улыбкой и зашагал к уже приземлившемуся вертолёту, из которого теперь выскакивали с винтовками и рациями наперевес камуфляжные, отсюда почти как игрушечные, человечки.
Первые солнечные лучи уже начали заливать блестящий чёрный бок летучей машины.

the end

alanoid8@gmail.com