Первая часть повести называется НА РЕКЕ БЫСТРИНКЕ
http://www.proza.ru/2016/08/22/276 - первая глава
http://www.proza.ru/2016/09/04/83 - полная версия
------------------------------
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Начало - Пролог http://www.proza.ru/2016/10/22/807
ГЛАВА 6
Уже смеркалось. Из-за берёзовой рощицы вынырнуло село. Над печными трубами столбом поднимался дым.
«К морозцу, - подумала Глафира, - а он, ох как, не ко времени. Вот тебе и весна! Хотя какая весна, коль март только начался. Весна – это там, где Чёрное море».
Перед крутым спуском к колхозному сеновалу женщины слезли с возов и повели лошадей под уздцы. Подтаявшая днём дорога к вечеру обледенела, было скользко, сани то и дело норовили съехать в сторону, но всё обошлось благополучно. Разгружали сено уже без шуток-прибауток: все устали и торопились домой, где их ждала та же работа.
- Ну, бабоньки, на сегодня всё, - отирая пот со лба и стряхивая с себя сенную труху, подытожила прошедший трудовой день Глафира и наметила план на дни последующие: – Завтра нужно семена привезти, за ними снаряжу пацанов, за старшого отправлю свёкра, а с послезавтрешнего дня мы с вами опеть зачнём вывозить сено. Думаю, за неделю управимся.
Женщины согласно кивнули головами и разошлись, а она направилась к воротам фермы. Надо проверить, всё ли там в порядке. «Слава Богу с кормами ноне ладно обошлось, падежа не допустили», - радовалась Глафира и тут же, хотя и не была суеверной, поплевала через левое плечо: «Только бы с отёлом всё так же ладно было!»
Да, в этом году в колхозе падежа не было. Он будет зимой сорок третьего, когда сена старики и женщины заготовят на треть меньше, чем летом сорок первого его заготовили мужики.
***
А дома её ожидали две новости: хорошая и плохая.
- Мама, мама! – закричала Надя, едва Глафира переступила порог. – Папка письмо прислал!
Женщина обессилено опустилась на лавку и, не раздеваясь, лишь ослабив платок, дрожащими руками взяла развёрнутый треугольник. От волнения сердце билось так, как не билось даже тогда, когда её сватали.
Фёдор сообщал, что жив-здоров, просил о нём не тревожиться, расспрашивал о детях и о своих родных, велел передавать всем поклоны. А в конце приписка: «Ты береги детей и себя, Глаша. Если бы ты только знала, родная моя, как вы мне нужны!»
Глафира аккуратно сложила треугольник, прошла в спальню и положила под подушку, чтобы перед сном ещё раз перечитать. И тут до неё дошло, что Николая-то Степановича в кухне не было.
- Где дедушка? – вешая на гвоздь телогрейку, спросила она у дочери.
- А он возле Михалинки сидит, она заболела.
Глафира вошла в комнату старших дочерей. Маленькая девочка металась в жару, Николай Степанович прикладывал к её лбу уксусные компрессы, а Гапа заламывала руки и то ли причитала, то ли шептала молитвы.
«Простыла в дороге. А разве мудрено, коли такую кроху из тёплых краёв - да в Сибирь? Хоть бы не воспаление!»
При мысли о пневмонии Глафира содрогнулась, но взяла себя в руки и попыталась успокоить Гапу и старика.
- Ничего страшного, выходим дитё! Я сейчас до свекрови сбегаю за барсучьим жиром и травок прихвачу.
- Та Надя, як зи школы прыйшла, так видразу побигла до неи, Варвара вже сама тут була, - ответил Николай Степанович, - прынесла и жир и траву. И свёкор ваш Илья заходыв. Вин прынис сосновых бруньок.
(Коль по именам называет, значит, они уже познакомились. Вот и хорошо.)
- А наша Валя обицалася молока з фермы прынести.
«Наша Валя, - отметила Глафира. - Да, горе всех роднит. В горе мы все свои. Дал бы Бог, чтобы и в радости люди не забывали, что все мы – наши».
Тревожной была эта ночь. У кровати Михалинки дежурили по очереди. Меняли компрессы, поили тёплым отваром боярышника с шиповником, давали мёд с барсучьим жиром и прокипячённое с сосновыми почками молоко. К утру температура начала сползать вниз, девочка уснула и все облегчённо вздохнули. Кризис миновал.
- Николай Семёныч, - повязывая платок, обратилась Глафира к сидевшему на лавке старику. - Вы бы чуток вздремнули. Самое страшное уже позади. Теперь можно натирать Михалинке грудку и спинку свиным топлёным салом и насыпать в носочки сухую горчицу. Я тут траву запарила, давайте ей по полстакана три раза в день перед едой. Это от кашля. Жалко, что кедровое масло закончилось, оно сейчас было бы, ой как, кстати! Да, чуть не забыла. Вы девочку пока на печку определите, кирпичи всю хворь вытянут. А Антошку я с собой спать уложу, чтоб на печке просторнее было.
- Спасыби вам. И клычте мене просто дидом Мыколою. Добре?
- Добре, дид Мыкола, так и буду кликать, - улыбнулась Глафира. – Ну, мне пора.
Она застегнула пуговицы ватной телогрейки, опоясалась широким ремнём и вышла из избы.
***
Она шла и думала о том, что даст Бог к осени или, на крайний срок, к зиме разобьют в пух и прах этих окаянных фашистов, вернутся с фронта мужики и наступит для бедных женщин, детей, стариков конец испытаниям. Она ещё не знает, что испытания только набирают силу.
Правда, с начала сорок третьего, после Сталинградской мясорубки, прекратится поток беженцев, но уже с середины зимы в Преображенское начнут приходить похоронки.
В том же сорок третьем от недостатка кормов начнётся падёж скота, и Глафира, стиснув зубы, даст команду резать стельных племенных коров, а доярка Шурка упадёт перед ней на колени и, сотрясаясь от рыданий, будет умолять оставить Пеструню.
И Пеструню оставят, но только потому, что Шурка клятвенно пообещает подкармливать корову со своего подворья. Она слово сдержит, она будет ежедневно приносить своей любимице вязанку сена.
Будет засуха, неурожай, и Глафира на заседании бюро райкома, когда с неё потребуют сдать сверхпланово немыслимое количество зерна и мяса, пойдёт грудью на Первого секретаря, как когда-то, при раскулачивании Ивана Громова, шла на Савелия Иванихина. А при грозных словах секретаря о партбилете, который она, в случае невыполнения постановления, положит на стол, покажет кукиш. Не просто покажет, а сунет ему под самый нос и заявит:
- Накося выкуси! Беспартейная я!
Секретарь попытается воззвать к её совести, он направит свой указующий перст на плакат с призывом «Всё для фронта! Всё для победы!», посоветует поскрести по сусекам, а потом поймёт, что лучше бы он этого не делал.
Прямо под плакатом Глафира увидит весьма упитанного человека в военной форме, одного из тех, которых называют тыловыми крысами. Она ткнёт в упитанного пальцем и взорвётся:
- Ты, Михал Степаныч, лучче поскреби по сусекам у этого жирного борова. Ишь, как он рожу-то свою отъел, така красна, что хучь прикуривай! А у меня бабы уже на баб не схожи - одне мослы, ровно у кляч заезженных! Дети пашут за мужиков! Откель им силы брать, коль я ихний трудодень почти под самый нуль обкромсала? Получатца, чтобы дать сверху плана, мне его надоть вобшше ниже нуля опустить? Так?
Упитанный тогда вскочит со стула и возмущённо закричит:
- Что она себе позволяет! Да её надо...
Но договорить не успеет – недобрый взгляд секретаря заставит его замолчать и сесть на место. Знать, водились за упитанным грешки.
Ничего не сделают со строптивой Глафирой ни горком, ни обком. Посади её за то, что она столь дерзко пошла против генеральной линии партии да ещё оскорбила её верных служителей, кто же пахать будет? Кто же их-то, дармоедов, и саму партию будет кормить? Как ни крути, а эта безграмотная баба любого мужика за пояс заткнёт. Нет в районе ни одного председателя колхоза, которого можно рядом с ней поставить.
Но самым чёрным днём в жизни Глафиры станет такой же мартовский день сорок пятого, когда она вместо треугольного конверта получит казённый с известием о страшной гибели Фёдора. Только дети задержат Глафиру на этом свете, да и то ненадолго.
После похорон матери Варвара заберёт пятнадцатилетнего брата к себе, в большой город. В доме, где, казалось, совсем недавно жили Фёдор, Глаша, их дети и само счастье, останутся Горпына, Михалинка, Грицько и дед Мыкола.
Всё это будет потом, а сейчас всё хорошо. Вчера Глафира получила долгожданную весточку от мужа, сегодня пошла на поправку маленькая Михалинка.
На крыльце конторы женщина остановилась и с наслаждением вдохнула морозный воздух. Ничего, что морозчик! Через месяц придёт настоящая весна!
И она пришла, весна тысяча девятьсот сорок второго. До весны сорок пятого было ещё три долгих года.
***
А в первой половине десятых годов двадцать первого века в Сибирь снова хлынут беженцы с Украины, только в своём большинстве это будут уже другие люди, совсем не похожие на Горпыну и деда Мыколу.
Окончание http://www.proza.ru/2016/10/30/191