ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЖИЗНЕОТНОШЕНИЕ
Глава 4
КОРИННА И ПРЕФЕКТ
(Война)
1. НОВЫЙ ЭДИКТ ПРЕТОРА АФРАНИЯ КАМИЛЛА
- Ни один претор не обязан следовать программе своего предшественника. Поэтому я обнародую свои тезисы, и первая статья моего эдикта – налоги! – рычит Афраний Камилл. – Налоги платят все: свободный гражданин и чужеземец, аристократ и нобиль, куртизанка и цирковой наездник. Цезарь Август тоже платит большой налог. Налогами облагается все: дом и корабль, телега и лошадь… Топилий Лат! Скрыл гражданин от учета курицу, а сосед донес. Твои действия?
- Гражданина наказать. Курицу конфисковать. Соседа наградить.
- Правильно. И никаких амурных дел. накажу.
Глубокий подвал Претория. Стены плачут, задыхается огонь. Зябкая дрожь сотрясает тело. Публий разлепил веки. «Претор? Афраний Камилл – претор?» – «А ты разве не поздравил начальника любимого, Публий? Это большая ошибка, Публий. Пока ты гулял, Афраний чин получил».
Афранию жарко, он весь пылает, голос гремит под низкими сводами.
- С сегодняшнего дня вы все – фискалы! У фискала должен быть зоркий глаз и острый нюх, он должен видеть все, что прячет гражданин, как если бы вы сами прятали свое и укрывались от налога. Встреча с фискалом должна быть событием и запомниться гражданину, а также иноземцу, на всю жизнь. Бог дал – фискал взял. И в этом смысле фискал, в некотором смысле, бог. Не озадачивайте себя сомнением, снимайте налог, как шкуру с овца. Шерсть отрастет, мясо нарастет, а издохнет одна – вырастут две. Самые достойные из вас пойдут вслед за армией Друза и Тиберия, благородных сыновей Ливии, да сохранят их боги, в Германию, Иудею и Скифию. Там вы сколотите себе большое состояние, вы сможете откупать целые города и провинции, вы будете сыты и уважаемы и добьетесь любви жирных матрон.
Публий застучал зубами. «Неужели он не видит меня? Не смотрит в мою сторону? Может, он уже принял решение? – думает мучительно Публий. – Может, уволил? А может, обдумывает, как наказать?» Коварный Афраний. Начальник.
Претор продолжает!
- Не верь никому. Ни богачу, ни бедняку, ни горожанину, ни селюку, ни римлянину, ни иноязычному. А особенно грекам. О-о-о, эти гречишки! О, хитрый, лукавый народ! Я все знаю об их общине, знаю их доходы и махинации. Я только не знаю об их гостье гречанке. Кстати, кто она?.. Должны была пройти таможенный пост – не прошла. Должна была явиться в префектуру – не соизволила. Ей послали уведомление – не ответила. В списках эдила не значится, налог не уплатила, род занятий неизвестен. Кто она? Мы даже не знаем ее имени. У префектуры есть к ней претензии.
Публий залился жарким румянцем. Претор Камилл продолжает!
- Кто знает, где она?.. Никто не знает. Хм… Говорят, красивая женщина. Как же так? Живет в наших кварталах, личность не установлена, и никто не поинтересуется, кто она? Какова ее цель, и чем она дышит?
Публию становится жарко. Кто-то сзади толкнул его: «Скажи». Сзади тихо засмеялся Месаллин: «Что, кончилась любовь?» Просто Публий не хочет, чтобы имя Коринны оговаривали вперемежку в мерзостными шутками.
Между тем лицо Афрания умаслилось, глаза сочатся весельем – все ожидают соленых шуток. Позволены реплики с места.
- Так-таки никто не знает? Что ж, придется объявить розыск.
- Поздно, – раздался голос из задних рядов. – Уже нашли.
Претор Афраний хохотнул поощрительно.
- Интересно, какая она. Говорят, красивая?
- Такой у тебя не было, – слышен ответ. – Кудри буйные, как у менады, талия тонкая, ноги босые…
Префект подымает предостерегающий палец и полушутя:
- Сокрытие места, где прячется чужеземка, считается преступлением. Я должен знать.
- Разбышакам не доверяют, – пояснил наглый голос.
Афраний опять хохотнул. Он не против репутации разбышаки, но ничего не имеет против, если кто-либо займется красоткой и приведет ее в преторию.
Охочих оказалось много. Публий бросает мучительные взгляды из-под жарких век.
- Публий знает, кто красивее, – выкрикнул мосластый Лот.
- Ничего я не знаю! – голос сорвался, прозвучал мучительным вскриком.
Афраний захохотал, слезы выступили на глазах, щеки трясутся и горят. На Публия жалко смотреть.
Претор Афраний Камилл сводит брови – смех обрывается.
- Внимание! Важное разъяснение к закону об охране имущества иноземцев. Гостеприимство обходится Риму слишком дорого, поэтому решено пересмотреть заключенные договоры с общинами иноземцев – пусть платят настоящую цену за свою безопасность. Фискалы и смотрители тюрем, вы должны быть тверды т беспощадны.
Бр-р! Дрожит, извивается Публий, наперед зная конец: «И тот, кто… у того всегда… самый большой шмат мяса, самое крепкое вино и самые жирные матроны». Как все это надоело!
- А про холостяков? – напомнил кто-то из строя.
- И эти холостяки… О-о, коты, коты!..
Публий выпрямился и осмотрелся. Разговор ушел далеко от гречанки, и Публий успокоился. От сердца отлегло. Однако, что же скажет Афраний, что сделает и как его накажет за то, что он не появлялся на службе целый месяц? Афраний ни разу не посмотрел в его сторону.
- …и не вздумайте меня обмануть! У Афрания Камилла везде глаза и уши. А потому, все что взял – вези на кучу. Опись ведите сами (не стихи сочинять вас учили грамоте!), в опись записывается все: дом, корабль, посуда, коза – все, кроме круглых ягодиц жирных матрон. После указа Цезаря Августа – это уже не ваше.
- Кто желает пойти в Греческий квартал?
- Я! Я! Я! – все сделали шаг вперед.
- Но я назначу к ним зубатого парня. Есть у меня такой. Пусть потрясет их. Война грекам!
- Война! Война!
Публий покосился – все хотят идти в Греческий квартал. Топилий Лат из кожи вон лезет. Плебеи все. И даже аристократ, малолетка Квинтилий Вар.
Претор Камилл продолжает:
- Но вы должны быть готовы к тому, что вас будут подстерегать в засадах, травить и спаивать. К вам будут подсылать убийц с длинными ножами и грудастых красавиц с крутыми бедрами. Вы не должны поддаваться соблазнам. Вы должны твердо помнить, что вы – слуги Цезаря Августа и под орлами Рима утверждаете цивилизацию и закон! …А-а-пчхи!
- Будь здоров, претор Афраний Камилл!
- Вопросы есть? К исполнению! Будьте строги и беспощадны. Пронырливы, как змеи, стремительны, как волки, вездесущи, как орлы. И тогда вы будете сыты. А наградой вам будет жирная ахейская шлюха!
Глаза Претора глядели на Публия весело и мстительно.
- Квинтилий Вар! Твои действия?
- Греческий квартал взять. Дань снять. Греческую красотку – Цезарю!
- Молодец. Далеко пойдешь.
- Если же спросят, в чем разница между эдиктами? Топилий Лат!
- Прежний написан черным по белому, а настоящий белым по черному. Пускай говорят «черный эдикт» претора Афрания Камилла.
- Публий Нос! – позвал претор. – А тебе после медового месяца положен отдых!
Тотчас с двух сторон подошли преторианцы и повели его в «яму», так называлась камера предварительного заключения, а попросту арестантская.
Товарищи засмеялись. «Самоволка, она всегда самоволка».
Публий огляделся. Ржавая решетка. Камера холодная. На полу охапка соломы. Вдоль стены пробежала крыса. Загремел кованый засов. Тяжелая дверь захлопнулась.
2. В АРЕСТАНТСКОЙ
(Между страхами)
Только теперь стало ясно, что все надо было делать не так. Надо было поселить милую в своем доме. Или спрятать у Месаллина. Надо было оставить гречанку в деревне, как предлагали старики Сенеки! Но он побоялся, ему показалось, что папаша и мамаша Сенеки хотели свести милую с Луцием…
Много чего он тогда думал – не подумал только о том, что отпустив милую в Греческий квартал, в общину, потерял ее навсегда. Что сделает теперь Афраний? Туда пошли солдаты и еще кто-то, – «зубатый парень», – наверняка, Эмилий Павел, предшественник Афрания, экс-претор. А с ним Квинтилий Вар. Они приведут сюда гречанку, а в претории Афраний будет творить, что сам захочет: может наложить штраф, может записать в списки эдиллов, как гулящую, может отправить на остров Панадатерию в бараки…
Полдня не прошло, а Публию казалось. Что не видел милую целую вечность! Ах, если бы он мог отвезти милую в Сульмону, к отцу! Или к Сенеке в Кордобу. Что делать? Надо дать знать Месаллину. Пусть вмешается генерал Валерий Месалл. Или хотя бы предупредить греков.
Публий схватился за прутья решетки, затряс. Подошел преторианец.
- Чего дергаешься?
- Выпусти меня!
- С ума сошел?
- Иди сюда! Найди кого-нибудь, пусть побежит в Греческий квартал, пусть предупредит, пусть гречанка спрячется. Даю ауреус.
- Давай. Что?.. Завтра? Тогда и передачу завтра.
Преторианец отошел. Солнце перешло за полдень. Что же там происходит? Греки подпишут новый договор. Гречанку приведут сюда, может статься, закроют в эту же камеру. Афраний будет потешаться. Мало ли что? Одно ясно, если она попадет в Преторию – ее здесь изничтожат. Опять он схватился за решетку.
- Позови Месаллина! Найди, скажи: пусть немедленно заберет Коринну к себе, он знает. Она в Греческом квартале. Он даст тебе много денег. Больше, чем я!
- Сиди. Ничего твоей крале не будет. Претор Афраний таких любит, но не проглатывает живьем…
- Ах ты козел!
- Если не перестанешь – оболью, не посмотрю, что ты грамотный любимчик.
Публий ходил по камере, не находя себе места, не чувствуя холода. Что там у греков? Что делают полицейские? Что делает милая?..
Вот уже вечер, когда в Претории послышался топот ног, шум построения. Публий вскочил с соломы и бросился к решетке. Тише, претор говорит!
- …послал барана. Самого умного послал. А что он мне принес? Вместо того, чтобы поставить греков перед законом, он вздумал обсуждать и договариваться и вместо оплаты принес отказ! Эта гречанка заморочила ему голову. А я предупреждал: к вам будут применять самые коварные способы, чтобы вывернуться из рук закона, и в конце отравят или заманят в ловушку… Вот – образец малодушия! А я его оставил на службе. Нашел ему дело, я думал – он еще зубатый, такой опытный полицейский!.. Павел, ты пьян. Иди на улицу. Ты уволен! Квинтилий Вар – в холодную! Топилий Лат! Наряд в Греческий квартал. Гречанку взять под стражу и привести в Преторию немедля.
Гремит железо. Решетка поднялась, и в яму упал Квинтилий Вар. От него Публий узнал, что произошло в греческой общине. Ликующее воображение ясно представило подробности. Как гречанка окрутила «зубатого парня».
… Двери дома открыты настежь. Стены комнат голые. Все пожитки связаны и лежат во дворе. Греки, видно, знали и ждали. Вислоносый хозяин Сократий встретил римлян в сером хитоне, на голове черная повязка. Мужчины похожи на нищих, замерли под стеной, женщины заплаканные стоят в сыром садике. Эдилл Павел кивнул на бюст Сократа – бог? Родственник? И нахлобучив на мраморную голову мудреца шлем, уселся на единственный стул.
- Ну, кучерявый, рассказывай, как дела? Много наторговал? В барыше ли?
Сократий заныл. Эдил Павел отмахнулся.
- Не надо морочить. Знаю, что скажешь: конкуренты заели, цены упали, пираты корабль утопили. А под зерном амфоры с вином провез, горшки с благовониями отгрузил, рабов под видом гребцов продал. Молчи и не подсовывай мне свои гросбухи, там в одном – одно, в другом – другое, а на уме третье. В сундуках, вижу, пусто, а в бонках – сокровища.
- Заблуждение! Наговор врагов! – вздыхает грек.
На стол подали какую-то траву в оливковом масле. Моллюски и оливы, опять же, в оливковом масле. Эдил Павел жевал убогую пищу и фыркал.
- Про новый эдикт слыхал? Отныне мы, эдил, контролируем благочиние на рынках, толкуем закон, определяем судебную процедуру наказания.
- Ваше право, – развел беззащитные ладони Сократий.
- Отныне мои распоряжения для тебя – закон.
- Так всегда было.
Тут эдил сделал важную паузу: есть решение об иноземцах, будем снимать охрану со складов, лавок и улиц.
Тут греки возопили: но ведь их разграбят в одну ночь!
- Разграбят и следы сожгут, – подтвердил эдил.
- Зачем, зачем, – закричали греки, – претор оставляет бедную греческую общину без защиты, наедине с разбойниками?
Тут-то эдил Павел подает грекам новый договор. Сократий прочел – побелел.
- Беда, большая беда! Склады опечатаны, счета арестованы. Афраний Камилл людоед, в один день разорил общину. Как он ненавидит нас! Он выживает греков из города. Притеснения. Страх. Пожары. Мы устали от беззаконий, мы уезжаем в северные провинции. Лучше лютые морозы скифские, чем лютая ненависть римская!
Эмилий Павел отмахнулся. Говорил с укоризною.
- Ты живешь в Италии, Сократий, считаешь это выгодным, стало быть – плати. Чем бы ты, Сократий, мог заниматься в Греции? Копать колодцы, торговать с лотка? Но лотошником ты стесняешься, ковать железо, мять кожи – у тебя аллергия. И вот Сократий в Риме – уважаемый купец. Тебе хорошо – плати.
Сократий воздевает руки, женщины плачут, а Павел выдавливает согласие – у него свой метод. Все шло к тому, что греки или подпишут новый договор, или погрузят скарб на корабль и покинут Рим, как вдруг раздался голос веселый и певучий. Эдил Павел оборачивается. Перед ним женщина в звездном платье. Круглое добродушное лицо, глаза искрятся лукавством.
- Предмет спора, как всегда, не стоит выеденного яйца. Ох, эти римляне! Везде они воюют – на границе и на рынке, в гостях – тоже война.
- Кто эта женщина и почему вмешивается в разговор важный?
- Наша гостья. Приезжая, – прошептал извинительно Сократий.
Эдил вперил глаза в веселую женщину – она выдержала взгляд.
- А-а! Это та самая? Пойдешь со мной в префектуру. Разберемся.
- Ррр-рр! Можно и в претуру. Только я там я становлюсь сердитой, – гречанка весело засмеялась.
- Хм.. Ха-ха, сердитая! Там увидим.
Эдил жует смоквы и плюется в стеклянное блюдо. «Варвар!» – замечает гречанка. Эдил отрыгнул. «Чудовище!» – «Прикуси язык», – шепчет Сократий. «А чего он рычит?»… Ей говорят – замолчи, а ей не нравится, как он ведет себя. Скважина! Эдил надулся, покраснел и только собрался рыкнуть, но гречанка, опередив на мгновение, закричала на соотечественников:
- Что это он ест? Принесите ему доброго вина и мяса! Пускай господин эдил вспомнит эллинское гостеприимство!.. Скот, будь я твоей женой, я бы обучила тебя приличию…
На столе появилось мясо и вино. «Чудовище» вдохнуло запах жаренного лука и покосилось на ловкие белые руки женщины. Она наливает вино, выбирает и подкладывает самые жирные куски. «Варвар» жадно глотает, женщина ухаживает и приговаривает: «Змей! Будь я твоей женой, я бы научила тебя… Кушай, кушай!» «Чудовище жует и еще рычит, но почувствовало властную руку хозяйки, успокаивается. Наставляет лохматое ухо, слушает.
- Ох, эти римляне! Собака и палка… Кушай, кушай. Даже цифры у них сложены из палок! И чего ты такой сердитый? Здесь гостиная, а в гостиных принято договариваться, а не воевать.
Павел все еще дуется, но не воевать же, в самом деле, с такой веселой женщиной, тем более, она велит принести еще.
- Зачем тебе рыба? Костью подавишься, возьми лучше грудинку!
- Какая куколка!
- Вот так-то лучше. А то сразу «сожгу», «накажу», «запрещу»! Неприлично. И так страшно, хоть грузи корабли и беги на север… Но тогда Большой Начальник скажет: «А ну иди сюда, эдил Павел Эмилиус. А где иноземцы, которых мы тебе доверили пасти? Где греческая корова? Где сирийская курочка – золотое яичко? Где армянская овечка золоторунная? Что это за программа улучшенная, от которой курочка нестись перестала, овечка издохла, а дойная наша корова, будто от овода, за море сбежала? Так-то ты усовершенствуешь своих предшественников? А ну-ка прочти свой эдикт!
Эдил Павел надулся.
- Это не мой. Это Афрания эдикт.
Гречанка согласилась.
- Плохой эдикт. Все иноземцы говорят: твой лучше. Все было хорошо, мирно, а теперь и нам жизни нет, и ты – такой важный, обаятельный мужчина – должен вести себя, как чудовище. Нехорошо.
- Хм… Обаятельный… Хм, куколка… Я желаю иметь с тобой дело.
- Вот и хорошо, вот и договоримся. Будешь охранять дорогу. Дом. И меня персонально. В дополнение к договору… Как по латыни «дополнение»?
- Адендум.
- Хочу, чтобы мой Павел являлся ко мне по первому зову, днем и ночью.
- Ха-ха!.. Днем и ночью. Интересует. Адендум!
- Будешь питаться отдельно. Охрана – отдельно. Адендум?
- Адендум!
- Будешь охранять пристань и корабли. Адендум?
- Слишком много хочешь, женщина.
Струя вина разом иссякла. Гречанка погасила улыбку.
- Нет?.. Что ж, договоримся с другими. С кем? С ветеранами, например. Вон их сколько шатается без дела. И службу привыкли нести. Ночную. У калитки, – рассуждает гречанка. – Думаю, нашему примеру последуют и сирийцы, и китайцы, и фракийцы. Как ты думаешь, это законно, эдил Павел Эмилий? Сам знаешь – законно. Каждый имеет право выбирать себе защитника, как и мужа. Кстати, ты женат?
- Хм… хм…
- А ты станешь начальником охраны у греков и египтян. У всех общин. Зачем тебе Претория? Зачем Афраний Камилл? Какое угощение! Какие подарки! Какое жалованье и все такое… Станешь свободным префектом. Уйдешь от Афрания.
Экс-эдил отставной проясненным взором глядит на гречанку. А она легко и быстро ведет дело, находя все новые аргументы. Это – как выход из положения, в которое Афраний Камилл поставил благочинных и законопослушных эллинов. А Большому Начальству, быть может, покажется интересным предложение о дополнительном заработке к пенсиям ветеранам на службе у иноземцев.
«Подумай, Павел!» – и гречанка проводила эдила на улицу, не уставая говорить, добавляя к словам серьезным шутку, взбалтывая молоко и собирая сливки. Гречанка улыбается ласково, чудовище скалит зубы и уходит сытое, обнадеженное, так ничего и не сделав и все позабыв.
Восхищение и ревность борются в сердце. В веселом рассказе товарища Публий узнает милую. Как она умна и обходительна, как весела и красива! Как ловко сыграла на обиде отставного префекта. Публий даже слышит ее голос, осветленный веселым смехом. И гордость за милую охватывает его ликующее сердце.
- А ты чего попал за решетку, за что наказал тебя Афраний?
- За то, что слушал и смеялся.
И Квинтилий Вар растянулся на соломе. Ему тоже показалось, что красота и обаяние сильнее закона.
Сквозь решетку небо в звездах. Публий приложил горячий лоб к холодному железу, и мысли улетают через ночь, через город спящий, к милой. И видится ему улыбка гречанки, укор в ее глазах и тихий шепот: «Помоги…» Ах, если бы он был на свободе! Если бы он мог вырваться на улицу, он полетел бы к милой, увез ее из Рима туда, где ее никто не знает и не найдет. Спрятал бы у отца в деревне. Сам бы вернулся в Сульмону. Отделился бы от отца… Поздно! Туда – в Греческий квартал – идет уже Топилий Лат с солдатами. Стыдно, стыдно! Наверное, в эти минуты страшные она зовет его: «Публий, помоги!»
Он затряс дверь. Дергал решетку… Ушат воды холодной плеснул ему в лицо – остынь!.. Сердце разрывается от любви и жалости. Горькой виной карает сам себя. Сам бездумно, легкомысленно втолкнул женщину в беду. Сам не могу защитить, спасти тебя! Вот уже утро…
Труба!.. Что там? Привел гречанку Топилий Лат! Какой позор тебе! Торжество – ему! Вот он – миг истины! Вот до чего дошел…
Построение. И крик Афрания:
- Паршивцы. Негодяи! Всех разгоню!
Дверь ржавая гремит, и Лат скатился в яму. Оборванный и мокрый. Что, привел? «Ну, стерва греческая!..» Ай да гречанка! Будешь знать. Люблю, люблю! Честь спасена, танцует сердце и радость через край.
А во дворе Камилл бушует. Гречишки! Решили сдохнуть, а денег не дадут!..
Лат зол и немногословен. Но Публий ясно представляет, что там произошло.
Ночь. Спит Греческий квартал. Боязливые видения витают над домами, стоят у каждого изголовья. Беда, беда! И наказание ожидает непокорных чужеземцев… Вдруг – факелы. Огонь прорезал ночную тьму. Топот ног. Солдаты окружают дом Сократия. Стук, звон. «Гречанка, выходи!» Залаяли собаки. Зажглись огни. Сократий вышел в сад. «Кто там?» – «Открывай, полиция!» – «Не узнаю, не верю». – «Выходи!» – «Не лучше ли поговорить нам завтра утром?» – «Открывай!»
Соседи поднялись, выглядывают над заборами. Вот оно – горе! Вот что бывает, когда приходит женщина. Пускай выходит!
«Кто там?» – Коринна подошла к калитке. «Шлюха, выходи. Пойдешь в претуру!» – «Я завтра, когда рассветет, сама найду тебя». Дверь затрещала, затряслась и проломилась. В проломе вспыхнул факел. Собаки, скуля, хвосты поджали. «Уйди, прошу, и не позорь меня! – просит гречанка. – Прекрати, опомнись!» Но видно, Рыжий потерял совсем рассудок. Что он делает? Это разбой! Его накажут. Накажут завтра, а сегодня он дом сожжет! Вот римляне! Вот беззаконие!
Напрасно гречанка взывала к разуму, напрасно кричала: «Караул! Разбойники!» Рыжий Лат уже доламывал калитку. И тогда дверь распахнулась. Гречанка вышла на порог. Рыжий только руку протянул и… закричал. И голову закрыл, бросаясь из стороны в сторону. Свистела плеть, гречанка ловко и умело доставала. «Я же тебе толкую: завтра. Завтра! Сегодня ночь, спят люди…» А тут еще моряк какой-то… Лат отступил. Гречанка стояла в толпе греков. Они смотрели на нее с опаской и качали головами: «Беда, беда! Эта женщина приносит нам несчастье…»
Труба трубит. Железа бряцают – правосудие раздражено. Претор Камилл сам идет брать гречанку. Усиленный отряд. Телохранители. В пучке розог – топоры. Лошади ржут ретивые. Претор Камилл выходит на крыльцо. Ворота раскрываются…
Кто эта женщина в праздничных пышных одеждах ходит, волнуясь, взад и вперед, поглядывая робко во двор Претория? Одежды длинные волнует ветер, то унося вперед хламиду тонкую, воздушную и обнимая плечи узкие, то, поворачиваясь, обрисовывает грудь, круглые колени и щиколотку узкую изящной ножки.
- О! женщина, смотри. Пришла.
- Это она, гречанка, – кричат, сбегаясь к воротам, стражники.
- Эй, Павел, держи ее!
Разжалованный Павел ретиво бросается к гречанке. Испуганная женщина мечется, кружит и, как мышь в спасительную щель, в ворота забегает.
- Претор Камилл! Претор Афраний Камилл!
- Иди, иди! – кричат солдаты. – Пропусти. Ее давно здесь ждут.
Испуганная женщина взбегает по ступеням на портик… Дорогу заступили ноги мохнатые в сандалиях боевых, а голова уперлась в большой живот. Воловий глаз, брови рогатые… О, Эйрена! Перед нею сам претор Камилл.
- Кто ты, женщина?
- Защиты, защиты! – поет и плачет голос женщины. – Я шла по вызову. Готовила себя. Омылась, нарядилась. Пришла… И вдруг какой-то человек хватает, обрывает все на мне, всю красоту… А ночью люди какие-то ломились в дом. И называли твое имя… Я не поверила, разбойники, наверно, самозванцы. Огонь. Пожар! Защиты, защиты!
Претор морщится. Этот сбивчивый рассказ, эта латынь с греческим, распушенные волосы, разорванная хламида греческая раздражают. Но он показывает внимание и объективность, как подобает римскому районному судье в деле с иностранцами.
- Кто это был, ты его знаешь? Он домогался? Накажу!
- Ах, нет… Не знаю, не разглядела.
- Но может быть, – учтиво осведомляется Камилл, – ты сможешь опознать?
Гречанка даже не оборачивается. Они все у него на одно лицо: чудовища и звери. Что – протокол? Нет!.. Она латынь не понимает и ничего подписывать не будет.
- Ну ладно, – согласился претор. – гуляла. Дело, видимо, любовное. А нападение на дом – это разбой! Составим протокол. Опишешь личность. Кто он – будем искать!
И снова она отнекивается: не знаю, не видела, было темно. И говорит так быстро, не придавая делу значения. И время от времени смеется.
- Почему же ты ищешь меня? Иди к эдилу Павлу.
- Наслышана о твоей необычайной справедливости.
Афраний оглядывается гордо. Прищурил воловье око. Розовая птичка сама залетела и добивается его расположения. Ловкая женщина! Эта растерзанная нарочито грудь и тело, под густыми прядями волос. И тонкий пальчик на розовой мякоти смеющегося рта… «Конечно, дело есть какое-то», – подумал претор и закричал:
- Так это ты – гречанка приезжая?
- Эллинка!
- Почему не явилась на вызов?
- А я была в гостях.
- Почему не записалась у эдилла?
- А я была в других гостях.
- Запрлатишь штраф и пеню.
- Все, что положено.
- Зайди.
Претор Камилл поворачивается и уходит. За ним – гречанка. Их провожают завистливые глаза казармы. Дверь закрывается.
Сердце Публия разрывается от любовной тоски и ревности. Глаза из-за решетки недвижимо застыли на закрытой двери. Грудь тяжело дышит. Ах, если бы он был умнее, если бы лучше знал эту женщину – скольких бед избежал бы на дороге судьбы!.. Зачем она встала на его дороге? Как возникла? Случайная. Чужая. Свет померк в глазах. Эта лукавая гречанка принесла ему боль, несчастье и позор. Товарищи над ним смеются. Карьера кончена! Афраний его не выпустит из лап… Но Пулий найдет способ ей отомстить. Там, где он пел ее красоту, там он громко прокричит о ее… Но что там, за закрытой дверью?
Гречанка оправила складки пышные, смеется над собою: так символично явилась к Посейдону в костюме звездном Андромеды, и вот тебе на: чудище возревновало. Что с него взять? Чудовище и есть чудовище. Она заплела растрепанные волосы в девичью косу и обернулась к Претору с улыбкой извинительной.
- В другой раз я постараюсь тебе понравиться.
Афраний важно восседает в кресле. Над ним статуя со свитком в руке – надо полагать, закон. Раскрашенными глазами Цезарь Август строго смотрит на гречанку. Так же сурово смотрит Претор Камилл.
- Ты поздно пришла и будешь наказана.
- Я почувствовала твое желание.
- Ты вернулась в Греческий квартал или все еще на вилле в Садах Помпея?
- Да, я у сородичей. Но я – всего лишь гостья, а я хочу иметь свой дом и быть свободной. Разве это запрещено?
- Ого! Свой дом… На это нужны деньги и немалые. У тебя есть деньги?
- Деньги будут. Надо только, чтоб Публиканы римские позволили свободно торговать на рынке грекам.
- Ах, вот что?.. Пожалуйте. У нас свобода! Рим – открытый город.
Претор поднял палец значительный. Гречанка подняла глаза – Цезарь август глядит приветливо, глаза раскрашенные улыбаются. В руке – закон. Да, свобода! Но почему тогда на рынок греков не пускают? Почему не позволяют назначить цену на свой товар и отбивают покупателей? Это незаконно!
- Что?! – Афраний сразу понимает, в чем дело. – Это все законно!
- А Публиканы разве законно? В Элладе делают, как выгодно. И в Риме тоже.
- Не забывайся, женщина. Ты много себе позволяешь. В Риме только граждане имеют право на торговлю и только публиканы устанавливают цены. Это законно!
Гречанка жалобно вздохнула: ах, не ей судить – законно или нет; она знает одно: римляне не выпускают греков из гавани. Корабль с амфорами царского вина стоит в порту два месяца. Греки просятся на рынок, а публиканы говорят: «Продайте оптом». И цену назначают смехотворную.
- Пускай пройдет один корабль. Всего один! – просит жалобно гречанка.
Горячая! И хороша! Афраний думает себе: «Просит и платить готова…» И он снисходит до разъяснений. Публиканы не позволяют это делать грекам и не согласятся создать прецедент. «Что есть “прецедент”?» – «Дурной пример. Они не терпят конкурентов на своей территории. Тебе понятно?» Да ей понятно.
- Но разве это не твоя территория, Претор?
- Моя! – гордо ответил Афраний Камилл, и гречанка ослепила его восхитительным взглядом. – Но остийская таможня имеет претензии к грекам.
- Ах, это не твоя забота, – обрадовалась гречанка, ей послышалась надежда в словах претора. – Твое дело, чтобы на рынке открылась одна греческая лавка. А твои публиканы, – она зажмурила глаза, – как это по-римски?
Афраний нахмурился и поднял значительный палец. Цезарь август сурово смотрел прямо на нее. «Аве, Цезарь!» – прошептала гречанка и продолжила:
- Это твой интерес.
- Но у меня к тебе есть другой интерес, – рассмеялся Афраний.
- Второй ребенок твой, а сейчас мне нужен дом для первого, – отшутилась гречанка. – Публиканы не обеднеют, у них сто лавок.
Претор Камилл уже безо всякой строгости, а с удовольствием, смотрел на оживленное лицо гречанки. У нее большие лукавые глаза, рот чувственный. Такие плечи белые… И этот быстрый разговор, в котором такая забавная мешанина слов латинских и греческих, и это нарочитое легкомыслие, в котором слышен опыт, продуманные мысли и решения. Она надежна. Платить она готова.
- …сто лавок у них и ни одной у греков. Они совсем задушили бедных соотечественников.
- Я эдикт не отменю. Ни одной статьи! – грозно объявил Афраний.
- Перепиши еще строже, только дай грекам вздохнуть!
- Твою просьбу мне выполнить трудно. Видишь ли, публиканы охраняют свою территорию от иноземцев, как волки от шакалов.
- Волкам только кажется, что они в лесу хозяева. На деле хозяин – лев.
Афраний самодовольно выпятил грудь. Ну что ж, он разберется в этом деле. Он – претор и обязан реагировать на жалобу. Это ведь жалоба?
- Просьба.
Афраний нахмурился, впрочем, только для вида. Под суровыми бровями уже зреет мысль, как устроить выгодное дело, чтобы волки были сыты и овцы шерсть давали? И он знает, как это сделать. Но надо только, чтобы греки выпросили, вырвали, выкупили его покровительство.
- Ох, эти гречишки! – вздыхает Претор.
- Ох, эти римляне! – незамедлительно в тон отвечает она. – Греческих женщин любят. Врачей греческих пользуют, вино греческое пьют, взаймы у греков берут. Почему же греков они не любят?
Претор Камилл рассмеялся. Но теперь гречанка смотрела пристально и значительно, и он понял – предложение сделано, все услуги, которые готова оказать ему община, перечислены: харчи, лекари, займы. Разумеется, бесплатно.
- Хм… Интересно говоришь, женщина, – пропел Афраний, осматривая ее господским взглядом и одновременно подпустив в глаза любовного тумана. – ты мне нравишься.
- Мне оракул показал во сне зверя морского. Я думала – ты.
Претор Камилл расхохотался. Афраний поднялся и подошел вплотную к гречанке. Она легко поднялась навстречу. Круглое лицо, ясные глаза, губы шепчут взволнованно… Голова закружилась…
- Обманешь бедных греков, обманешь?
- Сделаю, как обещаю.
У нее, оказывается, упругое тело и крутое бедро – все, как прокричал на весь Подол этот юный стихопат Публий.
- Что у тебя с моим подчиненным, песенником этим?
- С ним покончено.
- Смотри же!
Гречанка вывернулась, прошептав: «У нас с тобой все еще впереди».
Разговор закончился мимолетным прощальным поцелуем, но Афраний еще долго ощущал на своей шее прикосновение горячих рук, а на груди – упругую грудь гречанки.
Она отступила к выходу.
- Приходи. Я жду тебя в Греческом квартале.
Каково же было удивление казармы, когда гречанка вышла на крыльцо вместе с Афранием Камиллом. Она улыбалась солдатам, рассыпая воздушные поцелуи, а претор проводил ее до ворот.
На улице ее ожидали встревоженные соотечественники. «Зачем, зачем?» – выговаривали они с укором, на что она отвечала: «Андромеда поняла, что единственный способ избавиться от жадности морского зверя – это покровительство Посейдона». – «Что же теперь будет?» – «А теперь прилетит Персей, чтобы задушить Андромеду». Они пошли робкой стайкой, не оглядываясь, ни на что не рассчитывая, ни на что не надеясь. Бедная община! Бедные, бедные греки!
Претор Афраний Камилл шел по двору, как триумфатор. На лице его играла самодовольная улыбка.
- Хорошо взял, претор? – слышались голоса. – Налог снял, договор подписал?
- Эй, претор, как благоухает жирная матрона?
Афраний в ответ только ухмылялся. Все есть: и договор, и матрона, и еще кое-что. Учитесь, как надо работать.
Солдаты протопали в казарму, коня увели. Вскоре Претор приказал выпустить из арестантской малодушных питомцев.
Решетка поднялась. Как птица из клетки выпорхнула и полетела в родное гнездо, так Публий выбежал из Претория и, томимый ревностью и любовью, помчался в Греческий квартал.
3. ГРЕКИ ПРАЗДНУЮТ КОРИННУ
В доме Сократия радостная суета. Слуги вносят мебель и ковры. В триклинии Совет старейшин. Лица домочадцев оживлены надеждой.
Публий растерянно озирается.
- Где Коринна?
- О, теперь у нее лучшая комната в доме, та, что рядом с большой гостиной… – (еще бы!) – …но к ней нельзя войти, потому что она принимает ванну. К ней приставлена специальная женщина, которая делает ей массаж, другая делает ей яичные и медовые маски, третья – прически. Они обещают сделать из госпожи куколку! – (интересно взглянуть!) – О, только чтобы на нее посмотреть можно заплатить сто сестерциев! – (ну, прямо таки!)
- А кто эти люди богатые?
- О, это купцы из Эдессы и Парфии, они принесли благовония из Кипра и армянские поющие браслеты. Клетку с попугаем. Госпожа Коринна просто завалена подарками, но Сократий сказал: мало! Дать ей все, что пожелает.
Скажи пожалуйста! А кто эта смуглая и надменная, что так высоко задирает нос?
- Эй, Кипассида, скажи подруге, что Публий пришел!
Кипассида подняла недоуменную бровь.
- Скажу, но не знаю, примет ли тебя.
- Ох, какая!
- Да. Госпожа сейчас отдыхает, потому что у нее сегодня важная встреча. Может быть, завтра. Нет, завтра у нее тоже важное дело. Так что лучше приходи послезавтра, когда у нее будет выход к гостям. Мы делаем смотры! Многие теперь хотят посмотреть на «Ахейскую красавицу». Прощай.
И подруга, вздернув плечами, плотно закрыла за собой дверь.
Часы уже перевернули дважды, а Публий все сидит и ожидает, когда его позовут. На веранду выходят старейшины, тихо переговариваются: «О да, нам надо расположение римлян… да-да, завтра ее повезут в Преторий. Афраний Камилл будет ее регистрировать вне очереди…»
Публий решительно толкнул дверь в комнату Коринны.
Три богини! Посреди, в окружении зеркал, в ворохе одежд и украшений сидит милая и пытается втиснуть грудь в какие-то кожаные мешочки. Мимолетный взгляд, растерянный и настороженный.
- А-а, это ты? Хорошо, что пришел, милый.
- То к тебе нельзя, то тебя нет. К тебе уже не пускают, – Публий забавляется, скрывая терзающую боль. – Скоро мне скажут: госпожа Коринна принимает Претора Афрания Камилла!
- Не вмешивайся, милый.
Гречанка подымает ясные глаза, и долгий взгляд ее вызывает у Публия тоску.
- Зачем ты надеваешь этот кожаный панцирь? – осведомляется он.
- Это мамилларе! – возражает милая. – Все римлянки носят.
- Зачем тебе мамиларе? Я уже прославил твои плечи и воспел живот под совершенною грудью. В шестой песне первой книги.
Гречанка ослепительно улыбнулась, поманила пальчиком и обозначила на его щеке бесплотный поцелуй. «Милый!» – но подумав, все же отложила кожаное вымя. И снова – платья, покрывала, платки, ленты, серьги, браслеты… Мелькают цветные пятна – к лицу, к настроению, к погоде… У милой растерянное лицо, милая сердится, ничего не может выбрать и бросает испытующие взгляды на дружка. Но Публий настроен на скептический лад.
- Выбор у тебя небольшой: или ты скромная женщина или куртизанка.
Из-за дверей нетерпеливый голос: «Гости собрались, тебя ждут!»
- Киоссе! – выкрикивает милая и, выдернув из красного ларчика розовое нечто, пропустила через кулачок и набрасывает на плечи воздушную ткань, сомкнув на шее тонкий серебряный обруч.
Ткань такая тонкая, живая, что сквозь нее виден даже родимчик. Милая вопросительно и торжествующе смотрит – Публий морщится: бесстыжий наряд. Милая развевает розовое облако, кружится… Если правду говорить, то увидев такое на другой женщине, Публий захлопал бы в ладони.
- Это для публичного дома, – сычит он. Тебя арестуют.
- Это для закрытого приема.
- Тогда я сам тебя арестую.
Смеется Коринна беззвучно, вздрагивает киоссе на ее плечах, глаза лукаво поглядывают на милого дружка.
- А если так? Или так?
- Так и так – все одно наряд бесстыжий
- Но если к киоссе добавить браслеты – возникает образ «дочь персидского царя».
- Греческая наложница персидского сатрапа. Сними все это.
- Нет, нет!
Публий поднял беспощадную руку. Коротко, открыто, обнажено и безнравственно!
В дверь громко стучат. Коринна отмахивается – она еще не готова.
- Белая простая столла! Вот же она. Чудный орнамент, искусная вышивка. Можно добавить желтую или зеленую перевязь… Не нравится? Ну, если так хочется, можно драпировать спереди. Можно присобрать на талии, можно допустить сборочки под коленями…
- Нет, столлу не хочу! Тяжелая, жаркая, будто кора. Ты превращаешь меня в дерево.
Милая дергает столлу. Публий сам подвязывает незаметные шнурки.
- Смотри – вот образ дорогой вазы!
- Кувшин с орнаментом. Ископаемая статуя. Не хочу. Нет.
Однако! Быстро же провинциалка освоилась в столице. И выговор появился какой-то рыночный, шумный, и замашки наглые, и этот взгляд бесстыжий, упрямый, краской обведенный, и вся она такая, будто в нее вселилась Хлида, Либа и Пито.
- Нет! – заявляет она. – В Риме совсем другая мода. Не хочу быть белой вороной.
Публий сердится:
- Пусть! Пусть римлянки носят, что хотят, а гречанки пусть носят греческое!
- А чего это? – взвизгивает Коринна.
- В Риме – нравы римские, а в Греции…
- Тоже римские.
Это начинает раздражать. Конечно, римлянки никогда не подчинялись закону о роскоши, отмахивались от Катона Цензора, как сейчас от нового моралиста Августа и ханжи домны Ливии. Но то – римлянки! Но чтобы чужеземка забылась перед грозным указом императора?
- А что, если об этом узнает домна Ливия? Знаешь, что скажет госпожа Ливия: «А где эта дерзкая гречанка, которая против закона о нравах? Почему ее туника так коротка и прозрачна? Зачем тут разрез до самого пупочка? Ууу-ух!
Милая смеется, в ее глазах любопытство. Госпожа Ливия произвела на нее впечатление. Но ненадолго. Опять она уселась среди вороха одежд.
- Что здесь такого? – вскрикивает она, поднимая глаза, полные слез. – Греки благодарят Андромеду за подвиг, она победила чудовище и покорила сердце Посейдона...
- И ожидают от нее новых подвигов.
- Греки одевают Коринну, а Публий раздевает. Благодарные соотечественники празднуют Коринну…
- Коварные соотечественники делают Коринну куртизанкой!
- Тиран! – милая сунула ему под нос зеркало. – В Элладе принято так: красиво – показывай! Это эстетика, считают греки.
- Это срам! – считаю я.
О, эти гречишки! Теперь Публий понимает: коварные, это они подсунули милой сундук с голыми нарядами, это они продают ее, чтобы защитить себя. Они присмотрелись, испытали – годится! Да-да, греки верно рассчитали: если ее приодеть, дать уход и оснастку, то греческая бомбус наделает большой шум и проломит любую стену.
Коринна весело смеется. Публий кричит:
- Неужели ты этого не понимаешь?
- После того, что произошло, милый, ты вообще не имеешь права мне указывать.
- Я не хочу, чтобы на тебя пялили глаза, как на александрийскую танцорку.
- Почему же ты сам хвалил таких?
- Пусть другие ходят голыми, а ты должна ходить скромно и достойно.
- Надо мной будут смеяться.
- Будут. Распущенные и помешанные. А умные скажут: «Вот добропорядочная женщина».
- А сам ты будешь смотреть на других?
- А теперь я не хочу, чтобы моя жена была похожа на других.
- О, Публий!
- И никаких мамилларе, киоссе и прочей мерзости. Я сказал – дело закончено.
В дверь непрерывно стучат. «Коринна, выходи, посмотри, какие подарки принесли».
Когда Коринна и Публий вышли в большой атриум, гости были разочарованы. Эллинская красавица была похожа на богиню земледелия, как ее изображали древние и грубые статуи: на голове заплетена тугая коса, на груди толстый платок в два узла, и вся ее фигура, как сноп, перевязанный соломенными жгутами. За нею следовал Публий, решительный и суровый, как Цензор Катон. Гости удивлялись, а Коринна, опустив глаза, смиренно говорила:
- Ну что ж, так хочет муж.
Публий пел песни, где часто повторялось имя Коринны.
Женщины диаспоры окружили Коринну, ласкали, хвалили. Публий был важен и горд, хотя слышал из пышного цветника зловредный шепот: «Ах, какие перемены! А совсем недавно он говорил: пускай женщина будет свободна, не надо связывать женщину. И даже поднялся до философии, мол, все, что делает женщина, в конечном счете для мужчины. И вдруг такие превращения! Что с ним произошло? Румяный любимчик стал Персом».
4. ПОСЕЙДОН В ГОСТЯХ У ГРЕКОВ
(Продолжение старой сказки)
В Греческий квартал пришел человек из Претория и сказал, что Афраний Камилл посетит общину в полдень. И хоть визит приватный, но претор намерен сам разобраться во всех делах и жалобах греков. На месте.
Известие принес Публий Любимчик. Ему же поручено подготовить встречу.
И сразу поднялась радостная суета: изо всех домов несут к Сократию лучшую посуду и харчи, цветы и прошения. В саду поливают клумбы и посыпают розовой пудрой дорожки, в гостиной сбивают высокий подиум и ставят широкое ложе для гостя, у изголовья сбоку резное кресло – здесь будет сидеть та, которая приятна его сердцу. Кстати, где она? В чем будет одета?..
Мечется греческая диаспора, охваченная волнением и надеждой. Еще бы! Недавний враг и гонитель жалует своим посещением ласковым – вот случай просить всемогущего человека заменить деревянную лаку на каменную, пнуть наглых египтян, насолить персам и защиты, защиты просить от римских чиновников. Много заготовлено прошений, все они в руках у Сократия. И все – благодаря Коринне, сами боги послали ее в греческую диаспору. Но где госпожа Коринна? Почему ее не видно?
- Идет! Претор идет!
Гости и домочадцы замерли у стен. Калитка широко распахивается, и Претор переступает порог греческого дома. Афраний Камилл! На лице приветливая улыбка. Он в пиршественной одежде, на шее золотая цепь. Он совсем не такой страшный, как о нем говорят. Он отсылает на улицу стражу. Греки радостно и смущенно кланяются.
Но где госпожа Коринна? Почему не встречает гостя? Претор хмурится. Сократий кланяется. Гости кланяются. Замешательство.
И в то мгновение, когда греки понимают, что они без Коринны ничто, раздается радостный крик и Коринна, расталкивая толпу, устремляется к дорогому гостю. Голубое в звездах платье развевается вслед. О, как это красиво и поэтично – выйти к Посейдону в образе Андромеды! Какая игра! Какой образ!
Вот она воскурила ароматный дым в честь Посейдона. Вот берет его руку и прижимает к груди (это ему приятно). Вот, приподнявшись, целует дорогого гостя (и это ему приятно) и ведет его в гостиную. Греки хлопают в ладони.
Посейдон поднялся на возвышение и возлег. Аплодисменты! Сам Посейдон в гостях у греков, и Андромеда на ложе его. А Персей стоит у стены, мучаясь ревностью. Какой конец старой сказке придумала Коринна!
«Славен, славен царь морской! Слава, слава Андромеде!» – поют греки.
И закружилась суета вокруг гостя. Сдвигают пышные корзины цветов, выносят угощения («А прошения, где прошения?» – «Рано еще».) А вот и вино на пробу. Сама госпожа Коринна с радушной улыбкой подымает широкий поднос – нагнем чаши. Это греческое, это кипрское, испанское… Афраний Камилл поднял стеклянную чашу, посмотрел на свет и отставил. Вот он берет другую, пригубил, болтнул во рту и выплюнул. О, Претор Камилл тонкий дегустатор! Но что же он предпочтет?.. Он будет пить старогреческое! О, да наш претор знает толк в вине. Конечно же старогреческое!
Аплодисменты.
Римлянин из рук эллинки ест и пьет, греки стоят вокруг, улыбаются, чтоб слаще было.
Публий усмехается. Забавно наблюдать за малой диаспорой. Когда-то греки были грозою всей Ойкумены, все перед ними трепетало на земле и на море… Прошло совсем немного времени, и все переменилось. Народ утратил гордость, затих и ведет себя, будто пленница в руках солдата, являя трепет и подобострастие. Народ, как цветок, распустился и увял. Некогда гордый и красивый – теперь доживает на чужой земле и, увядая, распускает слабый аромат духов и тлена.
Гречанка рассказывает гостю сказку про Андромеду и Персея.
- С ним не знайся, – кивает Претор в сторону Публия, – он тебе ничего не даст. Нет у него ничего.
Гречанка вскинула брови: кажется, ей указывают, с кем знаться, а с кем нет?
- Гордость умерь, и все будет. Я все сделаю.
- От певца у меня не болит, – жалуется гречанка, – а от чудовища болит.
- Я накажу его, – шепчет Араний в нежное ушко, вдыхая аромат ее щек.
И вот уже греки понесли вторую перемену – рыба! Рыба жаренная, рыба в соусе, нежный рыбный паштет. «Когда же прошения? Сократий, подавай!» Но Сократий охвачен робостью, он никак не может собраться с духом. Ах, как много надо сказать римскому Претору – вот целая кипа жалоб и предложений, это же все надо подробно рассказать. И Сократий-грек топочется, выжидает и отступает.
- Что хочет этот человек? – спрашивает Камилл. – И что у него в руках?
- Эллины волнуются. Они хотят тебе понравиться и показывают все тонкости греческой – как это по-римски? – кулины. Может быть, через кулину мы лучше узнаем друг друга?
- И не только через кулину,– многозначительно замечает важный гость.
Коринна опускает ресницы, но еще проворнее ее гибкие руки, она предлагает все новые блюда, сама пробует на вкус. Ах, как идет ей быть госпожой и хозяйкой! Она просто создана для того, чтобы принимать высоких гостей. Эта круглощекая радушная улыбка, этот приятный разговор! Как она угадывает и предупреждает желание гостя! Все любуются госпожою Коринной, а более всех – претор Камилл.
- Почему ты не выпьешь со мною?
- Мне надо не только встретить тебя, но и проводить достойно.
Уже подали третью перемену, а Сократий все не может решиться и выступить со своим прошением. «Сократий, подавай!» - подталкивают соотечественники.
- Что мельтешит этот лысый грек? – пугается Афраний Камилл.
- Эллины волнуются. Они хотят знать, хорошо ли тебе в этом доме?
- Все хорошо. Одно плохо – людей много.
- Тесно, тесно… Люди пришли оказать тебе уважение, – шепчет Коринна, – и хотят воспользоваться благоприятным случаем…
- Что там у них?
- Говори, Сократий, – осветляя голос улыбкой, позволяет Коринна.
Греки подталкивают Сократия, но тот уперся, все вдруг растерял – свитки, прошения, макет лавки в коринфском стиле – все выпало из рук. Заикаясь, бормочет одно: «Благо-приятствие…»
- Что он бормочет? – морщится Камилл, ему становится невмочь, и он отмахивается. – Ваша женщина хорошо говорит на латыни. Все через нее.
«Все через нее», – пронесся шепот по гостиной. Да-да, наша Коринна сама доложит и нашепчет в мохнатое ухо претора лучше, чем весь Совет общины. Смотрите, как Афраний слушает. Обычно он только рычит «нет», а сейчас понимает и даже соглашается: «Разберемся. Будем думать».
«Легковерные, наивные греки радуются. Как же! Даст им Афраний свободную торговлю и благоприятные условия, – думает Публий. – Подумаем, обследуем, разберемся! Таких штук у Афрания много. Ничего, кроме обещаний».
- Все через нее. Она у вас не только красивая, но и разумная.
О-о! Наша Коринна – доверенное лицо претора!.
На подиуме тихий шепот любовный. Он зовет ее в сад. Она усмехается.
- Мой дорогой претор, нам надо быть сдержанными. Любовь должна быть тайной, – как это по латыни? – интимус.
- Но когда же, когда?
- Теперь уже скоро… Я так думаю.
Афраний побурел, глядит хмуро, ногами пинает подушки – страх нагоняет. О, какие глаза сердитые, какие ноздри! Какой весь грозный! Гречанка весело играет, дразнит… И вдруг засмеялась, обняла и зашептала: «Дядюшка Посейдон, скажи слово, которого все ждут. И то, что жду я. И спать пойдем». Хмурое лицо Афрания прояснело.
- Эвоэ, слушайте все! Претор говорит!
Речь, речь! Тише, тише! В триклиний набились греки, как рыбы в сети, придвинулись к помосту. Глаза таращат, уши наставили, жадно слушают, что скажет им большой римский начальник.
- Нам, римлянам, – важно провозглашает Претор Афраний, – греки всегда были ближе, чем египтяне, армяне, испанцы, не говоря уже о бритах, германах и прочих диких людях. (Жаркие хлопотливые аплодисменты. Претор продолжает). Греки смелые моряки и землепроходцы. Мы встречали греков на Черном, ледяном Понте Эвксинском и в песках Африки, и в горах Кавказа. Их храбрость и предприимчивость вызывают уважение. (Аплодисменты. А глаза, как у собак, к которым вышел поутру хозяин). Греки уважают закон страны, где они поселились, и статус, который им предложен… (О, да!) Дела греческой диаспоры в порядке, поведение верное, поэтому… (О, да-да, дела в порядке, поведение верное!) …поэтому я, Претор Афраний Камилл беру под свое личное покровительство Греческий квартал или, как вы себя называете, Эллинскую общину!
Вопль эйфории! В глазах греков слезы… Они бросаются друг к другу с криками радости: «Слышали, слышали?» Поздравляют, обнимаются. А Коринна, Коринна что вытворяет – пляшет и руками такое вышивает по воздуху…
Верят наивные греки. Нет такой обиды, которую бы не простили эти несчастные люди, ради сиюминутной радости. Верят Афранию, претору римскому. А у него таких речей навалом… «Публий, Публий, победа! Посейдон взял под защиту эллинов, вернул милость и расположение…»
Греки рады, Андромеда рада. Почему же Персею досадно? Публий стоит на веранде. Его это не касается. Грекам теперь хорошо. Сократия с его носом прогнали бы от первой ступени Претории, а тут сам Претор Камилл собственной персоной пожаловал.
Пляшут и радуются греки, как дети. Смеется, хохочет Афраний и, вдруг, как хлопнет ладонью по столу.
- Ладно, кучерявый, разгружай свои корабли. Прибери комнаты, чтобы я мог прийти и выпить в этом доме чару. Мы с тобой, толстоносый, как жили, так и будем жить в согласии и любви. Как Рим с Грецией!
Как собака с кошкой… О, какая эйфория! Слова префекта достигли улицы. Там жгут огни и пляшут. Здесь – аплодисменты нескончаемые. Претор переждал и поднял руку.
- Эдил Эмилий Павел будет отстранен от должности за действия, порочащие честь должностного лица, за домогательства и разбой!
Греки смущены. Коринна весело смеется: в пожарниках он станет поджигателем, уволенный со службы полицейский в разбойники пойдет ночные. И поделом – ведь он немного сумасшедший, этот Павел. И любит страхи делать людям.
Торжествует эта гречанка Коринна. Не в меру пьет из чаши вина гордыни.
- Дядюшка Посейдон, – теперь скажи то, что хочет слышать Коринна.
Претор подзывает Сократия.
- Тесно у тебя, грек. Надо, чтобы община сообразила Андромеде вашей дом.
- Да-да, – откликнулся Сократий, – мы уже думали. Может быть, в заречье?
- Почему в заречье? Дом должен быть ближе.
- Тогда, может быть…
- Все через нее, все через нее.
И еще кубок вина из рук Коринны на прощанье подымает Претор римский. Рот раскрыл, растянул пошире и опрокинул, вино лилось прямо в чрево. Неразбавленное. Буль-буль. Греки в изумлении. Силен мужчина! Силен могучий Посейдон. И Андромеду ожидает страстная любовь… Вот так! Афраний крякнул и отбросил кубок. Взяв крепко за руку гречанку, он покидает столовую, проходит через сад на улицу. Голубая звездная хламида Андромеды трепещет, вьется вслед. Он садится в крытые носилки и указывает место рядом… Сердце Персея обливается кровью.
Но что это? «Она не села на предложенное место? Она отказывается ехать с ним?» – тревожно пронеслось по улице и по двору. Она гирляндой цветов оплетает вокруг преторский паланкин и надевает на голову гостя большой венок.
Афраний сердито надувает щеки.
- Дядюшка Посейдон гневается? Хочет у сказки другого конца?
- Ты едешь со мною?
- Куда? Мой славный покровитель, куда?
Афраний Камилл протягивает лохматую руку к веселому круглому лицу гречанки и, сжигаемый любовным жаром, шепчет:
- Приходи ко мне, я буду ждать. Смотри же.
- Двери моего дома всегда открыты для тебя, дядюшка.
И она, слепив губки, чмокнула его в щеку. Носилки медленно удаляются.
Греки идут вслед за Коринной, провожая преторские носилки до конца квартала. Гречанка танцует и бросает цветы вслед. Римский претор оглядывается, в его глазах мука и любовная страсть. Публий счастлив: начальник пришел запрокинуть гречанку, а уехал, как осел, с цветами на ушах. Но что же дальше? Слишком далеко зашла милая, слишком близко допустила его к сердцу.
Гречанка возвращается в дом на плечах соотечественников. «Все через нее!» – повторяют они слова претора. Пляшут греки и жгут огни.
Чьи-то знакомые глаза. Лохматая грива волос, борода. Кормчий Фаон?
- Да, госпожа.
- Ты все плаваешь?
Она подошла, обняла его, засмеялась – колючая борода.
- Можно не жить, но нельзя не плавать. А ты стала знаменитой. Да-да, о тебе все говорят. Хорошая молва идет. Я рад, это я тебя привез! Иди туда, где тебя ждут. Кто знал? Спасительница греков! Я ошибся тогда – ты очень сильная.
- Чем я тебе могу помочь?
- Мне бы оснастку новую.
Слава Афине Мудрой и Венере любящей, нашей Коринне слава!
Кормчий, чернобровый Фаон, рассказывает о храбрости эллинки. Это он привез ее в Италию… Все радуются – закончилась война, греки возвращаются в свои дома и можно заняться привычной работой.
Публий стоит, прислоняясь к столбу калитки. Окликает милую.
- Когда же у Андромеды назначена встреча с Посейдоном? Персей хочет знать, чтобы успеть повеситься на стропилах.
- Я рада, что ты относишься к этому с иронией. Как это по-римски?
- У римлян нет иронии ни в языке, ни в сердце.
- Ах, милый, ты несправедлив. Разве у женщины есть другое оружие? Была бы сила – отбилась, были бы деньги – откупилась. Ты знаешь другое средство – научи.
- Что же ты завтра будешь делать?
- Я взвешиваю.
- И сколько же весит претор Камилл?
- Он такой же легкий, как Публий.
Гречанка грустно смотрит вслед милому дружку. Он поспешает за своим начальником.
О, Эйрена! О, великие боги! А для кого же она все это делает? Старейшина диаспоры сердита, Афраний-претор взбешен. Публий, неужели он так слеп и ревнив? Все недовольны. Что еще она должна сделать? Разве есть для нее место в доме греков, разве нашлось место в доме Публия? И разве в доме претора Камилла есть свободное место для эллинки Коринны?
*******************
Продолжение следует