Не слишком удачным оказалось это лето, а всё из-за каштанов.
А ведь начиналось оно так здорово, весело, к тому же у них во дворе новенький появился.
Новенький стоял у подъезда и настороженно смотрел на приближающихся к нему мальчишек. Из окна выглядывала его бабушка - боялась, вдруг обидят приехавшего в гости внука. Но обижать его никто и не собирался, мальчишки во дворе были дружные, никто особо не дрался, и слабых не обижали.
Познакомились. Звали новенького Серёга, приехал он на лето к своей бабушке.
Таким он казался бледным и чахлым рядом с дочерна загоревшими дворовыми мальчишками, что Алька не удержался: «Ты чего такой бледный? Всё лето в подвале, что ли просидел?»
Серёга обиженно шмыгнул носом: «Чего это сразу — в подвале. Ничего не в подвале. Просто у нас в Ленинграде в этом году совсем лета не было — дождь, холодно».
То, что Серёга приехал из Ленинграда, для Альки звучало примерно так же, как если бы он прилетел с Луны. Даже ещё круче, потому что Луна — она вот она, над головой, её видно. А Ленинград — это где-то там, далеко, где крейсер Аврора, где «бежит матрос, бежит солдат, стреляют на ходу», где блокада — в общем, где всё очень славное и героическое.
Серёга сразу словно стал выше ростом и как-то возмужал в Алькиных глазах.
Ясное дело, что Серёгу приняли в дворовый коллектив без обычных проверок, что там проверять, когда человек живёт аж в самом Ленинграде. И штаб свой ему в тот же день показали — на полном доверии.
Было у них, у дворовых пацанов, секретное место за домом — штаб.
Подобраться к их штабу было непросто. Всю площадку за домом жильцы, как только заселились в дом, поделили на небольшие участки, чтобы выращивать всякие овощи и фрукты, цветочки и прочую ерунду, которой у них в Таджикистане на рынке было сколько угодно и дёшево. Позанимали участки по привычке, а потом многие перестали за ними ухаживать, кто просто забросил, кто отдал соседям, кто ухитрился продать, тоже соседям.
Но маленький кусочек земли, который мальчишки заняли под штаб, оставался незанятым с самого начала — не росло на нём ничего, осталось что-то под землёй от прежнего дома, разрушенного землетрясением, ни вскопать, ни посадить. Натаскали сюда друзья всяких коробок, мешков, и соорудили себе штаб, где собирались только свои. Удобно — с дороги не видно, любопытным взрослым не пробраться между огородиков.
Алька сам и вывеску сделал «Ш Т А П». Очень старался, красиво нарисовал. Друзья где-то табличку нашли с черепом и костями и надписью «Не влезай. Убьёт». Натаскали картонок и пол застелили — получилось отличное место для сборов и секретничания. Вывеску, правда, пришлось подправить.
Однажды, уходя на улицу, Алька сказал маме: «Если меня кто будет спрашивать, я взади дома, в штапу».
«Где-где?» - не поняла мама.
«Ну, в штапу. Не знаешь, что ли, что такое штап».
Мама расхохоталась: «ШтаБ, а не штаП! Эх, ты, грамотей. И говорить надо не взади дома, а за домом, в штабе. Интересно бы посмотреть, где это у вас там штаб».
«Ты всё равно туда не пройдёшь», - сообщил маме довольный Алька и побыстрее удрал, пока ещё чего-нибудь не спросили.
Пришлось после того разговора такую красивую вывеску исправлять. Ну, что поделаешь, исправил. Стало не так красиво, зато правильно.
Вот в этот штаб и привели друзья Серёгу.
Серёга оказался нормальным пацаном, охотно рассказывал про свой знаменитый город, не задирал перед друзьями носа, подружился со всеми. Особенно подружился с Алькой. Бабушка Серёгина Альку часто приглашала в гости, оладушками угощала. Уж очень нравился ей Алька — плотненький, серьёзный, любознательный и вежливый. И ещё она говорила, что Алька самостоятельный.
Однажды Алька сказал, что очень хочет научиться печь оладушки, и Серёгина бабушка с удовольствием его учила, показывала, как тесто заводить, как масло наливать.
Конечно, не только в штабе мальчишки время проводили, но и купаться ходили, загорали, играли на площадке — занятий хватало. Серёга загорел, уже мало отличался от остальных приятелей. Брови и волосы выгорели, как у Альки, почти добела. Алькина мама дразнила их чернобровыми. Они не обижались, только удивлялись, почему это у них брови и ресницы так выгорают, а у их друзей-таджичат не выгорают, чёрными остаются.
Иногда всей дружной компанией по огородикам бродили, просто так, посмотреть, что и как растёт, Серёге показать — у них, в Ленинграде, может, нет такого. Нет, не воровали они ничего, да и ничего там особенного не росло, на тех огородиках.
Вот, разве что, у бабы Зины на совсем крохотном участке росла черешня, и такие ягоды сладкие, крупные, трудно удержаться и не сорвать. Только баба Зина со своего балкона на втором этаже караулила свою черешню и ругалась на них. А однажды такое сказала, что мальчишки перестали даже близко к её черешне подходить.
Проходил тогда мимо её балкона маленький Бахром, она его подозвала и противным ласковым голоском говорит: «Что, Бахром, вкусная у меня черешня? Да не жмись, я ведь знаю, что вы с братьями воруете её постоянно».
Бахром застеснялся, стал отнекиваться, а баба Зина продолжила: «Так вы теперь рвите, сколько хотите, ешьте, сколько влезет. Я её с утра дихлофосом сегодня обрызгала, может, сдохнете скорее...»
Бахром испугался, заплакал и убежал. С тех пор все мальчишки обходили бабызинин участок подальше.
Самый большой и интересный участок был у тёти Аллы Зольниковой, там росло много чего интересного, но заходить на этот участок мальчишки побаивались. С тётей Аллой шутки плохи, если попадёшься, это похуже дихлофоса будет.
Была тётя Алла Зольникова очень толстая и очень нервная. Скупала она все участки у соседей и занимала все заброшенные участки, поэтому участок её занимал почти половину всей площади за домом. Цветов разных там было много. Но если кто-нибудь случайно сломает один цветочек или наступит на грядку, тётя Алла начинала так кричать, а потом плакать, как будто убили кого-то. Потом она ещё и в обморок начинала падать.
Это, если случайно. А если кто-то что-то украдёт, да попадётся...
Алька сам лично видел, что стало с девочкой, нарвавшей у тёти Аллы букетик цветов.
Тётя Алла била её этим букетиком по лицу и приговаривала: «Будешь воровать? Будешь воровать?»
Хорошо ещё, что букетик был маленький, и цветы простенькие. А если бы большой букет, да какие-нибудь розы с колючками? Нет уж, увольте. Цветы пацанам вообще не нужны, а уж без тётиаллыных виноградов и персиков можно обойтись как-нибудь.
Как назло, история, приключившаяся с нашими друзьями, связана именно с этим злополучным участком.
В тот день, когда всё случилось, ещё за обедом Алька маму предупредил: «Я сегодня буду очень занят — надо помочь Серёге гульбарий собрать. Им в школе на лето задали. Мы в парк пойдём, потом на огородах посмотрим».
«А гульбарий — это у нас что?» - переспросила мама.
И Алька пояснил снисходительно: «Это когда растения разные собирают, высушивают и к листам картона прикрепляют. Странно, что ты этого не знаешь».
«А почему ГУЛЬбарий?»
«Я думаю, это от слова «гуль» - цветок по-таджикски». - пояснил Алька.
Мама вздохнула: «Ну и ну! Фантазёр ты мой чернобровый — чего не знаешь, так сочинишь на ходу. Правильно - «ГЕРБАРИЙ», и слово это произошло совсем от другого слова, латинского, «герба», что означает — трава. Иди уж, помогай Серёге задание выполнять. Да поаккуратнее на огородах, смотрите».
Алька засмеялся удивлённо: «Ну, ладно, теперь буду знать».
Из-за гербария всё и произошло. Насобирали друзья разных листьев в городском парке и решили дополнить коллекцию образцами из садиков-огородиков.
На участке тёти Аллы Зольниковой высмотрели они на самом краю, по обе стороны дорожки, два красивых зелёных куста. Кусты были необычные, высокие, с глянцевыми разлапистыми листьями, и плоды на них были необычные — много их было, и все в какой-то колючей шкурке.
Каждый немедленно сорвал по одной такой колючей то ли шишке, то ли ягоде, и каждый отковырнул колючую шкурку. Внутри обнаружились блестящие плоды, глянцевые и красивые.
И тут Серёга произнёс: «На каштаны похоже».
Про каштаны он рассказывал накануне и очень расписывал, какие они вкусные. Все обрадовались: «Только что про них говорили, а они, оказывается, и у нас растут».
Долго раздумывать не стали — вдруг появится грозная тётя Алла. Набрали каждый себе по горсточке колючих шишек и отправились в штаб, совещаться.
Алька задумчиво крутил блестящие семена: «Может, это и не каштаны? Должно же дерево быть, а это куст. Интересно, а сырыми их едят?»
Серёга и сам сомневался, но не хотелось перед друзьями ударить в грязь лицом, и он храбро ответил: «Молодые ещё, вот вырастут, и получатся деревья. Сырые каштаны едят, я точно знаю, только они не такие вкусные, как жареные».
Посовещавшись, решили попробовать. Алька на всякий случай предупредил ещё раз: «Пацаны, кто сомневается, лучше не ешьте. Это, может, и не каштаны вовсе».
Серёга храбро жевал, подавая личный пример. Алька тоже стал грызть орешек. Почему-то ему казалось, что очень важно поддержать друга. Таджичата
откусили понемножку, пожевали и выплюнули — наверное, ещё незрелые, совсем невкусно. Остальным тоже не понравилось, но попробовали все, кроме Вити. Витя сказал, что зря в рот ничего не тащит.
Все сошлись в едином мнении: «Недозрели ещё, да и жарить их нужно, а так — невкусно», и разошлись по домам.
Ночью Альке стало совсем плохо — его тошнило и очень сильно болел живот. Вся ночь прошла в беготне между ванной и туалетом, в промываниях желудка и тому подобных мучениях. Алька так и заснул на коврике в ванной. Мама осторожно перенесла его на кровать и ещё долго сидела рядом, чтобы окончательно убедиться, что кошмар закончился.
Алька слышал, как она вздыхала негромко: «Ах, Алька, неужели это из-за черешни бабы Зины?», и гладила его по руке, но у него не было сил рассказать ей про каштаны.
Эта ночь выдалась беспокойной во многих семьях дворовых друзей. Хуже всех пришлось Серёге — ночью машина скорой помощи увезла его в отделение реанимации. Не заболел только Витя, вот тогда-то всё и стало известно про каштаны тёти Аллы.
Когда встревоженные мамы и бабушки стали расспрашивать тётю Аллу, та сначала сказала, что никаких каштанов на её участке нет и никогда не было, и нечего делать её крайней, но потом вдруг осеклась: «Неужели они клещевину за каштаны приняли? Их ведь, и правда, иногда путают...»
Серёжина бабушка вскрикнула даже: «Клещевина?! Это что же, касторка, что ли? Так она же ядовитая, можно насмерть отравиться. Зачем же такую отраву сажать?»
«Для красоты, вот для чего. Лучше научите своих детей не лазить по чужим огородам и не воровать чужое», - язвительно ответила тётя Алла, но узнав, что Серёжа находится в реанимации, сразу начала плакать и причитать. Не дожидаясь, когда она начнёт падать в обморок, мамы и бабушки разошлись. Да и о чём ещё было с ней говорить — теперь надо было со своими детьми разбираться.
После того, как Серёгу выписали из больницы, бабушка не выпускала его одного во двор до самого отъезда в Ленинград.
Алька попытался навестить его, но бабушка Серёгина не позволила: «Я считала тебя серьёзным и ответственным человеком, но ты меня разочаровал. Из-за тебя мой Серёженька чуть не погиб, не приходи к нам больше».
Алька оправдываться не стал, да и что тут скажешь. Так и не увиделись они больше с Серёгой, и даже адресами не обменялись. К бабушке Серёгу больше не привозили, наверное, не доверяли. Так и закончилась их дружба, толком не начавшись.
Баба Зина после той истории с отравлением свой малюсенький участок с черешней продала Зольниковой, сказав: «От греха, ну её совсем, черешню эту».
Зольникова черешню срубила, посадила цветочки, а черешню решила посадить в более недоступном месте. Касторовые кусты она тоже вырубила. Наверное, испугалась, что ещё кто-нибудь отравится, а ей отвечать.
А потом и лето закончилось, настала осень.
В общем, это лето было не самым удачным, а всё из-за каштанов.