Зал ожидания в старом здании железнодорожного вокзала, давно, еще до его реконструкции, представлял собой образчик советской бедняковой утилитарности, слегка прикрытой столь любимой вождем всех народов пародией на классицизм. Алюминиевые витражи скрипели и вздрагивали от проходящих поездов, да снующей беспрерывно толпы людей. Припоминаются еще несколько лавок, забитых до отказа народом и грязный, холодный пол, покрытый мозаичным бетоном.
Молодецкой студенческой толпой на первомайские праздники мы ждали поезда в Адлер, который по тогдашней пунктуальности железнодорожного сообщения запаздывал часа на два. Все устали, замерзли и уже даже не дурачились, только вяло перекидывались редкими фразами, наблюдая за публикой.
Очередным потоком в качающиеся двери вокзала внесло колоритную компанию. Впереди важно шествовал пузатый цыган в алой атласной рубахе и черной жилетке, за ним горбатым от огромного узла с вещами холмиком, шустро семенила цыганка, настолько худая, что даже обилие разноцветных юбок на ней этого не скрывало. Маленький табунок цыганских детишек был столь суетлив, что их даже пересчитать невозможно было, но что-то пять или шесть. Цыганка, зорко оглядев территорию, обнаружила свободным пятачок в центре зала. Гортанно что-то выкрикнув детворе и угомонив их в момент, она, как фокусница, стала извлекать из узла фантастические вещи. Для меня до сих пор осталось загадкой, как в обычную шаль могло это все поместиться, ибо сначала нарисовался небольшой ковер и был ловко постелен точно по центру зала, потом вытащены и взбиты две небольшие подушки. Женщина с детьми почтительно отступились, а на ложе важно и медленно, как римский патриций, возлег цыганский папа. Вокруг папани, быстренько устроились детишки, причем места на ковре, оставшегося от «мощного» отеческого торса было крайне мало, и они большей частью своих тощих тушек лежали на бетонном полу.
Довольная цыганка присела на корточки и стала извлекать из узла, который, клянусь, даже не уменьшился в размерах, хотя лишился коврика с подушками, всяческую снедь. Первым делом была извлечена бутылка жигулевского пива, которую заботливая женщина сначала открыла, не пойми чем, не иначе силой мысли, и, обтерев юбкой, почтительно подала мужу. Далее материализовались хлеб, сало, а на грязную газету «Правда», постеленную прямо на пол, вывалились десятка два помятых вареных яиц. Залупив первое, цыганка почтительно подала его вместе с нехитрым бутербродом супругу и принялась за чистку оставшихся яиц. Голодные дети уже алчно сверкали черными очами и подергивались в нетерпении, за что один из отпрысков удосужился отеческой воспитательной оплеухи. Но взять хоть один кусочек не посмели.
Откуда возле них появилась сухонькая старушка в белоснежном платочке, я не заметила, потому как во все глаза таращилась на занимательнейшее семейство. Бабушка, некоторое время, стоя почти рядом с цыганкой, наблюдала за ними, поджав тонкие губы.
Не выдержав узретого безобразия, бабуля возмущенно возопила:
– Да что ж у тебе, сука ты растакая, детишки малые на полу валяются, мерзнуть, а энтот боров аки царь на перине возлегает?!
Цыганка подняла к пожилой женщине свое усталое, когда-то видимо очень красивое лицо, и, сочетая в голосе нахальство и почтительность, ответила:
– Эх, мать! Старая ты уже, а не умная! Был бы цыган... – при этом она бросила на замаслившегося мужа подобострастный взгляд – А эти – снисходительно повела бровью в сторону детворы - Эти будут...
Старушка, сплюнув, и продолжая бурчать под нос уже что-то совсем нечленораздельное, гордо удалилась.
Наша компания хохотала так, что мы чуть не прослушали о прибытии поезда, стоянку которого сократили до такого идиотизма, что только молодые ноги и позволили нам добежать, и впрыгнуть в вагон уже на ходу.
Так мы, пожалуй, и получили первый «урок» счастливой семейной жизни...