Хочешь прожить долгую жизнь – думай о смерти.
Японская поговорка
* * *
– Есть ли опыт работы сиделкой? – Надежда пожала плечами. – Не знаю, думаю, что есть. Я за отцом полгода ухаживала, он у меня в постинсультном состоянии был, лежачий больной. А ещё с детьми люблю заниматься. Всю жизнь воспитателем проработала, хотя могла бы играть в театре.
– Так вы актриса? – приятно удивилась администратор, довольно милая и вежливая в общении женщина – тёмное прямое каре с чёлкой, карие глаза. – Знаете, я одно время тоже мечтала стать артисткой, но меня потом родители отговорили. А теперь вот дочка этим болеет.
– Какая вы молодец, что родителей послушались! – улыбнулась ей Надежда. – А дочку вы уж постарайтесь разубедить.
– Да что там, бесполезно это! – отмахнулась её собеседница. – Моя Кристинка упрямая: как скажет, так и сделает.
– Надо же, прямо как я в молодости…
Надежда задумалась.
– Наверное, все мы в этом возрасте слышим только себя.
– Извините за неловкий вопрос, Надежда Николаевна, но всё-таки неужели вы так никогда и не работали по специальности? – поинтересовалась администратор.
– Нет, к сожалению, не пришлось…
На сей раз она ответила просто, без всякого стеснения, так что даже сама себе удивилась: неужели всё-таки привыкла? Давно пора, за столько-то лет! И нет тут ничего зазорного: каждый в этой жизни устраивается, как может. Она вот, проучившись четыре года в театральной академии, пошла работать воспитательницей в детсад. Думала на время, пока не найдёт творческую работу, а вышло что насовсем. Ну, а что же ещё ей оставалось делать, куда идти, когда ни в какие театры её не приняли? И, что самое обидное, не потому, что она бесталанная какая-нибудь или с дефектами – сказать по правде, ей просто не повезло. Если театры и набирали выпускников со стороны, то случалось это редко – в основном режиссёры старались брать к себе своих же учеников. Хотя многие ребята с её курса устроились по специальности сразу после выпуска. Значит, всё дело в ней, выходит, она неудачница. Да что толку теперь об этом вспоминать. Как бы там ни было, она ни о чём не жалеет.
– Надежда Николаевна, с вами всё в порядке? Надежда Николаевна! – голос администратора вернул её к реальности.
Очнувшись от задумчивости, она тут же спохватилась:
– Ой, простите! Вы меня о чём-то спрашивали?
– Да. Скажите, вы уверены, что хотите указать в объявлении вашу фамилию? Обычно это не предусмотрено.
– Но ведь и не запрещено, – возразила Надежда с улыбкой. – Напишите, пожалуйста, что моя фамилия Светлова.
– Хорошо, Надежда Николаевна. Можете прочитать ваше объявление, если вас что-либо не устроит, исправим.
Администратор протянула ей распечатанный экземпляр, и Надежда пробежала глазами по тексту. Всё оказалось верно, никаких поправок не требовалось. В объявлении было написано: «Ищу работу няни или сиделки. Трудолюбивая, хорошо готовлю, аккуратна в быту, без вредных привычек. Имеется опыт работы няней, сиделкой, опыт работы с грудничками. Очень люблю детей, ответственна, исполнительна. Звоните по указанному телефону в любое удобное для Вас время. С уважением Надежда Светлова».
* * *
… Солнце давно выплыло из-за туч и теперь с невозмутимой беспощадностью продолжает жечь и без того уже раскалённый, как угли, песок. Кажется, ещё немного, и он вспыхнет на глазах, загорится под его испепеляющими лучами.
В пансионате только что закончился обед и все попрятались от солнца, разошлись по своим номерам, чтобы отдохнуть, а он, Иван, тринадцатилетний мальчик, в одиночестве бродит по берегу, кого-то ищет. Под ногами камней, ракушек, водорослей разнообразных – не сосчитать. Прозрачные желейные медузы тают на песке, точно фигурки изо льда. Такая жара, что совсем нечем дышать. И с каждым шагом всё больнее жжёт ступни. Да, надо было надеть сандалии, не подумал. Так торопился, даже забыл обуться.
Вчера день был прохладнее, а ночью поднялся шторм. Он видел, как в чернильной темноте огромные пенные валы, подобно тридцати пушкинским витязям, чередой выходили из морских глубин, разбуженные повелительными ударами грома, словно трубным зовом последнего судного дня. Иван тогда стоял на балконе своего номера и, притаившись, затерявшись в ночных сумерках, наблюдал за тем, как они, эти небоскрёбы, с шумом и плеском обрушиваются на берег, моментально пожирая песок, унося его в пучину. Тогда-то в этом грозном шуме моря, в этой поднятой чьей-то всемогущей рукой великой и страшной стихии ему впервые послышался зов. Это был тихий-тихий, едва слышный зов какого-то слабого существа.
Утром ещё на море был шторм, а ближе к полудню оно немного поутихло, и он едва дождался, когда можно будет выйти из пансионата, чтобы пройтись по песчаной полосе вдоль берега. Он всё надеялся найти того, кто с таким отчаянием звал, молил о помощи той штормовой ночью…
Иван замер на небольшой отмели: перед ним, сверкая на солнце своим гладко отполированным серебристо-чёрным боком, лежало настоящее морское чудо, должно быть, оглушённый волной и выброшенный ночным штормом на берег, совершенно беззащитный дельфинёнок. Его умные глаза наполнены мучением и слезами, он смотрит на него с отчаянием в глазах, и по этим глазам видно, что бедняга всё понимает. Понимает, что его последняя надежда – этот человек, пришедший на помощь. Тогда Иван наклоняется над ним, аккуратно приподнимает на руки – дельфинья кожа на ощупь тёплая и очень нежная, как у ребёнка, – и несёт его к морю. А где-то там, за буйками, попеременно выпрыгивая из воды, тревожно и громко перекликаются дельфины, ждут своего детёныша.
Но вот дельфинёнок оказывается в воде. Поначалу он не двигается, словно не веря своему счастью, потом робко шевелит хвостом вверх-вниз и наконец обретает ориентацию. Наблюдая за ним, Иван улыбается и в его душе волной поднимается радость. Такого счастья он никогда раньше не испытывал. Это было счастье – подарить жизнь другому существу. И ему кажется, что дельфиний детёныш, понимая его мысли, улыбается в ответ, что в его незадолго перед тем отчаявшихся глазах светится чувство благодарности.
– Может, когда-нибудь и ты, Друг, поможешь мне, – взволнованно шепчет он, наблюдая за тем, как спасённый им дельфинёнок очень медленно, словно не желая расставаться с ним, плывёт в сторону продолжающей настойчиво звать его дельфиньей стаи…
…Иван проснулся и сразу зашёлся долгим мучительным кашлем. Кашель был сухой и со свистом, казалось, его горло и лёгкие были наполнены песком, который ему мешал, и поэтому хотелось скорее от него избавиться. Ощущение счастья внутри него мгновенно испарилось, как и необыкновенная лёгкость во всём теле, лёгкость тринадцатилетнего мальчика из его сна.
«И снова, как прежде, ты словно зовёшь меня за собой, Дружок», – думал он, от боли стискивая челюсти. Иван поморщился с отвращением к самому себе, такому жалкому и смешному, ни на что не пригодному мешку с костями.
Опять у него на губах кровь. И в груди всё ноет. Эта длительная непрерывная боль в грудной клетке и днём, и ночью, от которой его пока спасает морфий. Дальше будет только хуже. Он знал, отчего так бывает, успел на досуге прочесть об этой болезни в одной медицинской энциклопедии. То, что происходит с его лёгкими, называется прорастанием плевры опухолевой тканью, иными словами, сейчас опухоль прорастает в плевру. Четвёртая стадия, как у него, – это метастазы во все органы, а врачи сказали, что поражены оба лёгких…
– Ненавижу тебя, старик, – сказал Иван про самого себя. – Хоть бы это поскорей кончилось, сил моих нет больше мучиться!
* * *
– Доброе утро, сладкая моя! Расскажи, как тебе спалось?
– Погоди, Серёжа, дай я сначала проснусь...
Лениво потянувшись, она открыла глаза, и первое, что увидела, было солнце. Оно плело свои причудливые кружева у неё на подушке, скользило по её распущенным на ночь волосам и заспанному лицу. И тогда ей смутно припомнился сегодняшний сон. Во сне Надежда снова видела его – палящее южное солнце над морем и ещё загорелого босого мальчугана, который бережно нёс на руках к воде красивого серебристо-чёрного дельфинёнка. Этот сон повторяется часто в последнее время. Интересно, что он может значить? Где она могла видеть эту картинку? Может быть, в каком-нибудь фильме или в книге? От кого-то Надежда слышала, что во снах нельзя встретить совершенно незнакомое лицо. Каждый приснившийся человек так или иначе знаком нам в реальной жизни. Это может быть даже случайный прохожий или чья-нибудь фотокарточка. Она снова попыталась вспомнить мальчика и не смогла. Каждый раз Надежда видит его со спины, не имея возможности заглянуть ему в лицо.
– Смотри-ка, Наденька, у тебя в волосах солнышко запуталось!
И от этих слов, прозвучавших где-то совсем рядом, она проснулась окончательно.
«Сегодня, наверное, суббота», – догадалась Надежда по сонно-расслабленной атмосфере в доме и по тому, что муж не ушёл на работу. Он проснулся первым и теперь, опершись на локоть, любуется на неё сонную, как всегда, по утрам.
– Серёж, уже одиннадцать! Что ж ты меня раньше не разбудил?
– А ты так сладко спала, что я никак не мог решиться… – улыбнулся Сергей, с нежностью перебирая её золотисто-русые, тронутые сединой волосы. – Позволь, любимая, я тебя поцелую…
Когда спустя час она готовила на кухне завтрак, в соседней комнате раздался телефонный звонок. Надежда почувствовала, что это звонят по важному делу и хотела сама подойти к телефону, но, поскольку была занята стряпнёй, первым ответил муж, крикнул ей из комнаты:
– Солнце, тебя какой-то мужчина спрашивает, говорит, что по объявлению в газете!
– Я сейчас приду! Скажи, пусть подождёт! – отозвалась она, вытирая о полотенце влажные руки.
До чего же неудобно иметь всего один телефонный аппарат на всю квартиру! Хорошо бы два: в их с Серёжей комнате и второй на кухне. Дочка, так та вообще только мобильником пользуется, считает, что городской телефон – это прошлый век. А вот они, старики, привыкли и без него не могут. Странно, Надежда думала о себе с мужем как о стариках, хотя ей не так давно исполнился всего сорок один год, а Серёжа был старше её только на два года…
– Алло! Подождите секундочку, – она прикрыла ладонью трубку. – Серёж, сходи, пожалуйста, на кухню, я там кофе поставила вариться, последи, чтобы не выкипел.
– Да, я вас слушаю, – сказала Надежда, когда муж вышел из комнаты.
На том конце провода молчание.
«Так и есть, это её голос! – подумал Иван, вдруг ощутив волнение. – Но ещё нельзя сказать наверняка, ведь столько лет прошло».
– Алло! Я слушаю! Не молчите! – повторила она.
Наконец он решился:
– Вы Надежда Светлова?
– Да. А кто это говорит?
– Я по объявлению. Мне нужна сиделка…
«Чёрт, зачем сразу об этом! Сперва надо выяснить, она или не она».
– Вы случайно не учились в Ленинградской театральной академии?
– В театральной? – непонимающе переспросила Надежда. – Училась…
«Значит, всё-таки она!»
– Надя, это я, Иван…
Но она всё ещё не понимала:
– Иван? Какой Иван?
– Это я, Иван Бохан…
Теперь Надежда слушала его, боясь поверить.
– Ваня, ты?! Не может этого быть!
– Ну почему не может? – возразил он. – Согласен, немного поздно я тебе набрал, опоздал лет так на двадцать.
– Ты что, вернулся из-за границы? Когда?
– Уже давно.
– Надо же, поверить не могу! Но каким образом ты меня нашёл?
– Так ты же сама оставила свои данные в газете, а я случайно наткнулся, когда просматривал объявления. Скажи, у тебя действительно есть опыт работы сиделкой?
– Немного. Я за отцом ухаживала, он последнее время болел… – начала она и вдруг осеклась: – Вань, а ты почему об этом спрашиваешь? Что, какие-нибудь проблемы?
«Ну вот, ещё один промах!» – подумал он. Какая теперь разница, есть ли у неё опыт? Ведь его сиделкой она всё равно не будет. Он не допустит, чтобы она видела его полуживым, недееспособным овощем!
– Алло, Ваня! Я тебя не слышу!
И снова молчание, ещё более тягостное от неопределённости. У неё заныло в висках. Похоже, что подскочило давление. Интересно, с чего это она так распереживалась? Ведь ничего пока не случилось. Или случилось? И почему в голову всегда лезут самые ужасные предположения?!
– Прошу тебя, ответь мне что-нибудь! – взволнованно повторила она, думая, что связь прервалась.
Минуту Иван колебался, боролся с желанием отключить телефон. И всё-таки одиночество одержало верх.
– Не переживай, Надя, я здесь, – отозвался он. – Не расспрашивай меня ни о чём, просто заходи ко мне в гости прямо сейчас…
Для чего он позвал её? Не лучше ли было бы повесить трубку? Кому нужны его проблемы?
– Хорошо, я приду, – сказала она. – Ты живёшь всё там же, у родителей?
Он ответил не сразу.
– Да, всё там же. Только родители умерли.
Ей стало неловко за свой вопрос, захотелось извиниться:
– Вань, ты прости меня, пожалуйста, я не знала…
– Ничего, всё в порядке.
Иван начал объяснять ей свой адрес, но она остановила его:
– Я помню, можешь не продолжать.
– Ты разве была у меня дома? – удивился он.
– Была, Ваня. Твой отец решил тогда, что мы…
Ну, конечно! Как он мог забыть!
– Да, теперь я припоминаю, – усмехнувшись прервал Иван. – Что ж, тем лучше, адрес ты мой знаешь. Приходи, я буду ждать.
Я буду ждать! Эти слова она мечтала от него услышать очень давно и, уж конечно, не думала, что это произойдёт столько лет спустя и при таких обстоятельствах – этот внезапный звонок, какие-то недомолвки с его стороны. Почему бы ему толком не сказать ей, в чём дело. Говорить, так говорить всё как есть. Господи, только бы её тревога оказалась напрасной, и он был жив-здоров, остальное неважно!
– Наденька, Солнце, да на тебе лица нет! Что случилось?
Это Серёжа вернулся из кухни. Надежда сидела неподвижно, глядя прямо перед собой. Муж подсел к ней на кровать, приобнял за плечи.
– Кто тебе звонил, любимая моя, расскажи!
– Как думаешь, что с ним случилось? – спросила она, не отвечая на его вопрос.
– С кем это «с ним»? О ком ты говоришь?
– Ты что, правда, не понимаешь?
Только сейчас, всмотревшись мужу в глаза, Надежда вспомнила, что он и в самом деле ещё ничего не знает об этом разговоре, а ей почему-то казалось, что ему должно быть всё известно.
– Мне звонил Ваня… – она смутилась. – Ну помнишь, Иван Бохан, мой давний и очень хороший друг, бывший однокурсник? Я тебе про него рассказывала. Так вот, он вернулся в Россию и зовёт меня в гости. Ты не против, если я схожу? Мы с ним уже лет двадцать не виделись…
– Конечно, Наденька, о чём разговор! Ты когда пойдёшь?
– Прямо сейчас.
– Может, сначала позавтракаем? – предложил муж. – Не знаю, как ты, а я ужасно голоден.
– Чувствую, Серёжа, придётся тебе завтракать одному – у меня сейчас кусок в горло не полезет, – мягко отказалась Надежда.
– Бедная моя! – он поцеловал её в лоб, как ребёнка. – Ты так из-за него переживаешь? Там что-то серьёзное?
Она, помедлив, ответила:
– Пока не знаю. Надеюсь, что нет.
– Солнце, тебя хоть к ужину ждать? Сегодня Леночка с мужем обещали в гости прийти.
– А ты передай ей от меня привет, скажи, мама сама к ней на недельке заглянет. Я тогда пойду, Серёж, хорошо?
– Как хочешь, – согласился он. – А где живёт твой друг? Давай я тебя провожу?
– Знаешь, наверное, не стоит. Это совсем недалеко, так что я сама доберусь…
Оставшись наконец одна в комнате Надежда открыла шкаф, рассеянно оглядела свой гардероб. За окном стоял тёплый сентябрьский день, дождя не предвиделось, поэтому она решила надеть своё тонкое летнее платье цвета фуксии. Ничего, не замёрзнет. Всё-таки Леночкин подарок. Отчего-то вспомнился давнишний разговор с дочерью:
– Ой, Ленусик, какая замечательная вещь! Жаль, стара я стала для такого платьишка: оно какое-то молодёжное, да и цвет слишком яркий…
– Не придумывай, мамуль, ты у меня ещё молодая и цвет тебе этот очень идёт! – успокоила дочь.
– Ты так думаешь?
– Ну, конечно! Не забывай, пожалуйста, что я у тебя художница, а это значит, моему вкусу ты смело можешь довериться.
– Спасибо, доченька! Наверное, ты права…
И точно: в нём Надежда выглядела гораздо моложе.
* * *
По пути к метро, минуя цветочный магазин, она снова увидела Иова – так люди прозвали старика-оборванца, поселившегося здесь с прошлой весны. Никто ещё не замечал его просящим подаяния, всегда этот страдалец сидел где-нибудь в тени – грязный, обросший седой щетиной, с кожей, сплошь покрытой отвратительными гноящимися ранами. Но по лицу старика нельзя было сказать, что он сильно мучается – его выпуклые, как у рыбы, воспалённые глаза смотрели ласково. «Многострадальный Иов», – говорили о нём те, кто уже знал этого человека, и каждый старался помочь ему чем мог.
Когда Надежда поравнялась с нищим, она замедлила шаг, а её рука машинально достала из сумки первую попавшуюся мелочь. Подойдя к Иову, она привычным жестом опустила в его чёрную заскорузлую ладонь свою лепту, а тот, по обыкновению, лишь глупо улыбнулся в ответ потому, что сказать он ничего не мог: из его горла вырывалось сплошное мычание.
«Знать бы, нем ли он на самом деле или только на людях притворяется, юродствует? – в очередной раз задумалась Надежда. – Одному Богу известно, для чего он сюда забрёл и какая судьба у этого несчастного. Бедняга!»
Она вдруг поймала себя на мысли, что жалеет оборванца. А ему как будто не так плохо приходится: сидит себе тихонько в уголке, мычит под нос что-то несуразное, а добрые люди его кормят. Он ведь убогий, по-другому, Божий человек. Говорят, кто обидит такого юродивого, того Бог покарает.
Пока Надежда ехала в метро, вспоминала сегодняшний разговор с Иваном: «Ты разве была у меня дома?» – «Была, Ваня. Твой отец решил тогда, что мы…» – «Да, теперь я припоминаю. Что ж, тем лучше, адрес ты мой знаешь».
Конечно, она знает его адрес. Это было в начале девяностых, первое воскресенье мая…
…На шумных городских улицах по-летнему солнечно, даже жарко. И народу вокруг гуляет особенно много, потому что сегодня праздник – День международной солидарности трудящихся, иначе, Первомай.
Идёшь по тротуару, а сирень как нарочно разбросала на пути свои роскошные душистые косы, рука так и тянется сорвать веточку. По аллейке сворачиваешь в парк. Здесь уже не так жарко. Солнце с блаженством жмурится сквозь молодую весеннюю листву, среди травы и кустов там и тут весело скачут солнечные зайчики, а в парке вовсю гремит духовой оркестр. Можно бы остановиться, послушать артистов вместе со всеми – вон сколько людей собралось, любителей духовой музыки, – но сейчас ей не до того, ведь он первый раз пригласил её к себе в гости!
Надя постояла немного, потом достала из кармашка скомканный клочок бумаги, развернула. На нём косым небрежным почерком было выведено: «Когда выйдешь из метро сразу поворачивай направо. Угловой дом после третьего перекрёстка, первый подъезд, квартира…».
– Здравствуйте! С праздником вас! А Ваня дома?
– День добрый. Вас также с праздником!
В красивой и со вкусом обставленной прихожей с ней беседует высокий представительный мужчина в больших черепаховых очках. Он немного похож на профессора и совершенно лысый, поэтому голова у него блестит как отполированная.
– А вы, если я правильно понял, его новая подруга?
– Понимаете, дело в том, что я просто…
Наде захотелось сказать «люблю его», но она вовремя сдержалась и от этой неловкой паузы растерялась, покраснела. «Профессор» в очках понимающе улыбнулся.
– Не волнуйтесь так, всё в порядке. Да, чуть не забыл. Меня зовут Семён Яковлевич, я отец Ивана. Сам он скоро придёт. Подождите его, пожалуйста, вот здесь…
Надя идёт следом за ним в гостиную и, потрясённая, замирает на пороге. Надо же, какая красота! Да у Вани не квартира, а музей! Не то что у них дома. Её мама сказала бы, что это напрасная трата денег, тем более если их не так много. Наверное, это богатые люди, состоятельные, раз могут позволить себе такую роскошь.
В зеркальном серванте с позолоченным орнаментом полно фарфоровой посуды и изделий из настоящего горного хрусталя, а стены, как и в прихожей, украшают редкие картины известных итальянских художников. И всё здесь обставлено дорогой резной мебелью из красного дерева, есть даже старинное фортепьяно, самое настоящее. Вот бы ей научиться этой премудрости – играть на таком вот чуде!
Заметив её восхищённый взгляд, хозяин тут же осведомился:
– Вы играете? Тогда прошу вас…
– Ой, что вы! Я… я не умею, – смущённо пробормотала она.
– Ну, это не беда. Тогда садитесь вот сюда, на диванчик.
– Спасибо!
– Пока не за что. Хотите чаю?
– Нет, большое спасибо! – И, немного помолчав, добавила: – Красиво у вас очень.
Семён Яковлевич снова улыбнулся.
– Это поначалу так кажется, потому что вы у нас первый раз. Кстати, Иван про вас много рассказывал.
Много рассказывал? Неужели! Надя не верила тому, что слышит такие слова. Неужели он думает о ней, так же как она о нём?!
– Рассказывал про меня? – переспросила она. – Вы не шутите?
– Нисколько. Это абсолютная правда. И, должен сознаться, у моего сына недурной вкус. Кира, вы и в самом деле замечательная девушка!
Что он сказал? Он назвал её Кира или она ослышалась? Надо переспросить.
– Простите, что вы сказали?
– Я только сказал, Кирочка, что вы очень хорошая. Прошу прощения если чем-либо обидел вас.
Значит, ей не послышалось и всё это просто глупая ошибка. А она-то думала! Возомнила о себе невесть что!
– Семён Яковлевич, вы извините меня, но я пойду.
– Может, всё-таки приготовить вам чаю? – продолжал настаивать он. – Настоящего китайского зелёного чаю с жасмином. Вы такой вряд ли пробовали.
– Я обязательно попробую, Семён Яковлевич, только как-нибудь в другой раз…
И в этот момент в прихожей хлопнула дверь.
– Ну вот, Кирочка, это Иван пришёл, так что вам повезло.
«Я не “Кирочка”! Вы ошиблись, приняв меня за другую!» – с отчаянием подумала Надя. Всё это надо было сказать Семёну Яковлевичу сразу же, как только он назвал её чужим именем. Жаль, она тогда не успела, или, вернее, не решилась, постеснялась неизвестно чего, а теперь ещё хуже и хочется пропасть со стыда. Какой позор! Хоть бы ей незаметно исчезнуть! Но поздно – вот и её друг!
– Привет, Надя! Извини, что заставил тебя ждать.
– Ой, ничего страшного! – она молниеносно встала с дивана ему навстречу.
– Так это не Кира? – Семён Яковлевич изумлённо приподнял бровь.
– Ну конечно нет, пап, – ответил Иван, как ни в чём не бывало. – Мы с ней просто однокурсники… Правда ведь, Надя?
– Правда, Ваня!
«Просто однокурсники»! Интересно, почему ей стало так обидно, когда он это сказал? Ведь рассчитывать изначально было не на что.
– Имей в виду, Иван, ты поставил меня в неловкое положение! – Семён Яковлевич многозначительно подмигнул сыну. – Я ведь уже решил, что это твоя новая девушка…
«Внимание-внимание! Поезд прибыл на конечную станцию!» – воспоминания оборвались. Надежда подняла голову, и картины из её прошлого разлетелись, как остатки сна. Они исчезли, а вместо них у неё в душе появилась непонятная тяжесть. Возможно, предчувствие. Но предчувствие чего? «Будь что будет, – решила она. – Я не хочу об этом думать».
«Когда выйдешь из метро сразу поворачивай направо. Угловой дом после третьего перекрёстка, первый подъезд, квартира…»
Кажется, она смогла бы найти его дом с закрытыми глазами. Здесь почти ничто не изменилось. Всё тот же зелёный дворик под окнами и куст диких белых роз возле его подъезда. Разве только само здание постарело. Да это и неудивительно, ведь столько времени прошло. А когда-то это был совсем новенький дом с чистыми стенами…
Надежда заметила, что даже голубая деревянная скамейка стоит на прежнем месте – здесь по вечерам собирались старушки, вспоминали о минувшем, о прошедшей молодости, обсуждали соседей и повседневные житейские мелочи. Краска на ней давно облупилась, сама скамья покосилась на один бок, как-то осев к земле, словно та звала её на вечный покой. Те, кто сидели на ней, давно умерли, а вот скамейка удивительным образом сохранилась – древняя хромая старуха, давно пережившая свой век.
Надежда поднялась на второй этаж, позвонила в знакомую дверь.
Отперев ей, Иван стоял и смотрел на неё молча, не говоря ни слова. Это длилось, наверное, около минуты. Немая сцена. Свидание через двадцать лет.
«А она мало изменилась, – невольно отметил он. – Правда, чуть располнела, но эта здоровая полнота ей даже идёт. А так и лицо то же, и волосы, слегка поседевшие, заплетены также – в косу, а потом заколоты в высокий пучок на затылке». Совсем как тем праздничным майским днём, когда он позвал её к себе в гости в первый и единственный раз.
– Ну, здравствуй, Надя!
– Здравствуй, Ваня… – отозвалась она, и её голос дрогнул.
Высохший и похудевший до неузнаваемости, сейчас он напоминал ей узника концентрационного лагеря. Домашний халат болтался на нём, как балахон, – кожа да кости. И от этой болезненной худобы лицо Ивана совсем осунулось, сделалось маленьким, отчего его всегда немного задумчивые серо-стальные глаза, наоборот, стали казаться больше.
– Не узнаёшь меня? – он улыбнулся. – Проходи, чего стоять. Да, можешь не разуваться, здесь уже давно не было уборки.
Она зашла в прихожую, осмотрелась. Стоявшие тут раньше красивое бархатное кресло и старинное трюмо куда-то исчезли. Редких картин итальянских живописцев тоже не было – вместо них только голые стены. Заглянула в гостиную, проверить, на месте ли фортепьяно. Оно дремало у стены, как и много лет назад, накрытое белой простынёй, точно погребальным саваном.
– Это для того чтобы пыль не садилась, – объяснил Иван. – Когда родителей не стало, мне захотелось поменять обстановку, поэтому отцовские картины и почти вся наша мебель пошли с аукциона. А вот фортепьяно я оставил. На нём любила играть мать, и я сохранил его в память о ней.
Из дорогой «музейной» мебели она заметила памятный ей диван и письменный столик. В качестве украшения на нём стояли красные искусственные розы в позолоченной антикварной вазе с золотыми купидонами.
– Пусто здесь… – вздохнула Надежда.
– Уныло, – согласился он. – Это потому, что отец ушёл. С ним всегда было весело. Даже когда умерла мама, наша квартира не казалась такой опустевшей.
– Как давно их нет? – спросила она.
– Мать умерла пять лет назад, отец – в позапрошлом году, в день их с мамой юбилея. Была бы золотая свадьба, пятьдесят лет вместе. Не дожили…
Оба замолчали. Потом Надежда сказала:
– Знаешь, а ведь моих родителей тоже нет. Сначала отец, следом мама. Так, наверное, должно быть. Следующие на очереди – мы. И мы потом так же уйдём, а наши дети останутся, и так без конца…
В комнате его отца, принадлежащей теперь Ивану, она была впервые. Даже несмотря на то что здесь явно не хватало порядка и требовалась капитальная уборка, всё стояло на своих местах. Обстановка показалась ей более чем скромной. Справа у стены – новый диван-кровать, напротив, тоже из современной мебели, – книжный шкаф с полной коллекцией классиков. Отец Ивана любил читать и всю жизнь собирал домашнюю библиотеку. Под окном стоял небольшой раскладной стол, весь заваленный медикаментами, а рядом красовался стул с ажурной спинкой из красного дерева.
– Вот ещё одна вещь, с которой я не захотел расставаться, – заметил Иван. – На этот раз в память об отце. Это его стул. Он любил на нём сидеть. Ну и, конечно же, книги. Чтение было его страстью.
Держась за спинку стула, он тяжело опустился на диван, вытянул ноги.
– Извини, я немного устал, поэтому буду сидеть, – Иван вымученно улыбнулся. – Ты, если хочешь, садись на папин стул, а мне удобнее здесь.
– Да, конечно…
Она села напротив, так что его лицо оказалось в тени, а на неё падал яркий дневной свет. «Это к лучшему, – подумала Надежда. – Так он не будет меня смущать. Бедный! Тяжело видеть, каким он стал!»
– Отлично выглядишь, – заметил он, чтобы снять мешавшее им обоим чувство неловкости и как-то начать разговор. – Это платье тебе очень идёт.
– Спасибо, Ваня, – она немного смутилась. – Раньше ты никогда не делал мне комплиментов.
– Да ну, серьёзно? – пошутил тот. – Значит, тогда я был дурак дураком. Ну, теперь рассказывай!
Надежда опешила.
– Я думала, первым будешь говорить ты. Раз ищешь сиделку, значит, что-то случилось.
– Почему что-то обязательно должно случиться? – сухо возразил он. – Может быть, мне просто захотелось тебя увидеть. Что в этом странного?
– Ты прав, в этом нет ничего странного...
Какое-то время они молчали.
– Ваня, ты помнишь нашу последнюю встречу перед твоим отъездом за границу? – немного погодя спросила она. – Тогда Серёжа, мой будущий муж, впервые пришёл ко мне в гости. Я обещала познакомить его со своей мамой, а потом, не дождавшись, когда он придёт, убежала, чтобы встретиться с тобой. Мне ведь надо было вернуть тебе книгу.
– И ты не могла сказать, что у тебя изменились планы?
– Как видишь, не смогла, – с улыбкой ответила Надежда. – Я же обещала тебе прийти. Кстати, твоя книга оказалась замечательным поводом для нашей встречи. Помню, мы в тот день нарочно долго сидели в кафешке, а Серёжа с мамой ждали меня и, наверно, сходили с ума, где же я пропадаю, и ты сказал мне на это: «Боже! Какая идиллия!».
Она замолчала.
– Знаешь, о нас с тобой можно написать целый роман. А начать так: жила-была одна девочка…
– Которая влюбилась в одного мальчика, – немедленно подхватил он.
– Да, Ваня. А в минуту отчаяния назло себе и своему любимому эта девочка вышла замуж за человека, к которому была равнодушна, и поначалу только позволяла себя любить. Что же касается её друга, то он уехал за границу, где совсем про неё забыл…
Иван сделал непроизвольное движение плечом – то ли от неудобной позы, то ли в знак протеста.
– Ты не права. Он всегда о ней помнил.
– Если это так, почему, пообещав прислать ей письмо, он не сделал этого? Ведь она так ждала от него весточки!
– Всё просто, – признался Иван. – Карьера в то время была для него важнее семьи. Лучше расскажи мне, как дальше складывалась жизнь твоей героини?
– Дальше? – повторила Надежда и задумалась. – Пожалуй, моя героиня счастлива в браке: у неё заботливый муж и взрослая дочь, у которой своя жизнь.
– У тебя есть дочь? – спросил он серьёзно.
– Да, есть. Леночка. Не так давно она вышла замуж.
– Что ж, поздравляю тебя с этим удачным событием, – сказал Иван. – Зато герой твоего романа так и не создал семью, хотя в его жизни было много женщин. Среди них он искал «своего» человека, но в каждой новой спутнице его обязательно что-нибудь не устраивало. А последнее время он жил с одной особой, которая, узнав о его болезни, от него ушла.
Вот оно, то самое, чего она так боялась!
– Ваня, ответь, пожалуйста, чем ты болен?
– У меня рак.
Иван сказал это так спокойно и просто, как будто говорил ей о том, что болен простудой. Наверное, он уже свыкся с этой мыслью. А ей показалось, что после его слов внутри у неё что-то резко оборвалось. Она не хотела ему верить.
– Ты меня обманываешь, это неправда!
– Правда, – твёрдо повторил он и помолчав с минуту, продолжил: – Месяц назад меня по «скорой» забрали в больницу с подозрением на воспаление лёгких. Флюрограмма показала рак четвёртой стадии, поэтому единственное, что мне было предложено – это так называемая паллиативная помощь, – Иван усмехнулся, – что-то вроде психологической поддержки безнадёжно больному пациенту с лозунгом: «Помочь не поможем, а муки продлим». Тогда я послал всех этих психологов к чёрту, вернулся домой и стал подыскивать себе сиделку. А сегодня утром прочёл в газете объявление под знакомой фамилией и почему-то сразу решил, что это ты…
Он снова замолчал, потом неожиданно спросил:
– Как ты думаешь, что такое счастье?
– Я не знаю, Ваня. Наверное, у каждого оно своё. Например, для кого-то это значит заниматься любимым делом.
– А разве счастье только в этом? – его губы сложились в жалкое подобие улыбки.
Сейчас Иван смотрел ей прямо в глаза, и от этого Надежде стало неловко. Она выпрямилась, однако глаз не отвела, продолжая смотреть на него всё так же, глаза в глаза, как, бывало, раньше: кто кого переглядит, кто дольше выдержит взгляд другого.
– Взять, к примеру, меня, – продолжил он. – Я играл во многих европейских театрах, получал приличные гонорары, у меня была слава и целая свита молоденьких поклонниц, в общем, я наслаждался жизнью, думая, что это и есть самое что ни на есть счастье, а на деле-то вся моя удачно слаженная жизнь оказалась химерой…
Иван задумался, вглядываясь в пустоту и не просто вспоминая, а заново переживая всё то, о чём говорил ей. И Надежда, глядя на него, спрашивала себя: «Разве это он, её прежний Ваня? Этот старик с жёлтой дряблой кожей и ввалившимися щеками? Нет, никогда он не был таким… – она не могла подобрать слов. – Таким жалким, беспомощным, что ли. Совсем как тот убогий, Иов. Да, так вот кого он напоминал ей сейчас! Иван-Иов!»
– А у тебя, хоть ты и не стала актрисой, жизнь сложилась куда лучше, – через некоторое время сказал он, вновь переводя на неё взгляд. – Да я так и думал. Такая девушка, какой я знал тебя в то далёкое студенческое время, была достойна самого лучшего.
– Ваня, знаешь, на кого ты сейчас похож? – решилась спросить она, не раздумывая над тем, обидят его или нет её слова.
– И на кого, по-твоему, я похож? – полюбопытствовал он.
– На Иова… Многострадального Иова.
Его глаза расширились от изумления.
– Я Иов, говоришь? Этот библейский праведник? По-моему, ты слишком драматизируешь. Я, конечно, жалок, но не до такой же степени. Ну, нет! – Она видела, что его душит смех, но Иван сдерживается, чтобы не оскорбить её своей реакцией. Это придало ей решимости.
– Я сказала что-то смешное?
– Да нет, не в том дело… – он наконец пересилил себя и заговорил серьёзно. – Понимаешь ли, у Иова была вера, а я до сих пор не уверен, есть ли Бог.
Теперь настала её очередь удивляться. Ни он, ни она никогда раньше не затрагивали этой темы. В юности Надежда и сама не была особенно религиозной – только когда стали уходить друг за другом близкие ей люди, она задумалась над тем, как ей жить дальше. Так начался её путь к Богу. Каждый приходит к Нему по-разному.
В первый раз Надежда смотрела на Ивана другими глазами, понимая, что он был прав, когда однажды сказал ей о том, что они совершенно разные люди, с абсолютно противоположными взглядами и жизненными ценностями – то, что кажется таким простым и понятным одному, другому недоступно, и наоборот. Но она не намерена была сдаваться, ей так хотелось обратить его в свою веру! Между тем Надежда видела, как тяжело Ивану и каких усилий стоит ему даже говорить с ней.
– Ваня, ты что, серьёзно думаешь, что Бога нет? – осторожно переспросила она.
– Успокойся, Надя, ты принимаешь всё очень близко к сердцу. Я не говорил этого, я только сказал, что не уверен в Его существовании. Но если после смерти действительно есть жизнь, то это радует. Значит, наш мир не так уж бессмысленно устроен.
– Вот ты сейчас сам говоришь «устроен», значит, признаёшь его Творца.
– Это провокация, – он улыбнулся. – Не придирайся, пожалуйста, к словам. И раз мы об этом заговорили, скажи: Иов, если я не ошибаюсь, это тот безумец, который восхвалял Бога за все посылаемые ему страдания?
– Ошибаешься, – решительно возразила она. – Безумцем его звали неверующие.
– Так это же абсурд: «Бог дал, Бог и взял»! Где элементарная логика? Для чего Боженьке отнимать у человека свои дары, разве забирают обратно подарок? Да и зачем ему наказывать своё же творение? Тогда, выходит, Он тиран.
– Пойми, Господь хотел испытать своего раба…
– Вот именно, раба! – с раздражением перебил Иван. – Но я-то не Его раб, зачем Ему испытывать меня?
– Чтобы ты пришёл к Нему через страдание, очистил свою душу, перед тем как... – Надежда осеклась и испуганно взглянула на него: понял ли её мысль? Но он сделал вид, что не расслышал последних слов.
– То, о чём ты говоришь, мне знакомо. Кажется, это называется катарсис. Очищение.
– Ну вот, опять ты смеёшься!
– Нисколько, Наденька! – успокоил её Иван. – Сделай, пожалуйста, лицо попроще. Вот так уже намного лучше. И давай закроем эту тему. Я вижу, мою точку зрения ты не разделяешь.
– Хорошо, конечно, тебе сейчас нельзя волноваться. Только пообещай мне, что разрешишь позвать священника.
– Священника?! Нет уж, спасибо, я как-нибудь без попа обойдусь. И вообще, что ты меня раньше времени хоронишь? Я, может, ещё выкарабкаюсь!
Но она видела, что он сам себе не верит, что даже этой веры в свои силы у него не осталось. Теперь Надежда чувствовала себя намного сильнее его, духовно сильнее и мудрее. Раньше всё было наоборот. Он казался ей таким волевым, решительным, мужественным. Кем была она по сравнению с ним! Глупая, слабая девочка, не умеющая совладать со своими чувствами и эмоциями. Или всё это самообман и образ прекрасного мужчины она создала в своём воображении? А Иван каким был, таким и остался. Не мог же человек настолько измениться.
– Помнишь, Ваня, – сказала она задумчиво, – мы познакомились с тобой, когда мне исполнилось семнадцать. Ты был самым видным парнем на курсе…
– Ага, и самым старым! – подсказал он. – Приятели шутя называли меня «стариком» потому, что я был старше их на целых пять лет.
– Верно! – спохватилась она. – А я и забыла, ведь разница в возрасте не имеет значения. Всё равно все девчонки сходили по тебе с ума, и я в их числе.
– Да, я любил много женщин, многие меня любили. А теперь вся жизнь передо мной, и она без цели, без смысла. Я до сих пор не могу понять, ради чего жил…
Иван остановился, и она тоже молчала потому, что не знала, что сказать. Сидела и слушала, как бесстрастно и неумолимо отмеряло время секунды, минуты, часы их жизни.
«Тики-так, тики-так…» – спешат настенные часы. И Надежда вспомнила, как в детстве любила прислушиваться к их монотонному голосу. Лёжа в постели и стараясь заснуть, маленькая Надя представляла, что их комнатные часы живые и рассказывают ей свою историю. О чём сейчас говорили ей часы Ивана? Она прислушалась. «Тики-так, вот и конец, тики-так, вот и конец…» – как будто дразнили они, и её вдруг охватило чувство мимолётности всего происходящего. Секундная стрелка на циферблате пробежала свой очередной круг, а вместе с ней навсегда пролетела ещё одна минута их жизни. И то, что они вот так сидят вдвоём и молчат, никогда больше не повторится.
– О чём ты сейчас думаешь? – спросил Иван, и Надежда, вздрогнув от звука его голоса, обернулась к нему.
– Думаю о том, что я тебя не оставлю. С этого дня ты не одинок, Ваня – у тебя есть я.
– Перестань, я не нуждаюсь в сострадании и тем более в жалости, – довольно резко возразил он. – Ты же знаешь, мне осталось недолго, но я не буду обременять ни тебя, ни себя…
«Вот и проговорился! Сказал ей то, о чём должен был бы молчать».
– Господи! – вырвалось у неё. – Что ты такое говоришь? Это же грех! Ты знаешь, какой это грех?!
– Да ты как монашка! – раздражённо бросил Иван. – Конечно, хорошо тебе рассуждать!
«Опять я сорвался и обидел её, – с горечью подумал он. – Нервы стали совсем ни к чёрту! Она-то здесь при чём?»
А ей действительно было больно за эти его слова, прозвучавшие, как пощёчина.
– Раньше ты таким не был, – дрогнувшим голосом заметила она. – Но ты сейчас обозлён на весь мир, и виной тому болезнь, поэтому я на тебя не обижаюсь. Знай, Ваня: Бог посылает скорби, чтобы испытать нас. Остаётся терпеть и благодарить Его за всё.
– Ага, как твой Иов!
– Да, как Иов! Потому что Бог всемогущ, и если Он посылает человеку болезнь, значит, это для чего-то необходимо.
– Что ж, если твой Бог в самом деле всемогущ, пусть он возьмёт и исцелит меня прямо сейчас! – насмешливо сказал Иван. – Такова моя воля! Я этого хочу!
– Не говори так, не кощунствуй! – перебила Надежда.
– Нет, ты скажи мне, за что? – продолжал он с вызовом. – Почему я болен? Неужели все мы игрушки в руках твоего Боженьки?
– Это не так, пойми! У каждого человека есть свободная воля. А несчастья Бог посылает не только за грехи…
– Ты рассуждаешь умозрительно! – прервал он. – И потом, сама же сказала, что каждому человеку дана свободная воля. Значит, каждый из нас имеет право умереть по собственному желанию. И в осуществлении этого права хорошо помогает Швейцария, где действуют шесть организаций. Например, в Цюрихе есть замечательная клиника эвтаназии. Люди едут туда за смертью, платят деньги, чтобы избавиться от страданий.
– Ваня, то, о чём ты говоришь, ужасно! Это же узаконенное самоубийство!
– А по-моему, это гуманно. Когда мучается больное животное, его усыпляют.
Он остановился, чтобы передохнуть: как-то непривычно много пришлось ему в этот раз говорить. Она тоже молчала, не зная, что ответить на его последние слова, ей не хотелось снова вызвать в нём эту вспышку гнева.
А Иван по-прежнему неподвижно сидел на диване, чуть откинувшись на спинку, и смотрел на неё. Он почему-то только сейчас задумался, какого цвета её глаза – серого? Голубого? Они у неё цвета моря, цвета морской волны, или нет?
Почувствовав неловкость, Надежда встала со стула и ещё раз оглядела комнату. Рядом с книжным шкафом на стене висела любительская зарисовка красками – в ярких солнечных лучах обнажённый по пояс босоногий мальчик, который идёт по берегу моря и несёт к воде дельфина. Полупрозрачные тона акварели придавали всей этой сцене ощущение нереальности.
– Ваня, что это?
– Где? – он отвлёкся от своих мыслей.
Застыв на месте, Надежда с изумлением рассматривала изображённую на простом альбомном листе сцену из своего сна.
– Если ты имеешь в виду акварель, эту картинку нарисовал я. Конечно, художник из меня никакой.
– У тебя очень славно вышло!
– Я рад, что тебе нравится, – сказал он, улыбнувшись. – Знаешь, в последнее время мне часто снится один и тот же сон: как будто я иду по побережью и несу на руках дельфина. Я запомнил это и вот решил нарисовать.
Ошеломлённая, она повернулась к нему.
– Ты не поверишь, но я тоже вижу этот сон!
– Ты не шутишь?
– Нисколько.
Её вдруг поразила одна мысль.
– Ваня, я, кажется, догадываюсь, в чём дело. Скажи, ведь это было в действительности?
– Да, это произошло на самом деле, – подтвердил он. – В детстве я отдыхал с родителями на морском побережье, и там мне довелось спасти дельфина. Это был совсем маленький дельфиний детёныш. Его выбросило волной на берег, а я отпустил его обратно в море. Наверное, это ностальгия по прошлому, но я бы снова хотел побывать там, хотел бы вернуться на то место, где когда-то отдыхал мальчиком. Это тихое местечко недалеко от пансионата «Мечта».
– «Мечта»? – повторила Надежда, припоминая. – Я знаю это место. Мы ездили туда всей семьёй, когда мне было лет восемь. В тот год папе дали путёвку. Значит, мальчик, который нёс на руках дельфина, был ты! А я всё думала, где могла подсмотреть эту картинку!
– Получается, что ты видела меня тем летом?
– Получается, так…
Она задумалась.
– А ещё в то лето утонул один парень из соседнего с нами номера, студент-медик. Я помню, как он показывал моему отцу акваланг и говорил, что он сердечник и ему нельзя нырять. А сам на следующий день всё-таки пошёл в воду. Доктора сказали, что, когда он нырнул, у него отказало сердце…
Так вот почему в последнее время ему особенно часто снится море! Это знак свыше, подсказка. И глупо было бы не воспользоваться. Слушая её рассказ, Иван понимал: вот он, спасительный выход – уйти незаметно! Причина смерти – внезапная остановка сердца.
Всё, что Надежда говорила дальше, проскальзывало мимо него. Иван теперь желал только одного: чтобы она поскорей ушла. Ему не терпелось осуществить свой план. Это нужно сделать, пока есть силы передвигаться самостоятельно. Пройдёт ещё немного времени, и будет поздно. Однажды, проснувшись, он не сможет встать. Тогда придётся искать другой способ.
– Ваня, ты как себя чувствуешь? Что с тобой?
Она наблюдала за ним с тревогой. Ей казалось, что тот скрывает от неё что-то очень важное.
– Всё хорошо, Надя, – Иван спокойно улыбнулся. – Теперь всё хорошо.
– О чём ты говоришь? Я тебя не понимаю.
– Хочешь, я расскажу тебе, как однажды разуверился в Боге? – предложил он, чтобы незаметно уйти от ответа.
– Хочу, расскажи, – согласилась она, поддавшись на его уловку.
– Когда мне было около восьми лет, у нас дома сами собой остановились старинные часы, – задумчиво произнёс Иван. – До этого они никогда не ломались и всегда точно показывали время. В тот день мои родители были в гостях. Я часы не трогал, но очень боялся: вдруг отец решит, что это я их сломал и будет меня бить. Тем вечером я так молился Богу, как никогда в жизни. Молился, чтобы отец мне поверил и не бил меня. Отец мне не поверил. Тогда я потерял веру в Бога.
– Видишь вон ту старинную вещицу? – кивком головы он указал ей на шкаф с книгами, где на одной из полок Надежда увидела большие позолоченные часы с застывшим циферблатом и замершими по центру стрелками.
– Когда они остановились, я был ещё ребёнком, – продолжил Иван, – но даже став взрослым, не раз слышал от отца такой вопрос: «Признайся, сын, это ты сломал часы?». И каждый раз он получал от меня один и тот же ответ: «Я часы не трогал».
– Ваня, а ты не считаешь, что это эгоистично? Ты только представь, что было бы, если б Господь исполнял все наши капризы. Я думаю, что…
Она не договорила, потому что он тут же с раздражением перебил её.
– Просьбу ребёнка ты называешь капризом? По-моему, милосердный Боженька мог хотя бы из жалости сотворить чудо!
«Снова он злится на что-то, – огорчённо подумала Надежда. – Мне надо молчать, ему ведь нельзя сейчас нервничать».
– Да и вообще, мы говорим с тобой на разных языках, – Иван попытался расправить занемевшее от долгого сидения тело. Едва пошевелился, и боль вернулась. Во время разговора он совсем про неё забыл, но стоило ему расслабиться, как болезнь сразу напомнила о себе. А ведь не так давно, перед Надиным приходом, Иван принял двойную дозу обезболивающего.
«Что стоят все ваши лекарства, если они не могут дать мне облегчения хотя бы на короткий срок», – подумал он.
– Ванечка, тебе больно?
Он увидел, как она испугалась за него.
– Не обращай внимания, Надя, со мной такое бывает. Один мой хороший знакомый как-то раз сказал: в споре рождается не истина, а ненависть. А мне хочется, чтобы сегодняшняя встреча оставила в нас обоих только тёплые воспоминания. Так что не будем спорить. Как я уже сказал, Бог для меня перестал существовать почти сорок лет назад…
На некоторое время наступило молчание. Оба сидели, задумавшись.
«А я даже не предложил ей выпить по чашке чаю, – подумал он. – Нехорошо получилось. Джентльмен, называется!»
– Будешь чай? – спросил Иван. – Прости, что не догадался предложить тебе раньше.
На самом деле он заговорил об этом, чтобы хоть что-то сказать. И Надежда это поняла.
– Спасибо, Ваня, но мне, наверное, пора…
Сказала это и вспомнила, что когда-то вот так же отказалась от чая, предложенного отцом Ивана. Правда, тогда ей хотелось уйти, чтобы не встретиться со своим другом, а теперь было ясно, что она стала здесь лишней, на этот раз он сам просит оставить его. И всё-таки за это время они как будто сблизились, поняли друг друга, хотя каждый из них остался при своём мнении.
Проводив её до двери, он с новой силой ощутил одиночество. Может быть, это называется слабость, но когда к нему пришла Надежда, Иван на время перестал его чувствовать, потому что увидел рядом с собой человека, чья жизнь имеет какой-то высокий нравственный смысл, которого нет у него. Эта когда-то любившая его женщина показалась ему той соломинкой, за которую можно ухватиться, чтобы не утонуть. Когда же она ушла, для него снова наступил мрак.
Неужели всё объясняется только тем, что ему не хватает простого человеческого общения? Как это в «Солярисе»: «Человеку нужен человек». Но, с другой стороны, сам же он и прячется от других в скорлупу своего мирка. «Если звёзды зажигают, значит, это кому-то нужно». А если не нужно – они горят, наверное, сами по себе, для себя. И в отличие от Надежды он, Иван, – звезда, которая горит в одиночестве, сама по себе.
* * *
Решив, что возьмёт только самое необходимое, он положил в дорожную сумку все свои лекарства, папку с документами, кусок туалетного мыла, халат и небольшое махровое полотенце. Надо будет хорошенько вымыться в номере под душем, перед тем как… Достал из шкафа летний выпускной костюм, померил пиджак. Тот без труда застегнулся на его изнурённом болезнью теле. А ещё Иван зачем-то взял с собой пляжные шорты с майкой и отцовское соломенное сомбреро – вдруг будет солнечно…
– ...Ванятка, у нас с твоим папой есть для тебя сюрприз.
– Да, мам?
Его родители заговорщицки перемигнулись.
– Завтра мы все вместе уезжаем на море. Так что можешь прямо сейчас начинать собираться.
– Вот это да! Я поеду на самое настоящее море!
Не помня себя от счастья, Ванятка подбежал к матери и, привстав на цыпочки, обнял её за шею. Какая же у него замечательная мама, ни у кого такой нет! Во-первых, ужасно добрая – спокойная и никогда не кричит на сына, во-вторых, сказочно красивая! А запах от её мягких золотых волос! Эти мамины духи с тонким цветочным ароматом… Когда мать уходит на работу, Ваня тайком достаёт из серванта все эти пахучие флаконы и подолгу наслаждается их запахом. Вот и теперь, обняв маму, он никак не может оторваться – так ему нравится вдыхать её цветочный аромат.
– Ванятка, поди обними отца, это ведь он придумал устроить нам отдых! – сказала растроганная мать. Только после этого мальчик послушно разомкнул объятия, чтобы подойти к отцу.
– Спасибо, па!
И он как-то неловко ткнулся губами в его тёплую колючую щёку…
Иван сделал над собой усилие, чтобы прогнать мысли о прошлом. Они только растравляют душу. Лучше не думать, не вспоминать. Впервые ему довелось побывать с родителями на море в шесть лет, а теперь он ехал туда проститься. На этот раз это был его последний путь.
* * *
Подходя к дому, Надежда заметила Антона. Зять стоял у подъезда, беседуя с кем-то по телефону. Узнав её, он прервал разговор и сделал несколько шагов навстречу.
– Здрасьте, Надежда Николаевна!
– Привет, Антон! – ответила она. – Вы только приехали или уже от нас уходите?
– Уже уходим. Я вот Лену жду, что-то долго она собирается.
– Сегодня на своей добрались? – спросила Надежда, заметив припаркованную рядом с их домом знакомую чёрную машину.
– Да, вчера только из ремонта забрали.
– А, ясно, – она собралась пройти в подъезд, но зять остановил её.
– Надежда Николаевна! Вы, пожалуйста, поторопите вашу дочь, я тут минут пятнадцать стою, её жду!
– Хорошо, я ей передам!
Леночка встретила мать в прихожей, уже готовая бежать к Антону. Озорные лучистые глаза, Серёжина улыбка с ямочками на щеках и его же пепельно-русые волосы. Копия мужа.
– Привет, мамуль! Папа сказал, что ты пошла на свидание, – шутя, подмигнула ей дочь.
– Да уж, на свидание! – тяжело вздохнула Надежда и стала разуваться.
«Что он делает там совсем один? – подумала она об Иване. – Я не должна была оставлять его в таком состоянии. Да ещё этот странный старик у цветочного магазина!» На обратном пути проходя мимо нищего, она услышала у себя за спиной его голос. Он сказал ей вслед только одно слово: «Вернись!». И это прозвучало настолько явно, что сомнений не оставалось. Да и народу вокруг почти не было, так что не могло ей померещиться. Поражённая услышанным, Надежда обернулась. Юродивый, стоя рядом и по-дурацки улыбаясь, смотрел ей в лицо.
- Это вы только что сказали мне «вернись?» – спросила она в надежде услышать подтверждение своей догадке.
Но тот молчал, продолжая улыбаться. В это время на ступеньки магазина вышла курить продавец.
– Интересно, что вы хотите от него услышать? – полюбопытствовала эта женщина. – Бедолага вам всё равно ничего не ответит. Он же глухонемой!
– Мам, всё хорошо?
– Что? – вздрогнув, спохватилась она. – Ах да, Леночка, всё в порядке.
– Ну я же вижу: что-то случилось.
Надежда опустилась на кушетку. Дочь присела рядом, взяла её за руку.
– Мамуль, что-нибудь с твоим другом?
– Да. У Вани нашли рак. Он умирает.
– Мамуличка! – дочка нежно обняла её за плечи. – Какая же ты у меня хорошая! За всех переживаешь!
– Кстати, доча, тебя там муж заждался, – вспомнила она.
– Я знаю… Папуль! – позвала дочь. – Тут мама пришла, побудь с ней, пожалуйста, а то мне надо идти. Мы с Антоном ещё в магазин собирались заскочить…
Расцеловав родителей, Леночка умчалась. Они остались вдвоём. Не говоря ни слова, Надежда уткнулась в плечо мужа и, ощущая с его стороны молчаливую поддержку, больше не сдерживала слёз.
* * *
Поезд зелёной стрелой летел на Юг, унося его всё дальше от родного города. С родителями Иван всегда ездил в купейном вагоне. И он помнил, как в детстве ему хотелось поехать в совершенно обыкновенном плацкартном вместе с другими пассажирами. Поэтому сейчас он нарочно взял себе дешёвый плацкартный билет.
Ночь в поезде миновала благополучно. Перед сном Иван даже не принял обезболивающее и сейчас, проснувшись, почти не ощущал боли. Может, он к ней привык? Или смена обстановки пошла ему на пользу?
Его соседями оказалась молодая семейная пара с малолетним ребёнком. Мать с сыном сидели ближе к окну, а отец расположился как раз напротив Ивана, углубившись в чтение газеты. Голубоглазого мальчика тоже звали Ваней, и, наблюдая за ним, Иван вспоминал себя. Он заметил на шее ребёнка золотой медальон в форме дельфина.
– Это ему подарил папа на день рождения, – пояснила мать. – Своего рода амулет на счастье.
– Геля права: эти мистические создания приносят людям счастье. А в Древней Греции дельфин считался священным животным, посланцем богов, – поддержал разговор её муж, ото- рвавшись от чтения. – Можно сказать, что это морское чудо – символ мечты. Поэтому у каждого из нас должен быть свой дельфин, своя мечта, к которой стремишься. Главное, поставить перед собой верную цель и идти к ней напролом, вопреки всему. Для достижения цели хороши все средства.
– Во-первых, вы несколько изменили фразу Никколо Макиавелли: «Цель оправдывает средства», – вежливо заметил Иван. – А во-вторых, интересное у вас представление о счастье, – он невесело усмехнулся. – Вы предлагаете идти по трупам, чтобы в конце концов достичь желаемого? Если человек готов следовать этому девизу, то мораль и нравственность для него – пустой звук. Если бы все так поступали, на земле уже давно не осталось бы живой души. Безграничный эгоизм только иллюзия счастливой жизни.
Мужчина посмотрел на него с любопытством.
– Простите за нескромный вопрос, но вот у вас, к примеру, какая цель? – поинтересовался он.
– Не знаю, – помедлив, ответил Иван. – Наверное, никакой.
– Ванюша, не трогай дедушкины вещи! Вы извините, пожалуйста, моего сына…
«Дедушкины вещи»? – он поднял голову, не сразу сообразив, что эти слова относились к нему. Иван даже не приметил, как Ванюша попытался заглянуть в его сумку.
– Не беспокойтесь, мальчик мне не мешает, – сказал он, поняв наконец, в чём дело. И немного погодя добавил: – У вас замечательный сын.
– Спасибо! А как вы считаете, на кого он больше похож: на меня или на Андрея?
Андрей был её муж. Дискуссия миновала, и он снова погрузился в чтение газеты.
Иван улыбнулся.
– Он похож на вас обоих, – сказал он.
– И всё-таки у него мои глаза, – ревниво сказала женщина.
Иван присмотрелся внимательнее к её глазам. Они были светло-голубые, без примеси серого или зелёного оттенка, как это часто встречается. И тогда он вспомнил Мадлен. Она была его девушкой. Очаровательная американка с рыжими волосами, молочной кожей и большими светлыми глазами ангела. Пожалуй, Мадлен – одна из немногих, кто по-настоящему любил его. Где она теперь? Ведь прошло уже больше десяти лет. Если она всё-таки оставила от него ребёнка, его сыну или дочке сейчас должно быть лет десять. И ему вдруг захотелось написать ей, как-то дать о себе знать. У него ведь есть её старый адрес. Если она не вышла замуж и не переехала от родителей, найти её будет несложно. Штат Джорджия, Атланта…
– Мы везём сына на море в первый раз, – продолжила Геля. – Перемена климата, и я боюсь, как бы Ванюша не заболел.
Иван посмотрел на мальчика.
– Такой богатырь не заболеет, – уверенно сказал он, а про себя отметил: ещё одно совпадение. Маленький Иван едет на море в первый раз, а он, старый Иван, – в последний. Неразрывная связь двух поколений – старого и молодого. Старость уходит, юность остаётся. «И мы потом так же уйдём, а наши дети останутся, и так без конца…» – вспомнились ему слова Надежды.
«Она права, следующие на очереди – мы», – подумал он.
– Мы с мужем уже купили обратные билеты, пробудем там ровно три недели, – говорила женщина, не умолкая. – Врач сказал, что на меньшее количество дней ехать нежелательно, идёт адаптация организма к новому климату. Мы всегда так делаем – покупаем сразу обратные билеты, вдруг потом не будет. А вы?
– Что я? – не понял Иван.
Он почти не слушал её, задумчиво смотрел в окно.
– Вы уже купили билет обратно? – спросила она.
– Нет, не купил, – ответил он. – У меня билет в один конец.
Повисла пауза. Её муж снова прервал чтение, и они с Гелей переглянулись.
– А что значит, биет в адин канец? – поинтересовался маленький Ваня.
– Ничего это не значит, дедушка пошутил, – сказал отец, бросив на Ивана неодобрительный взгляд. – От ваших шуток холодок пробирает, – заметил он вскользь.
На этот раз Иван решил промолчать. Какая ему теперь разница, что подумают о нём эти люди? У них впереди целая жизнь. А у него в запасе от силы два дня. Во что ему верить? В Бога? А если Его нет? На что надеяться? На чудо? Но это выше здравого смысла. Кого любить? Ведь он одинок, его близкие умерли.
«Мне нужна надежда! Дайте мне надежду!» – хотелось ему крикнуть в полный голос. Он знал: если появится надежда, есть ещё шанс обрести цель, найти самого себя. Потому, что в жизни каждого непременно должна быть цель. Иван понимал, что это нечто большее, чем временные жизненные блага. Она должна иметь высокий нравственный смысл.
Всё вокруг мираж. Но истина где-то рядом, она живёт внутри каждого человека. И эта истина зовётся Богом, тем Богом, в которого так свято верит Надежда и в существовании которого он разуверился, будучи мальчиком.
Оставшееся время все четверо ехали молча. Соседи Ивана стали как будто избегать его. Только Ванюша по-прежнему проявлял любопытство, не отходя от странного «дедушки» ни на шаг. Поначалу родители запрещали мальчику подходить к нему, но потом смирились, перестав обращать на это внимание.
Поезд прибыл на вокзал около семи часов вечера. Несмотря на то что Иван пробыл в пути почти два дня, поначалу он совсем не чувствовал усталости. Только когда добрался до пансионата и, заплатив за три дня проживания, поднялся в свой номер, понял, что сегодня сил у него хватит только на то, чтобы принять душ и лечь в постель. Лучше обдумать всё завтра, на свежую голову. Но отдохнуть с дороги ему не пришлось: в эту первую ночь своего приезда Иван снова мучился – боль вернулась к нему с удвоенной силой, и только после очередной дозы обезболивающего ему удалось заснуть.
* * *
Пансионат «Мечта» располагался в живописном курортном городке на Черноморском побережье Кавказа, всего в тридцати метрах от моря. Последний раз он отдыхал здесь с матерью в шестнадцать лет. Построенный ещё в далёкие советские годы этот пансионат старел вместе с ним, но каждый год здание реанимировали, и теперь оно походило на старуху после пластической операции: сколько ни маскируй возраст, время берёт своё.
Иван попросил девушку-администратора предоставить ему двухместный номер на первом этаже, ссылаясь на то, что он плохо себя чувствует и ему будет тяжело подниматься по лестнице. В этом номере они с мамой отдыхали, когда приехали сюда в последний раз. Отец тогда остался дома – работал сверхурочно. Иван даже предлагал за этот номер двойную цену, но администратор сказала, что все места уже заняты туристами и свободна только одна комната.
Номер, в котором его разместили, находился на третьем этаже пятиэтажного корпуса. Это был одноместный номер со всеми удобствами, оснащённый телефоном и кондиционером, – средних размеров уютная солнечная комната после косметического ремонта, декорированная и меблированная в современном стиле, с большим евроокном и просторной лоджией, где умещались пляжный столик и стулья. Он с удовольствием отметил, что с этого места открывается великолепный вид на море и далёкие вершины гор.
Утром Иван спустился в столовую для гостей пансионата и там ему предложили различные варианты питания.
– Шведский стол – ещё одна новая форма обслуживания наших отдыхающих, – объяснили работники столовой.
«Раньше здесь такого не было, – размышлял он, слушая их из вежливости. – Обычное трёхразовое питание – завтрак, обед и ужин».
– Закажите у нас шведский стол, – посоветовали ему. – Это очень удобно, если вы любите разнообразно питаться.
– Я обещаю над этим подумать, – сказал Иван. – А пока я бы заказал у вас стакан чая.
Во время этого разговора он обратил внимание, что две женщины, работающие в столовой, стоя в стороне и тихонько переговариваясь, наблюдают за ним. Иван и сам не мог бы объяснить, почему это его так задело.
«Что им от меня нужно? – с раздражением думал он. – Я что, клоун в цирке? Нечего на меня смотреть!»
Не выдержав, Иван обернулся к ним:
– Вы что-то хотели?
Обе переглянулись. Та из них, что помоложе, спросила:
– Простите, но у вас такое знакомое лицо. Вы случайно не артист?
«Ах, вот оно что! – понял он. – Моё лицо ей знакомо. Что ж, неудивительно: когда-то я снялся не в одном фильме».
– Мне кажется, я видела вас в кино, – словно разгадав его мысли, говорила девица. – Это был фильм под названием…
– Вы обознались, я не артист! – неожиданно перебил её Иван, так что она осеклась и смущённо пробормотала:
– Извините, пожалуйста!
Если бы он услышал всё это ещё пару лет назад, сказанное этой девицей ему, несомненно, польстило бы, но теперь её слова показались Ивану оскорблением, как будто насмешкой. Вся жизнь была отдана этому – построению успешной творческой карьеры, чтобы добиться ненужной ему теперь славы, а что он получил в итоге? Старость, болезнь, одиночество. Да, одиночество! Когда-то Иван думал, что любит его и даже гордился этим, но сейчас понял, что ошибался. Постичь что-то вполне – значит это что-то изведать. Пока сам не почувствуешь, не поймёшь. Что называется, не зарекайся. Теперь он знает, что одиночество съедает человека, как раковая опухоль его лёгкие, и чем её больше, тем труднее становится дышать. В последнее время с ним часто это случалось, особенно по ночам, – вдруг недоставало воздуха, и ему приходилось ловить его ртом, как рыбе. Теперь Иван боится своего одиночества, как до конца не изученной смертельной болезни, оттого и ненавидит его.
«Интересный факт, – отметил он про себя. – Мы боимся того, чего не знаем, и ненавидим то, чего боимся. Потому что в неизведанном всегда кроется опасность, и мы подсознательно её избегаем».
Выпив чай, Иван зашёл в номер. Там он переоделся в лёгкий пляжный костюм – спортивные шорты с майкой, обул сандалии, нахлобучил на голову отцовское сомбреро и, захватив полотенце, спустился на пляж.
Берег моря изменился с тех пор, как он ездил сюда тридцать лет назад. Сейчас это был чистый и вполне благоустроенный песчано-галечный пляж с причалом для прогулочных и экскурсионных катеров, оборудованный специальными теневыми навесами, душевыми и кабинками для переодевания. Стройными рядами лениво грелись на солнце красочные шезлонги и современные пластмассовые лежаки, а кое-где пестрели грибами ранние пляжные зонтики – несмотря на то что было только около восьми часов утра, здесь уже загорали отдыхающие.
«У меня есть в запасе ещё один день», – подумал он, решив, что лучше всего сделать это на рассвете, пока не пришли люди. Они могли ему помешать.
Дойдя до того места, где он когда-то поднял на руки дельфинёнка, Иван в задумчивости остановился на берегу, окинул взглядом море. Неужели он так и не увидит его, чтобы проститься? Сняв сандалии, прошёлся возле самой воды. Вспомнилось, как в детстве он играл с морем: шёл по влажному бархатистому песку, а когда лёгкая волна подкатывала к берегу, отбегал в сторону, чтобы та не коснулась его ног. «Не поймаешь, не поймаешь!» – смеялся маленький Ваня, а уже под конец, устав играть с волной в догонялки, уступал, и она, тихонько подкравшись, обволакивала пальцы его ног морской пеной.
Море было тихим и прозрачным, солнце чуть золотило его кристальную поверхность, и от этого оно как бы светилось изнутри нежным сиянием. Вода была настолько чистой, что Иван даже с берега видел, как шустро плавают туда-сюда рыбёшки. Мальчиком он пытался ловить их рукой, но проворные мальки не давались, мгновенно расплываясь в разные стороны. И сейчас им снова овладел азарт ребёнка – вдруг на этот раз ему всё-таки удастся поймать хоть одну рыбку. Иван зашёл в воду по колено и замер, позволяя любопытным рыбёшкам подплыть ближе к его ногам.
– Иван! Я же сказала, не лезь в воду!
– Мама? – он с радостью обернулся на этот далёкий зов из детства.
– Сколько раз тебе можно повторять, ты ещё болеешь, тебе нельзя купаться, – отчитывала какая-то женщина своего малыша. Тот послушно стоял, опустив голову, и смотрел под ноги.
«Мать зовёт меня к себе! Это был её голос!» – решил Иван, хотя всё можно было объяснить совпадением, ничего не значащей случайностью. Но он догадывался, что случайностей не бывает. Всё в этом мире происходит по чьей-то воле и для чего-то.
Очень скоро Иван устал ходить по берегу, и тогда ему захотелось передохнуть. Просто лечь и отдыхать, наслаждаясь этим последним днём его жизни.
– Я хотел бы взять у вас лежак, – обратился он к курившему возле своей будки спасателю. Дочерна загорелый татуированный спортсмен в красных штанах и с бурной растительностью на груди и ногах, бросив курить, смерил его насмешливым взглядом.
– Пожалуйста! – сказал парень. – Предъявите карточку отдыхающего.
– Карточку я с собой не взял, – ответил Иван, вспомнив, что забыл её на столе в номере.
– Сожалею, дедуля, но тогда это будет стоить денег, – предупредил спасатель.
– Ничего, я заплачу, – Иван вытащил из кармана бумажник с американскими долларами. – Сколько надо?
Тот, увидев доллары, на мгновение онемел. По его лицу Иван мог догадаться, что спортсмен, вероятнее всего, подумал: «С таким “дедом” лучше обходиться повежливее. Вдруг какой-нибудь миллионер».
– Так сколько с меня? – повторил он свой вопрос.
Парень назвал цену. Оказалось дёшево.
– Вам что лучше: лежак или шезлонг? – с уважением поинтересовался тот. – Шезлонг будет помягче.
– Пожалуй, я возьму лежак.
– Разрешите мне вам помочь, дедушка, – вежливо предложил загорелый атлет. – Куда его нести? – и он подхватил лежак с такой лёгкостью, как будто это был пакет с хлебом.
– Спасибо, – Иван протянул ему доллар.
– А у вас не найдётся поменьше? – спросил парень. – Сдачи у меня нет, а разменять сейчас негде.
– Берите без сдачи. Мне самому они уже не понадобятся. Спортсмен вытаращил на него глаза.
– Нет, что вы! Я не могу!
– Да не бойтесь вы так, никто об этом не узнает! – Иван сам вложил ему в руку доллар и, подумав, добавил: – Считайте, это вам подарок от «господина из Сан-Франциско».
Он лежал на самом солнцепёке, прикрыв лицо так кстати взятым из дома сомбреро и блаженно раскинув руки. Казалось, солнце обладало целительной силой. Недаром раньше тяжело больных отправляли лечиться на Юг, к морю. Как же называлась эта болезнь лёгких, от которой нельзя окончательно выздороветь? «Чахотка! – вспомнил Иван. – По-нашему туберкулёз». Чехов, его любимый писатель, был им болен. Как врач, он сам знал, что умирает. Нелепая смерть в сорок четыре года. Одно дело он, Иван. Если умрёт он, в мире ничего не изменится, но такие люди, каким был Чехов, непременно должны жить. Когда-то он прочёл у него такие строки: «Мне страшно хочется жить, хочется, чтобы наша жизнь была свята, высока и торжественна, как свод небесный. Будем жить! Солнце не восходит два раза в день, и жизнь даётся не дважды, – хватайтесь же цепко за остатки вашей жизни и спасайте их».
«“Остатки жизни”, – с горечью подумал Иван. Эти слова особенно врезались ему в память. – Вот и у меня в запасе только жалкие остатки. Но их почему-то не хочется спасать. Я устал от всей этой бессмыслицы».
Сейчас он размышлял над тем, что судьба Чехова – ещё один пример человеческой жизни, прожитой не зря, на благо другим. В жизни этого замечательного писателя был глубокий духовный смысл, он понимал, ради чего живёт на этом свете, потому и не хотел уходить. Ему была открыта цель.
Иван не пошёл на обед и весь день пролежал на солнце. Правда, в воду он так и не зашёл. Успеет сделать это завтра. Завтра у него будет на это достаточно времени. А сегодня он впервые почувствовал, что значит жить одним днём, не заботясь о том, что будет с ним через сутки. Это и так было ясно. Именно поэтому Иван наслаждался тем, чего совсем скоро у него уже не будет. Теперь он понял: Чехов любил жизнь, потому что знал: на этой земле ему отмерен слишком короткий срок.
Раньше он не единожды задавался вопросом: как бы человек провёл свой последний день, если бы был уверен, что завтра умрёт? Теперь Иван смог бы на него ответить: он бы провёл свой последний день наедине с собой, со своими мыслями. И, конечно, ему хотелось бы, чтобы рядом был кто-то близкий, тот, кому небезразлична его жизнь, любящая его душа.
Иван только сейчас понял, что обидел Надежду. Сам же добился того, чтобы она ушла от него, и теперь он никогда её не увидит.
«Наденька, прости меня, старого дурака!» – прошептал Иван.
Но в то же время он чувствовал, что она на него не в обиде. Надежда хороший, добрый человек, поэтому она счастлива. У неё есть дочь, заботливый муж, скоро, наверное, появятся внуки, а у него? Кто есть у него? Его называют дедушкой, а ведь ему даже нет пятидесяти. И уже не будет. Говорят, перед смертью животное уходит из дома, чтобы умереть в одиночестве. Так и он – гордый волк-одиночка, умирающий вдали от своего дома.
Но, с другой стороны, Иван считал, что лучше быть одному, чем с такой предательницей, какой оказалась его последняя женщина. Воистину судьба давала ему счастливый шанс, посылая Наденьку, а он легкомысленно пренебрёг ей, и теперь она счастлива, а он несчастен. Значит, существует всё-таки высшая справедливость.
Эта женщина, с которой Иван познакомился уже в России и прожил вместе четыре года и которая чуть не стала его женой, при первом же серьёзном испытании предала его – узнав, что он болен, забрала свои вещи и ушла к любовнику.
«Извини, но сиделка из меня никакая», – сказала она ему на прощание. Хорошо ещё, что он не успел на ней жениться. Ей нужны были от него исключительно деньги, и Иван это чувствовал. Пусть уж лучше родительская квартира не достаётся никому. Зато Мадлен оказалась совсем другой. Его рыжеволосая Мад, к которой он обещал приехать, но так и не сделал этого, потому что встретил другую, как ему тогда казалось, лучше её. Кстати, почему он снова вспомнил Мадлен? Не потому ли, что она могла стать матерью его ребёнка, если бы Иван не настоял на аборте?
– Мад, дорогая моя, прости! – невольно вырвалось у него. – Я так перед тобой виноват!
И снова в его сердце шевельнулась слабая надежда: вдруг Мадлен всё-таки оставила ребёнка? Ведь тогда, в день его отъезда, она ещё не была уверена до конца…
Вечер подкрался незаметно, и постепенно отдыхающие разошлись, оставив Ивана в одиночестве. Море по-прежнему было спокойным и тихим, но теперь вместо золота оно искрилось закатным багрянцем, и по его поверхности бежала в сторону горизонта золотисто-алая дорога к солнцу. Высоко в небе над его головой пронзительно кричали чайки, а где-то за облаками уже мерцала первая вечерняя звезда.
Сегодня он наблюдал последний в своей жизни закат, а завтра для него наступит прощальный рассвет. Но Иван сожалел только об одном – о том, что ему так и не пришлось увидеть своего Друга, ведь он ехал сюда в надежде опять с ним встретиться.
Дождавшись, когда светящийся огненный шар окончательно утонет в море, Иван только после этого вернулся в пансионат. На ужин ему подали жареную рыбу и отварной картофель. Но даже несмотря на то что рыба была явно пережарена, а картофель хрустел на зубах, первый раз за последний месяц он ел с аппетитом. Морской воздух подействовал на него успокаивающе, и после ужина Иван ещё раз спустился на берег.
Никогда раньше он не впитывал с такой жадностью каждую подаренную ему минуту жизни! Сейчас ему по-настоящему стало жаль уходить.
Это была тёплая сентябрьская ночь с бесконечно высоким южным небом. В детстве, наоборот, – оно казалось ему именно здесь, на Юге, настолько низким – думаешь: стоит только протянуть руку, и можно достать до облаков. А теперь небо кажется таким высоким-высоким и всё усыпано бисеринами звёзд. Когда Иван был маленьким, они с матерью любили подолгу на него смотреть, угадывая среди звёздного лабиринта волшебные фигуры созвездий. Он запрокинул голову. Над ним в небесной дали мерцала Большая Медведица. Иван стал искать глазами Малый Ковш и не нашёл. Когда у него закружилась голова, он подошёл к воде и сел на валун. Камень был ещё тёплым от солнца. Раскалённый за день, к ночи он не успел остыть. Иван прислушался. С берега дул прохладный ночной бриз, в кустах за его спиной дружно переговаривались цикады, а между тем у самых его ног, раскинувшись во всю свою необъятную ширь, тихонько вздыхало уставшее за день море…
Иван вернулся в номер уже после полуночи только для того, чтобы хоть немного поспать – ему предстояло принять окончательное решение, так что силы ещё потребуются.
* * *
…Она видела, как человек медленно двигался по берегу к морю. Надежда сразу узнала это место – дикий пляж рядом с крутым спуском с обрывистой горной возвышенности, куда они с отцом ходили фотографироваться. У неё до сих пор хранится этот памятный снимок: она, маленькая девочка, стоит с папой над самым обрывом. Отец взял её за руку, а в свободной руке, прямо на ладошке, словно на блюдце, она держит наливное яблоко закатного солнца. Только с этого места можно было сделать такую красивую фотографию с солнышком на ладони. А ещё отсюда было видно дикое морское побережье, по которому сейчас медленно двигался худой высокий человек в брючном костюме. Но хоть он и был повёрнут к ней спиной, по его походке и манере держаться она знала: этот мужчина ей хорошо знаком. Ей сразу показалось странным, для чего он надел костюм, если идёт купаться, почему не разделся?
Подойдя к воде, мужчина снял верхнюю одежду и, оставшись в одной длинной белой рубахе, стал погружаться в море. И почему-то только в эту минуту Надежда догадалась – этот человек, скорее всего, Иван. Ей вдруг захотелось убедиться, что это действительно он, крикнуть, чтобы тот не уходил, как-то остановить его.
– Ваня! – закричала она что было сил.
Высокий человек остановился. Затем, чуть помедлив, обернулся. Перед ней и в самом деле стоял Иван…
Надежда проснулась в пятом часу утра с одной мыслью – скорее бежать к нему. Она была у него два дня назад, и всё это время ей было не по себе, она чувствовала какое-то внутреннее беспокойство, непонятную тревогу за своего друга, однако, как и в юности, не хотела ему навязываться – раз он не желает её видеть, не хочет, чтобы она приходила, Надежда не станет этого делать. Но после такого тревожного сна она не могла больше терпеть неизвестность. Ей надо было увидеться с ним во что бы то ни стало, чтобы убедиться, что тот жив.
Вчера её муж не ночевал дома – вечером его позвали на дежурство, подменить напарника, и теперь Надежда была в квартире одна. Она едва дождалась половины шестого, когда заработает метро, и, наскоро собравшись, выбежала из дома сама не своя. Из соседней двери на лестничной клетке как раз выходила соседка, и взволнованная женщина случайно толкнула её, когда сбегала по лестнице на первый этаж.
– Хоть бы извинилась! – бросила та ей в спину, но она не слышала этих слов.
И хотя до ближайшего метро идти было всего ничего – каких-нибудь десять минут обыкновенным шагом, сейчас времени не хватало даже на эти десять минут, поэтому дорога показалась ей очень долгой. Надежда бежала, не оглядываясь и не останавливаясь. Ей казалось, стоит хоть на секунду замешкаться, сбавить шаг, и время будет упущено, она не успеет к нему. Вот и метро! Скорее, вниз по эскалатору, бегом…
Она и сама не помнила, как очутилась возле его дома. Мимоходом заметила, что белоснежный куст увял и стал осыпаться. А ведь ещё два дня назад он цвёл во всей красе.
«Недобрый знак», – суеверно подумала Надежда.
Поднявшись к нему на этаж, она с замиранием сердца нажала входной звонок. В ответ – молчание. Прождала минуту и позвонила в дверь повторно, на этот раз удержав кнопку звонка на несколько секунд дольше. Снова не раздалось ни звука.
– Ваня, ты дома? – крикнула Надежда.
Тишина.
– Ваня? – она принялась стучать. – Ваня, открой мне!
Из-за соседней двери ей громким лаем ответила чья-то собака. Потом щёлкнул замок и выглянула заспанная женщина.
– Здравствуйте! Вы не подскажете, где Ваня?
– А вы, собственно, кто? – недовольно спросила та.
– Я его подруга…
Надежда смутилась, поняв, что её ответ можно истолковать превратно.
– Мы с ним просто однокурсники, – пояснила она, повторяя однажды сказанные Иваном слова.
– В таком случае, – заявила ей соседка, – вам должно быть лучше меня известно, что он уехал.
– Как уехал? Я же только недавно была у него в гостях, и Ваня не говорил мне, что собирается куда-то уезжать.
– Так вы позвоните ему и сами всё узнайте!
– К сожалению, я забыла взять у него номер телефона, – огорчённо вздохнула Надежда. – А вы случайно не знаете, куда он мог поехать?
– Понятия не имею, – фыркнула женщина. – Он передо мной не отчитывался. Всего вам доброго!
Дверь захлопнулась. Держась за перила, Надежда стала медленно сходить по лестнице. Теперь ей всё было ясно.
«Опоздала! Всё-таки я опоздала!» – укоряла она себя, а в ушах явственно звучал голос Ивана: «Я не нуждаюсь в сострадании и тем более в жалости. Ты же знаешь, мне осталось недолго, но я не буду обременять ни тебя, ни себя».
Надежда остановилась, поражённая внезапной догадкой. Ей вспомнились другие его слова.
«Я бы снова хотел побывать там, – говорил он, – хотел бы вернуться на то место, где когда-то отдыхал мальчиком. Это тихое местечко недалеко от пансионата “Мечта”».
Вот оно, то место, куда он уехал! Теперь она знала это почти наверняка. И если поторопиться, у неё ещё есть шанс спасти его!
* * *
Вернувшись домой, она первым делом стала звонить зятю. Антон разговаривал неохотно.
– Да, Надежда Николаевна, у меня есть машина, но, во-первых, я никогда не ездил на море своим ходом, я просто не знаю, как туда добраться.
– Антон, – не сдавалась Надежда, – но теперь же существуют эти… как их… навигаторы!
Повисла пауза, вероятно, зять размышлял над её доводом.
– Положим, навигатор у меня есть, – наконец сказал он, – но доверять ему особо не стоит – зависнет на полпути, и дальше как быть? Вы, Надежда Николаевна, поймите одно: техника, конечно, на высшем уровне, но пока ещё несовершенна.
– Другими словами, ты мне отказываешь. Я правильно поняла? – спросила она напрямую.
– Ну, почему сразу отказываю. Скорее, я считаю это неразумным – ехать на такое расстояние, когда машина только из ремонта. Тем более Кавказ, горы, заглохнем где-нибудь в ущелье, и ни туда, ни обратно. Это, извините, не за город прокатиться.
– Если бы мне надо было прокатиться за город, я бы не стала тебя беспокоить. Пойми, для меня очень важно то, о чём я сейчас прошу.
– Дело жизни и смерти? – спросил он, шутя.
– Да, представь себе, жизни и смерти, – повторила Надежда. – В общем, Антон, извини, что побеспокоила, больше не буду.
– Погодите, Надежда Николаевна! – сообразил он. – Вот вы хотите, чтобы я вас на машине вёз, а вы хоть представляете себе, какое это расстояние?
– Так я бы за бензин тебе отдала, ты не подумай…
– Да бросьте, я бы всё равно с вас деньги не взял. Только, насколько я понял, вам нужно попасть туда как можно скорее?
– Да, Антон, у меня очень мало времени, почти нет.
– Ну так тем более! На самолёте же быстрее, лететь всего-то часа три, а вы хотите, чтобы я вас больше суток на машине вёз, это же часов тридцать пути в лучшем случае.
– А на самолёте, говоришь, всего три часа? – обрадовалась Надежда.
– Я думаю, плюс-минус. Специально не узнавал, оно мне не надо.
– Спасибо, Антон!
– Да за что «спасибо»? – хотел спросить зять, но она, не дожидаясь ответа, положила трубку.
Ну конечно, ей надо лететь на самолёте! Если бы она сама до этого додумалась, не пришлось бы лишний раз звонить Антону. Надежда раньше ни о чём его не просила, но догадывалась, сердцем чувствовала, что он за человек. Однако с выбором дочери смирилась – ведь это её жизнь, и она считала, что не должна вмешиваться. Вот за эту-то мягкость в характере ей и доставалось, все норовили воспользоваться её добротой, своего рода безотказностью. Кому в чём помочь – она с радостью за любое дело. И детсадовские ребятишки её обожали.
«С твоим характером, Наденька, тебе не в артистки надо было идти, а в сёстры милосердия, – шутил муж, – или хотя бы, как твоя мама, медсестрой устроиться. Таких добрых и отзывчивых людей в нашей жизни очень не хватает».
Но в то же время эту присущую ей черту нельзя было назвать безволием или мягкотелостью, она всегда поступала так, как чувствовала, и ещё ни разу не ошиблась. А в иных случаях, отстаивая своё мнение, проявляла, казалось бы, несвойственные её характеру решительность и уверенность.
Позвонив в аэропорт, Надежда узнала, что ближайший авиарейс будет в семь сорок. Диспетчер любезно сообщила ей, что самолёт находится в пути ровно три часа пять минут, значит, на месте она будет уже в десять сорок пять. Надежда посмотрела на часы: у неё оставались считанные минуты, чтобы добраться до аэропорта.
– Вы, я вижу, любите экстрим, – сказал ей водитель такси, узнав, что вылет самолёта через двадцать минут. – У вас хоть билет на руках?
– Нет, но я попросила его забронировать.
Таксист был поражён её спокойствием.
– Знаете, хоть я и не отношу себя к категории верующих, и если всё-таки нам с вами удастся приехать вовремя, для меня это будет чудом.
– Говорят, если чего-то очень хочешь, оно непременно исполнится, – уверенно сказала она.
– Мне бы вашу самонадеянность!
– Это не самонадеянность, это вера, – с улыбкой возразила Надежда. – А мне сейчас остаётся только верить в чудо…
На полпути она вспомнила, что забыла оставить Серёже записку. Но возвращаться не было времени.
«Ничего страшного, – успокоила себя Надежда, – я ведь могу ему позвонить».
В аэропорт они приехали минута в минуту, и, как оказалось, рейс задержали как раз на те четверть часа, которые ей понадобились, чтобы купить билет и добраться до взлётно-посадочной полосы. Она была последним пассажиром. Когда Надежда прошла на своё место, стюардесса дала всем команду пристегнуть ремни безопасности. Самолёт взлетел.
* * *
Всё вокруг ещё спало, когда он, надев костюм – с утра было свежо, и ему не хотелось мёрзнуть, – спустился к морю. С каждой минутой ярче разгорался рассвет.
«Клубнично-банановый коктейль из облаков», – думал он, наблюдая за тем, как большая огненная голова какого-то воздушного божества медленно поднималась из-за далёких горных хребтов.
«Красное солнце на восходе – к большому ветру», – вспомнил он народную примету. Уже сейчас этот невидимый пастух гнал к берегу табун быстроногих водяных коней – их белоснежные гривы стлались по морю бесконечной чередой пенистых волн.
Постояв ещё немного, Иван хотел раздеваться, но едва собрался снять пиджак, как заметил идущих по берегу людей. Влюблённая парочка – он и она, – держась за руки, шли навстречу. Он решил подождать, пока они пройдут, но те, как нарочно, остановились невдалеке от него. Было прохладно, и парень отдал девушке свою куртку. Он с любовью накрыл её плечи, а потом оба сели на песок и, обнявшись, стали наблюдать рассвет.
Что ему делать? Возвращаться, отложив задуманное до следующего утра? Было похоже на то, что кто-то там, наверху, останавливает его, оттягивая момент. Он и сам чувствовал, что решимости в нём становится всё меньше.
Японская поговорка гласит: «Хочешь прожить долгую жизнь – думай о смерти». Впервые Иван услышал её от своего отца, когда ему было десять лет. Папа объяснил ему, что это значит беречь каждый день потому, что жизнь короткая. Теперь эти слова были ему особенно близки.
«Нет, я должен сделать это сегодня, – решил он. – Глупо отступать в последний момент».
И тут Иван вспомнил: есть ещё одно место – дикое побережье, он хорошо знал, где оно находится. Там, за мысом. Надо было сразу туда идти, и как он не подумал об этом раньше!
Добираться ему пришлось недолго, от силы минут пятнадцать. Это был каменистый берег рядом с крутым горным спуском. Приезжая в «Мечту», он часто ходил купаться именно сюда: в отличие от многолюдного пляжа возле пансионата здесь почти никогда не было людей.
К этому времени солнце уже окончательно поднялось ввысь, накрыв всё вокруг своим прозрачным золотым покрывалом, и казалось, море под ним успокоилось, задышало ровнее. Как огромное живое существо, оно жило какой-то совершенно обособленной жизнью и теперь манило Ивана познать эту вечную тайну в своих недрах. Так мифические сирены заманивали мореплавателей, и им приходилось залеплять уши воском, чтобы не поддаться их губительным чарам.
Не спеша раздевшись, Иван в одной рубахе сел на прибрежные камни, обхватив руками голые колени. Но сидеть на острых влажных камнях оказалось больно и неприятно, и он снова встал, чтобы пройтись вдоль берега. Однако, сделав несколько шагов, Иван замер, тогда как сердце в нём бешено заколотилось – внезапно он увидел, что где-то вдали на морском горизонте, над самой водой промелькнула чёрная птица.
«Может, мне показалось, и это просто гребни волн?» – с волнением подумал он и стал напряжённо всматриваться. Но вот «птица» взлетела над водой ещё раз, а потом ещё и ещё. Сомнений больше не оставалось – перед его глазами мелькала чёрная спина дельфина. Сейчас Иван был уверен – это он, спасённый им детёныш!
– Ну, здравствуй, Друг, здравствуй, – не помня себя от радости, твердил он, чувствуя, как горло ему сдавливают слёзы. – Ты что же, плывёшь ко мне? Всё-таки решил со мной проститься?
Иван больше не сдерживался: всё, что накопилось в нём за этот последний месяц, за то время, что он провёл как отшельник, сожалея о своей напрасно прожитой жизни, обозлённый и ожесточённый на всё и вся, как будто другие были виноваты в том, что он остался совсем один, – всё это хлынуло из него потоком слёз. Иван плакал так однажды в детстве, когда его школьные товарищи, такие же первоклашки, как он, закидали камнями бродячего щенка, а он присутствовал при этом и не заступился, чтобы друзья не выгнали его из своей компании, и они продолжали играть вместе. Иван хотел доказать им, что не трусит – стоял и смотрел, как мальчишки, весело перекликаясь, с громким смехом швыряли в щенка камни, а придя домой, долго плакал, потому что чувствовал: сегодня он совершил очень дурной поступок.
– Это называется стадное чувство, – объяснил отец, поняв наконец, в чём причина его слёз. – А если бы тебе, к примеру, сказали – выпрыгни из окна, потому что так делают все, ты бы и на это пошёл? Знай, Иван, – предупредил он, – хоть ты сам и не кинул ни одного камешка, молчаливое согласие – то же участие.
И в тот момент, после мудрых слов отца, мальчик понял: то, как он повёл себя в данной ситуации, как раз и можно назвать трусостью – участвовать в убийстве из желания не выделиться, быть как все. А вот если бы он взял и заступился за несчастное животное, это было бы на самом деле смелым поступком, достойным настоящего человека.
В тот раз Иван плакал, ощущая свою вину, и теперь это были слёзы раскаяния – он как бы исповедовался дельфину, этому спасённому им существу, как своему близкому другу, прося у него прощения за свою прожитую впустую жизнь. Своим появлением тот дал ему почувствовать, что такое счастье, но, вместо того чтобы задуматься, как жить так, чтобы сохранить в себе это чувство радости, Иван предпочёл ничего не менять.
– Я ведь знаю, Друг, ты зовёшь меня. Прошу тебя, подожди ещё немного, не уплывай, потому что я уже иду к тебе! – умолял он, а сам, позабыв о том, для чего пришёл сюда, погрузился в воду и, не отрывая взгляда от спасительной точки на горизонте, поплыл на самую глубину.
Иван знал: там его ожидает избавление, то, к чему он подсознательно стремился всю свою жизнь, ещё раз испытать настоящее счастье. Ведь однажды дельфин уже подарил ему эти несколько незабываемых минут, когда доверчиво лежал в его руках и ждал помощи, спасения от мучений. Когда-то Иван вместе с другими ребятами отнял жизнь у собаки и взамен подарил её другому живому существу, не менее беззащитному. И в то утро он был счастлив, потому что искупил свой детский грех, мучивший его долгие годы, восстановил душевное равновесие. А теперь он плывёт навстречу своей мечте. Она манит его, зовёт за собой. Возможно, Иван так и не доплывёт до неё, не хватит сил, но это желание было сильнее его – желание снова достичь абсолютного счастья и понять, в чём же заключается цель его жизни. Разгадка близка – он получит её, если доплывёт до своего чудесного Друга, встретится с ним. Эту тайну ему откроет дельфин.
Иван был уже метрах в трёхстах от берега, когда впервые почувствовал слабость. Его сердце билось учащённо, а в груди проснулась мучительная боль, и от этого ему тяжелее стало бороться с то и дело набегавшими волнами.
«Только не сейчас», – со страхом думал он, чувствуя надвигающийся приступ удушья – его предвестником всегда являлась внезапная одышка.
Ему всё труднее становилось дышать, казалось, воздух уходил из его лёгких так же стремительно, как из проколотого воздушного шара. От нехватки кислорода у него перед глазами всё поплыло, и он на несколько секунд закрыл их, чтобы собраться с силами, а когда снова открыл глаза, то увидел, что горизонт пуст – дельфин исчез, он потерял его из виду!
«Где ты, Друг? Не оставляй меня», – просил он как ребёнок, который не хочет оставаться один в темноте. Но дельфина нигде не было видно, а значит, и помощи ждать не от кого. Иван беспомощно огляделся – берег был почти незаметен, он виднелся где-то вдали узкой полосой, и тогда ему стало ясно: это конец. Слишком поздно спохватился, назад уже не добраться.
Теперь море казалось Ивану не тихой гаванью его мечты, а безжалостным неумолимым чудовищем – гигантской рыбой-кит, готовой в любую секунду проглотить его. И это чудовище под ним дышало – оно то с лёгкостью выталкивало его на поверхность волн, будто сухую щепку, то заставляло прилагать неимоверные усилия, чтобы не захлебнуться. Оно играло с обессилевшим человеком, как хищное животное забавляется с уже пойманной жертвой, зная, что та от него никуда не денется. И эта игра была жестокой.
Как раз сейчас наступил тот момент, когда можно было отдаться на волю стихии, перестав бороться с волнами, но он почему-то не делал этого. И это показалось ему до смешного абсурдным – ещё не так давно Иван сам хотел лишить себя жизни, а теперь, угадывая приближающийся конец, напротив, отчаянно за неё цепляется. Выходит, он переоценил свои силы. Наверное, чтобы решиться, надо иметь определённую смелость.
«Хотя, может быть, это не смелость, а трусость, – думал Иван, – избрать самый простой способ уйти от проблем». И, возможно, сейчас он поступает мудро, борясь за свою жизнь вопреки всему. Это его выбор. Но он и сам чувствовал, что проигрывает, – с каждой секундой его сердце сдавало всё больше.
«Господи, я верю, что Ты есть! Спаси меня, я не хочу умирать!» – взмолился Иван. Совсем как в тот день, когда сами собой остановились отцовские часы: «Боженька, миленький! Я очень Тебя прошу, пожалуйста, пусть папа не ругает меня за сломанные часы! Ты же знаешь, Боженька, что я их не трогал!»
Надя права – Господь посылает человеку испытания, чтобы проверить, как тот поведёт себя в той или иной ситуации. А тогда он поступил как трус – смалодушничал и отрёкся, не понимая того, что неразумно обижаться на Бога. Если бы возможно было всё вернуть, повернуть время вспять, Иван прожил бы жизнь совсем по-другому и не совершил бы ошибок, которые потом нельзя исправить. А может, ещё не поздно? Может, Бог услышит его и простит?
«Господи, прости меня, я хочу быть с Тобой!» – собрав остаток сил, прошептал он.
И когда в лёгких Ивана не осталось больше воздуха, что-то скользящее и упругое оказалось под самой его грудью, отдавая ему своё дыхание, спасительный кислород, и, аккуратно поддерживая его на себе, поплыло в сторону берега.
«Спасибо тебе, Друг!» – догадался он, чувствуя, как боль в груди постепенно исчезает и легче становится дышать.
Движения его Друга были очень осторожны, и от него исходило какое-то особое умиротворяющее тепло, благодаря чему Иван постепенно стал успокаиваться. Прошло ещё немного времени, и он увидел себя со стороны: счастливый мальчик, играющий с дельфином. Они вместе купаются, вместе ныряют, и сейчас ему совсем-совсем не больно!
Казалось, время для него остановилось. Наверное, там, за гранью всего земного, понятия времени вообще не существует. Это было состояние необыкновенной лёгкости, почти невесомости, как в его последнем сне.
«Должно быть, Бог простил меня и после смерти сбылась наконец моя мечта, – подумал он. – Счастливый мальчик, у которого впереди ещё целая жизнь, мальчик, которому открыта цель!»
* * *
Когда она поднялась на возвышенность и остановилась у края обрыва, над успокоившимся в знойных полуденных лучах морем, её глазам открылась такая картина (то, что Надежда увидела, она запомнила на всю жизнь): Ивана очень аккуратно катал вдоль берега на спине крупный серебристо-чёрный дельфин, а вокруг них плавали, тоже очень медленно, другие дельфины. Сперва он прокатил его метров пятьдесят в одну сторону, потом пятьдесят метров в обратную и немного по кругу. Надежда стояла поражённая, не в силах двинуться с места. Это было то, на что она уже не смела надеяться. Любовь и преданность этих чудесных существ не имела границ. Даже столько лет спустя дельфин почувствовал, что с его другом стряслась беда и поспешил на помощь.
«Воистину, добро никогда не проходит бесследно, – думала она. – Жизнь за жизнь. И сейчас они квиты – дельфин отплатил ему сполна».
* * *
Иван не мог точно сказать, сколько времени прошло. Он думал, что потерял сознание только на несколько минут, а потом оказалось, что пролежал так двое суток. И всё это время он ощущал возле себя чьё-то незримое присутствие. Иван догадывался – рядом был Тот, кто не оставлял его ни на секунду. Он находился возле него всю жизнь, с самого момента его рождения, только раньше Иван почему-то Его не замечал. Этим невидимым спутником был его Ангел-хранитель.
Он узнал от Надежды, что поступил в больницу без сознания и его сразу же отправили в реанимацию, где врачи поставили ему капельницу и собрали всевозможные анализы, чтобы выяснить причину того, что с ним случилось. В экспресс-лаборатории они исследовали его кровь и, не найдя ничего опасного, отвезли больного на магнитно-резонансную томографию. Однако ни на томограмме лёгких, ни на рентгене рак не обнаружили. И хотя у Надежды не было выписки онколога, она продолжала уверять, что Иван смертельно болен.
– Он говорил мне, что врачи нашли у него четвёртую стадию и что он умирает.
– Может, вы ошиблись? – спросил её лечащий врач, ещё раз тщательно просмотрев каждый снимок его органов. – Я не вижу ничего такого, о чём вы говорите. Возможно, ему поставили ошибочный диагноз. Такое иногда случается…
Иван очнулся только на вторые сутки и поначалу не подавал никаких признаков жизни, так что окружающие по-прежнему думали, что он находится без сознания. Не мог ни пошевелиться, ни сказать что-либо, но слух уже вернулся к нему. И он слышал, как двое врачей-реаниматологов говорили о нём. Упорно отрицая чудо, они объясняли его случай какой-то особенной разновидностью опухоли, которая рассасывается самопроизвольно.
– Здесь два возможных варианта, – говорил один из них своему более юному и малоопытному коллеге, – либо эта женщина что-то путает и никакого заболевания не было изначально, либо я первый раз в своей практике наблюдаю carcinomа in situ.
– Простите, как вы сказали? – переспросил совсем ещё молодой голос.
– Я говорю, дорогой коллега, что медицине известны редкие случаи рассасывания опухоли без каких-либо лечебных мероприятий, – пояснил тот. – Так называемая carcinoma in situ может не переходить в инвазивную стадию длительное время – до десяти или даже до семнадцати лет оставаться без признаков прогрессирования и наконец, – он сделал весомую паузу, – может исчезать сама собой безо всякого лечения…
Иван понятия не имел, что такое carcinoma in situ, или инвазивная стадия, – все эти медицинские термины были ему неясны, но тем не менее из обрывков их разговора понял одно: рак исчез, он исцелён! Значит, его Друг дал ему второй шанс, Кем-то свыше ему подарена ещё одна жизнь, и на этот раз он проживёт её достойно, ведь дельфин всё-таки открыл ему тайну – надо жить так, чтобы после ни о чём не пришлось жалеть. Поэтому в первую очередь Иван исправит свои ошибки, те из них, которые ещё можно исправить. Теперь он знал, что поедет к Мадлен. Но сначала…
– Пригласите ко мне православного священника.
Это были первые слова, которые произнёс Иван, вернувшись из небытия. К жизни. Первые слова его новой жизни.
* * *
Всё здесь дышало забвением. Его окружали безмолвие и вечный покой. Иван в белой рубашке и чёрном костюме шёл, неслышно ступая, по проторенной дороге, а по обеим сторонам со своих гранитных плит и крестов на него смотрели те, кто навсегда оставил этот мир.
«Надо же, какая тишина. Наверное, так тихо бывает только в этом царстве мёртвых, – взволнованно думал он. – И время. Здесь оно словно исчезает. Его как будто вообще не существует. Только бы не опоздать на самолёт…»
В правой руке Иван нёс пышный букет полевых цветов, а в левой – саквояж. Уезжая куда-либо он не привык брать с собой много вещей.
«Но где же могила папы? Может быть, я не туда иду? Хотя нет, дорога как будто знакомая. А вот, кажется, и это место. Оградку бы надо подкрасить. Ну ничего, сделаю это в другой раз. Когда вернусь оттуда… когда мы вернёмся, – с надеждой подумал он. – Надо же, папа смотрит на меня как живой!»
Остановившись у родной могилы – два небольших каменных надгробия: одно мамы, другое – отца, – Иван наклонился и положил цветы на влажную после ночного дождя траву.
– Здравствуйте, мои дорогие! – растроганно сказал он. – Простите, что долго у вас не был. Я сильно болел, думал, что скоро встречусь с вами. Но Господь рассудил по-другому…
Он помолчал, прислушиваясь. Где-то высоко над его головой пролетела птица.
– Отец, – улыбнулся Иван. – Ты здесь, рядом, и я это чувствую.
Он снова ненадолго замолчал. Потом достал из саквояжа отцовские любимые часы.
– Папа, – повторил Иван, – наверное, ты теперь лучше меня знаешь, кто их сломал. Когда я вернулся домой из больницы, увидел, что они пошли. Я был счастлив и захотел тебя обрадовать. Я принёс их. Смотри, папочка, ты слышишь, они идут!
Наступило молчание. И в этой тишине было слышно отчётливое тиканье часов. Слёзы застилали ему глаза, скатывались по щекам.
– Теперь, папа, я с ними никогда не расстанусь, – Иван спрятал часы в саквояж. – А сейчас мне надо уехать. Я должен найти одного очень хорошего человека. Это Мадлен, папа. Я очень надеюсь, что она родила от меня ребёнка – сына или дочку. Если она не вышла замуж и не переехала от родителей, я обязательно найду её, я должен её найти…
Он немного помедлил.
– Мне надо идти, папа. Я столько ещё должен успеть сделать. Боюсь, жизни не хватит, – Иван улыбнулся сквозь слёзы. – Я буду молиться за тебя и за маму. До свидания, родной мой! До встречи!