Григорий сидел на корточках, прислонившись, к старой печной трубе, какие еще встречались на крышах петровских зданий. Вот уже полгода, как он бомжевал на чердаке этого дома, и временами, когда становилось особенно тяжко, выбирался на крышу подышать. Его малолетний друг и соратник по выживанию Генка каждый раз недоумевал: Зачем ты на крышу лезешь, там свалиться - раз плюнуть". На что Григорий однажды заметил: а вдруг помру, думаешь, Бог найдет меня здесь? А на крыше я, как на ладони".
Григорий был единственным из всех обитателей чердака, кого занимал вопрос загробной жизни. На самом деле, думать о таких вещах было некогда. Едва организм выходил из состояния "иной реальности", как вместе с похмельем обнаруживал правду жизни, и тогда все силы, мысли и чувства были направлены на то, чтобы скорее вернуться обратно. Общая цель направляла деятельность в продуктивное русло, и в скором времени спиртное уже разливалось по стаканам чьей-то дрожащей рукой.
Григорий выпивал свою порцию не сразу, а садился где-нибудь поодаль и погружался в воспоминания. На внутренней стороне век он разворачивал экран... бережно вынимал пленку из футляра памяти и запускал фильм. Вновь и вновь он проживал картины своей жизни, высвечивая дальние уголки души светлыми теплыми лучиками своего исчезнувшего счастья и позволяя боли медленно вгрызаться в его сердце.
Иногда он думал о будущем, которое теперь представлялось ему в образе смерти. Но он ее не боялся, потому что искренне верил, что непременно попадет в Рай или в другое хорошее место. Наверное, каждый про себя это знает, ну, в смысле... про грехи и всё такое.
Упираясь спиной в трубу, а ногами в ржавый жестяной лист, он сидел на крыше и радовался, что смог добраться сюда. Стемнело. Ночь уже выиграла свое наступление на город, изгнав ленивое солнце за горизонт, но мегаполис, подпитываясь электричеством, отчаянно сопротивлялся. Дома перемигивались. Городские фонари, простреливали влажную темноту, а неоновая реклама, разъедала мрак, словно кислота.
Григорий был почти уверен, что сегодня умрет, и тихо ждал. Его сердце стучало где-то в горле. Он едва сдерживал тошноту, и ему казалось, что сейчас его вырвет собственным сердцем. Сделав над собой усилие, он сглотнул, и почувствовал, как оно снова болезненно забилось о ребра.
Успокоившись, Григорий поднял голову и посмотрел на город, в котором он родился и который любил с неизъяснимой преданностью собаки. Здесь, на крыше, он почти физически ощущал их особую связь.
Медленно и глубоко заполняя легкие тяжелым влажным воздухом, он любовался вечерней панорамой… и вдруг на краю крыши увидел мужской силуэт. Сумерки и туман не давали разглядеть детали, но было ясно, что тот стоит на самом краю. "Да ведь он хочет..." - Григорий не успел перевести мысль в слова, как мужчина подался вперед и перекинулся через карниз.
Первым порывом было подползти и взглянуть на мостовую, но, попробовав башмаком скользкое железо, Григорий передумал. Да, он ждал смерть, но он не торопил ее.
Григорий осторожно обогнул трубу и сполз в узкий проем, с трудом притянув за собой оцинкованную дверь. Плотный запах грязи и перегара ударил в нос. Все спали, прикрытые пыльной тишиной. Григорию не терпелось рассказать о случившемся, и он стал отыскивать глазами Генку. Не обнаружив его среди спящих, он пошарил взглядом в дальних углах полутемного чердака, но и там его не было. Наконец, Григорий нашел его за дымоходом. Генка лежал, упираясь грудью в днище старого ведра, а его голова на тонкой шее свисала к полу, касаясь лбом крысиного помета. Рядом валялся вымазанный клеем пакет, с прилипшим к нему последним генкиным вздохом.
Боль топором влетела Григорию в спину и застряла холодной сталью между лопатками. Он устал от потерь, устал до последней слезы.
Дружба с этим пареньком была единственным теплым местом на карте его жизни, хотя они и были очень разными. Они думали о разном, желали разного и прошлое у них было разным. У Григория за плечами была настоящая хорошая жизнь, а Генка никогда не знал семьи, не знал, как смонтировать свою жизнь по образу и подобию, обещанному ему по факту человеческого рождения.
Перетащив Генку на светлое место, Григорий тщательно вытер влажной тряпкой его лицо и руки. Он испытывал необъяснимую потребность защитить Генку, замолвить за него слово. "Пожалуйста, не дай этому мальчишке заблудиться на своем последнем пути, - просил он Бога, - покажи ему дорогу… а лучше, возьми его за руку и отведи до самого места, и пусть это место будет хорошим, потому что этот несчастный не знал в своей жизни любви и не ведал, что творил".
Григорий закрыл глаза. Он чувствовал себя пустым и абсолютно никчемным в своей пустоте.
На следующий день жильцы дома обнаружили у лифта труп какого-то бомжа и вызвали полицию. С крыши Григорий видел, как Генку погрузили в машину и куда-то увезли. В этот день он едва чувствовал свое сердце. Тело ломило, боль выкручивала руки, но он так и просидел до вечера, пряча под веками влагу и злые вопросы. Огни прорезали опустившиеся сумерки. Хотелось выпить, но сил не было что-то делать.
И тут он отчетливо увидел знакомую фигуру на том же самом месте. Он узнал его, как узнают кого-то в своих снах… узнают, несмотря на абсурдность видения. Это был он, вчерашний самоубийца.
Григорий словно окаменел. Даже мысли в его голове затвердели. Он сидел и смотрел не в силах пошевелиться. А мужчина нерешительно потоптался на краю, словно собираясь с духом, и шагнул вниз.
Когда Григорий опомнился, голова у него пошла кругом: "Как такое может быть?! Как он выжил? … и как опять…?!". Когда вопросы закончились, в его сердце холодной змейкой вползло чувство вины… я видел, что парень собирается профукать второй шанс, и пальцем не пошевелил.
Григорий решил спуститься и посмотреть. Лифт не работал, и он пошел пешком. Ему пришлось останавливаться между этажами, чтобы передохнуть - за последнее время он сильно сдал.
Наконец, он добрался до места и... ничего. Обшарив взглядом тротуар и проезжую часть, он ничего не обнаружил. Несколько раз он поднимал голову, отслеживая траекторию падения. Как так?!..уже и тело увезли, и пятна замыли?! Фигня какая-то!
Григорий почувствовал, что озяб, и потер руки. Его знобило. Но он знал, что дело не в погоде. Он всегда легко переносил холод. Что-то в его голове не складывалось, и где-то в дальнем уголке сознания скреблось подозрение, что и не могло сложиться, словно жизнь подсунула ему куски из разных головоломок.
На следующий день еще до наступления сумерек Григорий уже был на крыше. На этот раз он подобрался совсем близко к злополучному месту. Как назло шел дождь, делая жестяное покрытие очень скользким, и ему пришлось ползти на четвереньках, чтобы не сорваться. Подтянув под себя край куртки, он сел, обхватил колени и стал ждать. Стемнело, он весь промок, затекшие ноги онемели, а он продолжал сидеть.
Его внимание привлекла вывеска ночного клуба. Искрясь и подмигивая, она удерживала взгляд, как мед удерживает муху. Григорий почти привык к обилию городской рекламы, но в глубине души сожалел об интеллигентной красоте своего города, блекнувшей под вульгарным световым гримом.
Наконец, его взгляд вырвался из неоновой ловушки и прямо-таки уперся в знакомую спину.
"Какого черта! - удивился Григорий, - откуда он тут взялся?" Прищурив глаза и скрипя передними долями мозга, он пытался найти ответ и, разозлившись, выпалил:
- Чего ты торчишь на самом краю? в цирке что ли!
Незнакомец, не оборачиваясь, стал медленно, приседать, пока не опустился на корточки. Потом он так же медленно повернулся всем корпусом, скользя подошвами о железный настил.
Они молча смотрели друг на друга, позволяя секундам, разбиваться о тишину.
- Как я рад! - Наконец, воскликнул незнакомец.
Григорий потерял контроль над нижней челюстью.
- От края отойди, - прошамкал он.
- Вы даже не представляете, как я рад вас видеть!
"Псих. - Подумал Григорий. - Ведь спрыгнет же, и меня с собой потащит". По его спине пробежал холодок, но он все же задал вопрос, мучивший его со вчерашнего дня.
- Слушай, это ты тут вчера... и позавчера?..
- Да, прыгаю с этой крыши. Как проклятый, - добавил незнакомец, придвигаясь поближе.
"Прикалывается что ли - засомневался Григорий, - или фокус какой-нибудь со скрытой камерой?"
- Ну и шутки у тебя, мужик! - Нарочито весело произнес он, хлопая незнакомца по плечу. Но его рука рассекла воздух, не встречая препятствий, и с силой, положенной по законам физики, приземлилась на его собственном бедре. Григорий почувствовал, какими легкими вдруг стали его внутренности.
Незнакомец дернулся, словно от испуга, и торопливо произнес:
- Только не уходи, пожалуйста.
В его влажных глазах, в кривой улыбке было что-то робкое, жалкое, молящее...
На Григория навалилось ватное, парализующее спокойствие.
- Кто ты? - заторможено спросил он.
- Теперь я и сам не знаю. Но еще недавно я был таким же, как ты.
- В смысле?
- Живым.
- А что случилось?
- Я... я решил со всем покончить. Прыгнул, и...
- И?
- И не умер. То есть умер, но не совсем.
- Это как?
- Я стал чем-то вроде фантома или призрака.
- А тело?
- Одна видимость.
- Тогда, ты - привидение. - Григорий пытался придерживаться хоть какой-то логики в этих безумных обстоятельствах.
Они немного помолчали, потом Григорий, произнес:
- Надо же, вот так запросто сижу на крыше с привидением.
- А я никогда не верил в "жизнь после смерти", - усмехнулся незнакомец. - Да и какая это жизнь... - он хотел еще что-то добавить, но вдруг заплакал… жалобно так, по-женски, размазывая по щекам слезы.
Григорий отходил от шока, как от наркоза. Когда на смену ватной тупости пришла способность рассуждать, в затылке противно заныло. Рядом с ним сидело привидение, и надо было этот факт как-то уложить в голове.
- А что ты опять здесь делаешь?
- Прыгаю… снова и снова. - Нервно и все еще всхлипывая, ответил незнакомец, а потом обречено добавил. - Каждый раз одно и то же… прыгаю, лечу... потом жуткая боль...
- Боль? Какая боль, если у тебя нет тела!
- Тела нет, а боль - есть. Память боли, наверное, - печально выдохнул он.
- Просто "день сурка" какой-то! А что потом... после боли?
- Потом? Потом я ничего не вижу, не слышу и не ощущаю… меня как будто нет, но я - в здравом уме и твердой памяти. Знал бы ты как это невыносимо, одно чистое сознание в океане мрака и тишины. И еще это чувство вины!.. хуже боли, которую я даже научился любить, я с ней как будто немножко живой. Думаешь, это мне наказание за самоубийство?
- Не знаю. Но я Ад как-то по-другому себе представлял.
Григорий закрыл глаза. Он попытался отстраниться от всех звуков и запахов, потерять ощущение собственного веса и раствориться в черном пространстве воображаемого безвременья... Где-то в глубинах подсознания, словно просыпаясь, медленно заворочался первобытный, угрожающе знакомый страх... Он резко открыл глаза и с жадностью втянул свежий вечерний воздух.
- К-когда я первый раз прыгнул, а потом снова оказался здесь, на крыше, - шмыгая носом, продолжал незнакомец, - я сначала был так счастлив… я подумал, что могу просто спуститься и вернуться в свою жизнь. Но я не могу. Ни вернуться, ни умереть.
В голове у Григория, никак не даваясь в руки, билась какая-то важная мысль, и он продолжал рассуждать.
- Зачем ты вообще это сделал?
- Проигрался. Знаешь, у меня ведь серьезный бизнес был, но я все в казино спустил, вообще все, что смог продать.
- Ну никого же не пришил, не ограбил?
- Мать ограбил.
- Мать?!
- Я, когда основательно подсел, то материну квартиру продал. Перевез ее в дешевую коммуналку. Потом долгов опять набрал, и прессовать начали…
- А как она сейчас? Говорят, те, что с той стороны, все знают про тех, что с этой.
- Если бы я еще знал, с какой я стороны.
- Слушай, а вдруг тебе дают шанс что-нибудь исправить?
- Да-да, я об этом тоже думал. Помоги мне! - неожиданно вскрикнул незнакомец, и хотел было схватить Василия за локоть, но передумал.
- Я-то что могу сделать?
- Сходи к моей матери, попроси у нее прощение за меня! Дело, наверное, в ее прощении! Может быть, это самое важное для тех, кто судит…
Он вдруг как-то отчаянно засуетился.
- Мне пора. - Быстро поднимаясь, сказал он и почти по слогам произнес адрес. Потом он подошел к краю, и, не оборачиваясь, сделал шаг в пустоту.
Названный адрес привел Григория в заброшенную часть города, куда власти никак не могли добраться с очередной программой по расселению ветхого жилья. Зато рыночные отношения превратили дешевые метры в настоящую резервацию для деклассированных элементов.
На двери было много звонков. Но Григорий постучал. Ему не пришлось долго ждать. Щелкнул замок, и дверь медленно отворилась. Перед ним стояла маленькая аккуратная старушка, которая совершенно не вписывалась в обшарпанный интерьер прихожей. "Она", - догадался Григорий.
- Здравствуйте. Я... - начал он бодро, и вдруг понял, как трудно будет все объяснить.
- Меня зовут Григорий, а Вас, извините…?
- Вера Павловна, - просто ответила она.
- Я… я пришел от вашего сына.
Ее лицо стало жестким. И без того бледное, теперь оно казалось мраморным.
- Вам Коленька тоже денег должен? - спросила она холодно.
- Кто? - Григорий не сразу сообразил, о ком речь. Ему не пришло в голову спрашивать имя у привидения.
- Нет, нет, вы не поняли.
- Чего же вы хотите?
Григорий мучительно искал слова и не находил.
- Ваш сын попросил меня... я... в общем… он просит у вас прощения.
- Вы видели Коленьку перед смертью?
- Можно сказать и так, но я… я не мог ему помочь.
Она молча шагнула в сторону, пропуская его в квартиру.
Удивительно, с какой легкостью совсем простые вещи, могут всколыхнуть ил воспоминаний, поднимая на поверхность то, что давно и безнадежно опустилось на дно души. Чашка с блюдцем, скатерть на столе, тиканье часов… ощущения возвращались, заполняя болезненные прорехи его жизни…
Растроганного Григория потянуло на откровенность. Он расстегнул душу, как китайскую сумку, и вывалил содержимое прямо на стол с салфетками. Он говорил о радостях минувшей жизни, и о печалях нынешней. Время от времени у него предательски пухли веки, и тогда он выпускал наружу влажные солоноватые смешки.
Незаметно пролетели часы. Григорий понял, что пора уходить.
- Оставайся. - Вдруг сказала Вера Павловна. - Куда ты пойдешь? Живи здесь. Место, слава Богу, есть, шкаф вот так передвинем, и хорошо будет.
Григорий не ожидал такого поворота событий и растерялся. Вера Павловна вопросительно смотрела на него, а он вдруг испугался той едва осознаваемой радости, которая уже беззастенчиво прорастала в его глазах. Спеша ее скрыть, он опустил голову, и… понял, что кивнул.
- Я найду работу. - Не поднимая глаз, произнес он. - Я много чего умею, просто бездомных на постоянную работу не берут.
- Знаю. Я все равно скоро к Коленьке, а у тебя крыша над головой будет. И раскладушка у меня есть. Она смотрела на него и улыбалась, просто так, как улыбаются родным людям.
На следующий день, ближе к вечеру, Григорий отправился на крышу, чтобы поговорить с Николаем. Он знал, что ничем не помог ему, ведь его мать никогда не держала на сына зла и молилась за него каждый день. На душе Григория было неспокойно. Как ни крути, а он занял чужое место. Испытывая какую-то стыдную душевную неловкость, он пытался глубоко запрятать теплые яркие фонарики своей радости.
Григорий сидел на старом месте, прислонившись к печной трубе, и ждал. Неторопливо-вязкое время, спутываясь с мыслями, тянулось медленно. Уже похолодало. Ощущалось приближение зимы, и крыша заиндевела. Григорий, уставший от ожидания, нервно процарапывал в инее канавки, словно желая помочь застоявшемуся времени слиться. И когда, наконец, ночь сняла клочья тумана с питерских крыш, он понял, что Николай больше не появится. И понял, почему.
Григорий никогда не ждал какого-то особенного Божьего Промысла, но сейчас, сидя на этой крыше, он улыбался Тому, кто своими неисповедимыми путями сводит людей, чтобы те спасли друг друга.
Он глубоко дышал и удивлялся... ему казалось, что с каждым выдохом из каких-то его глубин поднимается БЕЗадресная всесущая благодарность. Она настойчиво просилась быть высказанной, но отвергала все знакомые ему слова... Григорий чувствовал, как оставаясь немой, она наполняла его теплой близостью и спасительным доверием ко всему: к Николаю, Вере Павловне, городу, крыше... жизни...