Глава 13
1.
Лицензия Брылевского оказалась, разумеется, литерной, и сколько-нибудь серьезную проверку организовать было непросто. К тому же существовало много надежных способов как добавить, так и исключить разоблачительную строчку из Реестра – тут нужна была специальная экспертиза. Но и в случае успеха, что бы это дало? Сама-то копия завещания вполне могла отсутствовать у нотариуса.
Все это Жергин хорошо понимал, как и то, что прямых улик в причастности к преступлению государственного чиновника добыть невозможно. Да и на кой вообще сдался нотариусу старик с кучей наследников?
Если даже допустить, что генералу впарил в мозги две пули афганец, то разбойное нападение все равно имело мотив бытовой разборки. «Нет, заказом здесь и не пахнет, зря волнуется шеф, – подумал майор. – Однако же, надо кончать с делом, не хватало еще усердствовать над реабилитацией покойного наркомана».
Мелькнула мысль, что если отцеубийца окажется невиновным, то придется разгадывать запутанную шараду с его отрезанной головой на рельсах. Почему-то именно дикость такой расправы опять возвращала к афганцу. То, что повидали у душманов ребята, многим сворачивало мозги набекрень. К тому же парень контуженный, инвалид.
Какой-то внутренний тормоз мешал Жергину строить версию по афганцу. Он сознательно вычеркнул из памяти боевое прошлое соседа покойного кагэбэшника, генерала Рыкова, но как бы для личного интереса проверил все-таки, не пересекался ли он с подозреваемым в Афгане. И действительно: обоих – командарма и сержанта – в одно время латали в полевом госпитале миротворцев. Деталь, конечно, интересная, но обнародовать ее – означало сдать Рыкова «конторе», не говоря уже о судьбе афганца.
Майор же был человеком чести, и ради дешевой помпы с «кремлевскими старцами», финал которой просчитывался без особых умственных усилий, не мог губить генерала дутой версией, в которую сам, честно говоря, ни на йоту не верил. Тому и так хватало проблем с дочерью.
Другое дело связь Воробьева с малолеткой – прямой или косвенной наводчицей. Именно она могла свидетельствовать как в его пользу, так и против него. Возиться с девчонкой радости было мало, да деваться некуда: расследовалось убийство – не кража в школьном буфете, и Жергин выписал повестки ей и ее матери.
Просматривая возвращенное в производство дело, он наткнулся на описание вещдоков. Женский зонтик, ни к селу, ни к городу притороченный к изъятым вещдокам въедливым Коляном, теперь, похоже, мог обрести хозяйку.
Когда Лиля Васильевна заглянула в почтовый ящик и обнаружила в нем две повестки, у нее вспотели ладони. «Допрыгалась!» – раздраженно подумала она о дочке. Прочитав же бумажки, растерялась еще больше. Какие такие еще свидетельские показания могли требовать от них по давно закрытому делу? Все тридцать три раза было пересказано, записано в протоколе и повторено в суде. Чего еще от нее хотят? И ребенка зачем-то терзать будут.
«Тимур! – вдруг вспомнила она. – Что он там плел про ментов? На чем же его сцапали?» –
и не чуя ног, подскочила к дверям.
- Жанка! – закричала она с порога. – Сейчас же поди сюда, дрянь паршивая, ты слышишь меня?!
Никто не откликнулся. Лиля заглянула в гостиную и спальню, постучала в кабинет, приоткрыла дверь – пусто. «Ну и ладно, черт с вами! Позвоню Филе, – решила она, тут же вспомнив, что нотариус звонить в офис категорически запретил, и с досадой выругалась: – Ах, сучий потрох! Все его козни: сдалось мне это проклятое завещание, Денис итак не жилец был. Кто б меня, его законную жену, лишил жилплощади? Хоромы, вишь, ему генеральские марелись, вот тебе, вот! – она потыкала в воздух аккуратные маленькие дульки. – Назло тебе, крысятина, признаюсь во всем, скажу, как ты подучил натравить Дениса…»
Она обессилено опустилась на скамью в кухне и схватилась за сердце. Жанка!.. Где она была в ту ночь? Ведь после убийства девчонка две недели не ночевала дома, а Тимур позвонил и сказал, что она гостит у его какой-то тетки. Вот где доля горбатая настигла… «Не отдам! – вдруг взвилась она. – За что девчонку в тюрьму? Увезу, спрячу, ни одна душа не найдет…» – и тут же сникла, судорожно глотая воздух.
Куда? На белковый комбинат, в каторгу, в грязь по колено, в разваленную избушку под плаксивым уральским небом? Куда-а? Туда, откуда вытащила, измордовавшись до пены, смертельно больную мать и несмышленого подростка? И что же? Что смогла дать обоим? Не учить, не лечить, не похоронить по-человечески… Несчастная старуха так боялась печи… все просила: «На третий день во гробе положи в землю. Поминай. Не забывай меня, доча…»
Лиля голосила уже в голос, не слыша себя. Вся ее беспутная, горькая жизнь маячила сейчас перед глазами: и детство впроголодь, и учеба среди полудурков, и работа на надрыв кишок в вонючем химическом складе, и трахнувший ее на упаковочном тюке посреди склада бухгалтер… Безмозглая, даже пятерки в прибавку к зарплате не выторговала! А живот рос, как на дрожжах, не от картохи-то с кислой капустой, от которой пучило по ночам. По весне принесла в подоле девку…
Разве не тянула она жилы из последних сил на комбинате? Разве не старалась получше кормить и наряжать дочку? Но куда деваться от беспробудной цепкой нужды в деревне, испокон пьяной, нищей и каторжной? В Москву! В Москву!..
Да кто ее ждал там, в чванливой, обожравшейся, горластой столице? Татарской плетью исхлестали шлюхи белокурую конкурентку на Казанском вокзале. Старая бандерша взяла к себе отлежаться в грязной кладовке, а потом, в расплату, здоровенькую (упаси бог, триппером хозяев не наградить!) подкладывала под ментов.
Один пучеглазый капитан косил под сердобольного: отвез, жалеючи, к сутенеру на набережной. Ее приодели, подселили третьей в двухкомнатную квартиру с ванной. Девочки работали в номерах, а она дежурила «на точке». Лезла из кожи вон, обихаживая вонючих потных самцов, но их становилось все больше, силы иссякали. Сутенер избивал, почти не платил денег.
И тут Феликс Брылевский подкатил на своей тачке. Он был ленивым и мерзким, предпочитал то, что больше всего нравилось солидным клиентам – оральный секс. О, как люто она их всех ненавидела! Но чем еще можно было заработать на сносную жизнь себе и ребенку? И она старалась до изнеможения, до рвоты желчью…
Миниатюрная, с полной грудью и льняными прядями струящихся по плечам волос, с розовым, всегда приоткрытым свежим ртом, пахнущим карамелью, Лиска едва не свела Брылевского с ума умелой лаской и рабской покорностью. Он купил ее, как вещь, заплатив символически сущие пустяки – для сутенера тридцатилетняя «соска» была бесприбыльной, недоходной, он просто уважил просьбу сердобольного капитана.
Казалось, что судьба улыбнулась ей, наконец-то, особенно поначалу, когда нотариус устроил содержанку мыть лестницы в генеральском доме и позволил перевезти к себе мать с дочкой. Ничего плохого нельзя было заподозрить и в плане замужества с наркоманом. Она вымолила законный свой шанс на счастье и вцепилась в него зубами.
Лиля громко стенала, как помешанная, покачиваясь на стуле. Куда спрятать глупую, доверчивую Жанку, да и как отлепить от Гошки, с которым она проводила дни и ночи? Что сказать Тимуру, когда тот появится здесь? Голова шла кругом, следовало обдумать, как отвечать на вопросы следователя, чтобы не спутать первые свои показания. В смятенный рой ее мыслей ворвался телефонный звонок.
- Как живешь, Лиска? – услышала она в трубке голос нотариуса. – Какие новости?
- Плохие, – бросила она со слезами. – Надо встретиться.
- Не могу, работы не в проворот.
- Меня к следователю вызывают…
Она умолкла, прикусила язык, не сказала, что теперь не одну, а с Жанкой в придачу.
- Мне какое до этого дело? – взорвался Брылевский. – Ты зачем, кстати, афганца прислала? Ему адвокат нужен, а не я. Не шей мне свои проблемы, слышишь? Не видел я в глаза ни твоего свекра, ни его завещания, поняла?
- Как это? – опешила Лиля.
- А вот так, и сама держи язык за зубами и сопли не распускай. Зря ты с продажей телишься. Подписала бы бумаги – никто б тебя не достал. Я к тебе с добрым советом, а ты задом вертишь, как флюгером. Ну, довертишься…
- Подожди, Филя, давай встретимся, поговорим.
- Не о чем говорить больше. Или подпишешь все, что скажу, или гноись на нарах. Так тебе и отдадут жилье на Кутузовском, подстилка грязная!
- Я же ни в чем не виновата! – вскрикнула Лиля, теряя рассудок. – Подпишу все, что скажешь, только спаси нас, Филя! Ты… ты… – она завернула вдруг круто русским отборным матом и выпалила следом: – Сам в камере жопу педикам подставлять будешь, тюлень гладко-сладкий. Сейчас же расскажу все на Петровке…
- Заткнись, сука! – в ответ заорал Брылевский и швырнул трубку, но тут же перезвонил снова: – Подходи в наш бар у пруда. Буду там через час.
Лиля прислонилась к стене, дрожа всем телом. За себя постоять она не сумела, но за дочку… за дочку перегрызет глотку любому, пусть только сунутся к ней! Докажите сначала… «Подпишу бумаги, черт с ним. Не жили богато – не хрен начинать. Сдыхаться бы поскорей от этих хоромин и уехать подальше. В тот же Чепецк, хотя бы, на первое время, если тетка жива…» Волноваться за белобрысого «племянничка» нужды никакой: не бездомный, слава Богу, тоже с претензией на наследство, вот пусть и качает свои права, где надо. А она сделает все по закону. Филя себе не враг, даром рисковать не станет. Раз говорит, что все чисто, значит, так и есть.
Собравшись с мыслями, Лиля переоделась, привела в порядок лицо, свернула волосы на темени
замысловатой ракушкой и отправилась на встречу.
Спустя два дня, стараясь не опоздать и оттого немного заранее, Лиля Васильевна постучала в кабинет Жергина. Беседа майора с вдовой наркомана ничего существенного не прояснила: женщина держалась уверенно, нового к тому, что уже было известно, не добавила. Дочка, с ее слов, гостила у тагильских родственников, у кого точно, она не могла ответить, потому что родни было много, а девочка вполне самостоятельная, по большей части останавливалась там, где заблагорассудится. Что до изъятых сберкнижек, то Лиля Васильевна только недоуменно передернула плечами и сказала, что не видела афганца со дня появления Игоря в доме.
Объяснение же Воробьева показалось ей вполне правдивым, потому что его гастроли в электричках и частые пересадки на станциях по Ярославской дороге всем были хорошо известны. Афганца знали даже путейцы и станционные кассиры. Предъявлять же свои права на денежные вклады она категорически отказалась и сказала, что если ими воспользуются другие наследники, она этому только порадуется. Жергин промолчал, отметив про себя, что такое бескорыстие – признак нечистой совести или психического расстройства, отшлепал протокол на машинке, выдернул лист и протянул ей на подпись.
- Вот здесь, – указал он на птичку и с безмятежной улыбкой в пшеничных усах спросил: – Это не ваш зонтик?
Лиля Васильевна механически бросила взгляд на край стола, брови ее взметнулись вверх…
- Кажется, мой… Но… разве я пришла с зонтиком?
- Не помню, – продолжал широко улыбаться майор, заглядывая в глаза женщины безоблачным взглядом. – Да не смущайтесь, посмотрите как следует.
Лиля вдруг выбросила руку вперед и торопливо сказала:
- Нет, нет! Не мой, я уже с месяц без зонтика, посеяла где-то…
- Я вам подскажу где, – заметил Жергин, резко охлаждая тон. – Вам придется дать подписку
о невыезде и немедленно разыскать дочь.
На ватных ногах она возвращалась домой, плохо соображая, куда и зачем идет. Конечно, следовало опять все валить на Дениса – мертвые сраму не имут, но как быть с проклятым афганцем, наверняка подославшим шпионить Жанку за отчимом?!
Она вдруг ухватилась за жиденькую, подлую мыслишку: совращение подростка… да, да – совратил, подослал, скрывал у себя, запугал… пусть ответит! «Все ответят! Не дам, не да-ам свою девочку в тюрьму! Уроды проклятые…» Лица шмыгающих мимо людей почему-то вдруг стали обрастать шерстью и напоминать ей всякую нечисть: морды то удлинялись, то сплющивались, носы шевелились, а глазки злорадно блестели… «Твари…» – расползлось что-то мерзкое в туманящемся сознании женщины, и она осела на тротуар.
2.
К концу октября дачный сезон в Подмосковье обычно заканчивался, и хотя поздняя золотая осень еще баловала погожими деньками, ночной ледок уже выбеливал лужи, и глянцевой корочкой хрустела стылая грязь под подошвами башмаков.
Грибным духом, запахом прелой травы и свежезаваренным малиновым чаем пахло на даче в Абрамцево, куда поздним вечером по записке свояка Брылевского, промышлявшего недвижимостью, спешно поселились Игорь и Жанка. Старый, рубленный из сосны дом оказался просторным и крепким. С настоящей русской печью на кухне, с широкой лежанкой, застеленной домоткаными дорожками, с круглым столом и электрическим, вполне современным самоваром.
Вся эта роскошь на неделю-другую отдавалась в полное владение «юным друзьям» нотариуса исключительно из желания скрасить скромный досуг единственного внука так трагически ушедшего генерала – его «любимого дорогого друга».
Спектакль разыгрывался по высшему разряду: Брылевский лично отвез ребят на своем шоколадном пежо, накрыли ужин при свечах, шутили, веселились, а потом нотариус укатил с Лилей Васильевной.
Гоша преисполнился важности – друг деда, человек с положением, воздал ему столько почестей и внимания!
Жанка тоже из кожи вон лезла, чтобы угодить приятелю. Дни и ночи напролет пылкие любовники барахтались на лежанках, на полу, в баньке и даже в трухлявом прошлогоднем сене на чердаке. Потом в доме сидеть надоело, и они отправились в лес. Их мало волновало соседство с прославленной усадьбой, тихая, налитая до краев прозрачной водой красавица Ворюшка, уносящая палый золотой лист и сломанные ветром хрупкие ветви низко склоненных над ней деревьев. Окутанный романтической тайной вдохновения, лес возбуждал в них только один неистребимый инстинкт. И они отдавались ему с удовольствием и фантазией, на какую только оба были способны.
Но однажды, в дождливый пасмурный день идиллия закончилась. Игорь проснулся в дурном настроении. Он не стал завтракать, отодвинул тарелку и сказал:
- Все. Завтра уезжаю.
- Куда? – дернулась Жанка, словно ее перетянули кнутом по спине.
- Домой. Мать извелась, наверно. И потом, вообще…
- Вообще – это значит, невесту свою будешь искать?
- Не твое дело, – буркнул Игорь, забрался с ногами на подоконник и закурил.
- Нет, мое! – взвизгнула Жанка. – Она тебе никто. Никто, слышишь?! Она с другим укатила,
и никакого ребеночка не было, вранье это!
- А тебе откуда известно? – не поворачивая головы, вяло спросил он.
- Известно! Все мне известно. Только ты, дурак, ничего не знаешь…
Она умолкла, в сердцах звякнув посудой.
- Нет уж, договаривай, – капризно потребовал Игорь.
Но Жанка молчала, едва сдерживая сердитые слезы. Она убрала со стола, набросила куртку и вышла на крыльцо. Гошка нехотя поплелся следом. Девчонка сидела на лавке, поджав ноги, и неумело затягивалась сигаретой.
- Ты чего? – удивился он, никогда раньше не видавший ее курящей.
- А так, – неопределенно махнула рукой Жанка, глаза у нее были на мокром месте.
- Да ладно тебе! Выкладывай, как на духу, нечего целкой передо мной ломаться.
- Я, может, целку для тебя не сберегла, зато после с другими не путалась, – со злобной обидой сверкнула черными глазами девчонка. – Меня замуж афганец звал, пристрелить грозился, если брошу, а только мне пофиг… Гошенька, – вдруг взмолилась она, соскользнув с лавки и прижимаясь к его коленям, – не жить мне без тебя… ты – это я… И тебе не жить, разве от себя убежишь? Не бросай меня, я ведь той ночью тоже была там…
- Что, что ты сказала? – прохрипел Гошка осипшим враз голосом. – Где ты была?
Когда? Что видела? Говори!..
Он не замечал, что впился ей в узкие плечи худыми железными пальцами и тряс изо всех сил.
- Пу-усти, бо-ольно, – заикалась Жанка, царапаясь и вырываясь из рук.
Совсем обезумев, он швырнул ее на лавку и сбежал со ступеней. Домой! Пропадите все пропадом! К черту!.. Но ни одной, сколько нибудь отчетливой мысли не проявлялось в мозгу. Все перепуталось и смешалось в голове Гошки. После долгой пьянки и беспрерывного секса, у него, вдруг, наступила настоящая кома. Он бежал, гонимый страхом, не разбирая дороги. Падал несколько раз, спотыкаясь о толстые корневища в лесу, и наконец угодил в реку. С разбегу, лицом вниз, в осклизлую илистую заводь…
Высокий, пронзительный женский крик взлетел к небу и осыпался на него сухой хвоей.
Очнулся он от ласкового тепла на веках, потом услышал звяканье посуды на кухне, осторожный скрип половиц и, стиснув зубы, застонал… «Уеду… все равно уеду, пусть что хочет делает… Вот сейчас поднимусь и уеду!» Затем с опаской пошевелился и сел на постели. Голова шла кругом, слегка подташнивало. «Нет, – спохватился он, припоминая пророчество Жанны, – пусть сперва расскажет. Пусть все скажет… Сама воровка… значит, это она завещание украла! Воровка, воровка, – злобно повторял он про себя, – кто ей поверит?..»
Легкие шаги послышались совсем рядом. Он поднял глаза и встретился с чарующим взглядом девчонки. Она стояла напротив, в его клетчатой сорочке нараспашку, под которой ничего не было. У Гошки дрогнули пальцы, жар разлился по всему телу до самого горла, он сглотнул слюну и протянул зовущие руки…
…Но странно: Жанна не издавала ни звука. Она ласкала его, еще слабого, едва не до обморока, усыпляла колдовскими очами, снова пробуждала горячими ласками и при этом молчала, как Русалочка.
- Скажи, хоть слово, – виновато просил Игорь. – Ты видишь, я больше не сержусь… Ну, прости меня, ладно? Не хочешь, не рассказывай ничего, только заговори…
- Хватит играть в молчанку! – бубнил он, старая скрыть леденящий, нутряной страх. –
Я знаю, кто взял завещание.
Чаровница улыбалась темными, как южная ночь, глазами, прикладывала пальчик к губам,
и снова миленок погружался в сладкие волны неги, прогоняя от себя темные мысли.
Утром, в одночасье, когда Жанка убежала в магазин за хлебом, все кончилось само собой. Приехала Лиля Васильевна и сказала, что днями они с дочкой уезжают из города. Насколько и когда точно – это уже как получится.
- С чего вдруг? – удивился Игорь.
- Старая у меня родня, Гоша, – отвечала нарядная, красиво причесанная тетка, от которой вкусно
пахло дорогими духами, – помирать, дураки, начали. Видать, от житья стремного ухайдакались.
- Тогда я остаюсь. Мне перевод в институт оформлять надо.
- Ты бы, Гоша, к матери съездил, – не замечая вызывающего тона племянничка, тихо сказала Лиля. – Неспокойно тут сейчас. Без суда никто тебя в Москве не пропишет – столица, режимный город… А суд когда еще будет? До весны дожить надо.
- Вы мне… угорожаете? – побледнел Игорь.
- Нет. Вот только афганец по всей Москве Жанку ищет, он парень контуженный, того и гляди беды жди.
- Что за афганец? – нахмурился Гошка, припоминая, что и Жанна говорила ему о каком-то афганце. –
Откуда он взялся?
- Это жених ее, – с достоинством пояснила Лиля Васильевна, посмотрев прямо в глаза парню. – Они серьезно встречались, пока… – она выразительно запнулась, – пока ты, Гоша, не появился.
- Я-то тут при чем? – заерзал охальник. – Сама она на меня влезла.
- Она, может, и сама, – согласилась тетка, – только какой спрос с малолетки? А ты, дружок, по всем статьям уже ответчик.
- Что-то я не понял, – судорожно напрягся Игорь, – что вы мне тут шьете? Какие еще статьи?
- Был бы человек, а статья найдется, – напомнила мудрую истину Лиля Васильевна. – Ты не ершись, парень, хвост павлиний не распускай передо мной, я к тебе в тещи не набиваюсь. На мою Жанку – только свистнуть – таких, как ты, очередь до калитки станет. Тоже мне, подарочек, – она презрительно сплюнула. – Собирай манатки и мотай к мамочке, живо, пока проблем не схлопотал. Можете здесь погужеваться денек до отъезда. Только на Кутузовский ни ногой, если не хочешь без яиц остаться.
Она стремительно поднялась, запахнула плащ, сунула сумочку под мышку
и поплыла на высоких каблуках к выходу.
- Я не обижусь, если не застану тебя здесь послезавтра. Привет мамочке… Чао!
Помахав в воздухе изящной ручкой с накладными ногтями, вдова уверенно перешагнула через порог.
3.
Про подписку о невыезде Лиля не сказала нотариусу ни слова. Впрочем, после того, как он быстро, в несколько часов, упрятал Жанку с племянничком на дачу, она немного смягчилась. Следователь дал ей три дня, чтобы привести дочку. За ними выпали выходные, а следом мент ни с того, ни с сего раздобрился и согласился подождать до конца недели. Времени оказалось предостаточно: бумаги на генеральскую квартиру выправили до последней запятой. И дело стало за малым – подписать их и пересчитать бабки.
Однако Лиля не доверяла своему «куратору» ни в чем. Она понимала, что и тот мизер, который он согласился сплатить ей из рук в руки, может испариться, если не подстраховать себя. От квартиры в Пушкино тоже пришлось отказаться – с Москвой, похоже, пора было прощаться всерьез.
- Я уже подобрала себе то, что нужно, – заявила она Брылевскому в сауне, едва ли не в последний момент перед сделкой, – афера твоя реализуется только в два этапа.
- Лисонька, – слюнявил нотариус, потягивая с наслаждением черное пиво, – не надо крепких фраз, они меня не впечатляют. Я не аферист, а государственный чиновник. Говори свои условия.
- Аванс в половину суммы сегодня, а вторую – завтра, после подписания бумаг, – заявила наглая содержанка, не моргнув глазом.
- С ума сошла! – подскочил Брылевский, брякнув кружкой о пластмассовый столик. – Кинуть меня хочешь? Взять деньги и сорваться? Ах ты дешевка неблагодарная!
Он готов был броситься на нее с кулаками и избить до полусмерти. Зря, зря свояку не отдал «на отработку», у него бы все подписала, не пикнула… и заткнулась бы навсегда. Холодный пот выступил на лбу.
- Успокойся, никуда я не сорвусь, – примирительно отвечала Лиля, опиливая пилочкой розовые ногти. – Просто у меня свой план. Нужно подальше отправить Игоря. Ты же не хочешь, чтобы о продаже трезвонили по всей Москве? Значит, надо малому замазать зеньки. Он денежки любит. Навешаем лапши: дескать, квартиру комендатура забирает, надо спешить, – и подсунем маленько баксов. Пока скумекает, что к чему – поезд ушел. Все по-честному. Сберкнижки-то под арестом, а по копии завещания, которую ты подложил…
- Идиотка, чтоб у тебя язык отсох!
- Не психуй. Ты ж его с матушкой ободрал под чистую, – Лиля подула на ногти. – Пусть теперь таскаются по судам. Я от сберкнижек открестилась и дачу бросаю, и машину, у меня на совести чужой крови нету.
- Ну и дура, копейки больше не добавлю, – шипел Брылевский, не соображая, при чем здесь кровь.
- А мне и не надо. Хватит того, что ты отвалишь – спасибо за щедрость – за мое собственное имущество.
- Ты на что намекаешь?
- Да уж какие намеки, – усмехнулась белотелая вдова, любуясь ногтями, – козе все понятно.
Феликс Эдуардович, потеряв дар речи, прошествовал в простыне через просторный холл сауны, куда частенько водил свою кралю, и взгромоздился на топчан массажиста. Он чувствовал, что если не расслабится сию минуту, то его попросту хватит удар.
На самом же деле далеко не все было так понятно и просто, как казалось со стороны. Лиля сознавала, что если даже удастся благополучно получить обещанные деньги, то уйти с ними далеко ей не дадут. Подписка о невыезде связывала руки.
Но уж конечно ни о каком дележе с племянничком и мысли не было. Другое дело – Жанка. За сутки девчонку удалось бы отправить, например, в Молдавию, к троюродной сестре, выданной туда замуж лет десять назад. Та была бездетной и все просила девку к себе на житье, обещала даже выучить на артистку. Теперь же, с головой на плечах и десятью тысячами аванса, можно было ехать куда угодно.
О том, что делала ее дочь роковой ночью на даче, Лиля не пыталась и отгадать. Не она же, прости Господи, стреляла в старого, так зачем калечить ребенку жизнь? Догадываясь смутно, что Жанка была где-то рядом и что за это может дорого заплатить, мать была одержима одной только мыслью: спасти свою девочку. Она сама боялась тюрьмы больше, чем смерти, но ради дочки готова была принять этот крест на себя.
«Зонтик, проклятый зонт выдал мою глупышку! Ну и что? Скажу: сама там была и оставила. Или Денис утащил, да, да, именно так», – утешала себя Лиля, но доводы эти не помогали. Сгущавшиеся опасения попасть в безвыходную, замкнутую ситуацию, лишали рассудка. «Ах, при чем здесь зонтик? Это я, я одна во всем виновата! – бичевала она себя. – Ну кто я такая? Вчерашняя проститутка, уборщица, вдова наркомана-убийцы. Каждый шаг припомнят, сделают соучастницей, неспроста все… Генеральские хоромы кому-то снятся, видать, потому и вытащили дело. Прав Филя: таких, как мы, дальше скотных дворов в барские усадьбы не пустят».
И все же сдаваться за так Лиля не собиралась, характер уральского крутого замеса давно сделал ее двужильной. Как кошка, выброшенная на навоз, она до сих пор выживала и поднималась на ноги. Выдурить у подоночного хахаля аванс нужно было любой ценой. Она знала наверняка, что как только поставит последнюю закорючку на документах – цирк закончится очень быстро.
С испорченным окончательно настроением Брылевский подруливал к своему офису, намереваясь побыстрей закруглиться с вечерним приемом. Он ставил машину обычно со стороны парадной, но едва только въехал под арку, как слева замаячил длинный силуэт афганца. Нотариус чертыхнулся, опустил стекло и, не выходя наружу, спросил:
- Что надо?
- Поговорим? – вместо ответа предложил парень.
Его темные ввалившиеся глаза нехорошо блестели. Вся крупная костистая фигура была напряжена и взъерошена. Руки в карманах тоже не слишком располагали к общению.
- Я же просил… – начал Феликс Эдуардович.
- Я тоже прошу, – перебил его Воробьев и добавил в полголоса, приближая лицо к окну: – очень.
- Садись, – кивнул нотариус, поставил машину на отведенное место и выключил зажигание. – Я тебя слушаю.
Здесь, у подъезда, с таким «клиентом» его, конечно, могли засечь менты, но и везти чумного пассажира Брылевский побаивался.
- Где Жанка? – вдруг спросил тот, не распыляясь на предисловие.
- Откуда мне знать…
Закончить фразу нотариус не успел. Афганец придвинулся и ткнул ему в бок металлический твердый предмет.
- Ты, мудозвон необрезанный, мне сейчас же напишешь адрес, куда отвозил девчонку с тем фраером, что у них подживался. Я видел, как они грузились в твою тачку. Меня пасут менты на Кутузовском, я их вычислил, а старая сука по телефону не отвечает… Ну!
Второй тычок пришелся по печени, и нотариус ойкнул. «Пистолет!» – мелькнуло у него в голове.
- Вы не должны! – вскрикнул он. – Вы не имеете права!
Афганец слегка стукнул его лбом в висок, и сквозь острую боль Феликс Эдуардович услышал:
- Мне мои права три года в Афгане разъясняли, так что не бзди, барсук, я их вызубрил до конца жизни… Пиши разборчиво, чтобы я память не напрягал контуженную.
«В самом деле прикончит, сволочуга», – суетливо соображал нотариус, доставая из бардачка неверными руками записную книжку и карандаш. Вдруг его осенило, что встреча афганца с обитателями лесной дачи может преломить ситуацию в его пользу. То, о чем он подумывал на досуге, но из трусости боялся замкнуть на бригаду свояка, перепродавшего в ближнем Подмосковье уже не одну квартиру сгинувших без следов хозяев, могло теперь сложиться само собой. И главное – к нему никаких претензий. Его самого под стволом принудили…
Он живенько набросал подробный адрес, и даже попытался объяснить, как лучше от станции дойти к дому. Воробьев пнул его на прощанье ботинком в косточку и, наконец, оставил в покое.
Феликс Эдуардович с трудом одолел несколько ступенек в парадной, вошел через служебный ход в кабинет и повалился в кресло.
Спустя несколько минут секретарша извинилась перед клиентами и отменила вечерний прием.
*******************
Продолжение следует