Он был титулярный советник,
Она — генеральская дочь...
И так далее
Вот он сидит - в клетчатом костюмчик, в оранжевом кимоно, покачиваясь на лошадке, разливая целебный отвар по кружкам... в свою кружку, себе в кружку, разумеется, так как ты не достоин не только пить его отвар из его кружки, но и быть, - вот он сидит и смотрит на тебя полуприкрытыми крокодильим глазками; но крокодил значительней. Что он не говорит, а священнодействует, это и так понятно, поэтому мы размазывание этого предмета по древу теории опустим, пусть и не так, как он в этот момент опускает тебя. "Он не станет тебя целовать...", ведь он то же самое, что проститутка, у которой есть кодекс чести, и она не имеет права опуститься до уровня клиента. Табу. Тебе 25 лет - но для него ты то же самое, что папик для будущих дев, они скоро появятся вместе со словом, но не с фактом, ибо были всегда; только с папика есть что взять; с тебя - нечего. Твоя вечноцветущая молодость в пять, в двадцать пять, в пятьдесят пять, в сто тридцать четыре года и в мифе просто неприлична. Неприлична и неестественна. К тому же самим фактом своего наглого существования, а уж тем более тем обоюдопозорным фактом, что ты посмел прийти к нему, хотя бы даже за помощью, хотя бы даже на поклон, к такому значительному, ты на-ме-каеш, что ты значительней, поэтому вместо ди-а-лога автоматически складывается ситуация, в которой либо ты его уничтожишь - либо он тебя. Ну, как по мне, так первое не только лучше, но и неизбежно. Поэтому не переживай, всё устроится. Вокруг него сидят (с робким намерением в дальнейшем восседать... но и теперь, хотя бы мнимо, отчасти всё-таки восседают... ему удобно, что им так кажется: рабам надо бросать воображаемую конфетку)... итак, вокруг него сидят его приспешники; и из-за края офисной мебели, неуместной, как тебе кажется, на киностудии "Мосфильм", а уж тем более на неких пыльных и жарких улицах, где творят неизъяснимые шедевры, вот хотя бы социальные, не высовывается Иуда - даже ни разу не высовывается! Почему так? Они поголовно переместились вверх? Создаётся такая прямая горизонтальная линия: скууука, как говаривал профессор Мориарти в исполнении одного британца. Кто эта персона напротив тебя? На злодея он не тянет, доброхотом не является. Он - никто. И чем больше вы с ним оба понимаете это ("Ты оглянулся посмотреть, Не оглянулась ли она, Чтоб посмотреть, не оглянулся ли ты"), тем более уясняем, что это не тупик, а замкнутый круг; что вы сидели так друг напротив друга тысячи лет; и только тела менялись. Тела - но не ваше местоположение. Возраст - но не суть. И вот другой аспект, он теперь она, девочка, дочь коррумпированного чиновника, да какая разница, ведь суть не в этом. Суть не меняется - только тела. Вот оно, ихнее хвалёное бессмертие!
О чём вы с ней говорите, это абсолютно не важно; не важно так же и то, что это вовсе не разговор. Для неё этот неразговор - инструмент собственного величия (возвеличения не было никогда... она велика с начала и до конца, до кончика толстой кишки, хоть со стороны истока, хоть устья; будь она хоть клоакой - быть ей изначально великой). Для тебя... - что это для тебя? Инструмент... ах, нет! какой, к чёрту, инструмент! снаряд, выпущенный из неё, человекоинструмента, как из пращи. Она ушла в процесс - и процесс ей нравится. Полуприкрыв глаза, "Окей, - говорит она, - но вы, собственно, чего от меня ждёте?" И да - она не станет тебя целовать. Превратится в иву, издавая проклятые звуки шансона.
И тогда ты отвечаешь. Там, на "Мосфильме", на лошадке, в кустах, полных нераспустившихся бутонов.
Ты всегда здесь.