Итак, сразу же после выпускного бала с четверочным аттестатом я шагнул в Большую жизнь. Все мои беды в детстве компенсировались тремя фантастическими подарками судьбы. Первый – это рассказ моего нелюбимого отчима о Московском университете, к которому он относился с большими пиететом. Не будь этого проклятого отчима, я вообще не знал бы, что существует высшее образование. Второй подарок, разогревший первый, было мое тщеславие, обострившееся после прочтения сказки Андерсена «Гадкий утеок». Мне захотелось отомстить всем моим обидчикам за все унижения, которым они меня подвергали в детстве. Ну а третий – это мой интерес ко всему, в том числе и ко всем наукам. Не интересным мне была только зависть к привилегиям, которыми наделялись некоторые мои товарищи их родителями, – к театру, радиоделу и вообще всей электронике, спорту, охоте...
По сей день слово университет я произношу с трепетным благоговением. Правда, при этом я всегда представляю себе Московский университет до 1964 года – до того момента, как университетские чиновники пошли на сделку со своей совестью и, по требованию властей, в десять раз сократили число евреев, допушенных к обучению в университет. А до 1964 года университет представлялся мне средоточием в обществе еще не до конца истребленного интеллигентского духа. На знаменательных мероприятиях еще можно было увидеть профессоров, получивших свою интеллигентскую закалку еще до революции. И у них не хватало хитрости маскировать свое достоинство – все было написано на лицах!..
Интеллигентность – это свойство, которое сегодня в общем случае уже никому неведомо. Даже я, разделяющий все ценности интеллигетности в том, дореволюционно-питерском значении этого понятия, интеллигентом не являюсь по манерам поведения – частично потому, что я уже не могу их усвоить, частично потому, что уже и не хочу, ибо эти манеры усложняют деловые и производственные отношения. Примером носителей разносторонней интеллигентности в 21 веке могут служить А.Политковская, Н.Комарова-Некипелова, Е.Печуро, Л.Ахеджакова, К.Боровой, Л.Млечин... (Интересен феномен: неинтелигент в принципе неспособен разглядеть в человеке интеллигента! Так же, как и артист-неинтеллигент не способен сыграть роль интеллигента!..)
Одновременно с этим установка на тщеславие и максимализм требовала от меня избрать для себя профессию с самым грандиозным предметом во Вселенной. Очевидно, таким преметом является сама Вселенная. Поэтому весь девятый класс я был увлечен космогоническими теориями. Этот запал сохранился и в десятом классе.
Однако, соблазнившись тем, что вступительные экзамены в МИФИ были в июле, а не в августе, как везде, я подал документы туда. К сожалению (для того момента) и к счастью (для жизни в целом), я засыпался еще до экзаменов – мой порок сердца стал непреодолимым препятствием для учебы во многих вузах. И я, не прозевав купить в МИФИ их сборник задач для поступающих в вузы, решил подать документы сразу на Отделение астрономии физфака МГУ.
Но когда я увидел, что конкурс на астрономию составляет 25 человек на место, улыбка с моего лица сошла: с четверочным аттестатом и с посредственным знанием иностранного языка мне ничего не светит. Хитрый еврей (это я) принимает решение: поступить на общее отделение физфака, а уже впоследствии перевестись на астрономию. Эта задача была намного реалистичнее, ибо конкурс на общее отделение был 8 человек на место и я с лозунгом «Сдадим наши посредственные знания на хорошо и отлично!» бросился в полымя!..
В начале июля я скооперировался с одноклассником Валеркой Кудрявцевым, подавшим документы в МФТИ, и мы стали стали готовиться у него дома, а вернее – в его милом фруктово-ягодном садике. Занятия были очень напряженными, и я чувствовал, как моя голова наполняется знаниями, а главное – тренируется в смекалке, ибо самое сложное в хитрых задачах из замечательного сборника великого Петра Сергеевича Моденова для поступающих в вузы было найти ключ к решению.
Сегодня из тех занятий у Кудрявцева меня интересует один маленький деликатный вопрос: а где я обедал? И не могу вспомнить с достоверностью. Помню лишь, как собирал в его саду малину и отправлял ее в рот.
А тем временем тихой сапой подкрался август и, кажется, 2 августа я пошел на письменнную математику. С экзамена вышел довольный, с ощущением, что решил четыре из пяти задач и, если все правильно, то это могла быть и пятерка. Однако, приехав, как и многие другие ребята, на следующий день к дверям приемной комиссии, я выяснил, что решил лишь две с половиной задачи из пяти. А это уже тройка. Однако и это хорошая оценка, ибо после отсева конкурс предполагался упасть до одного с небольшим.
Этот день запомнился мне как самый счастливый в жизни. Каждый, кто уверенно рассчитывал хотя бы на тройку, чувствовал себя уже поступившим. У всех внутри клокотало! И только один абитурент оставался хладнокровным. Это был демобилизованный морячок. Он тоже радовался, но у него почему-то не клокотало. (Как выяснилось потом, сдав почти все экзамены на отлично, он забрал документы – оказалось, он... просто проверял свои силы перед поступлением в какое-то военно-морское заведение!...)
Через два дня было сочинение, а на другой день... мир рухнул! Как обычо я приехал к приемной комисии, где собирались все страдающие и переживающие. Настроение у всех было приподнятое. И вот здесь как будто кто-то свыше взял меня за руку и, отрубив мой разум, ПОВЛЕК! И я, как загипнотизированный, не нашел в себе силы сопротивляться. А произошло вот что.
Ко мне подошел парень лет тридцати пяти с лицом забулдыги-слесаря и стал выяснять, какой у меня иностранный язык. Узнав, что немецкий, он с вообушевлением взял меня в оборот и стал управшивать сдать за него вступительный экзамен по немецкому на геологическом факультете. В ответе ему меня мучил не вопрос, законно ли это или нет, а вопрос: нравственно ли отказать человеку в его ПРОСЬБЕ? Я стал упирать на то, что сам знаю немецкий с двойки на тройку и, следовательно, я не лучший помощник в его деле. И даже на довод, что в наших с ним фотографиях нет ничего общего, он нашел какой-то убедительный ответ. Ну и я, молодой баран, поддался на его удочку.
Понятно, что когда преподаватель берет экзаменационный лист, чтобы вызвать к себе на беседу абитуриента, он смотрит на фотографию. А тут, вместо коренастого мужика к нему подходит щупленький мальчик. Ну и... Ну и все белые нитки расползлись и мне поставили вопрос ребром: как вы сюда прошли? Не умея элементарно хитрить и врать, я протянул свое экзаменационное удостоверение. Вердикт бы краток: «Хорошо, мы передадим его в экзаменационную комиссию физфака»! Ну и... тю-тю, физфак!..
И лишь через 10 лет, когда я буду работать в секторе истмата Института философии АН СССР, выяснится, что на этот идиотский шаг меня подтолкнуло Провидение. Ведь в 1958 году мы, романтики науки, даже не задавались вопросом: а почему это вдруг ни с того, ни с сего государству понадобилось такое огромное количество физиков?! Мы верили пропаганде, что СССР – самое миролюбивое государство в мире, гарант мира на земле и науку он развивает исключительно в целях заботы о человеческой цивилизации в целом. Поэтому в 1956 году я, как и тысячи других романтиков науки, не колеблясь был готов полететь в космос вместо собак Белки и Стрелки с тем, что навеки остаться на орбите, лишь бы наука получила какие-то важные знания о космосе.
К этому времени в обществе начался настоящий бум по покорению атома. Рейтинги Физико-технического факультета МГУ, выделившегося в 1951 году в самостоятельный Московский физико-технический институт (МФТИ), и МИФИ резко зашкаливали. Романтика ядерной физики была столько велика, что их адептов совершенно не пугала перспектива заработать лучевую болезнь и погибнуть в молодом возрасте, что и воплотилось в фильме «Девять дней одного года» (1961).
Однако истинные причины такой любви к науке государства ДИКТАТУРЫ т.н. пролетариата и по сей день остаются тайной за семью печатями, ибо тайные интересы такого государства никак не пересекаются с интересами общества. В 1960 году, за два года до Карибского кризиса, нас, студентов королевского факультата электроники в МЛТИ, на военных занятиях настойчиво готовили к атомной войне и при этом нам активно и непрерывно внушалась главная идея: в атомной войне выгрывает тот, кто ее первым начал. Мысль о том, что в атомной войне победителей быть не может, считалась глубоко враждебной советскому государству. Именно за эту, научно обоснованную мысль, был уволен с работы из Генерального штаба вооруженных сил и исключен из партии военный историк Анатолий Иванович Крылов, с которым в 1968 году мне довелось работать вместе в секторе истмата Института философии АН СССР.
Ну и, конечно, небезынтересна и информация супершпиона Олега Пеньковского, переданная им американцам во время Карибского кризиса («СССР собирается первым начать войну против США»), в результате чего американцы помешали Хрущеву установить на Кубе ракеты с атомными боеголовками и развязать Третью мировую войну... (http://www.svoboda.org/a/24371903.html) Но, конечно, тогда, в 1958-м, я даже допустить такое не мог...
===============
На фото: Одноклассник Валерка Кудрявцев (ныне преподаватель МФТИ). Справа –
двухэтажное деревянное здание старого почтамта, откуда телеграфировал Лиходеев (из «Мастера и Маргариты»),