МИЛЫЙ МАЛЬЧИК, СЧАСТЛИВЫЙ МАЛЬЧИК.
--Какой милый мальчик! Какой воспитанный! Как хорошо играет на фортепиано! Из него, наверняка, выйдет великий музыкант! Ему ведь восемь, Маргоша?—спрашивает тётя Полина у бабушки. Бабушка, сияя от счастья, кивает.
Тётя Полина продолжает свои сюсюканья:
--Ему всего восемь лет, а он уже играет Шуберта!
Тётя Полина слегка треплет меня по щеке, и нежно гладит по голове. Я терплю, делаю вид, что мне приятно. Рука у тёти Полины костлявая, крепкая, и чем-то неприятно пахнет.
Тётя Полина старинная приятельница бабушки. Она привезла бабушке какую-то особенную шерсть, и что-то они с ней будут делать… Что-то вязать, что-то тянуть… Ну их…
Вообще надоела мне эта тётя Полина и её нудные восторги… На улице лето, жарко, солнце сияет, а я слушаю всякую старушачью дребедень… Меня распирает от желания скорее выбежать на улицу, и я прошу бабушку отпустить меня. Лицо бабушки, сияющее и ласковое, мгновенно становится озабоченным и серьёзным. В глазах её страх: внук выскочит из-под крыла, и побежит куда-то… Страшно!
Бабушка перечисляет, что мне запрещено: купаться в фонтане, убегать за пределы двора, подходить к Димке Лапкину, есть цветы, рвать цветы, загорать, сражаться на шпагах и так далее… Послушать её, так вообще ничего нельзя… Ходи, как пришибленный, и даже головой не верти… Но я со всем соглашаюсь, всё обещаю, и убегаю на улицу, испытывая жгучее желание скорее нарушить все запреты.
И мне сразу везёт: у подъезда сидит на скамейке Лапкин и делает бомбу. Бомба получается так: со спичек, ножичком, осторожно соскребается сера… Нужно небольшую горку… Потом в гайку завинчивается болт, так, чтобы образовалось углубление, в которое насыпается сера…
Потом в гайку, с другой стороны, плотно завинчивается другой болт… Он как пресс, сжимает серу, и получается бомба… Она не всегда взрывается, но если повезёт, то рванёт будь здоров… Лапкин у нас главный спец по этой части… У него накладок не бывает. Лапкин гордится собой. Я его понимаю—он мастер! Закончив бомбу, мы с Лапкиным идём на охоту. Просто так бросить бомбу не интересно. Нужно, чтобы был эффект.
Мы нашли удобное место и стали караулить. Только Лапкин стал врать, как он подорвал пожарную машину, как появился интересный объект.
Это была старуха Надеждина. Ужасно толстая, низенькая, на раздутых водянкой ногах, еле переваливаясь, она тащила две тяжеленных сумки… Круглое, потное лицо её, с тремя подбородками, красное от напряжения, выражало полное удовлетворение жизнью. Видно оторвала в магазине что-то дефицитное. Когда Надеждина, пыхтя и отдуваясь, протащилась мимо нас, Лапкин прицелился и метнул бомбу.
Неплохо метнул. Бомба взорвалась у самых ног Надеждиной, так близко от неё, что можно сказать взорвалась у неё под юбкой. Надеждина взвизгнула, сумки выронила и, широко расставив ноги-тумбы, остановилась, раскачиваясь и держась за сердце… Мы понеслись быстрее ветра. Вслед нам неслось: «Чтобы вы сдохли, сволочи!» И так далее. Перечислять проклятия Надеждиной не интересно. Всё это мы слыхали неоднократно.
Забежав за угол, мы остановились передохнуть. Лапкин, отдышавшись, предложил пойти к дяде Васе Солдатенкову. Дядя Вася, за две бутылки пива, разрешил утопить котёнка… Мне стало противно, и я отказался… Одно дело Надеждина, а другое—котёнок! Нельзя и сравнивать…. Лапкин беззлобно обругал меня и убежал.
Я решил пойти к нам во двор, посмотреть, что там делается….
Двор наш был прекрасен! Карликовые, декоративные деревья, клумбы, цветы… Море зелени! А главное—фонтан! В его чаше мы, самые независимые, с удовольствием купались. Когда я подошёл к фонтану, на дне его, на спине, с открытыми глазами лежал Лёшка Франтиков, сын нашего посла где-то в Африке. Над ним склонилась красивая Лиза Корецкая, и посыпала воду над физиономией Франтикова какими-то цветочками и мелким мусором. Это ради неё выпендривался Франтиков.
--Хватит, вылезай!—сказала Лиза, и легонько шлёпнула по воде розовой ладошкой. Франтиков вылез из фонтана, посмотрел на меня красными глазами, и вызывающе спросил:
--Можешь так? И поглядел на Лизу. Лиза насмешливо посмотрела на меня своими огромными голубыми глазами, и пренебрежительно сказала:
--Он не может. Ляжет и сразу все ноты свои забудет. Они у него из ушей выплывут.
И засмеялась. Засмеялся и Франтиков. Я пробормотал, что ничего у меня из ушей не выплывет… И лёг как Франтиков. Я этот приём давно освоил. К тому же Лизка мне тоже нравилась.
Лежу я на дне фонтана, лежу… Ну, не могу больше… Выскакиваю из него, а Франтикова и Лизку как корова языком слизала… Убежали…
Ну и чёрт с вами, подумал я, и пошёл на Собачью площадку. Там можно было высушиться и позагорать на полянке, окружённой густым кустарником… И доска там была, приволок кто-то… Лежи себе спокойненько, никто тебя не увидит, и бабушке не доложит… Я полянку осмотрел, всё ли чисто—иногда собачки сюда забегали… Убедился, что всё нормально, и лёг на доску… Приятно на ней лежать… Бабушка увидела бы меня на ней, ну и шума было бы! Её внук, Саша, Шуберта играет на фортепьяно и, вдруг, лежит на доске как алкоголик Солдатенков! Кошмар!
Я закрываю глаза, слушаю как шумят листочки на ветру, солнечное тепло пронизывает меня… Какие-то цветочки приятно пахнут… Кайф!
Я открываю глаза и смотрю в небо… Оно голубое, хорошее… Вот облако появилось, красивое, белое, величественное… Оно плывёт куда-то… И, конечно, не просто так, а со смыслом… Иначе зачем оно? Я думаю оно к нам прилетело из Италии… В Италии, говорят, всё красивое… И города, и поля и реки, и озёра, и бабы… Но самое красивое—макароны! Я видел на картинке—с ума сойти, какая красота! Слюнки сразу текут! Вырасту большой, поеду в Италию, и наемся макарон с моллюсками… Конечно, картины посмотрю в музее, без этого нельзя, но это вторым номером… Интересно, что сейчас делает Лапкин? Котёнка топит? Дурак… Что в этом интересного? Не понимаю… А куда Франтиков с Лизкой убежали? Да кто их знает…. Мне дела нет… Заманили меня в фонтан, как дурака, и убежали… Вообще, Лизка красивая… Ей десять лет, глаза небесной синевы, волосы длинные, светлые, по пояс… Платья красивые всегда… Я знаю почему она с Франтиковым ходит: отец его посол в Африке. Она хочет за Лёшку замуж выйти, и уехать в Африку… Охотиться на носорогов, макак ловить, кататься на слонах… Конечно, это интересно, я её понимаю…
Я учусь в знаменитой школе, где нет девчонок. Одни мальчишки учатся. Мы все будем музыкантами. Обязательно великими. Поём хором всякие музыкальные произведения… Выступаем в лучших залах… Во Дворце Съездов, например… И в Большом зале Консерватории…
Нас спрашивают: не скучно вам без девчонок? Мы говорим, что нет, не скучно…. Дел по горло… Фортепиано, хор, сольфеджио… Футбол… Потом будет дирижирование… В общем—не скучно. « Эти» смеются: потом будет скучно, говорят… Чего говорят и сами не знают… Смешки какие-то дурацкие…
Вообще-то я уже обсох… Встаю с доски и иду ловить шмелей… Вокруг дома растёт кустарник с жёлтыми, сладкими цветочками… Шмели перелетают с цветочка на цветочек, залезают в них так глубоко, что видны только одни шевелящиеся, чёрно-жёлтые, полосатые жопки… Это они пыльцу собирают… Открываешь спичечный коробок, одеваешь его на шмеля, сидящего в цветке—он в таком экстазе, что не понимает ничего—и коробку закрываешь… Всё! Шмель попался. Гудит, бьётся в коробке, лапами скребёт… Но никуда не денется. Будет сидеть.
Я шмеля поймал и с коробкой в руке пошёл, неизвестно куда… Вижу Лизка стоит у своего подъезда. Я разволновался, решил сделать что-то необычайное, чтобы её поразить… Подхожу к ней… Она посмотрела на меня молча, серьёзно, как бы спрашивая: что тебе нужно, толстый мальчик? Не видишь, я размышляю? Я этим её выражением пренебрёг и спрашиваю: хочешь, фокус покажу? Лизка важно кивает: покажи! А смотрит так, как будто не верит, что я могу сделать что-то интересное…
Я положил коробку на ладонь. Шмель гудел, возился и царапался… Лизка пренебрежительно скривилась:
--Ну и что? В коробке шмель… Это и есть твой фокус?
Я приоткрыл коробку, и в щель вылезла чёрная, пушистая голова шмеля, большеглазая, с усиками. Я закрыл коробку и голова шмеля отвалилась и упала в траву. Я, улыбаясь, посмотрел на Лизку. Лучше бы я этого не делал. Лизка оцепенела, побелела, потом слабенько ударила меня по плечу, зарыдала и убежала в свой подъезд.
Я ничего не понял. Что такого? Шмель ведь простое насекомое, с ним что угодно можно сделать. И нужно! Он для этого и летает. Вообще хорошо, что у нас в школе нет девчонок. Мороки с ними. Странные они… Ничего нельзя в них понять… Выдрючиваются и плачут… Потом опять выдрючиваются… Потом опять плачут… Чего-то им всё надо… Придумывают что-то без конца… Королев из себя строят… Ну их совсем…
Откуда-то с небес донёсся голос бабушки: «Саша, домой!» Ну ясно, пора обедать… Я себя ощупал, есть что-то мокрое… Нет, высох совершенно… Можно спокойно идти домой…
После обеда я немножко поиграл, потом читал, потом опять играл, пытался сочинять музыку… Но если говорить честно, я ждал вечера! Вечер самое интересное время дня! Вечером я властелин! Громовержец! Я хулиган-разбойник, лихой мальчик-соловей… В общем, интереснейший человек! Жду, жду, жду… Ну, давай, уходи, солнце! Темней небо! Скорее, нет сил ждать! Ну, ещё, ещё… Всё! Вечер наступил! Ура!!!
11 часов. На улице темно, небо густо-синее, зажглись окна… Прислушиваюсь! Ага! На дворе моём—веселье через край!
Мы живём на 9 этаже, внизу, прямо под нами стоит скамейка, на которой в это время обычно собирается молодёжь. Ну, ребята лет 15, 16… Мальчишки и девчонки… Они очень весело что-то обсуждают, смеются… Кадрятся!!! В общем ведут жизнь достойную нормальных людей…
Ах, как мне хочется к ним! Как мне хочется скорей стать взрослым, и иметь законное право сидеть на скамейке, почти ночью, в обнимку с Лизой Корецкой! Я бы всё за это отдал! Пианино, концертный костюм, лакированные туфли—всё! Но—не судьба! Рано…
И чем веселее, чем жизнерадостней взрываются смехом сидящие на вожделенной скамейке, тем злее становлюсь я… Мелкое, мстительное чувство овладевает мной!
Вам хорошо, а мне плохо?! Не бывать этому! И я начинаю операцию по защите своего самолюбия и ущемлённой гордости…
Бабушка с тётей Полиной сидят на кухне, и увлечённо обсуждают свои старушачьи дела… Им не до меня… Путь свободен!
Тогда, давно, молоко продавалось в треугольных пакетах из какого-то специального материала, специальной крепкой бумаги… Ну, не важно из чего, а важно то, что когда молоко выпивалось, в этот треугольник наливалась вода, и он превращался в прекрасную бомбу!
Если бомбу сбросить с 9 этажа, то она взрывалась внизу со страшнейшим грохотом, не принося никому вреда… Ну, испугает, ну водой обольёт… Это же ерунда! Пусть благодарят, что их вообще не кокнули!
У меня всегда были припрятаны два или три таких пакета… Дрожа от волнения и азарта, я бесшумно, как тень, проник в ванную, налил воды в один из пакетов, и, не дыша, на цыпочках подкрался к балкону… Сейчас? Нет… Что-то они притихли… Нужного эффекта не будет… Вдруг смех громыхнул! Сейчас! Бомба понеслась вниз, немного правее скамейки… Я замер! Бабах!!! Я жадно слушаю… Тишина! Потом кто-то начал говорить, кто-то свистнул, кто-то засмеялся, и весёлая карусель опять завертелась! Ещё громче и веселей!
Ах, вот как, господа, вам мало!
После третьего бомбометания веселье кончилось. Благоразумие возобладало. Они, портящие мне жизнь,--разошлись!
Я ликовал! Я победил! Враг изгнан!
Какая чудесная наступила тишина! Как хорошо! Кругом огни! Из парка доносится приятная, нежная музыка…
Я посмотрел в небо, и мне показалось, что из густой синевы его, льётся мне в душу—счастье! Льётся хрустальной, родниковой водой! Льётся волной медовой! Ну, не знаю, как ещё сказать!
Да, я счастлив! Невероятно счастлив! И не потому, что разогнал этих весёлых идиотов! А просто счастлив, и всё! Счастлив, как человек,
у которого всё впереди!