Глава 12
1.
- Я его упустил на Шереметьевской, – докладывал по телефону Жергину лейтенант Скифа. – Крутился, блин, как угорь на углях, а потом зашел к нотариусу. Я обождал, поднялся в приемную – пусто. Ну, вы ж сказали не светиться, шума не поднимать.
- Молодец, – скрипнув зубами, отметил майор. – К какому нотариусу, что за птица? Чей дом, сколько этажей?
- К нему вход с улицы… Брылевский какой-то, частная контора в квартире на первом этаже, жилая десятиэтажка. Он через парадную шуранул.
- Черт! Все данные по этому Брылевскому ко мне, быстро. Коз тебе доить,
а не за бандитами гоняться, морковка.
Виктор Федорович в сердцах бросил трубку. Упустить, конечно, афганца мог и он сам в таких обстоятельствах. Но это утешало слабо, тем паче, что начальство окрысилось на него за служебное рвение по этому делу и откровенно дало понять, что никаких других версий, кроме бытовой, рассматривать не намерено.
Наверху было наплевать и на афганца, и на самого покойного генерала, главное, чтобы мамонтовскую вонь не разнюхали следоки «московских старцев», с которыми покойный был крепко повязан прежде. Из «Матросской тишины» итак смердело на всю страну. Поэтому бытовое убийство в день путча близ Зеленых дач, где отдыхала элита кремлевской охранки, размусоливать не стоило. За его возврат в производство уже кое-кому нагорело с лихвой, дело требовали свернуть по-быстрому.
По правде говоря, никакого особого интереса у Виктора Федоровича к доследованию мамонтовской мокрухи не возникало, разве только досада на то, что, вслед за переводом на новое место, разархивированное дело об убийстве кадрового кагэбиста достало его и здесь.
Через час рабочий и домашний телефоны Брылевского поставили на прослушивание, но тот торчал у себя в кабинете практически до окончания приема и ничего интересного по телефону (во всяком случае, своим клиентам) не сообщал. Получить же разрешение на шмон по полной программе бумаг частного нотариуса было не так-то просто, а в некоторых случаях вообще невозможно: все зависело от того, по какой лицензии он практиковал.
Если лицензия была «литерная», то есть в определенной мере защищала от чрезмерного любопытства спецслужб конфиденциальность сделок клиентов нотариуса, то заглянуть в его бумаги удалось бы только после предъявления ордера на арест самого хозяина офиса на Шереметьевской. Для задержания же нужны были веские основания. Время работало против майора.
Вечером из аэропорта позвонил Валентин Иванович.
- Проворный ты мужик, – удивился Жергин, – как метеор обернулся. За столицей-матушкой заскучал, или что приключилось?
- Случилось, да, – отвечал Родин, – надо бы не по телефону…
- Понятно, – скуксился майор, – снова щенка выгуливать будем?
- Нет, Витя… Жена у меня погибла.
- Прости пожалуйста… Соболезную, брат, искренне. Конечно, сейчас же встретимся, – спохватился он. –
Ты где? Ах, да, в Домодедово… Ну, дуй в Пушкино. Извини, я без колес сегодня, сам бегу на электричку,
дома тебя встречать буду.
Валентин добирался дольше, чем предполагал Жергин. Майор успел нажарить картошки, сбегать в гастроном, припасти пару бутылок – разговор предстоял долгий.
Наконец, зазвонил звонок. Потоптались на пороге, обнялись… Умывшись с дороги, гость сел за стол. Помолчали, опрокинули, как водится, по сто граммов не чокаясь, с левой руки… И следом наполнили стаканы.
- Ты ешь, ешь, Валя, расскажешь еще про все, – опекал гостя Виктор. – Жизнь, она такая штука, знаешь, ломкая. Дети у тебя, кажется?
- Ага, – кивнул Родин, – мальчик и девочка.
- Плохо, брат, плохо, – покачал головой Жергин, – без матери расти не сладко, по своей шкуре знаю.
Гость вскинул на хозяина бессонные тоскливые глаза, и все лицо его вдруг передернул нервный тик, от виска к подбородку. Он потер лоб и не мигая уставился прямо перед собой.
- Говори, – наливая снова, глухо сказал майор. – Видать, у тебя свои выводы. Только зря ты с этим в Москву пожаловал. На месте бы посмотреть сначала как следует…
- Да чего там смотреть, – отозвался Валентин, закуривая после рюмки, – все концы, как водится, – в воду. Утопили бабу. Не разобрали чья, сгоряча… – он замялся, – ну, в общем, с корефаном моим она была.
- Понятно, – хмыкнул майор. – А его-то за что?
- Пароход не поделили… Он капитаном по Лене ходил, знал все шашни закулисные. Кинули его дважды, предупреждали, даже слегка порезали весной.
- Что ж он, сука, твою бабу подставил? Или на подстраховку взял? Думал, двоих не тронут?
- Не знаю. Может и на подстраховку. Какое это теперь имеет значение.
- Что ж я могу? Чем помочь?
- А наливай, Витя, ничем уже не поможешь. Я по другому делу сюда. Наш человек якорь бросил в парламенте, издательское дело поднимать надо. К тебе просто сердце потянуло. Наливай!
- Живым жить, – заключил Жергин. – Крепись, брат, все образуется.
Первый пузырь ушел, как в песок, и ни в одном глазу. Видно, слишком велико было нервное напряжение обоих. Разлили со второго, и майор вдруг спросил:
- А что Валерия Георгиевна, знает?
- Нет, – вздрогнул даже почему-то Родин. – Она и о том, что я в Москве, пока ничего не знает. А студент наш как, кстати? – спохватился он. – Домой навострил лыжи
или тут еще? Девчонка его нашлась?
Виктор пожал плечами. Он не мог вот так сразу решить, чего нельзя, а что можно доверить другу. К тому же редактор по большому счету и другом-то не был, но что-то в этом мужике располагало всерьез.
- Вроде здесь пока, – неопределенно начал он, – сидит на Кутузовском, никуда носа не кажет. Чего-то тут в мой расклад не вписывается. Девчонку обрюхатил, к ней же примчался, а потом заперся в дедовом кабинете, затравленный, как бирюк… Это загадка раз. Что же до беглянки, так и там дело темное. Рыков на уши весь спецназ поставил – дубль пусто, таких проколов не бывало раньше почти. Затем всесоюзный розыск объявил, в газетах растрезвонил, вознаграждение назначил – та же польза. Вот тебе загадка два.
- Хм, выходит, они не вместе. Но где же тогда девочка?
- Башки у всех от этого «где» опухли.
- Ага, у всех, кроме этого засранца, который из трусости своей забился в теплую норку. Какой корень – такое и семя.
- Ты про что это? Валерия Георгиевна, по-моему, сильная женщина… – майор осекся, но глаз не отвел, и только внезапно полыхнувший румянец выдал его нескромное любопытство.
- Зато папаша его говно.
Валентин сплюнул и замолчал. Некрасивый, конечно, треп вышел. Но накопившаяся ревность уже давно перехлестывала в нем через край и сейчас выплеснулась наружу. Голубоглазый ангелочек, писаный красавчик, отнимал у него Леру много лет. Сначала его отец, а потом и он сам – ее сын, только ее… Эгоистичный, испорченный материнской любовью ребенок почти двадцать лет владел ею безраздельно. И вот, наконец, этим летом она почувствовала себя свободной. Они оба были свободны. Брак с Асей не связывал его никогда. Он не любил жену, и не скрывал этого. Теперь же ее смерть все запутала и осложнила. Такой была только одна сторона медали.
С другой стороны стоял Чемпион. Черт бы его подрал с его клиникой! Валентин понимал, что отец и сын неизбежно встретятся, и тогда… Он не хотел и не мог представить себе, как тогда поступит Лера, какой сделает выбор. Но не сомневался, что на сей раз выбор останется именно за ней.
Ничего этого он объяснять Жергину, конечно, не стал. А только хряпнул со стакана остаток водки и сказал:
- Я на одну ночь к тебе. Завтра у меня дел по горло. Ты уж прости, дружище, за бесцеремонность. Летом свожу тебя в наши края. Ты в Сибири бывал, кстати? Простор, красотища.
- Служил я под Читой, – без особого озарения сообщил майор, – покормил вашу мошкару и клещей
своей кровушкой, да не только их…
Родин искоса посмотрел на приятеля, но ничего не ответил. Ему жутко хотелось спать. Там, откуда он прилетел, солнце уже золотило морозный туман над сопками. «Нет, – подумал он про себя, – все же на севере легче дышится…»
В Москве назавтра обещали дождь.
2.
Когда в кабинет к нотариусу вошел высокий, плохо одетый парень, тот успел подумать: «Обнаглел нынче клиент, в частную контору шушера всякая заваливается, как к себе домой», – и указал рукой на удобное кожаное полукресло для посетителей. Парень присел боком и сказал, выложив на край стола свои жилистые кулаки с набитыми мозолистыми костяшками:
- Я к вам по делу. Лиля Васильевна обещала, что вы мне поможете, если надо.
- Какая Лиля Васильевна? – не понял сперва Брылевский.
- Ну, эта, жена наркомана, который папашу своего пристрелил в Мамонтовке на даче.
Выпуклые глаза Феликса Эдуардовича полезли на лоб, он сообразил, что перед ним тот самый афганец, про которого Лилька упоминала много раз.
- Она мне даже телефон ваш давала, – заторопился парень, – черт-те куда бумажка потерялась, но адрес я железно запомнил.
- Ты вот что, – пришел в себя Брылевский, – сейчас пойди, погуляй. У меня клиенты по предварительной записи, а у тебя дело серьезное. Я правильно понял?
Парень кивнул, убрал свои кулачищи на колени и покорно ссутулился в кресле.
- Тогда дождись вечера. Скажем, половины седьмого, и ожидай меня на Ботанической, против гостиницы, только на другой стороне. Там тротуарчик в два локтя, не разминемся. А теперь иди. Нет, не сюда…
Брылевский встал и указал на внутреннюю дверь в углу кабинета. Афганец кивнул и молча направился через маленький тамбур в парадную. Это была дверь для клиентов, которые желали общаться с нотариусом напрямую, минуя секретаря. Кроме того, в парадную жилого дома входили десятки людей, и посещение государственного мужа не бросалось в глаза.
Он интуитивно почувствовал, что свидетели этой встречи вовсе нежелательны. «Дура, дура!..» – с досадой затопал ногами Брылевкий, схватился за телефон, но потом раздумал звонить и опустил трубку на рычаг. Бесполезно было объяснять этой тупице, что афганцу незачем лезть в контору. Дело сделано, если за ним следят.
Тут нотариус отер пот со лба и отметил, что слишком часто стал бояться слежки, сыщиков и всяких тайных агентов, которые мерещились на каждом углу. Продажа недвижимости в Пушкино, у свояка, шла неплохо, а пропавших одиноких стариков-склерозников, пьяниц и других отбросов цивилизованного общества повсюду становилось все больше, так что статистика ближнего Подмосковья никого не удивляла.
«С чем это он пожаловал? – размышлял Феликс Эдуардович. – Впрочем, очень даже кстати:
выясню, как там у него с Жанкой».
Заманчивая интрижка тут же крутнулась в хитрой голове нотариуса. Допустить, упаси бог, серьезную связь смазливой нимфетки с наследничком, неспроста обживавшимся в дедовом кабинете, нельзя было ни в коем случае. Возможно даже, что нотариус слишком поздно спохватился: надо было с первого дня гнать его в шею. Он уже позабыл, как сам советовал Лильке поприветливей обихаживать родственничка. Но кто знал, что тот окажется натуральным пройдохой? Придумал какую-то ерунду про беременную невесту, влез, понимаешь ли, в чужой дом, а теперь его оттуда не выпихнуть.
Весь расклад Брылевского завис на волоске. Нужно было побыстрее и полюбовно добиться подписи Лильки на бумагах по продаже Греминской квартиры, а потом… Потом в дело вступят те, под чьей крышей ходит свояк. Чертов байстрюк путался под ногами, к тому же смутно тревожило исчезнувшее завещание. Подделанный дубликат в конверте, заверенный по действующим нормам, уже давно лежал у него в сейфе. Но где-то же есть все-таки оригинал! Не пожар ведь случился на этой заколдованной даче. «Ладно, может и к лучшему, что афганец на меня вышел… Попытка не пытка, авось еще свою игру сделаю», – и успокоенный такой мыслью, он продолжил прием.
Чудесная аллея вдоль Ботанического сада в дождливые осенние дни теряла всю свою привлекательность. Машины, прижимаясь к бордюру узкого тротуара, то и дело выпускали из-под колес фонтаны жидкой грязи, а порывы ветра стряхивали с густых ветвей каскады ледяных брызг. Поэтому в такие часы прохожие предпочитали жаться к гостинице, и афганец, как черный ворон, нахохлившись мок на виду у всех, поджидая назначенное свидание.
Брылевский подкатил на своем ухоженном авто минута в минуту.
- Садись, – бросил он, не глядя на парня, и резко рванул вперед, на ходу захлопывая дверцу.
Однако проехав немного, свернул в переулок к железнодорожной насыпи и там стал в тупичке.
- Ну, теперь можно и поговорить, – удовлетворенно хмыкнул он, опуская стекло со своей стороны и затягиваясь ароматной дорогой сигаретой.
Но парень молчал, тупо упершись в бардачок взглядом.
- Смелее, – подбодрил его Брылевский, – я вас слушаю, молодой человек. Что за проблема? Мы с Лилей Васильевной друзья закадычные, так что можете безо всякого…
Он дипломатично перешел на уважительное «вы», хотя не чувствовал ни расположения,
ни симпатии к собеседнику.
- Меня менты повязали, – сказал тот, медленно поднимая тяжелые глаза на Брылевского.
- Как? – взвился нотариус. – Когда? Почему мне ничего не известно? За что же?
- Со сберкнижками взяли, в Калуге.
- Какими сберкнижками?
- На предъявителя.
Безысходная ярость едва не ослепила нотариуса. «Все рассчитала, дешевка подлая, специально меня подставляет…» Он прокашлялся, скрывая свою досаду, и мельком заметил:
- Я, молодой человек, нотариус, а не адвокат. Вы не по адресу обратились.
- По адресу. Это генеральские сберкнижки были.
Сказал, как в прорубь окунул. Брылевский смял сигарету и уставился в окно.
Дело дрянь. Худшего и предположить было нельзя.
- Ну… что ж вы молчите? – спросил он, спустя минуту. – Рассказывайте все по порядку.
- Что рассказывать? Как взяли?
- Нет. Где книжки добыл. Только без лапши. Здесь тебе не ментовка, – переходя снова на «ты», рявкнул Брылевский, – не вздумай мне мозги пудрить.
Афганец бубнил что-то про Жанку: дескать, попросила достать дозу для отчима и проводить в Мамонтовку, только стороной, не вместе. Боялась, как бы чего наркоман не выкинул. Лиля Васильевна, мамаша ее, накануне истерику закатила. Кричала, что старый лишил их всего, из дома не сегодня-завтра погонит, вот муженек и решил разобраться с папашей…
- А ты там что делал? – подозрительно спросил нотариус.
Парень опустил глаза и развел руки.
- Сам не знаю. Шел следом. Калитка на даче не запиралась. Наркоман в дом поднялся, а Жанка на крыльце осталась подслушивать. Завещание какое-то хотели выручить. Долго спорили, орали. У него внук гостил, тоже свою долю с деда спрашивал. Мне-то все по хер, не люблю в чужом дерьме рыться. Мы с Жанкой жениться хотели.
- Понятно. Значит, когда все разошлись… Ну, говори. Или я за тебя досказывать должен? – почему-то перешел на шепот Брылевский.
- Что досказывать? – покосился на него афганец. – Студентик первым вылетел, как в жопу укушенный. Наркоман за ним следом. Жанка до станции его провожать тащилась. Я еще поторчал там немного, и сам свалил.
- Ты старика шлепнул? – глядя в упор, оборвал нелепую исповедь Брылевский.
Повисла напряженная пауза. Слышно было, как дождь тарабанил в стекло. За оградой сада тускло тлел бледно-желтым мертвенным светом одинокий фонарь, отбрасывая пятнистые тени на усталое лицо парня.
- Нет. Мамой клянусь, – внятно и медленно произнес афганец.
- Только без этих штучек… – нотариус поморщился. – Если пришел за помощью – колись.
Иначе в другом месте расколют.
- Чего мне колоться? Менты отпустили. За мной чисто. Я сберкнижки из кармана
мертвяка взял. Он уже неживой был.
- Ты-то откуда знал?
- Что ж я, живого от мертвого не отличу?
- Значит, доза твоя…
- Не надо, дядя, доза нормальная. У приличных людей брал. А чего он раньше вколол, откуда мне знать? И потом, хрен докажешь. Жанка на дыбе не признается. Она меня любит.
- Любит, как же! – хмыкнул нотариус.
- Ты чего? – афганец сгреб в кулак воротник Брылевского. – Да я тебя, налимья морда…
- Э-э… пусти, бешеный, – забарахтался перепуганный Феликс Эдуардович, вытаращив
налитые кровью глаза, – я ж ничего…
- Говори, если «чего». Только наверняка, если что унюхал, – брезгливо вжал сплетника в сиденье афганец. –
А не знаешь – молчи лучше. Контуженный я, у меня справка.
- Справка – это хорошо. Вполне может понадобиться, – автоматически молол языком перепуганный метр.
Оба умолкли. Теперь «Беломором» затянулся афганец. «Душегуб проклятый, – скулил про себя нотариус, – навязался на мою голову!» Его вдруг затрясла лихорадка, и воспаленная мысль метнулась к Лильке: «Тварь неблагодарная! Из гноя вытащил… Вот гнусная баба, ишь куда гнет! Наводку мне шьет… Как же! Так я и поверил этой сказочке: в карманах пошарил… Пошарил-то пошарил, только в другом месте, – и вдруг он похолодел до самых пят: – завещание! Так вот оно у кого…» Додумать до конца он не успел.
- Меня менты повязали, а разводить не стали. Отпустили, понимаешь ты или нет! – рыкнул афганец ему в лицо. – К чему бы?
- На хвосте они у тебя сидят, дурень, – прохрипел Брылевский. – На заказчиков хотят выйти. Дружки гэбиста старого, известно тебе, где сейчас? Может, они его тебе заказали.
- Чего? Какие еще дружки? Ты про что лопочешь?
- А ничего. В «Матросской тишине» всех разведут, кого следует.
- Не я мочил, правду говорю. Никто не докажет.
- Сбернижки уже все доказали… Ты, парень, лапы-то свои попридержи. Сматываться тебе надо отсюда. Вместе с Жанкой и побыстрее. Я тебе помогу, денег дам… Не чужие все-таки. Только сначала бумажку одну мне принеси, без надобности она вам.
- Какую еще бумажку?
- Да завещание. То самое, за которым вы с Жанкой ходили.
Теперь заерзал афганец.
- Нету у меня завещания. Жанке отдал, а она не в себе была. Куда девала не вспомнит. Я уж и по-хорошему, и по-всякому просил… Все без толку.
Похоже, он не врал. Прятать бумагу Жанке не было смысла. «Уничтожила, чтоб доказательств не было, – подумал Брылевский, – все ж таки человека, не индюка завалили, даже двух…» – а вслух спросил:
- Зачем же на рельсы беднягу кинули? Ты ж говорил, он готовеньким был.
- Почем я знаю? Он тогда под мостом сидел, сидя и помер. Сдалось мне на рельсы его таскать. Я прямиком к себе домой по шпалам вмазал. Думал, испугалась девка, ко мне побежала. А она под утро пришла, не своя вся, в болоте… «Старого, – говорит, – пришили», – и сама вся трясется, как в лихорадке. Я ее после две недели выхаживал. Горячка у нее сделалась.
- А к матери чего не повез?
- Боялась она. Придурок наколотый зонтик ее там оставил, вот она и ждала, что за ней придут, арестуют.
«Ну все… хватит, хватит», – решительно подумал Брылевский и включил зажигание, машина плавно сдвинулась с места.
- Куда тебе? – спросил он афганца, выруливая в переулок.
- На Кутузовский, – коротко бросил тот.
- Не по пути, – мрачно соврал нотариус и высадил пассажира на автобусной остановке. – Мне не звони, – предупредил он на прощанье, – и в офис ни ногой. Я сам тебя разыщу, когда надо, через Лилю Васильевну.
Парень кивнул и шагнул в набухшие дождливые сумерки.
По привычке покусывая губы, Брылевский уверенно вырулил на объездную и мысленно прокрутил в памяти весь диалог в мельчайших подробностях. Но чем тщательней он анализировал разговор, тем тоскливей и муторней становилось внутри. Ядовитый привкус серьезных, неразрешимых пока проблем мучил его, как зубная боль. И хуже всего было то, что ни унять, ни избавиться от этого привкуса он не мог.
3.
Целый день все валилось у Валерии из рук, шло наперекосяк. В мебельном ей предложили какие-то допотопные конторские столы, а к ним совершенно жуткие стулья с черными дерматиновыми сиденьями, и при этом уверяли, что скоро и таких не будет. Затем эту рухлядь свезли в ее роскошный офис на Соборке, а дальше пришлось изощряться в «дизайне» самой, говоря проще, расставлять покупки по местам. Хорошо, что Фаина выкроила свободный часок и прибежала на подмогу.
- Боже, ты вся в мыле! – воскликнула она, извлекая из сумки увесистый кулек с горячими пирожками. – Немедленно кончай ерундить. Я пришлю к тебе своих девочек… Не делай мне ручками. Я знаю, что говорю. Они все обмеряют и сошьют тебе шторки по французским выкройкам.
Откуда эти стулья, из квартиры тещи Бабеля? Им надо сменить обивку. Кажется, я нашла выход – обрезки искусственного меха! Пятнистый леопард с золотым шнуром в канте – это то, что нужно. У меня, кстати, есть приличное покрытие б/у для полов, закачаться! – толстуха сложила пальцы с крашеными ногтями в щепоть и послала звонкий поцелуй в воздух. – Турецкий рисунок на фоне бордо. Копейки стоит. Ты будешь сидеть у меня здесь, как шахиня. Вся в розовых тонах. Милочка, а ну-ка посмотри сюда. Что за выражение лица?
- Ты лучше меня ни о чем не спрашивай, Фая, – сердито фыркнула Валерия, заваривая в чашках чай.
- Очень интересно! Тогда зачем я приперлась, скажи на милость? Вообще-то я знаю, что ты мне сейчас скажешь: этот карфагенский конь Попик опять к тебе приставал.
- Ничего подобного. Он сделал мне предложение. Замуж позвал.
Фаина Марковна широко раскрыла рот, поднесла к губам пышный пирожок с капустой и застыла, рискуя вывихнуть челюсть. Затем она клацнула зубами, отложила снедь на тарелку и спросила:
- Ты шутишь?
- Ха, сдались мне такие шуточки. Лучше бы он погнал меня в шею отсюда или отказался дать лицензию.
- Курочка моя, предложение – это не рак, от него еще никто не умер, во-первых,
а во-вторых, его надо рассмотреть.
- Кого, Попика? Я на него двадцать лет из окна смотрела, мы ж в одном дворе выросли.
- Тем более. Скажу тебе откровенно: твой роман среди белых медведей с этим, как его, друзякой, извини, безнадежный, как мое прошлое – двое детишек, алименты и гоп-ца-ца…
- Да при чем здесь это! Я не перевариваю твоего Попика, сечешь? – взорвалась Лера. – Трясет меня от его бизоньей морды. Несовместимы мы, понимаешь, на клеточном уровне. Не хочу я его в свою жизнь пускать.
- Ша, успокойся, уже все ясно, как божий день, – заключила Фаина Марковна и принялась
за отложенный пирожок.
Они молча жевали несколько долгих минут, запивая чаем философские мысли, а потом заговорили в два голоса:
- Дело в том… – и обе рассмеялись.
- Дело в том, курочка моя, что такому жениху надо суметь красиво отказать.
Не спеши… оставить его при пиковом интересе никогда не поздно.
- Ясное дело. Сахар-то как без него добывать? Ума не приложу, с чего начать.
- С начала, моя дорогая. С самого начала. Сперва лицензия, потом сахар. Посредники тебя сами найдут, как только бумагу на руки получишь. Эти жуки за версту чуют свежатинку.
- Ты мне поможешь?
Фаина Марковна доела пирожок, вытерла губы носовым платком и сказала прямо:
- Вряд ли. Это не мой конек. Я специализируюсь по тряпкам. На сахаре могут голову отвинтить запросто. Кредиты, откаты, крутая наличка… Там миллионы в жерновах крутятся. А я клюю по зернышку, – она замолчала, по-бабьи подперев ланями круглый лоснящийся подбородок, а потом сказала раздумчиво: – Человека, пожалуй, надежного дам тебе. Остальное, милочка, твое. Бартер, доставка, цуцели-муцели… честно говоря, я бы ни за что не решилась.
- Где ж ты раньше была! – в сердцах бросила Лера. – Что же мне теперь: изорвать договор в клочки и податься семечками торговать? Ты же видишь, что творится вокруг.
- Я пока не слепая, слава Богу. Но свет в конце туннеля появится еще не скоро. Дождись,
разве что, когда я мэршей стану.
- Кем, кем? – переспросила подругу Валерия.
- Мэром! Бронзовой леди. А ля Дюк, только в женском роде, – подняла внушительный палец кверху Фаина Марковна. – Думаешь, побоюсь тягаться с Попиком? Да за мной весь толчок, а мы, между прочим, кормим и одеваем полгорода, включая карманников, рэкетиров и мусоров.
Бедная Лера обхватила голову руками и простонала:
- А мне-то куда податься? Два будущих мэра на одну мою больную голову!..
- Тебя мы сделаем депутатом горсовета, курочка моя, – совершенно серьезно пообещала Фаина. –
Культуру будешь развивать.
- У-у! – взвыла жертва сахарной катавасии. – Хочу к белым медведям, в тундру, в чум, к чукче безграмотному… У-у! Надоело все до смерти… – и самые настоящие слезы брызнули у нее из глаз.
- Пора выпить, – заключила Фаина. – Мужика под рукой нет, но успокоительное всегда найдется, – и она выудила из своей расшитой бисером торбы четвертинку марочного коньячка «СВ» – свежеворованного заводского разлива.
Хитрый, с металлическим блеском взгляд Мишки Попика почему-то впился вдруг в горло, его буйволиный напор и похоть внезапно обдали жаром тело так ощутимо, как будто он сам присутствовал рядом… Валерию передернуло и едва не стошнило.
- Не лезла бы ты в их бандитский общак, Фаина. Попик по трупам пойдет, мать родную удавит.
- Это его фасон, – согласилась она, – а у меня свой. Такого случая, как сейчас, ни у кого из нас в жизни больше не будет. Должен же кто-то вмешаться, пока эти парнокопытные не разнесли город на щебенку.
- А ты сумеешь?
- Почему нет? Зачем бы я тогда пихала свою холеную шею в это ярмо?
- У тебя дело есть: магазин, ателье, контейнера. А Мишка сам гвоздя вбить не мог. Посмотри на его ручки чесоточные, тьфу! Власть – это грязь, грязь, грязь! – теряя терпение, выкрикнула Лера.
- Я не помешанная, – отрезала Фаина Марковна, – и видела побольше, чем ты. Думаешь, торговый патент мне за так достался? Меня наши власти убивали и резали сотни раз по наводке Попика. Теперь моя очередь. Поняла?
Она сделал долгую красноречивую паузу, вдруг, на глазах, переменившись до неузнаваемости. На колченогом стуле, гордо распрямившись, теперь сидела Царица. Круглые черные глаза метали молнии, бюст вздымался бурно и часто, в необъятной груди воительницы клокотал разбуженный вулкан.
- Я могла из этой выдроченной страны уехать куда угодно еще пятнадцать лет назад, – проговорила она низким грудным контральто. – У меня родня и близкие на всех континентах. Но я никуда не поеду. Потому что я люблю свой город и своих затраханных друзей-голодранцев больше собственной жизни. Потому что меня с братом спасла соседка-румынка, когда в дровяных складах на Колонтаевской немцы сожгли мою маму, а папу в 49-ом замордовали до смерти чекисты в подвале на Бебеля. У меня свой счет и к тем, и к этим бандитам. Они оплатят его мне сполна, или я не буду Фаиной Вайсман!
Лера пристыженно молчала. Фаина Марковна махнула рукой, как бы отметая неприятности в сторону, и разлила коньяк по чашкам.
- Душенька моя, – сказала она, нюхая благородный напиток как ни в чем не бывало. – В этой прекрасной жизни или ты, или тебя. Так выпьем за равновесие: один раз тебя – и два раза ты, как минимум.
- А говорила: на договор не решилась бы… – между прочим заметила Лера, закусывая коньяк лимоном.
- Снова завела свою оперу! Сахар – это мафия. Почти как в кино, только намного хуже. К ним даже Попик пока не лезет. Вопрос сейчас в том: кому город сдадут и как потом делить будут. Кое-кто и до выборов не дотянет. Очень боюсь, что нам голосовать прежде времени придется. Вспомнишь еще меня: кандидаты, как бараны на мостике, лбами сшибутся. А мы тем временем – в дамки. Ты еще в этих делах мелко плаваешь. Сказала же – человека дам, не оставлю тебя одну. Только без кандибоберов. Мне проблемы лишние не нужны ни с бандитами, ни с властями.
- Значит, ты серьезно решила?
- Я что: похожа на несерьезную женщину?
Обе расхохотались и принялись за уборку.
Еще раз окинув хозяйским глазом все закоулки престижного офиса наивной подруги, Фаина Марковна отметила про себя, что ситуация выглядит не такой уж и безнадежной, какой иногда кажется в первый момент, если случится к ней присмотреться, конечно, как следует. А глаз у нее был наметанным.
4.
Спустя несколько часов, в вечерних новостях передали, что на Приморском бульваре, в ста шагах от своей резиденции, среди бела дня неизвестным мотоциклистом в упор расстрелян городской голова. Он один, без охраны, шел обедать в Лондонскую… Валерия выключила звук, слушать новости расхотелось. Ей стало страшно. Значит, началось. Фаина Марковна будто гадала на картах. Теперь никто не мог помешать Мишке Попику занять опустевшее место в белоколонной мэрии, у него не было достойных соперников.
Впрочем, времени оставалось достаточно, и никакой оракул не стал бы делать прогнозов. Гигантская отлаженная государственная машина шла вразнос полным ходом, и шансы на выживание далеко не у всех оставались равными, как представлялось совсем недавно крикливым демократам, затеявшим перестройку.
Только сейчас Лера начинала понимать, в какой глобальный хаос неотвратимо погружается державная махина и как трудно будет выгребать из этой воронки. Это тебе не катер посреди реки. Без денег, без сколько-нибудь стоящих связей, практически без друзей, рассосавшихся неизвестно куда в последние годы, ей оставалось надеяться только на себя и на женскую интуицию, не подводившую до сих пор ни разу. Но сейчас интуиция притупилась… К тому же был еще сын, его судьба мрачными догадками терзала сердце. И пропавшая девочка тоже не шла из головы. Нужно было хоть что-нибудь попытаться для них сделать, но что? Ответа не было.
Она лежала без сна и слушала тишину. Где-то далеко, в чужом дворе, одиноко лаяла собака, глухо тикали часы… И эти монотонные ночные звуки вдруг всполошил звонок.
Лера подскочила с постели; босоногая, заметалась по комнате, испугавшись и обрадовавшись одновременно: Игорь! Конечно же он! Кто еще среди ночи станет звонить? Но подойдя к двери, почему-то не сразу спросила: «Кто?» – а перевела дух и заглянула в глазок.
На площадке стоял Родин.
- Валя! – удивленно вскрикнула Лера, распахивая дверь и отступая вглубь коридора. – Что же ты не звонил? Да входи же, боже ты мой!
Он шагнул за порог, пнул ногой чемодан к вешалке, бросил дипломат сверху и раскинул руки
навстречу беззащитной своей босоножке в мятой ночной сорочке…
Ни о чем, конечно, не смог Валентин рассказать в ту ночь. И когда тусклый рассвет пробился в окно сквозь пожухший пурпур дикого винограда, блаженный сон баюкал обоих. «Счастливые часов не наблюдают…» А в эту ночь и в эти часы они были по-настоящему счастливы, потому что мучительная пытка одиночеством кончилась и, слившись телами, души их блаженствовали на седьмом небе…
В подлунном же, срединном, серопятнистом мире дела шли своим чередом, и только одному Богу известно было все наперед. Человеку же смертному, ничтожному по своей физической мерке, мало что становилось понятным. Непонятно, например, было редактору, почему трехмиллионный кредит не просто отдали ему с явным облегчением, а еще и буквально навязали насильно.
Иначе как аферой подобный проект назвать было нельзя. Стотысячный тираж детской книжки немедля оплатили и запустили в производство, но за это время трижды менялась цена у печатников, и следовательно, реальные размеры кредита усыхали, как шагреневая кожа. Книжка же становилась золотой, и редактор в полной прострации признался, что продать ее вряд ли удастся за полцены.
Сан Саныч снисходительно похлопал его по плечу:
- А чем ты рискуешь? Кредит под госгарант. Учить тебя, что ли, как живые бабки отмывать? – сказал он. – Через год кто расскажет, чего здесь наворотят. Деревяненькие – тю-тю! Такая, брат, рубка пойдет, держись.
- Война, что ли?
- Да какое! С кем воевать? Быдло безмозглое зажирело в стойлах, пусть раструсятся, жирок сгонят. Для пользы отечества, так-то. А деньги – навоз, сегодня нету – завтра – воз. Прибылями не забудь с хорошими людьми поделиться.
Заодно с прозрачными намеками, кремлевский хорист пощипал основательно Родина в Москве. Кроме затребованных процентов для себя и министра, ему срочно понадобилось купить престижную квартиру, оформленную поначалу как офис филиала издательства, и каталожную иномарку. Давая отчет себе в том, что обратной дороги нет, редактор перевел последний из трех миллионов на счет южного филиала, а остаток обналичил в столичном отделении банка «Якутзолото» под сельскохозяйственные закупки на бартер и увез все с собой.
За пять процентов отката, всемогущий банковский клерк обменял ему «деревянные» на «капусту» по внутреннему курсу, полтора к одному. Мог ли Валентин представить еще недавно, что всего за две недели разделается с громадным капиталом?
Соблазнительная мысль попросту сбежать с такими деньжищами посетила его каким-то блеклым видением, исчезнувшим напрочь, едва он подумал о Валерии и своих ребятишках. Смешно, конечно, но его, как и многих других, губила ментальность русских интеллигентов.
Поздним утром, когда день, как бык, влез в окно, Лера в блаженной истоме потягивалась в постели, ожидая обещанный Валькой кофе. Она тоже щадила друзяку и не спешила нагружать новостями. А он колдовал на кухне, и какие-то экзотические запахи носились по всей квартире.
Пронзительный долгий звонок заставил ее вздрогнуть и соскочить с постели, почти как ночью. «Я становлюсь пугливой», – мелькнула грустная мысль. Но кого же еще могло принести с утра? Нет, не Гошку, какая жалость…
В дверях стоял курьер в театральной ливрее, держа в вытянутых руках перед собой огромный букет, чем-то похожий на погребальный венок. Она поставила росчерк в квитанции, недоуменно кивнула и приняла экстравагантный подарок. Крупные, неизвестные ей цветы без запаха были составлены аляповато и громоздко упакованы в навороченный пук фестончатой фольги, ко всему еще внутри блестела обведенная золотым тиснением открытка в форме сердца.
Лера извлекла ее на свет и прочитала текст, набранный на компьютере: «Любимой невесте Валерии в день официальной помолвки!» И приписка: «Банкет с объявлением помолвки состоится сегодня». Далее шла дата и вместо подписи – целующиеся голубки. Тьфу, какая пошлость! Едва она отвела глаза от кучерявого шрифта, зазвонил телефон:
- Привет, Стрекоза, с добрым утром! – весело стрекотал голос Попика. – Веник поднесли?
- Поднесли, – подтвердила Лера.
- Готовься теперь. Вечером, к восьми, за тобой заеду. Будет узкий круг. Ну, самый узкий, человек пятьдесят, – и он довольно заржал.
- А что надеть?
- Есть проблемы? Мой шофер отвезет тебя прямо сейчас к Леньке Клейману.
- Да нет. Я в том смысле, что на поминки принято надевать черное.
- Какие еще поминки? – рявкнул Попик и сразу осекся. – Ну… это же закрытый вечер, в Аркадии… Без прессы. Ты думаешь, неудобно?
- Я думаю – даже паскудно: он же тебя в депутаты вытащил из подвала сантехников.
- Вспомни еще, как я ассенизатором на полях орошения работал. Ха-ха-ха! Скажешь, плохо дерьмо научился чистить? Ладно, ты права, Стрекоза... Пойду, в траурном карауле потопчусь. Все отменяется. Живи пока не засватанной.
В трубке запищал зуммер. Как потерянная, стояла Лера посреди комнаты с карикатурным букетом в обнимку, а Валька, подперев рукой тяжелую голову, сидел на кухне. Ему неловко было первому начинать разговор.
Она в сердцах швырнула цветы на пол и закричала:
- Ну, что ты молчишь? Скажи, что я дрянь, ****ь, стерва. Ну хоть что-нибудь скажи!
Потом заметалась по комнате, ослепленная злостью, заходясь в оре, как базарная баба, ругая себя, всех подряд и, конечно же, никудышного друзяку, виноватого изначально во всем, начиная от разодранных коленок у «Двух шаров», и по сегодняшний день включительно, когда всякие толстомясые мерзавцы могут заявлять на нее права…
Валька набрал в рот воды, прыснул на нее, схватил в охапку, бросил на постель, стал жадно, как проститутку в борделе, целовать в губы. Они едва не подрались всерьез, потому что оскорбленная Лерка брыкалась, как необъезженная кобылица, но потом устала, сдалась, утихомирилась и затихла, после бурных и грубых ласк.
- Я люблю тебя, дуреха, люблю, люблю… – повторял он снова и снова, смакуя на губах сладкие эти слова.
- И я люблю тебя… – отвечала она, пряча нежное розовое лицо у него на груди.
Телефон молчал, звонок безмолвствовал… Изгнанные летом из своего сибирского рая, они, вопреки всему, вновь обрели его на этой-то – «…роскошно-распрекрасной, устроенной для жизни и творенья, терзаемой раздорами повсюду, наполненной мятежной суетою, серопятнистой матушке-земле…»
*******************
Продолжение следует