День закончился потемневшими облаками и предгрозовой духотой. Вечер разверзся на жителей Приреченска августовским ливнем. Застигнутые врасплох прохожие поднимали воротники, накрывали головы газетами и торопились укрыться под краешками нависающих над тротуарами крыш. Счастливцы, оказавшиеся на момент грозы в домах, поспешно закрывали и зашторивали окна.
Лишь одно окно простенького двухэтажного дома, несмотря на разыгравшееся ненастье, продолжало оставаться открытым.
Владелец окна и прилегающей к окну комнаты лежал на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Он (а это был юный молодой человек) плакал. Нет, сказать плакал – не сказать ничего. Митя Одуванчиков рыдал. Рыдал отчаянно, во всю мощь своих деликатных легких. Слезы бурлящими потоками катились из глаз, заливая подушку и смешиваясь со слизисто-влажными выделениями носа Одуванчикова.
«Откуда в людях столько жестокости?! Что я им сделал?!» – восклицал он и его плечи начинали содрогаться еще сильнее.
В самом деле, кто мог обидеть этого застенчивого милого юношу, почти гимназиста?
Одуванчиков работал корректором в редакции толстого литературного журнала «Пегасом на Парнас». Главный редактор поручал ему проверять и редактировать рассказы, помещавшиеся в разделе «Прозаической строкой». Чаще всего это были зарисовки из жизни их родного города Приреченска. Очерки и рассказы не отличались большим
разнообразием сюжетов: печальные истории о не сложившейся жизни, разбитой любви, трудном детстве или растраченных казенных деньгах. Время от времени попадались детективы – убийства совершенные в традициях старой доброй Англии: с помощью яда, или ножом для вскрытия конвертов.
Но полгода назад литературная жизнь города была взбудоражена автором, который с первых же строк своих произведений стал необычайно популярен. Рассказы подписывал некто Эммануил Безвестный, хотя всем было хорошо известно что это племянник редактора журнала – П. Т. Прекрасов.
Секрет необыкновенной популярности рассказов заключался в их оригинальности и новизне для литературоведов и любителей изящной словесности города Приреченска.
Главными героями всех сочинений Прекрасова были маньяки-убийцы. Выходцы из различных слоев общества, люди различного материального достатка, объединенные стандартным набором перенесенных в детстве страданий желали лишь одного – убивать. Убивать везде: в подворотнях и на свалках, в квартирах и домах, в местах общественных гуляний и просто на улице.
Стараясь казаться по-модному либеральным, сам редактор не правил рассказы родственника, а передавал их Одуванчикову.
Романтичный Митя страдал от этого невыносимо. Его деликатному уху было несказанно трудно слышать истории о маньяках, душивших свои жертвы в темных грязных подъездах. Одуванчиков томился, читая о несчастных детях, выросших в неблагополучных семьях среди жестоких подростков и превратившихся в кровавых убийц. Тоненький голосок его сердца трепетал и молил о любви и стихах. Нежные подснежники, голубые васильки, золотые одуванчики наполняли его чувствительную душу. Но каждый день с девяти до пяти герои Прекрасова вторгались в солнечный день Мити и топтали его цветы сапогами, забрызганными кровью своих жертв.
Только придя домой Митя переносился в миры известные ему одному.
Вот Одуванчиков, блестя латами, мчится на белоснежном коне по изумрудному полю. Плюмаж, как хвост сказочной птицы трепещет и волнуется на ветру. Щит прижат к груди а копьё нацелено прямо на шлем благородного противника – графа фон Шварцвальда. Глаза горят сквозь прорези забрала. Конь храпит и, выбивая комья земли, несётся вперёд. Вот рыцарь, закованный в черные доспехи, совсем близко. Удар, треск копий, лязг железа и благородный враг, беспомощно раскинув руки, как огромная чёрная черепаха, остался лежать на земле.
А вот Митенька уносится во времена, овеянные пороховым дымом мушкетов и звенящие клинками скрещенных шпаг. Закутанный в алый плащ, в шляпе, увенчанной пером какой-то сказочной птицы, которое трепещет и волнуется на ветру, Одуванчиков приближается к тёмной подворотне. Он пытается сверкающим взглядом пронзить её тьму. Только что, сидя в трактире за кружкой доброго вина, он видел, как трое незнакомцев пристально глядели на него, а потом о чём-то шептались с этим канальей трактирщиком. Митя сразу узнал в них людей кардинала. Ах, эта каналья кардинал! Всё не может простить Мите печально известного дела с бриллиантовыми заклёпками. Тот, с роскошными усами и властным взглядом – маркиз Де ля Синьяк. Каналья! Наёмный убийца. Митя знает, что этот лучший фехтовальщик кардинала не брезгует ничем ради презренного металла. Но сегодня его звезде суждено закатиться и никогда больше не сиять на иллюзорном небосклоне интриг и предательства.
Из подворотни выскользнула тень, и ещё две отделились от дома напротив. А! Канальи!
Одуванчиков быстрее молнии выхватил шпагу и острие клинка засверкало в неверном свете луны. «Маркиз, как это неучтиво с Вашей стороны пытаться убить меня даже не поздоровавшись». Выпад! Маркиз, как огромная чёрная птица, схватившись руками за пронзённое горло, беспомощно валится на мостовую.
А иногда Митя переносится во времена великих морских открытий, когда великие мореплаватели по-новому рисовали карту известного тогда мира, а лагуны и бухты скрывали в себе галеоны и бриги морских охотников за тем, что «плохо плавает». Сжимая кортик, Одуванчиков стоит у бизань-мачты. Солёные морские брызги, как плевки гигантского чудовища обжигают лицо. Концы косынки, стягивающей волосы Мити, как перья сказочной птицы трепещут и волнуются на ветру. Глаза горят, пересохшие губы шепчут слова молитвы. Пиратский бриг, преследовавший яхту вторые сутки, наконец настиг их и теперь стремительно движется наперерез. Скоро на палубе брига уже можно различить разгорячённые погоней лица пиратов. Загорелые под ослепительным карибским солнцем, они хищно скалятся в предвкушении добычи. У штурвала, прихлёбывая ром из бутыли, стоит их капитан – Сэмюель Блэк, более известный из-за копны своих спутанных и чёрных волос как Чёрный Осьминог. Тысяча дохлых мух! Этот старый бандит внушал страх самому Флинту. Шести с половиной футов роста, с сильными жилистыми руками стоит он в прокопчённом от пороха чёрном камзоле и гигантских ботфортах. Слышится его хриплый голос. Пираты приготовили абордажные крючья и замерли в ожидании команды. Матросы яхты, вооружённые чем попало, готовы с честью встретить незваных гостей и дорого продать свою жизнь. Вдруг Митя поднимает пистолет и целит им в грудь Чёрного Осьминога. Сухой треск выстрела, и облако дыма на мгновение скрыло Одуванчикова от злобных глаз пиратов. Когда дым рассеялся, Митя видит, что Сэм Блэк, как большая чёрная рыба, беспомощно лежит на палубе, хватая ртом воздух и истекая кровью. Крики ужаса вырываются из пиратских глоток при виде их умирающего капитана.
Но наступало утро, лучи солнца разгоняли фантазии ночи, и Одуванчиков обречённо шёл в редакцию, где ухмыляющиеся маньяки Прекрасова разгоняли Сэмюелей Блэков и де ля Синьяков и начинали свою каждодневную рутинную резню.
Тут любознательный читатель задаст автору вполне справедливый вопрос: «А почему Одуванчиков сам ничего не писал? Написал бы что-нибудь этакое веселенькое, увлек бы читателя описанием красот местной природы. Какое-нибудь там:
Я шел к тебе,
Томясь приветом,
Сказать, что где-то в вышине
Запели соловьи дуэтом
Навстречу утренней заре...
или, например:
Ты вспомни, как пурга бесилась
И черной мглой залить грозилась.
А нынче – выгляни в окно:
Сверкая белыми полями
И льда хрусталь в себя вбирая,
Навстречу утренней заре
Летит кибитка золотая,
Морозным паром обдавая
Смеется солнце в вышине...
Ну, и так далее. Или что-нибудь про гибкий стан, изогнутые дуги бровей, жемчуг улыбки?»
Отвечу тебе, о любознательный читатель: так он все это и писал. Пробовал. Но кроме смеха ничего не вышло. Да, над Одуванчиковым смеялись. Хохотали приятели, давились от смеха знакомые и сослуживцы, даже предмет тайных воздыханий Мити – секретарша Верочка Симмонс не находила нужным сдерживать улыбки.
Услышав, как оценивают его литературные труды, Одуванчиков сжег тетради стихов в печке. Больше он не писал. Зато в его душе зашевелилось чувство обиды и желание навсегда расстаться со своими бессердечными сослуживцами. Однако, не видя себя без творчества и литературы, Митя остался работать в журнале. Уж лучше бы он уволился! Но откуда мог знать этот юноша, какую злую шутку сыграет с ним его обожаемая Муза?
Первое произведение Прекрасова, которое довелось корректировать Одуванчикову, слегка его ошарашило. В этом рассказе начинающий автор подробно описал сцену кровавого убийства старушки. Возмущенный сценой насилия, Митя хотел было жаловаться редактору, но встретивший его в коридоре наборщик Гумагин объяснил Мите, что если тот хочет продолжать работать в журнале, то ему лучше помалкивать и не критиковать рассказы редакторского племянника. Одуванчиков вздохнул и вернулся к своему столу.
- В конце концов, никто этого кошмара читать не будет, - подумал Митя.
Как он ошибался! Рассказ вызвал бурю похвальных отзывов как критики так и читателей.
Не успел Одуванчиков прийти в себя, как на стол ему легла повесть того же автора о том, как милый дедушка, оказавшийся в стеснённых жилищных условиях, съел всех своих родственников и соседей.
Критика ликовала: наконец-то в литературе появилось нечто такое, что позволяет показать жизнь такой какая она есть, без прикрас! Сколько таких дедушек живёт на просторах нашей Родины! Дорогу молодому начинанию!
И молодое начинание росло как сказочный богатырь. Каждый новый опус становился всё кровожаднее и отвратительнее, но городская литературная богема блаженствовала.
Страдал лишь один Одуванчиков.
В тот вечер, когда над Приреченском бушевал ливень, Митя вернулся из редакции. Перед его глазами всё ещё стояла кровавая развязка очередного надрывно-реалистичного Прекрасовского «шедевра»:
«...он стоял, вжавшись в чёрную пыльную, отдававшую плесенью и могильным холодом, стенку. Его руки до боли сжимали рукоятку, украденного у убитого им накануне мясника, разделочного ножа. Вот это и была настоящая жизнь! Более реальная и волнующая, чем жизнь скромного конторского служащего. Раз общество отвергло его (в детстве его много дразнили), то и он отвергнет это общество и станет его кошмаром. Скромный и неприметный днём конторщик, а ночью – не знающий пощады маньяк-убийца, страх и ужас мирного обывателя. Вершитель судеб, во власти которого подарить жизнь или отнять её.
О, это волнующе-сладкое чувство ожидания жертвы! Кто этот несчастный, которому предстоит пережить агонию смерти? Дверь подъезда глухо стукнула. Охотник затаил дыхание...»
Слёзы Мити постепенно высыхали. Вместе со слезами высыхало и чувство обиды, уступая место раздражению: «Что им в этом может нравится? Чем может быть привлекательно убийство? Разве больше не о чем писать? Больные люди! А что, если бы такой маньяк жил бы не на страницах литературных журналов, а гулял бы по улицам на самом деле? Что тогда?! Были бы они довольны?! Что если бы он именно их караулил по тёмным подворотням?!»
Одуванчиков невольно улыбнулся. Он представил как испуганно вытаращит глаза толстый критик Подъяремный и как будет умолять о пощаде помощник редактора косоглазый Брынза. Но убийца будет неумолим. И каждый раз, прежде чем расправиться со своей жертвой, он будет повторять: «привет от Прекрасова!» О, да! Вот тогда город заговорит! Город будет просто стонать от ужаса. Пожалуй и Прекрасова читать перестанут. А кому нужны будут его никчёмные страшилки, если по вечерним улицам будет рыскать настоящий маньяк?
А что, если этим маньяком будет он – Митя Одуванчиков? Днём это будет скромный незаметный Одуванчиков. Застенчивый и незадачливый Одуванчиков. Но вот наступает ночь, и – о Фата Моргана! Где этот тщедушный Одуванчиков? Он исчез. Он растворился в вечернем воздухе, наполнив его зловещим ожиданием кошмара. Никто не видел, как он вышел из дому. Никто и не следил, поэтому никто и не хватился. Даже всюду сующая свой нос дворничиха не проводила его длинным пинкертоновским взглядом. А он теперь везде и нигде. Вон там! Смотрите! Кажется, в той подворотне кто-то есть. И почему так подозрительно скрипит дверь в подъезде...
Одуванчиков сел и уставился взглядом, полным холодной решимости, в маленькое зеркало, висевшее на стене у кровати. Из зеркала на него глядел Приреченский Потрошитель.
***
Вступив на путь серийного убийцы, Митенька с удивлением обнаружил, что ничего не знает об этом роде человеческой деятельности. Каким бы странным это не могло показаться, но единственным мало-мальски авторитетным источником, из которого можно было бы почерпнуть сведения относительно техники серийных убийств, явились произведения ненавистного Прекрасова. Одуванчикову пришлось перечитать их снова.
Однако почерпнутые сведения лишь ещё более озадачили Митю.
Во-первых, оружие: у Прекрасова герои душат свои жертвы веревками, бьют палками и режут ножами. Но они все, по словам автора, обладают недюжинной физической силой. А как быть тощему Одуванчикову? И далее, все маньяки Прекрасова безошибочно определяют время и место, когда в подъезд или подворотню никто кроме жертвы не входит. И не совсем понятно, на какие средства эти маньяки живут, если могут себе позволить всю ночь шляться по городу в поисках жертв. А как быть Мите, если всю ночь он безрезультатно проведёт в подъезде, а наутро, не выспавшись, нужно будет бежать на работу в редакцию? Так что вопросов возникало много, но Одуванчиков решил начать, а там, Бог даст, все как-то само собой образуется.
Приятным летним вечером, вооружившись утащенным с кухни ножом, Одуванчиков вышел на свою первую охоту. Пройдя несколько кварталов, Митя присмотрел подъезд, выглядевший на его взгляд особенно зловеще, и, скрипнув дверью, прошмыгнул внутрь.
Одуванчиков стоял, вжавшись в чёрную пыльную, отдававшую плесенью и могильным холодом стенку. Это была месть Мити обществу, отвергнувшему его романтическую душу (над его стихами много смеялись). Днем – он скромный и неприметный работник редакции литературного журнала, а ночью – не знающий пощады маньяк-убийца, страх и ужас мирного обывателя. Вершитель судеб, во власти которого подарить жизнь или отнять её.
Вот оно – это волнующе-сладкое чувство ожидания жертвы. Кто этот несчастный, которому предстоит пережить агонию смерти? Дверь подъезда глухо стукнула. Охотник затаил дыхание...
Неуверенные шаги приближались. Вот жертва почти рядом. Чёрный силуэт остановился в паре шагов от тёмного провала под лестницей, где притаился в засаде жестокий Одуванчиков. «Ну же, давай!» - приказал сам себе Митенька и тут же замер. Не имеющий опыта убийцы Одуванчиков выбрал неудобную позицию, у него не получалось сделать необходимый замах для удара ножом. Митя стал тихонько разворачиваться, пытаясь дать правой руке больше пространства и стараясь при этом не шуметь.
Внезапно чёрный силуэт, стоявший в раздумии, нырнул под лестницу и оказался совсем рядом с Одуванчиковым. Казалось – только руку протяни, и можно отрезать край одежды. Мите стало страшно. А что, если это сам маньяк? А что, если это он мне «привет от Прекрасова?». Под ложечкой у Митеньки стало неприятно посасывать, колени задрожали.
Силуэт пошевелился. Казалось, он пытался вытащить что-то из под полы длинного плаща. Но это что-то никак не хотело вытаскиваться. По сопению, которое издавал силуэт, можно было догадаться, что занятие это начинает его раздражать. Наконец человек в плаще выхватил из-под полы длинную палку, при этом резко дёрнув рукой.
Палка вылетела наружу и, отрикошетив от стены, ударила Одуванчикова по голове.
Митенька охнул. Незнакомец, не ожидавший столкнуться с кем-либо в темноте подъезда, испуганно замер, а потом вдруг истошно заорал. Нервы у Одуванчикова не выдержали, и, крепко ударив кулаком туда, где по его мнению должна была быть голова нападавшего, Митя с рёвом выскочил на улицу.
Не успела хлопнуть дверь, как чёрный силуэт был в двух шагах сзади. Митя выхватил нож и приготовился защищаться. Незнакомец стоял перед Одуванчиковым, в одной руке сжимая внушительных размеров палку, с другой же свисал моток верёвки. Они стояли в лунном свете как два гладиатора, готовые ринуться друг на друга. Только вместо бушующего рёва толпы раздавалось стрекотание цикад.
Внезапно силуэт выпрямился:
- Господин Одуванчиков, Вы ли?
Голос маньяка показался Мите очень знакомым. Он вгляделся в лицо противника. Ба! Да это никак журналист Сиамский! Под глазом журналиста переливался лиловыми оттенками свежепоставленный дружеской рукой сослуживца синяк.
- Сиамский? Алексей Степаныч? А Вы зачем здесь?
- Я? А Вы? И нож у Вас для чего? – ответил вопросом на вопрос Сиамский.
Митя быстро сунул руку в карман.
- Нож?.. Это я на всякий случай... От маньяков. А позвольте Вас спросить, что это Вы под лестницей с дубинкой делали?
- Э-э-э... Я-то? А пошутить хотел., - неуверенно ответил Сиамский, - а дубинка от маньяков защищаться.
- Где же Вы тут маньяков видели, - съехидничал Одуванчиков, потирая ладонью большую шишку, следствие неумелого обращения Сиамского с палкой.
- Ну, мало-ли... только, позвольте. Вы, если я не ошибаюсь, тоже под лестницей стояли?
Одуванчиков тут же нашёлся
- Я, знаете ли, прогуливался и смотрю – тень за мной какая-то. Вот я и решил в подъезде переждать.
- Да-а-а-а. Неспокойно теперь в городе по вечерам, - согласился Сиамский.
- Вот и я говорю, - подхватил Митя, - народ такой стал – ограбят, а то ещё и убьют.
- М-да, - протянул Сиамский, - какие-то все нервные. Всего боятся.
- Точно так, я думаю это всё из-за этих рассказов Безымянного.
- Несомненно! Такая гадость! Как люди это только читать могут?
Сослуживцы ещё немного помолчали.
- А Вы куда теперь?, - поинтересовался Одуванчиков.
- Да пойду пройдусь, - ответил Сиамский, - вечер чудесный. Прямо:
«Ярко звёзд мерцание
В синеве небес;
Месяца сияние
Падает на лес.»
Одуванчиков заулыбался и продолжил:
«В зеркало залива
Сонно лес глядит;
В чаще молчаливой
Темнота лежит...»*
- Алексей Степанович, а Вы не будете возражать, если и я немного пройдусь с Вами?
- Ну что Вы, Митенька, с удовольствием составлю Вам компанию. – ответил Сиамский.
***
Две жертвы литературного маньяка Прекрасова неторопливо шли в сгустившихся сумерках, наперебой читая друг другу любимые стихи.
Ночь бережно окутывала их фигуры прозрачным, как родниковая вода, воздухом. Тихий лунный свет невесомым покрывалом ложился под ноги, умоляя быть как можно тише и не будить вырывающимися восклицаниями восторга засыпающие улицы. Было тихо и уютно, как в маминой колыбельной песне.
В кустах ненужным хламом валялись верёвка, нож и дубинка.
* И. С. Никитин