Космическая сага. Глава 4. Часть вторая

Медный скрежет не вырвал Старкию из ее размышлений, не заглушил сердца, слишком звонко стучащего в груди, не заглушил торжественного марша, который слышала только она. Перед глазами девочки шагали колонны в честь Императрицы, вернувшейся с Неба, перед ее глазами летели, переливаясь, лепестки огненных цветов, перед ее глазами кружилось пламя листьев. Старкия видела себя, марширующую достойно, чувствовала, как ее сердце собиралось взорваться от гордости и величия той минуты. Минуты, которая изменит ее жизнь. Она знала, что изменит. Верила.
Промозглый ветер ударил ей в лицо, оставляя на щеках капли росы, зашумел ставнями, заиграл нерасчесанными волосами. Старкия не обращала внимания, погруженная в свои мечтания. От яви их отделяло лишь несколько орассе. Для девочки это было слишком много – она и так не могла уснуть: ворочалась в постели от нетерпения и ожидания. Ожидание казалось нестерпимым, вечным, а одновременно таким незначительным, единственной незначительной преградой перед тем, что было впереди. Сражения за Империю, слава, величие и героические баллады. Через много поколений они станут легендарными, такими же, как и рассказы о Куриозале и Амигансе. О Старкии из дома Хельдантия будут говорить с трепетанием и нескрываемой завистью, с неприязнью и в то же время с любовью и уважением, потому что никто так рьяно, честно и бесстрашно не воевал и не будет воевать, как она, Старкия.
Не могла терпеть больше. Встала с курульного кресла, переставила его от окна к либрассе, на место. Открыла шкаф. Почувствовала, как сердце ее начинает биться еще сильнее, почти больно. Хотела дотронуться, но только всматривалась в полированную до слепящего блеска бронзу и не могла отвести от нее глаз. Не хотела. Провела пальцами по выкованным на нагруднике золотым лепесткам буонклеёрс, вьющимся и цветущим в самом центре колоколовидного панциря. Широкие отбортовки вдоль нижнего его края и выреза для шеи украшали узоры, изображающие волны беспокойного моря, готовые затопить врага в одно мгновение.
И забрать на дно, где только смерть и бесчестие ждут его, только забвение. Старкия знала, что забвение обойдет ее стороной. В голове ее звучали слова клятвы. Их девочка выучила так быстро и проговаривала мысленно так громко и так часто, что утеряла их смысл.
Внизу нагрудник, на животе усиленный чешуей, разделялся на две сегментированные половины для защиты бедер и ног. На блестящем наспиннике ярким золотом блестела имперская корона в обрамлении длинных сплетенных листьев. На поножах и наплечниках также источали свой призрачный запах буонклеёрс.
Хотела почувствовать тяжесть меча в ладони, но с разочарованием вспомнила, что он в оружейной.
В дверь постучали, резко, вырывая с болью из грез.
Последний короткий взгляд на доспехи, прежде чем закроет рассохшиеся дверцы шкафа и, присев на топчан и набросив на себя покрывало, скажет:
-Войди.
В дверном проеме показался мужчина Затемнений пятидесяти. Высокий и худой, едва заметно сгорбленный, правое его плечо было ниже левого. Одетый в простую черную тунику. Быстро нашел уставшими глазами госпожу, а потом уставил их в начищенный паркет.
-Что пожелаете подать, госпожа? – Вкрадчивый голос почти не было слышно.
-Сок дерева лекессе и лепешки из зерен паньянессет.
-У вас сегодня тяжелый день, госпожа,- отозвался было слуга. – Позвольте предло...
-Скажи поварам на кухне то, что услышал, понятно? – Старкия совсем немного повысила голос, но такая острая сталь зазвучала в нем, что мужчине не оставалось ничего другого, как только склониться еще ниже, так что в окостеневшей спине что-то хрустнуло.
-Да, моя госпожа. Прошу меня простить.
-Ничего, ступай. – Ответ прозвучал почти мило, почти милостиво. – А потом вернешься и поможешь мне одеться. И поторопись.
-Да, госпожа.
Мужчина с облегчением выпрямился и беззвучно вышел.
Винция влетела вихрем, оглушающим, сметающим. Дверь ударилась о каменную стену громко, мгновение позже топчан заскрипел. Старкия моргнула растерянно, а ее сестра уже сжимала ее в удушающих объятиях, колени больно вжимались в ее живот, руки, жадно зажавшиеся вокруг шеи, тянули за длинные волосы. Винция целовала щеки сестры, а Старкия делала все, чтобы удержать равновесие, знала: бурю эмоций можно только переждать.
-Сегодня твой день,- сказала младшая сестра, когда наконец отделилась от Старкии и села рядом с ней. – Ты станешь гвардейкой.
-Надеюсь, что нет,- ответила она, испугавшись неожиданно. Представила себя несущую дозор под какими-нибудь дверями дворца Короны и вздрогнула.
-Почему? – Винция округлила глаза, уставилась на сестру.
-В стенах дворцов ничего не происходит. Там нет ничего интересного, там не становятся героями, там не ведутся сражения.
-Тебя может заметить сама Императрица. Если заметит, то ты станешь ей во всем помогать, узнаешь, что такое жизнь правителя.
-Глупышка, слава не ждет в мирной Империи. Она прячется в землях врагов, в землях, которые станут когда-нибудь Империей.
Винция почувствовала, как кровь приливает к лицу. «Глупышка! Еще бы!»
-Империя захватит весь мир, сейчас или потом, и, если верить тебе, то ты останешься без славы, как бы хорошо ты ни сражалась,- заявила Винция.
-Слава бессмертна! – крикнула Старкия раздраженно и вскочила с постели.
-Слава правителей, но не слава воинов. Мы все знаем о Куриозале и Амигансе, но время покрыло пылью имена тех, кто воевал бок о бок с ними. Во дворце ты научишься власти, Старкия. Власть дороже славы. Славой можно покорить сердца, властью – кошельки. В огромной Алманении нет места честности. Многие уже забыли, что это такое. Так зачем же стремиться к тому, что никто не ценит? Ты взяла бы в руки проржавевший меч?
-Не хочу этого слушать!- крикнула Старкия снова. – Заткнись. Ты говоришь ересь!
Грязный язык Винции раздражал ее сердце; оскорбленные мечтания, оскорбленные ценности, оскорбленная Империя  рождали в Старкии злость, какую она никогда не испытывала.
-Вон! Быстрее!
Малышка не дрогнула. Смотрела в лицо разъяренной сестры, забывая даже, что боится его выражения, что боится ее криков. Искренне не понимала, почему сестра не видит очевидных и простых истин. Истин, понятных даже ей. Огонь на щеке сжег все мысли, ощущения, кроме одного – боли в локте появившейся, когда свалилась на паркет. Трясясь от неверия, поднялась. Чувствовала подбирающиеся слезы, чувствовала, как гудит голова. Не знала, не видит ли четко из-за удара или из-за застилающей глаза влаги. Словно сквозь дымку глядела в лицо сестры, опешенное, удивленное. Но еще искаженное гримасой рассерженности, видела не губы, но звериную пасть, оскалившуюся, готовую кусать. Растрепанные малахитовые волосы придавали ей очертания животного. Рука сестры все еще нависала над ней, но дрожала неопределенностью, оттого не пугала так, как сам удар.  Винция не знала, какое выражение приобрело ее лицо. Не хотела, чтоб оно показывало слабость или боль, не хотела, чтоб по щекам плыли слезы. Надеялась, что не плывут. Улыбнулась. Желала просто улыбнуться – без насмешки, без ехидства, без чувства превосходства. Просто улыбнуться, показать, что ей не больно. Что не болит ни сердце, ни душа, ни голова, ни локоть. Оскал исчез. «Неужели получилось?»
В глазах старшей сестры появилась просьба: прости. Стала приседать, вытягивать руки в сторону малышки, а Винция просто развернулась и ушла. Легкая фиолетовая туника и светящиеся волосы просто исчезли за закрывшейся дверью.


Алманения,
Цезарион, дворец Кригассе

Эрхилия стояла перед длинным столом и понимала, что ей не место в этой комнате. Тяжелая атмосфера нависла, но Эрхилия молчала. Впервые за всю свою жизнь не могла произнести ни слова. Впервые искала слова. Впервые подбирала слова так, чтобы зазвучали серьезно. Обычно это давалось ей легко, будто долгие Затемнения училась искусству правильных речей. Но никогда не прикоснулась ко струнам либрассе, никогда не увидела ни образа о том, как нужно по правилам риторики возбуждать воображения Алманенов речью, как побуждать их к действию – это получалось само, без обдумывания. Молчала.
Генерал Вюрдига кашлянула хрипло. Ее обвислый подбородок задрожал противно, на уголках рта остались капли слюны. Громко, протяжно прочистила горло, выпучивая маленькие тусклые глаза, почти незаметные на толстом лице.
-Эрхилия, изволишь, наконец, высказаться? Или мы можем продолжить совет? В таком случае займи свое место.
Спина Эрхилии покрылась потом.
-Я подбираю слова, Вюрдига. Понимаете, - обратилась она к остальным членам совета,- мои слова могут показаться вам странными, однако...
-Однако ты решилась-таки нам их сказать,- вставила Вюрдига. – Скажи уж.
-Да, ты права,- поклонилась Эрхилия. – Готовится война. Война, которая потрясет наш мир.
-Цезарь перед смертью собиралась вести мирную политику,- сказала генерал Терихтия с отвращением. – Если есть планы операции, о которых никто не знал, то новость чудесная, не правда ли?
Собравшиеся закивали, заметно повеселев.
-Совершенно верно. Есть планы. Только готовим их не мы,- ответила Эрхилия. – Западные страны намереваются объявить нам войну. Собираются освободить свои протектораты. Надеюсь, вам всем понятны последствия этого конфликта?
-Анимансе решили позабавиться с хищником, надо полагать,- засмеялась Терихтия, ее звонкий смех передался всем остальным, даже Вюрдига завыла подобием смеха.
Эрхилия ссутулилась. Не верила, что только она видит опасность, так явно лежащую на поверхности.
-Если им удасться захватить приграничные территории, все узнают об этом. То, что последует за их первыми успехами, подобно будет морскому бризу, освежающему, приятному, легкому. Его легкость будет тяготить тех, кто закован в кандалы. Рабы пожелают стащить путы, облачиться в невесомость свободы. Бриз несет за собой волны, сначала безобидные, орошающие кристалликами соли и запахами бескрайних просторов, но вскоре волны станут упорными, настойчивыми, грозными, они будут врезаться в берег и скалы, начнут стирать прежние границы и затапливать новые земли, переродятся в потоп, который наводнит Империю, который будет бездумно сметать на своем пути любую преграду, в водоворотах которого погибнет прежняя жизнь. А из мутных теперь вод, вод окровавленных, вод смывших мрамор, заваливших честь мулом, родится новая жизнь, чуждая нам, странная, полная страданий многих и удовольствий единиц.
-Откуда тебе это известно?- спросила Терихтия, проглотившая смех.
-Даже у Имперской гвардии есть свои уши. Услышали они, например, и то, что Цезаря отравили. Убили намеренно, чтоб купить время и привести свои планы в действие.
Генерал Унверния сказала странно:
-Меня удивляет твоя осведомленность ровно так же, как и твои более чем смелые предположения. Какую игру ты ведешь?
-Меня же удивляет ваше безразличие. И какую игру ведете вы?
-Эрхилия!- Вюрдига крикнула сипло и осеклась, на мгновение показалось, что она потеряла голос. – Сядь на свое место и замолчи. Или предоставь доказательства, если они у тебя есть. Ты должна понимать, что значит собрать регулярные войска, что значит привести в боевую готовность сотни крепостей. Для Алманенов это огромные деньги.
-Но Цезарь...
-С Цезарем ничего не случится во время Всемирного Конгресса. Княжество Баркетия поддерживает нейтралитет уже много сотен Затемнений и князь Ластер прекрасно знает, что случится с его ничтожным троном, если он нарушит клятву, данную его предком.
Эрхилия слышала уже эти слова. И сказаны они были с таким же тоном: уверенностью и пренебрежением. Сейчас задумалась, насколько они соответствовали истине, насколько крепка может быть уверенность, насколько можно доверять клятвам.
-Остальные правители также не осмелятся причинить вред Цезарю,- вставила Унверния. – У них даже войска не будет.
-Иногда одного удара достаточно,- заметила Эрхилия.
-Не заставляй меня усомняться в твоих умениях и в твоей необходимости. – Вюрдига привстала на кресле и посмотрела прямо в глаза Эрхилии. – За такие слова можно устроить свидание с мечом на столько интимное, на сколько позволяет крепость шеи.
-Иногда одного удара достаточно, чтобы разрушить то, что воздвигалось тысячами Затемнений. А иногда только лишь меч, направленный в сторону врага, способен обратить его в бегство,- сказала Эрхилия, поклонившись.
Вышла.
Резные створки ударились с треском, треск пронесся по коридору и умолк, налетев на гобелен, представляющий сражение у горы Химмлессе – последнюю битву с войсками предводителя восставших рабов Энтехунгом. Эрхилия надеялась, что Империя снова не погрузится в туман восстаний и смут, но понимала их неизбежность, если западным правителям удастся-таки нанести мощные удары по приграничным землям. Каждый убитый или захваченный в плен, или, что хуже, казненный Алманен будет для них победой ровно важной и значительной, как и взятие замка. Взятие замка же они будут считать выигрышем в войне.
Рабы пойдут за ними, потому что не знали от Империи ничего, кроме неволи, труда и бедности. Рабы поднимут восстания, будут присоединяться либо к армиям таких же рабов, уверенные, что построят новое настоящее, либо станут присоединяться к врагу, одурманенные стащенными с ног кандалами, убийством своих тюремщиков и темной наивной надеждой на то, что враг построит настоящее за них.
Империя захлебнется собственной же кровью, пролитой собственным же бездействием.
Эрхилия знала, что только в ее руках находится будущее Алманении. Генералы затевали какую-то свою игру, а, может быть, просто обленились своим могуществом, мягкостью кресел в своих покоях, беззаботностью жизни в столице и нарочитой силой Империи.